Бей или бери (беги). Нет покоя голове.
В это солнечное воскресенье Намджун проснулся позже, чем обычно. Из-за того, что он проспал явно больше десяти часов, чего не случалось очень давно, неприятно ныли конечности. Мужчина сел на кровати и взлохматил волосы, зевая. Чувствовал он себя помято. Тэхен посапывал за спиной брата, укрывшись пледом, который напоминал пушистое синее облако. С вечера и до поздней ночи Намджун и Тэхен разговаривали, даже включили какой-то скучный фильм на фон — что угодно, лишь бы отвлечься ненадолго от мрачных мыслей и притвориться нормальной семьей. Собственно, ничего такого, что стоило бы запомнить, они не обсуждали; в итоге они даже не поняли, как заснули. А о чем-то, кроме нормального сна, никто и не просил. Вместе они не спали, кажется, с тех пор, как Тэхену исполнилось шесть, а нормально не говорили и того больше, если точнее, то никогда. Не сказать, что Намджун почувствовал себя после этого как-то иначе. Просто Тэхен казался разбитым, и пусть его младший брат альфа, но он все же младший, да и ребенок внутри совсем еще, со своими заморочками и вовсе не детскими проблемами. Намджун в этом не разбирается, но какое-то странное чувство подсказало, что он должен был остаться рядом на этот раз. Поднявшись, Намджун тихо вышел из комнаты, стараясь не разбудить Тэхена. Яркое осеннее солнце, заглядывающее в огромные окна особняка, едва не ослепило. По сравнению с верхней галереей и холлом внизу, комната Тэхена, хотя и была уютной и обжитой, большую часть времени оставалась поглощенной мраком: плотные шторы надежно закрывали окна. На стенах висели плакаты, какие-то фотографии, тускло горели разноцветные огоньки новогодней гирлянды, которую прислуга так и не смогла отыскать к Рождеству, одежда аккуратно рассортирована в шкафу, компьютер обклеен разными стикерами с короткими заметками, планам на которых никогда не суждено сбыться, на столе валялись тюбики с акриловыми красками; Намджун знал, что его брат красиво рисует, но уже и не вспомнил бы, когда Тэхен в последний раз за это брался. Он поморгал, привыкая к яркому свету, и направился в душ, чтобы взбодриться под холодной водой. Но стоило Намджуну пройти к лестнице, как он учуял карамель: Джин вернулся домой. Тогда Намджун решил сперва поприветствовать его и извиниться за вчерашнее поведение. Но все снова пошло не по плану, стоило среди оставленного вчера хаоса выхватить взглядом изящный в своем одиночестве силуэт. Старший брат стоял на разгромленной кухне спиной ко входной арке и варил кофе, не обращая на разруху совершенно никакого внимания. Солнечные лучи играли в его волосах, которые тоже были карамельные. Сокджин весь сладкий — сахарный мальчик. И Намджун продолжал терять ощущение реальности, засматриваясь на своего брата, и думать о том, что альфа не может, ну просто не может быть таким приторным и таким красивым. Однако побои на собственном лице беспощадно болели и напоминали о том, что у Сокджина обманчивая внешность и тяжелая рука, а обработанные и заклеенные порезы на стопах — о том, что он еще и ебнутый. Намджун подошел ближе, тихо ступая в тапочках по плитке. Прислуга уже успела прибрать осколки, но кое-где все равно остались капли крови. По всей видимости, появление старшего члена семьи заставило горничных ретироваться, бросив работу незавершенной. Волк рычал в груди, Намджун изо всех сил держал его пасть закрытой, чтобы тот не выдал, чтобы не нарушил тишину и этот редкий момент, когда можно было насладиться молчанием Сокджина, которое всегда бьет больнее, чем его грубые слова или безжалостные руки. Намджун не любил ни сладости, ни алкоголь, но Тэхен нуждался в заботе, а Джин... Джин обладал над ним какой-то невообразимой властью. Намджун бы давно оставил его, но эта противная, переворачивающая внутренности ненависть не давала спать. Сокджину хотелось досадить, хотелось стереть эту красивую улыбку, украсить его губы кровоточащими трещинами — избивать его, пока ничего не останется. А карамель все же сладкая и тягучая, заполняет пространство, будоражит рецепторы, заставляя скапливаться во рту слюну. Намджун уткнулся носом в затылок Сокджина, зарываясь в волосы, и глубоко вдохнул, сильно сжав челюсти. Как же хотелось больно впиться ему в шею, проткнуть кожу клыками, чтобы доставить боль большую, чем от когтей. От этого аморального желания сводило пальцы. Делить территорию с альфой, ни в чем тебе не уступающим, просто невыносимо. Сокджин подпрыгнул на месте от неожиданности и резко развернулся, нечаянно задев головой подбородок Намджуна. От удара мужчина откинул голову и поморщился. — Твою мать! Больше никогда так не делай… Намджун в который уже раз засмотрелся на его лицо. Синяка не было видно, Сокджин, видимо, скрыл его под слоем тонального крема, но вот ранка на припухшей губе с запекшейся кровью была. Намджун остался доволен своим творением, ведь Сокджин еще долго не сможет широко улыбнуться на камеру. Наверняка он скажет, что его ограбили, или еще чего придумает. Ох, что было в прошлом году, когда Намджун сломал ему руку! Старшему не впервой разыгрывать драмы. Намджун осторожно коснулся его мягкой губы большим