Туман. Двойная игра.
«Ты ведь не сдашься так легко? Ох, это не тот упорный и заносчивый юноша, в которого я влюбился» — Прошло уже много лет… «Это не дает тебе право сейчас опускать руки» — Тебя нет рядом. «Не думал, что когда-нибудь услышу от тебя скулеж. Знал бы об этом тот Юнги, которого я люблю, врезал бы тебе» — Я есть я. «Поднимайся» — Зачем? «Поднимайся» — Смысл? «Смысл в мальчике, который может пострадать, если ты не попытаешься остановить все это» — Ральф… я не… «Поднимайся, Мин Юнги» Стоило открыть глаза и глубоко, почти панически вдохнуть, как Юнги понял: он все еще жив. Мир завертелся перед глазами, и прошло не меньше минуты, прежде чем обрывки изображений сошлись воедино и перед ним предстал бетонный пол. «Джокер слишком спешил, чтобы добить меня», — первая мысль, неосознанная, внезапная, подтверждающая, что он еще способен дышать, что сердце еще бьется. «Это была его еще одна ошибка», — вторая мысль, злая, отдающая жуткой болью в голове, болью по всему телу, перетекающей в искаженную гримасу на лице. Юнги не сумел с первого раза открыть правый глаз: кровь, залившая пол-лица, застыла, превратившись в бордовую корку. От столкновения с подошвой ботинка останется шрам на рассеченной брови. На скуле, куда так упорно лупил кулаком Намджун, — Юнги уверен — уже расцвел уродливый синяк. Собрав по крупицам чудом сохранившиеся силы, он попытался подняться, и это удалось не сразу, потому что мгновенно вспыхнувшая острая боль пронзила мышцы, а особенно — живот. В ушах возобновился ужасный писк, от которого Юнги чуть не вывернуло себе же под ноги. Пришлось сперва немного посидеть, восстанавливая контакт со своим телом. Он шел, шатаясь и опираясь о каждое препятствие на своем пути, пока не вышел из здания, пока его не ослепил дневной свет. На мгновение ему показалось, что рядом взорвалась граната — настолько внезапно и ярко это было. И только кое-как доковыляв до своей машины, мужчина смог передохнуть и немного прийти в себя. Мигающая лампочка на экране телефона сообщила о нескольких пропущенных звонках — это был Каспер. Юнги напряженно вслушивался в слабый голос напарника сквозь шум в собственной голове, и кровь заново вскипала в его жилах при словах «ранили», «Алиса», «предательство», «Чон Хосок», «перехвати их», «со мной все будет в порядке»… Когда воцарилась тишина даже в его голове и мыслях, Юнги услышал, как скрипнули собственные зубы, увидел, как побелели костяшки пальцев, мертвой хваткой вцепившихся в руль, почувствовал, как свело судорогой его напряженные до предела мышцы. «Держись, Кас. А мне надо разобраться с новой проблемой» Раз Намджуна он сегодня уже не достанет, раз не сумел выстоять против него, понадеявшись на собственные силы, то хоть сумеет избавиться от суки Джокера, из-за которой, как сказал Каспер, и сорвалась та операция несколько лет назад. Из-за Алисы Намджун вовремя узнал про полицию, из-за Алисы началась та перестрелка, из-за Алисы Каспера, Юнги и Ральфа ранили тогда… Джокер должен заплатить, и если ради этого нужно сперва оторвать ему руки и ноги — оно того стоит. Внезапно Мин понял, как работает Туз, о котором сообщил ему Чонгук. Точно так же изводит Намджуна, бьет по больному. И раз тело Джокера — это непробиваемый панцирь, то Юнги зайдет с другой стороны, найдет брешь и ударит прямо туда. Жажда мести — грех пикового Короля, грех Мин Юнги. И он этим грехом живет, только благодаря ему все еще просыпается по утрам и находит в себе силы дышать, есть, пить, думать и смотреть на улицы этого проклятого города из окна квартиры, которую мечтает сжечь с того самого момента, как впервые проснулся в ней один.*2*
Час назад…
