Проклятие. Из костей.
Ключи от номера звякнули, ударившись о столешницу, там же приземлился и кошелек с кредитной картой, благодаря которой они еще очень долго могли жить и в ус не дуть. У них были деньги, была хорошая машина, но не было устойчивой крыши над головой… пока что. На странную парочку, приехавшую на «Ауди» в дешевый и не самый благоприятный на вид отель, подозрительно косились. Но кому какая разница до чужих заморочек, пока люди платят названную сумму за пару ночей в этом клоповнике? Кому какое дело до хромающего рыжеволосого парня и поддерживающего его взволнованного юношу, пока они вежливы и, опять же, отдают последней своей наличкой? Они за городом, значит — нет проблем с подобными мелкими и никого не интересующими вопросами. Пару дней в этом отеле пролетели незаметно, но не то чтобы умиротворенно. Никто этого не озвучивал, но ситуация была далеко не из приятных. Чонгук закрыл за собой дверь на замок, вздохнул и, ногами стянув ботинки, побрел шаркающей походкой вглубь помещения на звук идущего телевизора. Он поставил пакеты с продуктами у небольшого холодильника, искоса глянув в сторону двуспальной кровати. — Тебе уже лучше? Чимин лежал на спине, ногами к изголовью, и смотрел в потолок, слушая новости краем уха. Чонгук знал, почему он это делает и что хочет услышать, а чего услышать боится. Он сам тоже этого опасается. Но прошло всего пару дней, а пары дней слишком мало для того, чтобы делать какие-либо неутешительные выводы… — Я в норме. — Ты знаешь, что значит «в норме», — покачал головой Чонгук, доставая кое-какую провизию на первое время и лекарства для старшего, — сам же мне и говорил. Чимин, кряхтя, перекатился на бок и подпер голову рукой, уставившись Чонгуку в спину. Спустя некоторое время Чонгук выпрямился и, повертев в руках светлую коробочку, бросил ее на кровать — таблетки приземлились на покрывало перед Чимином. Он скептически оглядел «подачку». — Это если снова начнет тошнить. — Полезно иметь под рукой студента медицинского. Чимин коротко улыбнулся, тем же ответил и Чонгук. Сняв с себя куртку и присев Чимину в ноги, юноша осторожно приподнял его лодыжку, переложив себе на колени, и придирчиво оглядел повязку, убедившись, что бинты не в крови, а значит, швы не открылись. — Болит? — Нет. Уже нет. — Хорошо… Шрам останется, — виновато добавил Чонгук, поджав губы, непроизвольно поглаживая его стопу. — Я зашивал как можно аккуратнее, но… — Хватит извиняться, — Чимин приподнялся и сел, оказавшись почти впритык к младшему. — Я тебе благодарен. Чимин ласково потрепал его по волосам, коснувшись лба своим. Чонгуку полегчало. Взгляд упал на живот Чимина, он заметил это, отвернулся, промолчав, и спустил ноги с кровати. Ходить ему было больно, поэтому, по настоянию Чонгука, отлеживался. Чон, поняв эту его своеобразную реакцию, сконфуженно поднялся с кровати, легонько хлопнув себя по бедрам. Царящая между ними неловкость обуславливалась лишь тем, что оба хотели поговорить о Хосоке, но не решались, потому что страшились того, к каким темам может привести этот разговор. Они просто молча ждали. — Ты не должен прятаться от меня, — внезапно заговорил Чонгук, решив расставить все по местам как можно раньше, чтобы им потом было легче справляться со всем грядущим. Чимин поднял на него заинтересованный и немного смущенный взгляд. — Если не можешь расценивать меня как… друга или… В общем, тогда расценивай меня как врача. Потому что совсем скоро, — он жестом указал на живот омеги, — не ты будешь заботиться обо мне, а я о тебе и о ребенке. Поэтому я должен знать все, что тебя беспокоит. Ты можешь поговорить со мной… когда угодно и о чем угодно. — Это мои слова, — по-доброму усмехнулся Чимин, опустив глаза. — В любом случае… мы должны держаться вместе. — Я и не собирался никуда тебя отпускать, Чонгук-и. И это не только потому, что я обещал, — Чимин вновь посмотрел ему прямо в глаза, так тепло и доверчиво, что Чонгук невольно замер. — Ты не чужой. Чонгук кивнул своим мыслям и отвернулся, пряча легкую улыбку. Программа новостей тем временем немного оживилась, но омеги толком и не слушали. — Что на ужин? — Эм-м… пицца? Что скажешь? — М-м… — немного недовольно протянул старший, но есть все равно хотелось сильно. — Фастфуд… что ж… не то чтобы я когда-либо был избирательным в еде. — Прости, — усмехнулся Чонгук, достав коробку с «ужином», овощи и две