пальцем, упиваясь изумлением в глазах Сокджина. Расплывшись в хищной ухмылке, он надавил на рану. Вскрикнув и отпихнув брата, Сокджин зашипел от боли, прикрыв рот рукой. Губа вновь разболелась, на языке он ощутил металлический привкус крови и кофе, который еще даже не пил. Запах Намджуна забивался в горло, раздражая слизистую, запах этот хотелось руками выскоблить, но все равно не помогло бы. — Я звонил своим парням и сказал, чтобы они все вывезли из ресторана. Раз уж ты вчера так вежливо попросил… Намджун скрестил руки на груди и оперся о стену, с усмешкой наблюдая за тем, как Сокджин ищет салфетку, чтобы вытереть кровь, за тем, как он яростно сводит брови к переносице, за тем, как его движения становятся все более нетерпеливыми и рваными в попытке уберечь одежду от пятен. Сокджин зол, но злость он подавляет и бесится только тогда, когда сам того хочет. Своего волка у него получалось контролировать намного лучше, нежели у Намджуна, который то и дело срывался. — Да, я знаю. Сегодня утром уже ничего не было, — пробормотал он, хотя не имел никакого желания разговаривать с этим ублюдком. — Быстро, однако, справились, — задумчиво протянул Намджун, почесав подбородок, — надо будет бросить им кость. Сокджин внезапно замер, прижав салфетку к губе. Намджун краем глаза заметил, что он принюхивается. — Какого хрена от тебя несет Тэхеном? — прошипел он сквозь зубы, вмиг ощетинившись. — Только не говори, что ты просто пил коньяк, не поверю. Я надеюсь, что с Тэ ничего не произошло? — Я пил виски, — поправив его, усмехнулся Намджун. — Тэхен спокойно спит в своей кроватке, можешь проверить. Или ты просто ревнуешь, что я уделяю младшему больше внимания? — Ты больной. Поспешно отвернувшись, он продолжил помешивать кофе, но от Намджуна не укрылось то, что брат нервничал. Сокджин спиной чувствовал прожигающий его взгляд, надвигающуюся волну неясной угрозы, а потому просто не мог не обернуться вновь. Намджун снова стоял слишком близко. Непозволительно близко. — Покажи мне хоть одного человека, который в этом доме еще не потерял рассудок, — глухо произнес он, глядя в глаза, которые напоминали ему о глазах матери, наполненных светом и добром, только вот от самого Сокджина доброты не дождешься, скорее планета надвое расколется. Но даже тогда они на одной стороне останутся и продолжат друг друга ненавидеть. Намджун пахнул черным кофе, тем самым, который так любил пить Сокджин, — без молока и без сахара, горький, терпкий, насыщенный. Мужчина лишь на секунду задумался, а лицо его брата было уже в нескольких сантиметрах от неестественно алых губ. Высшая степень издевательств и унижений — вторгаться в личное пространство, за которое так отчаянно цеплялся Сокджин, находясь в этом доме. Но он все равно смело смотрел в карие глаза Намджуна, одним взглядом всю ненависть показывал. — Доброе утро! — бодро крикнул Тэхен, появившись на кухне. Сокджин в мгновение ока вернулся к своему первоначальному занятию, пытаясь не думать об ухмылке брата, а Намджун повернулся к Тэхену. — Насколько понимаю, ты выспался. Младший кивнул. — Здравствуй, — произнес Сокджин настороженно, — как ты себя чувствуешь? Пожав плечами в ответ на вопрос, Тэхен оглядел братьев, чувствуя витающее в воздухе напряжение и удивляясь тому, что они до сих пор не подрались. Знал бы Тэхен, что пару секунд назад все к этому и шло, не влетал бы на кухню так смело. Внезапно он широко улыбнулся, чем вызвал удивление у Сокджина. — Я в бассейн! Тэхену нужно было хорошенько размяться и немного побыть одному. Он действительно чувствовал себя лучше и не намерен был больше принимать лекарства. Даже не подумает. Сегодня он будет веселиться, и вскоре это вернет все на круги своя. Тэхен больше не будет привлекать к себе лишнее внимание братьев, не будет мучить себя, не станет добавлять своему истинному проблем, которых у Чимина и без волнений о нем по горло. Он просто хочет увидеть свою бабочку и, наконец, иметь возможность искренне улыбнуться ему, потому что иногда даже на такой пустяк сил не хватало. В одной футболке и плавках, с махровым полотенцем на плечах он направился в крытый бассейн на заднем дворе. Братья проводили Тэхена взглядом. Воцарилась тишина. Были слышны лишь гул крови в ушах и собственные громкие мысли — одни из тех, которые обычно воплощаются в тихих и неуместных фразах, способных разрушить идиллию. Первым это сделал Намджун. — Ему плохо было вчера. Можешь не верить, но не из-за меня. Сокджин никак не отреагировал на его своеобразную исповедь: он все еще смотрел в сторону, где скрылся Тэхен. — Какой-то он сегодня… радостный, что ли? Словно его снова подменил Ви. — Ви это и есть Тэхен, — Намджуна раздражало, когда Сокджин так говорил о младшем, как о двух отдельных личностях, хотя, надо признать, и сам часто замечал, каким разным Тэхен может быть, когда ухитряется проигнорировать прием лекарств, и насколько быстро может меняться его настроение, если все совсем запустить, как три года назад. Тогда, если честно, всем крышу сорвало. Сокджин возмущенно встрепенулся, отставив кружку в сторону. Это была по-настоящему больная тема для него. — Не «настоящий», а пораженный болезнью! Он