Сдавливающая виски боль в голове не мешала ему бежать, как и острая боль в колене. Но Намджун стиснул зубы и мчался вперед, не останавливаясь, не обращая внимания на вкус металла во рту, на запах крови, на слабость, которая так и норовила обхватить его тело и прижать к земле. Он заставлял свое тело двигаться, он заставлял свои эмоции бурлить, вырабатывая адреналин, бьющий прямо в сердце, заставлял, потому что иначе никак. Распахнув дверь запасного выхода, Намджун увидел свою цель и, прищурившись от яркого света, пробивающегося сквозь серые облака, без раздумий выпустил весь магазин в спину, сокрытую черной мантией, и голову под капюшоном. И тогда Туз рухнул на землю, залив бетон своим кроваво-красным нутром. И тогда Джокер, сорвав с головы черно-белый колпак, истерично рассмеялся, выдирая собственные волосы и думая, что победил в игре, что выиграл в войне. И тогда очнулся Спящий город от грохота выстрелов и, глянув на то, что произошло, усмехнувшись, задремал вновь. Потому что чертова игра не окончилась. Намджун упал на колени рядом с трупом и, повернув его, неожиданно легкого, сорвал дешевую пластиковую маску, запоздало осознавая, что его обвели вокруг пальца, а воспаленное после драки сознание позволило повестись на эту жестокую уловку. Муляж, манекен, очередная провокация. Может, тот Туз, за которым Джокер гнался в здании, и был настоящим, но этот — неудавшаяся шутка, подделка. Озверевший мужчина сорвал с безжизненного лица манекена карту червового туза, прибитую к нему гвоздем, и громко и отчаянно закричал, размахнувшись и ударив в асфальт кулаком с такой силой, что слезы брызнули их глаз. Намджун кричал и кричал, надеясь, что кто-нибудь на его крик отзовется, пытался выплеснуть всю ненависть, которая в нем скопилась. Но вот беда — ненависти этой не было конца. Ким Намджун — бездонный сосуд, сам себя наполняющий снова и снова, и снова, и снова… — Я убью тебя… — шептал охрипшим голосом Джокер, глядя на свою израненную и трясущуюся ладонь. — Убью. Чего бы мне это ни стоило.*3*
Алиса выжимала газ до предела с мыслью о том, что каждая минута, каждая секунда увеличивает шанс на то, что Намджун может пострадать, а она так ничего и не успеет сделать. Лес проскальзывал мимо, смазываясь в неясные темно-коричневые линии, падающий снег застилал обзор. Девушке приходилось ежеминутно вытирать рукой стекло своего шлема. Она даже не могла представить, что будет делать, когда окажется на месте, что там увидит, сумеет ли пробраться к Намджуну, найдет ли она его вообще. Алиса не сомневалась в силе и навыках альфы, но все равно не могла подавить клокочущее в груди волнение. Наверняка так всегда бывает, когда любишь кого-то всем сердцем. А она любила. До того момента, как она встретила Ким Намджуна, Алиса не знала, что вообще существует в мире настолько сильное чувство. Для нее же существовали только разврат, похоть, жестокость. Ей привили то, что ее смысл жизни состоит в исполнении чужих желаний, удовлетворении потребностей, в безукоризненном послушании, в смирении с отсутствием личной свободы, мнения, прихотей. Она не знала, что такое ласка, что такое доброта, что такое забота. Когда ее отдавали альфам, которые за ночь ни разу ее не ударили, девушка начинала бояться, что сделала что-то не так. Она привыкла к тому, что получать боль от других — это нормально. Ким Намджун показал ей, что это не так. Сперва Алиса боялась его до одури, но в то же время она вспоминала его руки, перепачканные в крови ее бывшего хозяина, и готова была их целовать вечно. Намджун долго вытравливал из ее сознания загнанного в угол зверя, постепенно заслуживая доверие своими добрыми словами, жестами, своими дурацкими тостами по утрам. Он подарил ей квартиру и приезжал каждый день, чтобы проведать, хоть и знал, что Алиса без разрешения на улицу выйти не посмеет. Намджун никогда ее не трогал, не смотрел на нее как на сексуальную омегу, не давал поводов сторониться себя, не приближался к ней ближе, чем на расстояние вытянутой руки, пока однажды девушка сама этого не попросила. Это случилось прошлой весной. Они переспали в первый раз, и с тех пор это стало обыденным делом. Но для Алисы продолжало быть чем-то большим. Возможно, она все еще чувствовала себя обязанной, но еще она была влюблена впервые в жизни. Несмотря на то, что Намджун относился к ней довольно холодно, в постели он менялся, отдавая без остатка и принимая ее тепло в ответ. Несмотря на то, что он