бутылки пива, от чего особенно повеселел Чимин. — Когда найдем местечко понадежнее, буду кормить тебя домашней едой. И, кстати… это последняя твоя бутылка пива. Чимин закатил глаза, но промолчал, приняв влажную бутылку, которую Чонгук открыл ему. Им просто надо немного расслабиться и поспать хотя бы одну ночь — успокоительные не особо помогают ни одному, ни второму, как и снотворное, которое уже закончилось. Из-за таблеток мозг становится еще уязвимее, подкидывает жуткие картины из больницы. Порой Чонгуку кажется, что он до сих пор чувствует запах крови и пороха от своих рук, что до сих пор видит кровь, брызгами оросившую лицо Чимина. Кошмары не покидают голову. Когда большая мясная пицца, овощи и две бутылки были буквально уничтожены двумя парнями, воцарилось какое-никакое спокойствие и даже умиротворение. Они лежали на кровати и теперь уже оба пялились в потолок, на котором дрожали тени от шатающейся из-за тяжелых шагов кого-то этажом выше люстры. Никаких мыслей толком не было, только благословенная пустота, расслабление в мышцах. — Чонгук-и? — М? — Можно… можно я обниму тебя?.. Чонгук повернул к нему голову, встретившись с шоколадными глазами впритык. В груди Чимина неприятно кольнуло: глаза у Чонгука и Хосока очень похожи, черные и глубокие, но удивительно теплые, чувственные. Чимин не удержался, коснулся его лица, несмело и робко. Чонгук перехватил его за запястье, легонько сжав пальцами и, заведя его руку себе за шею, придвинулся ближе, обняв за талию. Чимин рвано выдохнул, накрыв его плечи рукой. Тепло расползлось между ними. Чонгук закрыл глаза, вдыхая запах брата, но гладя по лопаткам Чимина, осознанно и бережно. Чимин смотрел на него, вглядывался в черты, которые те с Хосоком делили на двоих, будучи братьями, но обнимал именно Чонгука, доверчиво и искренне. Они видели друг в друге поддержку. Они давали шанс этой зарождающейся дружбе, этой крепкой связи, спасающей в трудные времена. Телевизор все не унимался: они забыли выключить ящик. Чонгуку пришлось вновь вставать. Он нехотя выпутался из объятий задремавшего Чимина и сел, щелкнул выключателем — свет погас — и потянулся за пультом, лежащем на тумбочке, да так и замер, уставившись в экран. «…н пропал, полиция ведет поиски. Это был уважаемый и известный человек, многое сделавший для развития различных отраслей нашего родного города. Так же прошлой ночью сгорел ресторан в центре. Сразу же началось расследование этого дела, пока конкретные факты нам не известны. Это большая трагедия, неизвестно, кто обозлился на эту семью… Город еще не снял траур после гибели Ким Тэхена. Это по-настоящему ужасные новости. Полиция делает все возможное, но и они все еще не отошли от недавней гибели своего капитана, Мин…» Чонгук нервно сглотнул, когда на экране показали фотографию Юнги. Ему еще было года двадцать три на ней, стоял в форме, привычно не улыбался. Юнги всегда был серьезным, всегда подходил к делу с полной отдачей. Чонгук будет помнить о нем только хорошее, потому что и в недостатках мужчины он видел свои плюсы, свойственные только Юнги. Прямо сейчас они могли бы быть вместе, а Хосок уже знал бы о своем ребенке и, возможно, скорее всего, сразу же сделал бы Чимину предложение. Тэхен нашел бы себе кого-то более устойчивого, чем Чонгук, и прожил бы спокойную и счастливую жизнь. То же было бы и с Сокджином и Намджуном, который мог бы остепениться наконец, завязать со всем… Они все могли бы быть счастливы. Но это утопия. А счастливыми они могут быть лишь в воображении. Чонгук выключил телевизор и лег обратно, накрыв себя и Чимина пледом, вновь обняв его, жадного до тепла. Чонгук тоже стремился к касаниям, которыми они друг друга поддерживали. Юноша убрал бледные рыжеватые пряди с его лица и прошептал: — Игра окончена, Чимин. Парень открыл сонные глаза. — Я слышал, что произошло… Но легче мне не стало. Если он умер, это значит, что Хосок… — Чимин вздрогнул, испугавшись своих мыслей. — Нет, прости. Это ничего не значит. Я не перестану его ждать. — Давай уедем завтра еще дальше. Я смотрел по картам, там, у побережья на западе, есть небольшой городок. Не будем спешить, поедем, останавливаясь ненадолго в придорожных гостиницах. — Хорошая идея… Чонгук заставил себя изогнуть уголочки губ в мягкой улыбке. Увидев ее, Чимин выдохнул и вновь закрыл глаза. — Хосок вернется. — Этого я и хочу.*2*
Три месяца спустя.