опять решил, что самый умный, или снова обвиняет меня во всех смертных грехах? А в прочем, без разницы, — внезапно Сокджин поник и ссутулился, тяжело вздохнув, — в любом случае он не будет принимать лекарства. — Я бы не спешил с выводами, — Намджун посмотрел на него. — Но не думаешь ли ты, что он в праве сам решать, как поступать? Я имею в виду, если Тэхен не хочет глотать пилюли, то пусть не насилует себя... Не дослушав его, Сокджин с гневом бросил ложку в раковину — пронзительный звон резко ударил по барабанным перепонкам. — Я вовсе не хочу впихивать ему препараты силой! Тэхен и так меня презирает и боится как огня после лечебницы! Но скажи мне, как же ему бороться с биполярным расстройством, если он не пьет таблетки? Неужели ты этого не понимаешь? Неужели никто, кроме меня, этого не осознает?! Отступив во избежание очередного насилия и признав, что Сокджин лучше осведомлен о всей этой клинической чепухе, Намджун продолжил свою мысль ровным голосом: — Я прекрасно это знаю, но пусть он хотя бы делает перерывы между приемами. Это лучше, чем однажды узнать, что Тэхен снова подсел на наркотики или вообще найти его повешенным в собственной комнате. — Ты себя слышишь?! — воскликнул Сокджин, окончательно теряя надежду сойтись с братом во мнениях касательно хотя бы этого вопроса. — Как можно лечиться, делая перерывы от этого самого лечения? Он прекрасно видел, насколько Тэхену плохо, какой он потерянный после таблеток: не может ничего делать, да и не хочет, гниет в депрессии и постоянно торчит в своей темной, как нора, комнате. Но что делать? В противном случае он становится непредсказуемым. Да, он выглядит энергичным, да, он думает, что счастлив, что такой, каким был когда-то, до обострения болезни, но это все ложь. Это все не так... и это не выход. Намджун поежился, не желая продолжать участие в обсуждении бесконечной темы, но, пересилив себя, все же решил добавить, чтобы придать вес своим словам: — Он вчера притащил порошок, — как он и ожидал, лицо Сокджина вытянулось в изумлении. Намджун продолжил, не скрывая грусти в голосе: — не трогал. Знаю, как все это выглядит, но он просто раздобыл у кого-то наркотик. Это все. Тэхен просил тебе не рассказывать, но я так не могу. Сокджину было тяжело все это слушать, тяжело принимать решения и брать ответственность на себя. Сколько они уже прошли с Тэхеном, боролись, пытались его лечить, но все без толку. — Если он откажется от препаратов, то может что-нибудь выкинуть, даже если первое время все будет в порядке. Он может навредить себе или убить кого-то, и ты прекрасно знаешь, что я говорю это не просто так. Я не хочу, чтобы он сел в тюрьму, как чуть не сели все мы в прошлый раз, — мужчина протер глаза руками и продолжил полушепотом: — Три года назад, когда вы работали вместе, он убил того копа, понимаешь? Потому что Уокер слишком близко к тебе подобрался. Это в его голове, Джун, пойми, — взмолился Сокджин. — Таблетки возвращают его настоящего, нашего Тэхена, которого еще можно спасти, вылечить от зависимости. Он думает, что я есть главное зло, что хочу его смерти, чтобы он сгнил в психушке. Да, я без раздумий позвоню туда, стоит только ему сорваться и дать мне повод это сделать, потому что я не хочу держать его труп на своих руках! Тэхен такого не заслужил. Он не ты, Джун, и не я. Он слишком чист, для этого города, пусть и считает иначе. Невинность в оболочке гнили и греха. Мы с тобой выбрали такой страшный путь, но он не выбирал, за него все решила болезнь. Как ты, черт возьми, не поймешь? Я устал стучать в ваши черепные коробки и бить тревогу! Намджун отвел глаза и крепко задумался. Он не знал, как реагировать на эту речь. Обычно Сокджин немногословен, но не тогда, когда дело касается Тэхена или его собственного мировоззрения, считаться с которым должны все. — Мне поговорить с ним? — Меня он все равно не послушает. И еще, Джун, — Сокджин подошел к нему, — пока не поздно... не нужно лезть на рожон. Откажись от того, что бы ты ни затеял на будущее. Все ведь должно быть по-другому. Я устал, ты слышишь? Устал исправлять твои ошибки, устал вытягивать Тэхена со дна и надеяться, что он все еще дышит. Взгляд Намджуна скользнул по угольно-черным ресницам Сокджина; волк тянулся, но мужчина был жесток: не позволял ни в запах внюхиваться, ни скулить, ни скалиться — ничего не позволял в сторону Ким Сокджина своему волку. Одну лишь ненависть, ярким цветком распускающуюся, он лелеял. — Я слишком далеко зашел. Еще немного уменьшить конкуренцию — и мы можем ничего не бояться. У меня крепкие связи, хорошее положение в обществе, меня уважают и боятся. Той ошибки больше не повторится, верь мне. Намджун заглянул Сокджину в глаза, но тот покачал головой, отворачиваясь, вновь нахмурился, вновь разочаровался, вновь возненавидел. По кругу. Все повторяется. — Боюсь, что твоей уверенности не хватит. И крепкие связи тогда уже не помогут. Ты играешь со Смертью. И Сокджин ушел, оставив Намджуна с его виной, сомнениями и никому не нужными, как казалось сначала, чувствами наедине. Сокджин ушел, а за ним ушел и теплый запах карамели. Вновь горечь. И треклятый холод. Жизнь иногда бывает слишком сложной, особенно тогда, когда ты ее не контролируешь… Новое сообщение 09:23 От кого: Джек «Босс, мы все доходчиво разъяснили парням, которые продали Тэхену порошок, не парься на этот счет, больше подобного не допустят. Еще кое-что. Приехали с ребятами в тот ресторан Сокджина, как ты и просил, но ничего не обнаружили. Кто-то постарался раньше нас и увел груз из-под носа. Убытки небольшие, но все же приятного мало. Вдруг это копы или кто-то из конкурентов? Суки снова лезут, куда не просят, но мы-то уж ноги им пообрубаем. Люк нашел кое-что интересное, думаю, сможем выйти на воришек. Устроим небольшую полевую стрельбу. Сделаю все чисто, не волнуйся. Советую проверить наших, вдруг есть крыса. Мы выезжаем, буду на связи»*2*