часто пропадал в своих мыслях за их редким совместным завтраком, несмотря на то, что, вероятно, думал о чем-то или ком-то совершенно другом, она не расстраивалась. Алиса не претендовала ни на что, кроме этих мгновений, кроме простого общения с тем, кто подарил ей новую жизнь, подарил смысл, за который она может умереть достойно. Лучше погибнуть в бою за то, что дорого, чем умереть от передоза или от того, что тебя задушит очередной любовник, увлекшись процессом, собственной властью и беспомощностью игрушки, за порчу которой ему ничего не будет. Она ради Намджуна на все готова. Алиса знала дорогу: выучила маршрут на всякий случай. Поэтому она с легкостью приметила нужный поворот даже сквозь снегопад, но из-за нелепой шутки судьбы, не увидела выскочивший из-за стены голых деревьев серебристый автомобиль с выключенными фарами. А дальше — таран. Мотоцикл отлетает в сторону, когда автомобиль на скорости подрезает его в бок, нога Алисы оказывается зажата между ее транспортом и капотом. Тело девушки отшвыривает в лобовое стекло, ударяет в полете о металлическую крышу и отправляет в воздух, будто безвольную тряпичную куклу, беспощадно швыряя хрупкое создание об асфальт. Она катится кубарем по дороге еще с десяток метров, ударяется каждой частью тела, разбивая стекло шлема, разрывая кожаную куртку и джинсы. Ботинок отлетел в сторону с ее переломанной ноги, изодрались в кровь пальцы и ноги. Последний метр тело просто проскользило. Мир перестал мелькать страшными обрывками перед глазами только тогда, когда она перестала двигаться, но не перестала соображать и чувствовать адскую боль, которую не сумел заглушить даже адреналин. Но кричать сил не было, дышалось с перебоем. Алиса видела все в красном цвете и, кажется, только одним глазом. Хотела снять шлем, чтобы вдохнуть лишнего кислорода, но не сумела даже пальцем пошевелить. Сознание принялось уплывать прочь, а она не могла поспеть за разбегающимися мыслями. Осталась только боль, кровь, холод и катящиеся из глаз слезы. Юнги смотрит на разбитое лобовое стекло своего автомобиля, на капли крови, смешивающиеся на нем со снегом, на вмятину на капоте, на дымящийся разбитый мотоцикл, который разбросал свои части по асфальту. Смотрит в зеркало заднего вида на бездвижное тело человека, который вонзил нож ему в спину, и не чувствует ничего, кроме до жути пугающего спокойствия и накатывающей тошноты. Заметив приближающийся черный минивэн, он вжал педаль газа в пол и поехал прочь от этого места, промчавшись мимо. Водитель минивэна всего на секунду пересекся с Юнги взглядами, но уже для себя понял, кто умрет в игре следующим. Чон Хосок остановил машину и, спотыкаясь, выбежал наружу. Поспешив к телу своей напарницы, он молился всем силам, чтобы она была еще жива. — Алиса! — он опустился перед ней с замершими в воздухе руками, не зная, что делать. Девушка что-то прохрипела в ответ. Хосока до мурашек напугал этот звук, но в то же время принес невообразимое облегчение: она жива. В этот момент ему очень не хватало Чонгука и его знаний рядом. — Потерпи, Крошка, — дрожащими руками он схватил свой телефон, боясь прикасаться к Алисе, но не сводя с нее взгляд в страхе упустить момент, когда она перестанет делать короткие вздохи, когда закроет залитые кровью и слезами глаза. — Мне срочно нужна машина скорой помощи! — закричал он в трубку, четко назвав свое имя и координаты. Отложив телефон, Хосок с жалостью и мелькавшим в чертах лица отчаянием оглядел Алису, сглатывая из раза в раз, как натыкался на очередное серьезное повреждение, ком в горле. У девушки был открытый перелом голени, тут и гадать не нужно было: неестественно белая кость торчала наружу. Также Хосок был почти уверен в переломах ее ребер и ключицы, нескольких пальцев. Под самым глазом Алисы была страшная рана от стекла шлема и, скорее всего, под кожей остались куски — невозможно было разглядеть из-за крови, на второй глаз он посмотреть так и не решился. Слишком страшно было видеть в таком состоянии девушку, которая еще недавно улыбалась и дразнилась, которая