Он медленно закрывает глаза, абстрагируется от ненужных звуков, оставляя вокруг себя только необходимое его маленькой неспокойной душе. Запах, фоновые звуки, атмосферу. Витающие в окружающем пространстве нотки соли, мокрого песка и ракушек, водорослей, морской пены и приближающегося дождя обволакивали, смешиваясь. Он вдыхал этот долгожданный запах, наполняя легкие, смакуя его, разбирая в голове на составляющие и добавляя к вышеперечисленному еще и легкую горечь. К нему самому вернулся давно позабытый шлейф приторно-сладкого кокосового сиропа, а метка на шее стала совсем прозрачной… Скоро и вовсе пропадет. И поэтому Чимин никогда не смотрит туда, на свою шею, стараясь не зацикливаться на плохих ассоциациях. На фоне кричали чайки, пронзительно даже для тех, кто находился в помещении, и Чимину казалось, что ему никогда не надоест этот шум, смешанный с шипением морских волн, бурлением воды и жизни под ее толщами. Море живое, дышащее, кричащее и шепчущее, залечивающее раны и поддерживающее во время шторма, море бережное и опасное, море ассоциируется у него с Хосоком… Одно из его мечтаний только что исполнилось, но теперь не хватало очень важной составляющей, которая сумела бы сделать его жизнь полноценной и счастливой. Не хватало его любимого, и море как ничто другое напоминало о нем, но не могло заменить. На протяжении этих месяцев Чимину казалось, что он всюду видит Хосока, поначалу это даже пугало, теперь же он привык и всего лишь каждый новый раз начинает грустить. Его тень, следуя попятам, сопровождала Чимина по вечерам на улицах, его силуэты стояли по углам, охраняя и наблюдая. Чимин уже ненавидел себя за то, что сбился со счета, одергивая людей, со спины или профиля похожих на любимого. Чувства не остыли, они не затираются, а становятся все сильнее с каждым днем, как и развивается плод в его утробе. От этого хотелось реветь и биться об стену, но он оставался сильным ради ребенка и ради Чонгука, чтобы не отставать от него и не приносить лишних проблем. За эти три месяца они стали друг другу родными. Врач, который говорил Чимину про то, что вскоре у него как у будущего отца должны проснуться родительские инстинкты, был прав. Но то оказались не просто инстинкты, а настоящая агрессия, оправданная, но немного волнующая. В его голову что-то стрельнуло еще три месяца назад в больнице. От мысли о том, что он может потерять ребенка Хосока, своего малыша, зачатого, пожалуй, в самой честной и сильной любви, становилось больно и страшно. Чимин толком не помнит тот день, не помнит, как убивал того альфу, который встретил его в холле, не помнит, как вытащил Чонгука. Но его внутренний волк, переняв на себя контроль, не побрезговал разорвать глотки врагов зубами, наглотавшись гадкой крови ради хозяина и ради Чонгука, которого нужно было спасти. Пак Чимин любит еще нерожденного человека больше жизни, любит всем сердцем, как любит и его отца, которого ждет и будет ждать до тех пор, пока ему не предоставят доказательства того, что нужно начинать оплакивать, а не продолжать надеяться. Ребенок спасает омегу по ночам, не позволяя впадать в депрессию, а Чонгук отвлекает его днями напролет, стараясь вызвать хотя бы мимолетную улыбку на его губах. А Чимин с каждым днем все трепетнее ожидает и мечтает о том моменте, когда сможет обнять своего сына или дочь, сможет прижать к сердцу воплощение своей любви, сможет взглянуть на родные черты человека, в котором бьется два сердца, слившись воедино, — сердца его и Хосока. С неосторожно брошенной фразы Чимина о том, что ему надоело жить в машине и дешевых отелях, Чонгук начал искать постоянное жилье, чтобы осесть, советуясь с ним по каждой мелочи. Чимин столько домов пересмотрел, что невольно