Палец по-прежнему мягко ложится на курок. Касаться холодного металла для него стало так же привычно и естественно, как целовать своего младшего брата в лоб перед тем, как выйти из квартиры. И эффект от этого соприкосновения такой же приятный. Снайперская винтовка — продолжение его руки, прицел — его зоркие глаза, пуля — его обещание скорой смерти. Карта Чон Хосока — Крестовый Валет, который стоит в тени и служит незримым щитом своей семье. Цербер — возмездие, тот, кто за семью рвет и мечет, и только родные его сдерживать могут, только они его убивать и заставляют. Внутри альфы не волк — адский пес землю роет когтями, могилы для врагов выкапывает. И Хосок живет с этим чудищем внутри, за цепь, которая вокруг шеи обмотана, держит, еле справляется, а помочь ему никто не в силах. Цербера дразнят, испытывают, на предупреждения внимания не обращают, а потом собственными криками захлебываются. Хосок еще долго раны на руках залечивает, те самые, что оставил после себя его зверь, сорвавшись и цепью ободрав кожу хозяина. Чон Хосок за свое «я» расплачиваться должен пожизненно и... посмертно тоже придется. Ветер. Северный. Угол, расстояние, погрешность. Нервы? Все спокойно, как и всегда. Прицел. Время. Мишень — красивая юная омега, счастливо улыбается, машет камерам, направленным на нее, вежливо отвечает на вопросы журналистов. Жаль такую красоту, но Церберу на нее пальцем указали, и время уже до минут сократилось. Хосок затаился на крыше высотного здания, которое располагалось как раз на противоположной от нового музея, где и проводилась церемония открытия, улице. Он навел прицел прямо на прекрасное личико девушки и следил, ожидая, пока она подойдет к ленте. А мэр человек смелый: мало того, что пытался Намджуну палки в колеса вставлять, так еще и всю семью сегодня привел, наивно полагаясь на горстку охранников. Но более бесстрашной оказалась его дочь, которая запустила руки в сокровищницу Джокера, не заметив за спиной большого черного пса. — Ты уверен в этом? — спрашивает мужчина, не отвлекаясь от цели. — Может, они что-то перепутали? «Я бы не звонил тебе просто так, Хосок, ты же знаешь. Джек сказал, что товара в ресторане Джина не было, его забрал кто-то другой. За мной опять ходят тени. Я зол, очень зол. Меня пытаются убрать» — Ты же этого не позволишь, я прав? «Конечно. Но я не смогу спокойно спать, пока не всажу пулю этому карточному ублюдку в голову. Он ворует мой товар, терроризирует моих парней, всячески пытается подставить меня, убрать с пути. Черт! Да пару месяцев назад он подорвал мой завод. Сука... Такие настырные мне еще не встречались. Бьет исподтишка, но всегда в цель» — Ты уверен, что это один и тот же человек? Разве у тебя мало врагов? «Да, я уверен, что это именно Туз. Потому что у каждого трупа своего человека я нахожу долбанную игральную карту. Этот парень псих! Для него это лишь игра! Думает, может руководить судьбами людей — пусть обломается. Я лично похороню его, засыпав гроб ебаными картами» — А от меня тебе что нужно? «Пора отложить твои заказы. Ты мне нужен рядом. Я не хотел бы посылать тебя в самое пекло, ведь ты привык действовать со стороны, но ситуация того требует» — Я всегда готов тебе помочь, Джун, ты же знаешь. Особенно, если это угроза жизни, — Хосок нахмурился из-за безрадостных новостей, подтверждающих его интуитивное беспокойство. «Спасибо. Я надеюсь, ты сможешь приехать в особняк в кратчайшие сроки. Думаю, ты надолго тут задержишься, так что прихвати необходимые вещи» — Понял. Но, как же Чонгук? Мне спокойнее, когда он под моим присмотром… «Его тоже привози. В особняке безопасно, а учиться он сможет дистанционно, или я приставлю охрану и водителя. Ты, Хосок, тоже моя семья, вместе с Чонгуком. Я не позволю и волосу с его головы упасть» — Знаю… Приеду, как только смогу, нужно закончить одно небольшое дело. Навестить, так скажем, прошлое. «Хорошо, будь на связи» — Береги себя. Иногда ты бываешь настолько ослеплен темнотой, что не видишь в ней ни своего врага, ни своего друга, направляющего на тебя пистолет. Поэтому, Ким Намджун, помни о Смерти... Золотые ножницы плавно разрезают красную ленту — красиво, но бесполезно. Палец нажимает на курок — мгновение — улыбка исчезает с лица, и девушка падает на спину — красиво, но страшно. Толпа сперва даже не понимает, что произошло, а затем громкая музыка сменяется оглушительными криками.Двадцать девять.
*3*
Три часа спустя.