сумела завоевать его доверие и симпатию за столь короткий срок. — Джун… должен… помочь ему… — Молчи, пожалуйста, молчи, — взмолился Хосок и загнанно посмотрел по сторонам в надежде увидеть машину скорой помощи. — Я никуда от тебя не уйду! И Алиса замолчала, отчаянно цепляясь за образ Хосока, борясь с накатывающей сонливостью. Боль затерлась за гранью сознания. Хотелось спать так сильно, что продирать глаза вновь и вновь казалось адской пыткой. — Держись, Алиса, ну же. Даже не думай умирать от какого-то маленького удара, — нервно посмеялся Хосок. — Ты же боец. С самого детства боец. Ну, Крошка, смотри на меня. У тебя чертовски красивые глаза! Так посмотри же на меня, мать твою, своими прекрасными глазами! Пожалуйста! — взмолился он. Терять напарницу Хосок был не намерен, терять только что обретенного друга — тем более. — Мне нельзя касаться тебя. Крошка… Ты рассказывала мне, что хочешь отплатить Джуну за все, что он сделал для тебя. Как ты это сделаешь с того света, а? Не смей, слышишь? Помощь уже близко. Если бы Алиса могла, она бы улыбнулась. Если бы она могла расплакаться — расплакалась бы и бросилась к нему в руки, обнимая. Ей очень нравился Хосок, нравилась его искренняя доброта, что в этом проклятом месте было редкостью. Нравились настоящие эмоции в его глазах, которые мужчине никогда не приходилось скрывать. Ей чертовски нравились слова, которые вылетали из его рта, и ей еще больше понравилось бы это, скажи такое Намджун. Но ей, лежащей в собственной крови на одинокой дороге под снегопадом, где окружает тебя только безучастный лес, без возможности пошевелиться, все равно стало тепло. Стало тепло от заботы, которую она так мало чувствовала в своей никчемной и, как оказалось, довольно хрупкой жизни. — Спасибо… Хо…*4*
Шесть часов спустя…
Запрокинув голову на спинку дивана, чтобы вновь не пошла кровь из чувствительного носа, Намджун вслушивался в каждое слово, которое через силу выдавливал из себя Хосок. Голос брата звучал очень тихо: он вымотался, физически и морально, но все равно не хотел уезжать из больницы. «Пока не узнаю, что с ней, не смогу с места сдвинуться» Намджун буквально видел, как слипаются глаза Хосока, как он протирает их руками, которые еле поднимает, как он зевает поминутно и борется с желанием улечься прямо на стульях и поспать, как допивает уже десятую чашку кофе под неодобрительные взгляды медперсонала. — Сколько ты уже там? Пять часов? Шесть? — вздохнул он. — Мы все устали, а ты особенно. Возвращайся. Там мои люди среди врачей, они будут держать в курсе. И если все образуется, то я отправлю Алису в заграничную клинику. У меня связи, там ее быстро поставят на ноги. «Почему ты так спокоен… Черт… Она ведь сейчас борется за жизнь!» — Будет ли толк от того, что я начну хвататься за голову и бегать по особняку? — спросил Намджун, скривившись от того, что внезапный вскрик Хосока пробудил боль в его голове. — Мне прилично досталось. Так что, боюсь, если начну бегать, точно потеряю сознание. Последствия от удара трубой бывают разные… «Прости…» — Ну вот… не хватало еще того, чтобы ты начал переживать за всех кругом, — цокнул Намджун, и, хотя он понимал Хосока, все равно недовольно поморщился. — Возвращайся, это приказ. Поедешь к ней утром, если захочешь. А лучше — когда она очнется. Хосок замолчал ненадолго, услышав эти слова. «Когда она очнется». Намджун не переживал, потому что знал: Алиса сильная. А Хосок посмел усомниться в этом. «Да… пожалуй. Ты прав… Толку от меня мало. Ее все еще оперируют. Но я все равно дождусь конца операции. Затем сразу приеду, клянусь» — Ловлю на слове. Намджун положил трубку и болезненно поморщился, шевельнув поврежденной рукой. Где-то сбоку оглушительно, как показалось мужчине, хлопнула входная дверь, и, спустя пару минут, в холл вошел Сокджин, ковырявший застежку своих наручных часов и не сразу заметивший брата. Только когда старший уловил странный запах крови, пота и грязи, а вовсе не черного кофе, поднял взгляд и ужаснулся, отпрянув. — О, Господи! — Господь тут ни при