начал жалеть о том, что сказал, поддавшись минутной слабости, но в итоге они здесь и, в принципе, не о чем жалеть. Должны же они когда-нибудь остановить кочевническую жизнь. В его маленький мир, в котором Чимин отдыхал мыслями и душой, настойчиво пробирался противный, как казалось, женский голос, принадлежавший риелтору, которая ему с первого взгляда отчего-то не понравилась. — Там кухня, окна в гостиной панорамные, но их можно закрыть панелями как снаружи, так и внутри. Две просторные спальни на втором этаже. Две ванные комнаты наверху и внизу. В ответ на этот перечень раздался еще один голос, более мягкий и привычный, противно-вежливый. Чимин нервно хмыкал, когда он делал такой голос перед кем-то. — Благодарю. Позволите нам с супругом немного посоветоваться? — Конечно, осмотритесь, не спешите. Если что, я буду снаружи. Хлопнула дверь. Чимин поморщился от этого звука и медленно открыл глаза. Это был однозначно приятный дом, оформленный в мягких цветах, с ремонтом, светлый настолько, что не было необходимости в дополнительном освещении вплоть до сумерек. Из окон виден широкий и совершенно безлюдный пляж с мелким белым песком. Маленький уединенный рай. Остальные жилые дома этого безымянного городка были значительно дальше, но как раз это Чимина не смущало совершенно. У них же все еще есть машина для поездок за продуктами и прочим. Ему тут нравится, он уже начинает чувствовать нечто похожее на «дом». Это место дарит спокойствие. Остается только обжить, добавить своих вещей, своей ауры, что-то докупить, обустроить уют, посадить цветы на крыльце… Внезапно вокруг талии Чимина медленно обвились чужие руки, а на плечо опустился подбородок. Чимин, вздохнув, склонил голову набок, прижавшись к нему, и положил свои ладони на его руки, покоящиеся на животе, чуть сжав. — Что скажешь? Тебе здесь нравится?.. Последнее слово за тобой. Чимин, не отрываясь, все смотрел на пляж, не спеша отвечать. Он наслаждался тишиной, приглушенными холодными цветами, темно-серым морем на горизонте, пасмурным небом, отсутствием напрягающей глаза яркости. — Это прекрасное место, Чонгук-и… — Остаемся? — Остаемся. Чонгук облегченно выдохнул: он был очень рад, что Чимину понравилось. Юноша ласково огладил его живот, почти незаметный под широким свитером и джинсовкой, и отстранился. — Пойду, поговорю с риелтором. Может, нам разрешат остаться сегодня, если внесем залог. Чимин кивнул и, подумав, пошел вслед за ним, оставшись на крыльце, привыкая к новым ощущениям и видам, привыкая к своему новому дому. Уж очень ему приглянулось это место, даже настроение приподнялось. — Нам нравится, очень нравится, — сказал женщине радостный и не скрывающий этого Чонгук. — Это идеальное место для молодой пары, желающей создать семью, — отозвалась женщина, оживившись. Чонгук кивнул, а Чимин невесело усмехнулся, отвернувшись. Эта игра в «жениха и невесту» длится с того момента, как они начали искать дом. И Чимин бы уже мог поверить в то, что они женаты, оставалось только переспать для пущей уверенности, но парень на эти свои мысли только усмехался. Да, он развлекал себя довольно странными способами. Но Чимин был благодарен Чонгуку за его стремление и просто ангельское терпение. Ибо сам Чимин в последнее время был довольно капризным, «хотелками» он младшему не докучал, потому что не позволял себе открывать рот из-за гордости, но был довольно вредным, крутил носом, огрызался, не боялся показывать недовольство или неприязнь к кому-либо. Бедолаге риелтору он своим кислым лицом и недовольными взглядами добавил морщин и седых волос за эти дни. Только жизнерадостный Чонгук, каким он пытался быть, выскакивая из собственной шкуры из раза в раз, спасал ситуацию вежливостью и