Чонгук сидит на холодной скамейке, держит в руках букетик душистых цветов и гонит внезапно яркие и болезненные воспоминания о детстве. Он здесь впервые за восемь лет, но смотреть в лицо своего отца, что с присущей ему еще при жизни суровостью глядит с черного мрамора, все так же боязно. Чонгук замечает сумасшедшее сходство с Хосоком, нервно поджимает губы и благодарит высшие силы за то, что у его брата не такой характер. Воскрешая в памяти отца, Чонгук понимает: во всем, кроме внешности, Хосок пошел в свою маму. Но юноша понятия не имел ни где находится ее могила, ни как она умерла, ни как она выглядела, потому что не видел фотографий. И ему бы хотелось все это узнать, но Чонгук не спрашивал, потому что понимал: у брата это больная тема. — Привет, отец… Я решился попросить у Хосока навестить тебя. Сам не знаю, что на меня нашло… а он взял и согласился, — юноша шмыгнул носом, смаргивая внезапные слезы. — Прости, я помню: ты не любил видеть, как я реву. Просто нахлынули воспоминания. Я очень давно не плакал, может, лет с семи, потому что знал: из-за моих никчемных слез ты бы бил Хосока, а потом и папу. Я раздражал тебя, знаю, но никогда не понимал причины этой жестокости. Я ведь тогда совсем ребенком был, — Чонгук вздохнул и положил букет на землю. — Может, ты был в ловушке. У каждого свои демоны, у каждого свои причины. И я жалею, что у нашей семьи не вышло будущего, где все были бы вместе. Мне жаль, что ты заставил папу пойти на убийство. Но я тебя не ненавижу... Хосок не учил меня ненависти, он учил смотреть на мир только своими глазами и не позволять чужим навязывать свое мнение. Отец, на твоем месте я был бы за него горд. Я не буду рассказывать тебе, как у нас дела, как там папа, потому что знаю, что тебе плевать, как было плевать всегда. Он все вглядывался в черты мужчины. Чонгук восемь лет отца не видел, а сейчас словно на совсем чужого человека смотрел. От этого холодного взгляда трясло сильнее, чем от осеннего ветра. — Я хочу стать таким же сильным, как Хосок, а еще я хочу спасать людей, поэтому и пошел в медицинский. Я хочу забыть о тебе и о темной части прошлого, но не получается. Только в одном я благодарен тебе, только в одном... Ты подарил мне жизнь и брата, без которого я бы не справился. Спасибо и прощай, надеюсь, мне все же удастся отпустить. Больше я не хочу тебя видеть, больше я не заставлю Хосока проходить через это вновь. Хосок стоял под высоким деревом в стороне. Он смотрел за братом, который, склонившись над могилой их общего отца, положил на промерзлую землю небольшой и не особо яркий букет. Чонгук сидел там уже минут двадцать, а Хосок терпеливо ждал, как верный пес, улавливал запахи в воздухе, и готов был в любую секунду сорваться с места к нему. Хосок не слышал, о чем говорил Чонгук и говорил ли вообще. Мужчина не мог читать его мысли, но нутром ощущал, что на душе у брата неспокойно. Пусть он и прожил много лет с ребенком (а после и подростком) омегой, но они так и остались для альфы непредсказуемыми существами. Один папа Чонгука чего стоит. Хосок помнит ту ночь в мельчайших подробностях. Вину за убийство отца он не чувствует, но корит себя за того, что был тем, кто лишил Чонгука еще и папы. Отчим оказался непредсказуем: взял всю вину на себя, не сдал Хосока, а после позволил оформить опекунство, отказавшись от родительских прав. Каждый чертов раз, уже будучи в тюрьме, он встречал сыновей с улыбкой на лице, обнимал их обоих, расспрашивал, как они живут и чем занимаются, он хранил все письма Чонгука и хотел получить хоть одно от старшего сына, а Хосок все никак не решается написать. Возможно… когда-нибудь... Чонгук поднялся на ноги. Хосок выпрямился, насторожившись, заметил, как тот утер лицо руками. Сердце защемило, но проснулась дремлющая злость. — Я думаю, что мы уже можем ехать, — сказал Чонгук, подойдя к брату. Хосок помедлил, неуверенно оглядываясь на могилу. Он погладил Чонгука по щеке и натянуто улыбнулся. — Подожди меня в машине. Я скоро… Юноша скомкано кивнул, поежившись от холодного верта, обнял себя руками и направился к автомобилю брата. Он смотрел под ноги, стараясь не поднимать взгляд на надгробия и выбросить из головы все, что произошло за этот час. Чонгук не ожидал, что это испытание окажется таким тяжелым и опустошающим, но и не жалел. Хосок неуверенным шагом направился к могиле отца. Не сбавляя спокойного темпа, он оказывался все ближе и ближе к портрету, выбитому на темном мраморе. Это лицо Хосок надеялся больше никогда не увидеть, хотя почти каждый день встречается с его глазами в зеркале. Сохранив достаточное расстояние, он минуту простоял молча, собирался с силами, сжимая руки в кулаки, чувствуя впивающиеся в кожу ногти. Чон Хосок может обмануть кого угодно, твердя, что через это пятно своего прошлого давно переступил, однако его волк сидел тихо и почти не дышал: он вспомнил вкус крови того, кто перед ним в сырой земле лежит, а еще вспомнил тяжелую руку, ломающую кости, безжалостные слова, разбивающие сердце, и презрительный взгляд, разрывающий душу. — Слишком хороший день для поездки на кладбище, — он поднял взгляд к небу, прищурился от яркого солнца. — Знаешь, я бы предпочел потратить его на что-нибудь иное. Но Чонгук захотел приехать, — Хосок горько усмехнулся, — проведать тебя. А ты, мудак, даже будучи мертвым, умудряешься заставлять его плакать… Хосок оперся задом об ограду, скрестил руки на груди, будто защищаясь от чьего-то неведомого присутствия. Успокаиваясь, он глубоко вдыхал холодный воздух, пропитанный сладким запахом сухих листьев, и бесцельно осматривался. — Можешь не отвечать, мне похуй. Так же похуй, как и тебе было на всех нас, — мужчина откашлялся: голос почему-то не слушался, срывался. — Ты должен знать, что все могло быть иначе, — Хосок отвернулся, глаза заслезились, но он упорно продолжал: — Все, что осталось от тебя, это разруха, боль и разочарование. А еще долбанная фраза, которая засела в моей голове. Помни о Смерти, — он засмеялся. — Это хороший совет. Честно. Заставляет задумываться о своих поступках, не правда ли? Я живу только ради твоего сына, ради моего брата. Но я делаю недостаточно, иду не тем путем, понимая, что дороги назад нет. И в этом есть твоя вина. Но все мы совершаем ошибки, да? Пап… за свои ошибки ты поплатился. А там скоро и моя очередь. Мы еще встретимся, итог у нас с тобой должен быть один: такие люди счастья не заслуживают. Предчувствие меня никогда не обманывало. Этот город ломает судьбы…*4*