чем, Джин, — усмехнулся он и закрыл глаза, расслабившись. — Ты только не бей меня, как в прошлый раз. Видишь ли… сегодня я получил достаточно. Сокджин так и замер на месте, не зная, куда сперва направиться: к брату, назад, направо, наверх, а затем — в свою комнату или еще куда. Намджун услышал тяжелый вздох, потом приглушенные шаги, удаляющиеся в сторону ванной первого этажа. Потом, через пять минут, вновь раздались эти шаги, но на этот раз они пришли прямо к нему. Намджун нехотя приоткрыл один глаз. Сокджин поставил на кофейный столик аптечку и закатал рукава. Намджун бегло оглядел его исхудавшую за последнее время фигуру и подумал, что это, должно быть, от нервов, ведь Сокджин постоянно нервничает, а если не нервничает, то тогда накручивает себя специально, по поводу и без. Взгляд от широких, но осунувшихся плеч Сокджина спустился на его талию, а там по позвоночнику еще ниже, ниже, на ноги, потом резко на руки и тонкие запястья с выпирающими косточками, длинные пальцы, отрывающие бинт. «Как всегда прекрасен… Чертово эстетическое наслаждение — смотреть на тебя. Чертова пытка — не иметь возможности к тебе прикоснуться, оставить на твоей бледной коже яркие следы» — Ты похудел. — При иных обстоятельствах я бы воспринял это за комплимент, — отозвался Сокджин, удивив брата своим спокойствием. — От тебя странно пахнет. — От тебя пахнет хуже. — Какими-то новыми духами? — не унимался Намджун, игнорируя комментарии брата. — Слушай, если тебе не о чем со мной поговорить, то просто помолчи. И Намджун замолчал, беспомощно хлопнув ртом. Сокджин недовольно цокнул и присел перед ним на колени, осторожно взяв израненную ладонь брата и безжалостно прижав к ней бинт, смоченный антисептиком. Намджун зажмурился, поморщив нос и выпустив сквозь сжатые зубы весь воздух из легких, а затем несдержанно улыбнулся. «Ты всегда причиняешь мне боль, даже когда стараешься помочь. Какой редкий момент. Ты выглядишь таким уязвимым, стоя передо мной на коленях, но все равно ты сильнее меня, все равно такое чувство, что на коленях сейчас я…» Намджун позволил себе открыть глаза и рассмотреть Сокджина еще ближе. Слишком велик был соблазн зарыться здоровой рукой ему в волосы, растрепать идеальную прическу и посмотреть, как это будет выглядеть, каким взглядом одарит его брат, если он такое провернет, и не лишится ли он в тот же момент своей руки. Намджун улыбнулся еще шире, и внезапное тепло расползлось в груди. Он не понимал, откуда взялось это маниакальное удовольствие — представлять, как они с Сокджином вновь дерутся, или драться с ним по-настоящему, дразнить его, изводить, видеть морщинку между бровей, видеть, как он сжимает челюсть с такой силой, что вот-вот раздастся треск. Запах карамели тем временем пробивался через ароматы кухни ресторана Сокджина и сырость идущего снаружи снега. Намджун решил на сегодняшний вечер позабыть про их взаимную ненависть и притвориться, что они просто… братья, которые любят друг друга, которые заботятся друг о друге. Которые через несколько лет женятся на омегах, нарожают детей и будут собираться на семейное барбекю раз в чертов месяц, двенадцать раз в году плюс праздники… и так всю оставшуюся жизнь. Сокджин, Намджун, Тэхен, Хосок… — Было бы славно… — Что? — Сокджин поднял взгляд, встретившись с немного растерянным взглядом младшего. — Не обращай внимания. Мысли вслух, — ответил Намджун, вернувшись в жестокую реальность. — Просто думал, какими будут наши дети? Он заметил, как вздрогнул Сокджин, и напрягся. — Н-наши? — Ну, твои и мои. Когда-то же у нас должны появиться дети? — тут Намджун внезапно нервно усмехнулся и сказал с плохо скрываемым смехом в голосе: — Ставлю на то, что Тэ обзаведется потомством первый. Потом, скорее всего, будет Хосок, хотя с его нежеланием видеть в ребенке самого себя… даже не знаю. Ну, а потом и мы с тобой. Что скажешь? Сокджин замер, как только Намджун начал говорить. Сейчас же он сидел на коленях, смотря в одну точку на полу, и все так же держал брата за руку. Его внезапно начало тошнить от накативших мыслей, а