обаянием. Дальше Чимин не слушал их разговор. За человека он воспринимал только Чонгука, общался только с ним, доверял только ему, стал отчужденным и совсем диким. Но Чонгук не переставал заботиться о нем, не переставал любить его, по-своему, как и Чимин его. Спустя минут десять Чимин вновь понял, что забылся в мыслях, потому что Чонгук подошел к нему совсем незаметно, отвлекая. Он коснулся выкрашенных в светло-русый волос Чимина, привлекая внимание витающего в облаках парня к своей персоне. — Добро пожаловать домой. Чимин отвернулся от пляжа и посмотрел в глаза друга, поджав губы и обняв себя руками. Долгожданная весна пока что не принесла существенного тепла, а у моря тем более было зябко. — Не хватает еще очень многого, чтобы назвать это место домом. — Но надо же с чего-то начинать, — Чонгук ободряюще улыбнулся, понимающе кивнув и проглотив холодность Чимина. Взяв старшего за руку, он повел его в дом. — Так и быть, — усмехнулся Чонгук, — разрешу тебе выбрать себе комнату первым. Чимин все же улыбнулся, коротко, но и этого было достаточно для того, чтобы вновь в полной мере отблагодарить Чонгука за старания и поднять ему настроение. — Отметим новоселье? — Конечно! Я выжму тебе апельсиновый сок.*3*
Три месяца назад.
Он сошел с ума. По крайней мере, Намджуну кажется, что он свихнулся, и это совсем не смешно. Мужчина думает, что он сумасшедший, потому что от отчаяния на стену лезть готов, потому что рвет на себе волосы, потому что вторые сутки разыскивает Хосока повсюду, задерживаясь только на заправках, наматывая километры по городу и окраинам, — ничего. Намджун себя проклинает. Хосок всегда берет трубку, всегда, без исключений. Сейчас его телефон молчит, ни звонка, ни смс. Намджун думает, что случилось худшее. В довесок ко всему ему пришлось разбираться с двумя трупами в больнице, а Чонгук пропал. Одна проблема хуже другой, и на этом плохое не заканчивается. Он сломан, он разбит, он — пустая оболочка и искореженная тень прошлого себя. Все его опоры исчезли, вся поддержка, а вместе с ней — все причины для того, чтобы сражаться. Намджун не видит выхода… Джокер смотрит на свои карты и, подсчитав их в уме, понимает, что не в лучшем положении. Но в этой игре спасовать нельзя: нет такой функции. Либо выигрыш, либо проигрыш. И Джокер кусает свои губы — и тогда на черном выступает красный. Он сам себе пускает кровь, все это время так делал, отрубая конечности, выкалывая глаза. Он сам довел себя до такого состояния, он сам у себя все отнял. Туз в этой истории лишь катализатор — значимая часть, приводящая механизм в движение, но не основная. Он резко тормозит у обочины шоссе, кричит, напрягая голосовые связки, остервенело бьет по рулю кулаками, а громкий звук сигнала только распаляет его злость. Намджун лупит по рулю, пока не сводит судорогой руки, пока не срывается до надломанного хрипа голос, пока не пронзает болью пальцы. Он поднял взгляд, посмотрев на себя в зеркало заднего вида. Там отразилось какое-то жалкое ничтожество, ничем не похожее на человека. Кожаная куртка, темная футболка, взмокший лоб, неестественно бледная кожа. Широко распахнутые глаза пугали, растрепанные волосы придавали жуткий вид. От Ким Намджуна ничего не осталось, как и от его гордости, как и от убеждений, как и от стремлений. Он, дернувшись вперед, крутанул зеркало до треска и буквально вырвал его, отбросив на заднее кресло. Намджун взвыл и опустился на свои руки, прижавшись к рулю. Тишина оказалась еще ужаснее, чем пространство, заполненное криками и молитвами. Его тошнило только от одного слова «жалок», которое из раза в раз всплывало в голове. Это слово никогда не подходило ему. До этого дня. До этой игры… Экран телефона загорается, сообщая