Его всегда интересовал один вопрос, на который парень не мог найти ответ, как бы ни ломал голову и у кого бы ни спрашивал. Неужели людям не надоедает вести праздный образ жизни? Голова Чимину перестала кружиться только спустя месяц, как отработал в «Черве», что уже говорить о трех годах, которые он ей же и посвятил, растворяясь среди танцующих людей, среди стада, ищущего развлечений. Но себя Чимин не возвышал над другими, он признавал, что и сам такой же: все люди в потаенных желаниях одинаковы. Однако, наивно полагая, что привык ко всему, к определенного рода картинам он не оставался равнодушным. Всему есть предел, повторял Чимин, даже не веря в это. После того, что он подслушал утром из разговора двух полицейских, парень никак не мог успокоиться, впервые не мог найти себе место и нетерпеливо ждал вечера, чтобы направиться в «Черву». Но не столько для работы туда спешил, сколько для того, чтобы рассказать обо всем Тэхену. Поэтому, проведя полночи за стеклянными стенами, отдаваясь на растерзание музыке и взглядам, которые иногда даже льстили и нисколько не раздражали, Чимин спустился в комнату для танцоров, по привычке вдохнул кислорода и, вместо того, чтобы выйти в переулок и выкурить две сигареты, пошел в VIP-зону. Чимин знал, что Тэхен в клубе, вернее, он просто чувствовал своего альфу нутром. Охранник же был другого мнения и сразу парня впускать наотрез отказался. — Мне нужен Ким Тэхен, это вопрос жизни и смерти! — Чимин пытался вбить в голову амбала простую истину, прикрывая голые плечи найденным в шкафчике полушубком, в который его, замерзшего в легкой куртке, еще вчера укутал Тэхен. — Босс сейчас занят, вали на свой перерыв, — огрызнулся мужчина, небрежно махнув рукой, будто отгонял назойливую муху, но Чимин насупился и остался на месте, задирая подбородок и глядя ему прямо в глаза. — Ты не понял? Давай, топай отсюда, босс за-нят, — по слогам проговорил охранник вспыхнувшему от возмущения танцору. — Ты новенький? А то я просто не могу понять, что ж ты тупой, как бревно?! — перекрикивал музыку Чимин. — Говорю! Вопрос жизни и смерти! Ты не в курсе, кто я?! Мужчина не выдержал, рассмеялся. — Конечно, в курсе. Ты шлюха, которая за деньги ноги раздвигает, так что разворачивайся и иди вниз трясти своим аппетитным задом. Отрабатывай зарплату, крошка. Тут терпение Чимина лопнуло, громко, да так, что грубиян это, кажется, услышал, вздрогнул, но сохранил надменное выражение лица. Никто, никто не имеет право называть его шлюхой, потому что Чимин кто угодно, но не шлюха. Он подошел к мужчине вплотную и, поднявшись на носочки, больно ткнул пальцем в крепкую грудь. — Ты сейчас совершил ошибку, — прошипел Чимин ему в лицо. — Я омега Ким Тэхена. Отойди, пока тебя ноги держат. Охраннику от его смелости и уверенности уже было не до смеха, он резко схватил Чимина за запястье, заставив вскрикнуть. — Что ж ты, омега Ким Тэхена, тогда здесь танцуешь, а не его ублажаешь, а? Чимин попытался вырваться, панически дергая руку и причиняя себе еще больше боли, но хватка у мужчины оказалась железная, он даже не прилагал усилий, чтобы удержать омегу на месте. Когда Чимина дернули ближе, он по-настоящему испугался. Но тут появился еще один охранник, которого парень знал лично: они иногда выпивали вместе после смены, болтали. Лекс, так звали его приятеля, даже пару раз на свидание приглашал, но Чимин вежливо отказывал, говорил, что не интересует: нет времени у него на отношения. — Отпусти его! — хватка на руке Чимина тут же ослабла. — Ты с ума сошел?! Тебя же предупреждали об этом омеге! Воспользовавшись заминкой, Чимин выхватил руку и шагнул ближе к Лексу, растирая ноющее запястье. Он не без удовольствия принялся наблюдать за перепалкой альф, мысленно благодаря своего спасителя. — Но… я думал… — Похоже, совсем ты не думал! — рыкнул Лекс на коллегу. — Чимин, ты в порядке? — повернувшись к подопечному, мягко спросил он, коснувшись плеча. Осторожно увернувшись от очередного мужского прикосновения, Чимин кивнул, нацепив вежливую полуулыбку, и решил не вмешиваться и не терять времени. — Спасибо, Лекс, — он забежал за спину своего обидчика и открыл дверь. — А ты, прощайся с работой! Дверь захлопнулась за ним, а Чимин двинулся по коридору быстрым шагом; здесь расположены отдельные комнаты для тех, кто хочет расслабиться с омегами «Червы». Тэхен был где-то рядом. Чимин шел на знакомый запах, пока не уперся в тупик, где была последняя дверь и, опять же, стояла охрана. Но те приветливо расступились, узнав омегу начальника. Чимин благодарно кивнул и скрылся в комнате. — Тэ, я при… да что за день такой?! — он обреченно вздохнул и отвел взгляд, отчаянно краснея. При виде примерно таких картин он и терял всякое хладнокровие. Наблюдать, как кто-то занимается сексом в «Черве», и даже принимать участие — дело привычное, но не для него. А стать невольным свидетелем тому, как на члене твоего истинного извивается какой-то совсем еще зеленый омега, выстанывая: «Да, хозяин, быстрее» — немного противно и совсем чуточку больно. Комната погружена в полумрак, Тэхен сидит на диване и пьет, кажется, виски, пока его «обслуживает» незнакомый Чимину парнишка, мелкий, на вид лет шестнадцать, и, стоит отдать ему должное, не останавливается, даже когда понимает, что они уже не одни, упирается руками в грудь альфы и ритмично насаживается, рвано и громко дыша. Омежка красивый, Чимин это признает, а как иначе, Тэхен мусор не подбирает. Золотистая кожа блестит в полумраке, наверняка он весь в масле или чем-то подобном, черные волосы вьются по его шее. Мальчик совсем еще неопытный, но изгибами пользуется как надо, движется уверенно, словно всю жизнь этим занимается. Чимин недовольно хмурится и смущенно откашливается, привлекая к себе внимание пары, и чуть не давится запахом секса, коньяка и каких-то специй. Альфа поднимает голову, мгновенно теряя всякий интерес к своему партнеру, кладет руку ему на талию и внезапно сталкивает омегу с себя, завязывая темно-синий халат, чтобы принять более-менее приличный вид. Парнишка еле дышит от таких скачек, кое-как поднимается на дрожащие ноги, но на удивление проворно одевается, бросая при этом нелестные взгляды на Чимина. Зачесав влажные волосы назад, Тэхен улыбнулся другу как ни в чем не бывало и поднял бокал, подмигнув. — Привет, не думал, что ты придешь, Чимин-и, рад видеть. Выпьешь? Чимин же приподнял уголки губ в подобии на улыбку, прошествовал мимо рассерженного омеги и по-хозяйски распахнул окно, впуская в душную комнату бодрящий воздух ночи. Тэхен внимательно следил за ним поверх бокала, пока юноша, неудовлетворенный и почти обиженный, нежно массировал его плечи, видимо, не теряя надежду на продолжение. — Поговорить надо, это срочно, — твердо говорит Чимин и впервые за это время смотрит прямо на него. Видеть Тэхена полуголым, это как видеть полуголым себя самого: ничего такого, привычно даже. — Садись, — Тэхен кивнул на кресло напротив и взял бутылку, чтобы налить себе еще виски. — Наедине. Вздрогнув и замерев, Тэхен поднял на друга настороженный взгляд. Только теперь он, будто протрезвев, уловил напряжение Чимина и все без слов понял. — Эй, малыш, давай-ка, шевели ножками на выход, — обратился он к омеге, не удостоив даже взглядом. Юноша непонимающе посмотрел сперва за затылок Тэхена, затем — на ничего не выражающее лицо Чимина, впав в ступор на несколько секунд. Тогда хозяин «Червы» нетерпеливо рыкнул: — Ты что, не видишь? Мой любимый пришел. Иди уже! — Да, господин… Чимин проводил его молчаливым взглядом, уступая дорогу и не чувствуя при этом ничего: ни триумфа, ни жалости. После того, как закрылась дверь, Тэхен поднялся, подошел и поцеловал Чимина в щеку, не обращая внимания на то, что он, явно ощущая себя не в своей тарелке, попытался оттолкнуть. — Тебя кто-то обидел? — спросил Тэхен и, заметив, как изменился на мгновение взгляд его истинного, сдвинул брови к переносице, холодно подытожив: — Ясно, разберусь. Заглянув в карие глаза, Тэхен тепло улыбнулся — Чимин оттаял и позволил ему приобнять себя за талию и довести до кресла. Ему понравился тот факт, что друг выглядит лучше, чем вчера, но недавняя картина, которую ему «посчастливилось» увидеть, все не выходила из головы. Сам Тэхен разместился на подлокотнике, а Чимин, усевшись поудобнее и посмотрев на него снизу вверх, усмехнулся и скептически приподнял бровь. — Не стыдно несовершеннолетних иметь? — Ему восемнадцать, расслабься, — Тэхен покачал головой и потянулся к столику, взяв с него виноград: внезапно он почувствовал зверский голод. — Парень просто на работу пришел устроиться. — Только не в «Черву». С легким удивлением глянув на Чимина, который чуть не притопнул ногой, диктуя ему, что делать, Тэхен снисходительно ухмыльнулся. Раскусывая виноградные косточки, он задумчиво окинул взглядом комнату и пробормотал едва слышно: — Да, до «Червы» он немного не дорос. Думаю, в казино я найду место. — Какой вы щедрый, мой господин, — улыбнулся Чимин. Тэхен отзеркалил его улыбку и залпом опустошил свой бокал. Чимин до сих пор иногда не верит, что они истинные, но то, что оба признают в человеке животное начало и не страшатся этого — в них общая черта, это они и обсуждать друг с другом любят. Они вообще о чем угодно могли говорить. — Так в чем дело? И прости за это, — он нелепо обвел комнату руками; халат сполз с плеча, оголяя ключицы. — Прощаю. И у меня серьезные новости, касающиеся твоей родни. Тэхен вмиг поменялся в лице, весь подобрался и сосредоточился. — Выкладывай. Я внимательно слушаю. — Мин Юнги хочет поднять то дело, Тэ. После простой по содержанию, но разрушительной в своем смысле фразы у парня нервно задергался глаз и сжались челюсти. Тэхен хорошо помнил, через какой Ад они прошли три года назад. Он вскочил на ноги и принялся расхаживать по комнате, и вся «Черва», казалось, задрожала то ли в страхе, то ли в предвкушении. — Красный Джокер уже прикончил женишка этого сучьего омеги, чего ему все неймется?! — бормотал он сквозь зубы. — Раз на задницу посадили и в живых оставили, так и сиди ровно! А он опять лезет и под ногами путается. Благоразумно пропуская мимо ушей привычку Тэхена отзываться о себе же в третьем лице, когда речь заходила о том, как его и Намджуна называли участвующие в тех событиях люди, Чимин взволнованно вглядывался в его лицо. — Почему твой брат не прикажет Церберу с ним разобраться? — спросил он и поежился, ибо каждый раз, как Чимин произносил это имя, в груди расползался холод и умирало несколько нервных клеток. — Сам не знаю. Наверное, не видит в Мин Юнги угрозы. Я с ним солидарен, но эта блоха такая прыткая: неизвестно еще, что у того на уме и что он может выкинуть. — раздраженно выдохнув, Тэхен поднял на друга взгляд и внезапно успокаивающе улыбнулся ему. — Спасибо, что рассказал мне, Чимин-и. А теперь подробности, прошу. Я перескажу Намджуну твои слова.*5*