в животе скрутился неприятный узел. Намджун умел задевать своими словами за живое, вытаскивая наружу не только внутренности, но и душу, целиком и довольно жестоко. Сокджин на сотую секунды представил следующее поколение их семьи, и по сердцу ударила тоска и сожаление, а в голову — ужас. — Чего молчишь?.. Намджун все так же смотрел в потолок, улыбаясь своим мыслям. Несмотря на все фантазии, он, как ни старался, не мог представить рядом с собой ни одну омегу. Пробовал вообразить, как ведет к алтарю Алису, как целует ее, дает клятву в верности, как она рожает ему первенца, как они живут счастливо, — не получилось. Само слово «счастливо» Намджуну априори не подходит. И, что самое странное, он это слово ни к одному из своих родных братьев также не сумел применить. — Утопия. — А? — Воображение — это единственное место, где мы могли бы быть счастливы, — сказал Сокджин, вздернув брови. Намджун поднял голову и посмотрел брату в глаза, которые оказались в разы печальнее, чем он когда-либо видел. Мужчине показалось, что он в эти глаза провалился, прочувствовав в ту же секунду все, что чувствовал сейчас Сокджин. Но беда в том, что брат никогда не пускал его в свою душу и делать этого не собирался. Намджун внезапно выпрямился, наклонившись к самому лицу брата, но тот плавно отпрянул, вернувшись к аптечке. Он успел уловить лишь запах карамели. Сокджин всегда недосягаем, всегда просачивается сквозь пальцы Намджуна, раз за разом, будто нарочно приближается, а потом резко — тысячекилометровая пропасть между ними. Казалось, что так было с того момента, когда они достигли сознательного возраста. Альфы как маятники: то друг к другу, то сразу же в стороны, так и не соприкоснувшись. И теперь Сокджин отклоняется, отклоняется и Намджун. Все возвращается в прежнее русло, растворяется в горьком кофе утопия, рассасываются приятные картинки в воображении, заменяясь болью полученных сегодня ранений, исчезает с губ всякий намек на улыбку, уходит тепло ладоней Сокджина. — Давай-ка осмотрим твою голову… мне не нравится эта кровь в волосах. — Все, что захочешь, док. И Намджун, примирившись с горечью, привычно сдавившей его сердце, послушно отдался в руки Сокджина.*5*
На часах было уже за полночь, а Чимин все никак не мог уснуть: он пялился на другой край двуспальной кровати, который был, как назло, освещен луной, будто подчеркивая, что там пусто, пусто и холодно. Парень вытянул руку и провел по идеально гладким простыням, скатывая их в неровные волны, будто там лежал кто-то до этого, — лучше ему все равно не стало. Чимин уныло вздохнул, вслушиваясь в тишину. В его городской квартирке тишину можно было услышать разве что никогда: за окнами постоянно шумели машины, днем и ночью. И он к этому шуму привык, но еще больше хотел бы привыкнуть к мирному дыханию альфы, спящего под боком, как спал тогда Хосок. Нет, тишина ему нравилась, но была непривычной. Этот загородный коттедж напоминал тот домик на берегу моря, о котором Чимин когда-то мечтал. Становилось тоскливо, но это была приятная тоска, меланхоличная, тоска по чему-то далекому, по чему-то, чего никогда не будет. Он все думал о Хосоке, больше не мог на него злиться, хоть и очень хотелось. Чимин переживал: он знал, что средний Ким и его Цербер неспроста так обрадовались их отъезду. Чимин просто не мог спать уже вторые сутки, зная, что в городе сейчас происходит что-то ужасное, что с Хосоком может что-то случиться. Он недовольно цокнул и поднялся с кровати, поняв, что снова накрутил себя. Прихватив сигареты и накинув на плечи куртку, Чимин спустился на первый этаж и пошел к входной двери, чтобы немного остудить голову. Но и этого ему сделать не удалось. Как только дверь, которая неожиданно оказалась приоткрыта, распахнулась полностью от толчка Чимина, он увидел в свете луны Тэхена. Парень стоял босиком в сугробе на садовой дорожке и смотрел на звездное небо, сунув руки в карманы спортивных штанов. Снег давно перестал идти, ночь была ясная и красивая, а покрывшиеся корочкой сугробы переливались