о новом смс. Намджун мгновенно отмирает и хватает его в надежде, что это Хосок. Но это не Хосок. Новое сообщение От кого: неопознанный номер 19:32 «Добрый вечер, мой Джокер. Думаю, настал момент для того, чтобы мы встретились с тобой. Ты поужинаешь со мной сегодня. Не беспокойся, я послал к тебе машину и соответствующий наряд, привезут прямо к балу» Намджун дрожащей рукой держит телефон, смотря в экран и не моргая, поджимает губы, рвано вдыхает кислород, кружащий голову. На минуту он и вовсе позабыл о дыхании. Туз прав. Больше нет смысла убегать. Больше вообще нет смысла. Он проиграл заранее — Черный Джокер не дурак и карты считать умеет. В окно автомобиля нетерпеливо постучали. Намджун вздрогнул и повернул голову, увидев там, снаружи, Кристофа, своего помощника и водителя, последнего человека, которому он еще мог доверять. Намджун почти сразу понял, что происходит, осознание не заставило себя долго ждать. Всхлипнув от нахлынувшей на него горечи, он, заставляя себя двигаться, кое-как опустил окно и строго, всеми силами скрывая тоску и боль от предательства еще одного старого друга, посмотрел на мужчину. Их обмен взглядами длился больше минуты, для альф это было красноречивой заменой долгому и эмоциональному разговору. Намджуну только что перерезали горло, оставив умирать, отняв последние силы. То, что за ним приехал именно Кристоф, говорило о многом, отнюдь не о чем-то хорошем, не о чем-то, что он был бы рад услышать. — Туз хочет отужинать с Вами, — прогнусавил Кристоф, бесстрашно глядя уничтоженному альфе, который когда-то считался сильнейшим и страшнейший человеком в городе, прямо в его глаза, в которых теперь не было ничего, кроме боли. — У меня есть выбор?.. Щелкнул курок — и напротив глаз Намджуна появилось черное дуло пистолета. Мужчина сглотнул, поняв все и без того, но на оружие даже не глянул, не дрогнул. Ему не страшен пистолет, ему боязно от того, что это именно Кристоф направляет на него оружие, что Туз переманил на свою сторону всех, что Джокер считает карты, знает, что впереди страшное, но не знает, насколько может быть больнее. — Боюсь, что нет, господин.*4*
Ким вышел из машины не сразу, но Кристоф не торопил его, только немного нервно оглаживал грубыми пальцами пистолет. Ему дали добро на то, чтобы привести Намджуна любыми способами, даже угрозами, только вот мужчина прекрасно понимал, что его босс не станет упираться, всю жизнь зная, что неизбежного не избежать. Глупая фраза, но болезненная для того, кого ведут к виселице. Кристоф смотрит на Намджуна в зеркало и видит на его шее петлю, пока расслабленную. — Нужно было сравнять этот город с землей, пока была возможность, — прошептал Ким и, вздохнув, вышел из автомобиля. Водитель мысленно согласился с ним и последовал за бывшим начальником. Кристоф услужливо открыл перед Намджуном дверь ресторана и остался ожидать снаружи. Ресторан принадлежал Сокджину. Этот факт заставил его насторожиться и занервничать еще больше, чем есть, но показывать врагу слабость нельзя. Поэтому Намджун, вздернув подбородок и поправив пиджак цвета вороньего крыла, как и рубашка с брюками, которые были упакованы Тузом и ждали Джокера в машине часом ранее, прошел вперед. Темно-бордовый зал встретил его тягучим и в то же время высоким женским голосом, пением, раздающимся по углам и эхом плывущим от них прямо в центр. От этого чарующего и неземного, оттого и пугающего голоса мурашки пробежали по позвоночнику, заставив его выпрямиться. Будто ангелы спустились, чтобы спеть последнюю песнь для грешника. Высокие стены отражали их пение, звуки эти проникали в самое сердце, заставляя его стучать учащеннее. Джокер ангелов презирал, потому что они издевались над ним, смеялись. Так