Холодно настолько, что кажется, будто никогда не согреешься. Холод незваным гостем проникал в помещение, вылизывал полы и стены, грубо обласкивал кожу, заставляя трястись всем телом, целовал в бледные губы, вырывая последние крупицы горячего воздуха, появляющегося в виде мутно-серого пара изо рта. Иногда Юнги думал, что было бы хорошо провести отпуск в горах, но сегодня отказался от этой затеи, ведь если в его собственной квартире холодно настолько, что сводит ноги, то каково будет там, среди заснеженных долин, где у этого самого холода родина. Юнги помнит свою первую течку, а заодно и первый секс с альфой. В ту ночь погода была такая же отвратительная, а душа подростка заледенела окончательно. Течка, в отличие от других омег его возраста, задержалась не просто на месяц, а на целых два года. Два года Юнги лелеял надежду, что он все же является альфой, и прятал свою фигуру под широкой одеждой, которая в совокупности с несоответствующей характеру внешностью служила причиной насмешек со стороны старших ребят. Им не давало покоя, что какой-то упертый, наглый выскочка Мин Юнги, имеет достаточно смелости для того, чтобы отстаивать свою позицию и не бояться драк за место под солнцем. На попытки ткнуть его лицом в выдуманные недостатки, Юнги отвечал яростно: и пока на нем расцветали лишь одиночные синяки, скулили под ногами поверженные подростки-альфы. Отстали быстро, а Юнги прослыл сумасшедшим и окончательно смирился, что его никто не усыновит, а значит, дорогу в будущее придется прогрызать самому. Все хорошее, что было в его детстве и отрочестве, связывалось с человеком, вместе с которым Юнги играл, вместе с которым рос, боролся и мечтал. Это был первый и единственный на то время человек, которого Юнги называл другом, которому Юнги доверял, но также он стал и первым в жизни омеги альфой, который воспользовался его незнанием и беспомощностью, а доверие истоптал и на подошве у себя оставил. Юнги было семнадцать лет, когда в первую течку его изнасиловал лучший друг. Так получилось, что никто не смог помочь ему вовремя, как бы Юнги ни кричал, как бы ни бился. Он давно забыл эти ощущения, но хорошо помнит страх из-за внезапной слабости, связывающей руки, и неестественного для него нежелания сопротивляться. Юнги помнит чувство всепоглощающего унижения, настолько невыносимое, что он не выдержал и вскоре потерял сознание. Очнулся юноша уже в больнице. Юнги не знал, кто понес ответственность за всю эту ситуацию, а кто от нее уклонился, кто прав, кто виноват, — ему было настолько плевать, что даже пугало. Ему не было жаль, что над ним надругались, забрав невинность, что никто не помог и не вмешался, чтобы это предотвратить. Юнги грыз себя лишь по одному поводу: он все же оказался омегой, и доказал ему это единственный близкий человек, лично и самым жестоким способом унизил, оголив отвратительную правду. Этот альфа, имя которого Юнги вычеркнул из памяти, долго и слезно умолял простить его. Это были искренние извинения и раскаяния, но Юнги так и не смог ни взглянуть на него, ни заговорить с ним. И только стукнуло восемнадцать — свалил подальше, мысленно спалив то место дотла. Все осталось в прошлом, но жизнь циклична, и сейчас Юнги сквозь слезы думает, что все повторяется, что в тот день, когда он сидел подростком в больнице и молился, чтобы не забеременеть, было так же холодно. Пол слишком ледяной, чтобы сидеть на нем голыми ляжками. Юнги опять забыл закрыть форточку, когда курил, и теперь его обязательно продует. Ни сил, ни здравого рассудка не хватало для того, чтобы подняться на ноги или просто доползти до кровати, а про то, чтобы закрыть окно, и речи не шло: он тогда в своем запахе удушится. Перед глазами все плыло то ли из-за жара, то ли из-за соленых слез. Юнги проклинал тот факт, что он омега, что вынужден сидеть дома целых пять дней, когда в руках у него такой шанс раскрыть громкое дело. Ненавидел себя за то, что во время течки физически не мог работать, а думал лишь о сексе. Вся квартира провоняла мятой, Юнги уже тошнило от этого запаха — вернуть бы привычный табак и горько-сладкий кофе — а еще тошнило от собственного возбуждения, от желания, которое он был не в силах преодолеть. Он стонал и выгибался от мерзкой боли на ставшем скользким от смазки паркетном полу. Громко шел телевизор в гостиной, чтобы не было так жутко слышать собственные всхлипы в большой и пустой квартире. Грязно. Юнги чувствовал себя очень грязно. Он истекал смазкой, ладони и бедра были перепачканы в липкой жидкости. Он ощущал себя животным, у которого желание совокупляться резко становилось превыше голода, холода, сна и чего-либо еще. Четкие и осознанные мысли вскоре полностью испарились из его головы, остался чертов туман и собственный запах мяты, переливающийся с давно позабытым, но оставшимся в сердце запахом огня. Только с одним человеком он научился не жалеть, что родился омегой, но Ральф покинул Юнги и, как все, оставил одного. Ближе к полуночи Юнги начал приходить в норму, но знал, что это ненадолго. Омега лежал на кровати абсолютно голый, он свернулся калачиком и укутался в мягкий плед. Ему было паршиво, очень паршиво: на душе скребли кошки, добавляя искалеченному изнутри мужчине новых царапин. Юнги бы заплакал, но слезы высохли от постоянного осеннего ветра и холода. В такие моменты, когда только он и его душа, Юнги хотел сдаться. Он задумывался о том, чтобы просто плюнуть на все, показать Судьбе средний палец и поджечь этой вот зажигалкой этот вот плед. Хотелось сгореть в ярком пламени вместе с кроватью и оставить заботы и проблемы, переложив на чьи-нибудь чужие плечи. Все равно Мин Юнги никому в этом мире больше без надобности. Он не оставит след в истории и уйдет незаметно, как уходит августовское тепло. Сгорит маленький человек в таком родном пламени…Может, хоть тогда он сумеет отогреть окоченевшее сердце.