розово-фиолетовым, поблескивая. Выглядело сказочно. Но Чимину в тот момент было не до пейзажей. Из его рта вырвался огромный клуб пара, когда он позвал Тэхена. — Тэ! Что ты там делаешь? Тэхен обернулся и, увидев Чимина, колотящегося от холода и обхватившего себя руками, мягко ему улыбнулся и вылез из сугроба, направившись к крыльцу. Омега, с трудом оторвав от себя руки, протянул их к альфе. Тэхен, поднявшись на одну ступеньку, обнял Чимина, а тот бережно сомкнул руки вокруг его голых плеч. — С ума сошел?.. — Будто ты не знаешь ответа. Чимин поцеловал его в макушку и, отстранившись, заглянул в самые печальные на свете глаза. Таких красивых и грустных глаз он никогда и ни у кого еще не видел. — У меня перерыв, — прошептал он, поглаживая холодные щеки Тэхена все еще теплыми ладонями, — посиди со мной. — Конечно. И они уселись на верхнюю ступеньку крыльца, которую очистил Тэхен от снега покрасневшей ступней. Казалось, он вовсе не чувствовал холод… или же упрямо игнорировал его. Несмотря на это, Чимин отдал ему свою куртку, оставшись в футболке, шортах и наспех надетых ботинках, шнурки которых давно уже вымокли и заледенели. Тэхен выудил из пачки, лежащей в кармане куртки, две сигареты и одну из них протянул Чимину, помогая поджечь. Они сидели в тишине, слушая дыхание друг друга. Чимин взял руку Тэхена обеими ладонями и прижал к своей груди, согнувшись калачиком. Ким не чувствовал даже горечи, оседающей на языке и легких. — Я боюсь проиграть, Чимин. — Ты сильный. — Я? — Тэхен нервно усмехнулся, стряхнув пепел. — Я самый слабый из всех. Я держусь только благодаря другим. Чувствую себя марионеткой в чужих руках, а порой и в своих собственных. Я могу делать ужасные вещи, но наблюдаю за этим словно с высоты птичьего полета. А когда я спускаюсь вниз, чтобы что-то исправить, оказывается... уже слишком поздно. Я боюсь проиграть сам себе. — Тэ… — Чимин не знал, что сказать ему, он только и мог, что ласково поглаживать его ладонь и прижиматься щекой к его плечу. — Я не хочу, чтобы ты зависел от меня, — сказал парень, сжав его руку в ответ и затянувшись, наполнившись ядом, который все равно был слишком слаб, чтобы мгновенно убить его и спасти от страданий. — Я груз, который все только усложняет. И не надо! Не надо перечить мне, — оборвал он Чимина, который было открыл рот, чтобы возразить. — Не надо, душа моя. Ты и сам знаешь, что это правда. — Я не хочу, чтобы ты сдавался... — С собственными демонами бороться тяжелее всего. — Пожалуйста… — Спокойно, — улыбнулся Тэхен, — пока ничего не подорвало мою нелепую стойкость, ничто не задавило мою крохотную тягу к этой жизни, и ничто точно не сумеет задушить мою огромную любовь к тебе. — Ты всегда можешь поговорить со мной. Не держи все в себе, умоляю. Я помогу тебе избавиться от ошибок, — Чимин заметил, что Тэхена уже начало неслабо трясти, но эмоций на его лице не прибавилось. — А пока... пойдем в дом, перерыв окончен. — Но ты не выкурил вторую сигарету. — Я бросаю курить.*6*
Юнги вернулся домой только после того, как убедился, что Каспера забрали полицейские и увезли в больницу. Его напарник сейчас спит; ему вытащили пулю из бедра, вправили руку, заштопали — все как полагается. Юнги прекрасно знал, что Каспер крепкий парень, на нем заживет любая рана. Им двоим не впервой попадать в подобные ситуации, как бы страшно это ни звучало. Сам капитан ехать в больницу не решился: не нужны ему лишние свидетели, заметившие Мин Юнги. Люди Джокера были всюду, даже в больницах, поэтому мужчина засел в своей квартире и, закрыв двери и окна, зализывал раны — смывал с себя кровь и грязь. Из зеркала на него взглянуло, одним словом, побитое жизнью (и не только) существо. На скуле красовался здоровый синяк, такой же был на носу, бровь рассечена, но не было ниток, чтобы зашить, поэтому спас пластырь. Шрам так шрам — ничего нового для мужчины, пополнение в его коллекции увечий. Ухо болело до сих пор, дышалось все еще с перебоями, но Юнги знал, что если поспать, то все само собой образуется. Или, по крайней мере, боль пройдет, заглушенная обезболивающими и совсем немного алкоголем. Выйдя из ванны в одном намотанном на бедрах полотенце, он без сил упал на диван. Взяв телефон с кофейного столика, Юнги набрал номер единственного человека, с которым хотел говорить, совершенно забыв о времени. «Два часа ночи…» Юнги закрыл глаза и улыбнулся, вслушиваясь в скрипучие нотки сонного и немного встревоженного голоса. — Прости. «Юнги… я… почему ты звонишь? Я думал…» — Прости меня, Чонгук, — прервал его неуверенные запинания капитан, вздохнув. — Я прошу прощения за то, как говорил с тобой в тот раз, но не конкретно за свои слова. Я сказал, что хотел сказать, но ревность не позволила мне говорить с тобой спокойно. Прости, малыш… «Я… я понимаю. Тебе не надо извиняться. Но… тогда я хотел сказать тебе, пока ты не начал кричать, что я обо всем подумал. Я все решил. И я хочу быть с тобой. Я чувствую нашу связь даже на расстоянии, и не знаю, как такое возможно, правда ли это, но я практически уверен в том, что мы с тобой…» — Истинные, да, — с удовольствием и непривычным спокойствием озвучил Юнги, расслабленно улыбнувшись, когда услышал вздох облегчения на том конце. «Сложно поверить» — Не думай об этом пока. «Не могу. Я не могу перестать думать о тебе. Как ты? У тебя уставший голос» — Все хорошо. Теперь уж точно. Я скучаю, хочу обнять тебя. «Я…» — До сих пор чувствую себя козлом за то, что наговорил гадостей. Ты не заслужил… «Я хочу приехать к тебе…» — Я хочу приехать к тебе… — прошептал Чонгук дрожащим голосом. Юноша стоял на кухне коттеджа, у того же окна, где они болтали утром с Чимином. Весь день прошел как в тумане. Они обедали все вместе, довольно оживленно разговаривали, ходили на прогулку, баловались на льду замерзшего озера, смотрели фильм, разжигали камин, играли в настольные игры — притворялись, что все нормально. Им было весело и тепло, но все трое понимали, что это лишь фикция, что за поворотом их ждет Спящий город, от которого невозможно спрятаться за улыбкой, мягким пледом и сладким какао с зефиром. И даже этот маленький Рай в доме у озера — временное убежище. Чонгук знал, что в городе у него есть еще одно убежище, но более надежное — спина Мин Юнги, его руки, его голос, его губы, его запах… «Так приезжай. Я буду ждать» Чонгук улыбнулся. Впервые за эти дни он забыл о своей грусти. «А пока отдыхай. Не волнуйся и постарайся поспать еще. Такое чувство, что у тебя бессонница» — Да, мне было не очень хорошо сегодня, — Чонгук услышал, как засопел Юнги, словно хотел вновь извиниться, только не понятно, за что. «Не накручивай себя. Спокойной ночи» — Постой! — Чонгук позвал его прежде, чем успел подумать, и внезапно решил заполнить эту паузу тем, что первым пришло в голову: — Я люблю тебя. Чимин замер на пороге кухни, оказавшись невольным слушателем. В груди неприятно кольнуло, и он поспешил скрыться за дверным проемом. Чимин только что проводил Тэхена в его комнату на первом этаже и, пожелав хотя бы попытаться поспать пару часов, шел уже к себе наверх, как услышал тихий голос, доносящийся с кухни. Сперва он испугался, что это какое-то животное из леса, затем сумел разобрать слова и подошел ближе, заметив темный силуэт Чонгука. Чимин хотел подойти и спросить, все ли у него хорошо, но тут внезапно услышал это. Он не знал, что ответил Чонгуку тот, кому юноша адресовал такие серьезные слова, но в свете луны заметил снисходительную и грустную улыбку, мелькнувшую на губах. Прежде чем Чонгук завершил звонок и, вздохнув, направился наверх, Чимин уже скрылся в своей спальне, пытаясь успокоить взволнованное сердце. Ему было чертовски обидно за Тэхена, но в то же время парень понимал, что это не его дело и что Тэхен с Чонгуком сами уже все решили. Он хотел расплакаться, потому что понимал с каждым днем все отчетливее, что помочь Тэхену практически ничем не может. Тому, кто помощь принимать не желает, помочь невозможно, как бы ты ни любил, как бы ни старался, как бы ни рвал на себе волосы и как бы ни выл от отчаяния.Игра вничью — худший расклад. Когда малейшая ошибка может привести к краху.