и не ясно, кто честнее — ангел или дьявол, святой или грешник. Золотые детали интерьера придавали убранству ресторана черты богатства и тонкого вкуса его владельца. Все было выдержано, не больше и не меньше, не резало глаз, но в то же время привлекало внимание. Намджун никогда не посещал рестораны брата, теперь же пожалел об этом. Он многое — на самом-то деле — не знал о Сокджине. И сейчас в груди встрепенулось странное чувство разрастающегося тепла, смешанного с волнением… Он хотел бы узнать. Но момент упущен. Да и был ли таковой когда-либо вообще?.. На что Туз пытается намекнуть, пригласив его сюда? Неужели он что-то сделал с Джином? Намджун таких мыслей пугается: он не хочет терять еще одного брата, хотя до Сокджина уже никогда не сможет дотянуться. Старший его отверг, отбросил, отвернулся. Но это не значит, что Ким Намджун может позволить кому-то другому причинять Сокджину вред, никому и никогда. Лишь он сам вправе касаться его. Намджун глубоко вдыхает воздух ресторана, пропитанный запахом дорогого вина и сладости, которую он чувствовал рядом с собой с самого рождения. Он медленно моргает, справляясь со своими бушующими эмоциями, и шагает дальше на негнущихся ногах. Смотрит только вперед. Ком встал в горле, когда он увидел, кто именно сидит за единственным накрытым столом в зале. Освещение по остальному периметру просторного помещения было чуть приглушено, а на том самом столе горели высокие свечи из черного и белого воска. Казалось, все замерло в тот момент, когда Намджун встретился с родными глазами. В глазах этих, карамельных и теплых, плескался настоящий ужас. Намджун поспешил к нему, сохраняя осанку и выдержанность действий, краем глаза оглядываясь по сторонам. Сокджин не шевелился, в мольбе смотрел на брата. Он тоже был в черном костюме и насыщенно-красной рубашке, держал чуть дрожащие руки на поверхности стола. Лицо его, как всегда гладкое и прекрасное, было обращено в сторону Намджуна. Неестественная бледность брата пугала, а такая же яркая, как и рубашка, кровь, стекающая изо рта по его подбородку, вводила в мгновенный ступор. — Джин, — рваным шепотом позвал его Намджун, встав рядом и взяв за руку. Сокджин не ответил. Продолжил все так же смотреть на него, будто умоляя о помощи. — Что он сделал с тобой?.. Намджун боялся прикоснуться к его лицу, судорожно сжимал холодную ладонь Сокджина, оглядывая его. Сотни раз они доводили друг друга до срывов, еще чаще избивали друг друга до крови, но видеть кровь на его лице сейчас — ужасная пытка и самый большой страх. У Намджуна отняли все, а теперь отнимают и ненависть к брату, из которой, казалось, он черпает силы. — Добро пожаловать. Намджун вздрогнул одновременно с Сокджином, они вместе повернули головы на мужской голос. Младший отнял свои руки от брата и закрыл его спиной. — Что ты сделал с ним? — спросил Намджун сквозь стиснутые в ярости зубы. Из полумрака показалась стройная высокая фигура. Черная безжизненная маска, скрывающая мутными стеклами лишь глаза, показалась последней. Туз тоже был одет под стать своим гостям, только костюм его был темно-красный. — Могу ли я предложить вам двоим вина для аппетита? Белое или красное? Что предпочитаете? Туз медленно принялся обходить их стол полукругом и остановился с другой стороны, чтобы видеть обоих. Сокджин зажмурился и, вырвав свою ладонь из пальцев брата, замотал головой и обнял свои плечи, промычав что-то невнятное, но болезненное и испуганное, сотрясаясь всем телом. Туз не обратил на это внимания, жестом предлагая Намджуну сесть на стул напротив. Сжав плечо брата, Намджун прошептал ему, не сводя глаз со своего врага: — Все будет хорошо. Он сел на предоставленное ему место, расстегнув пиджак. Губы молодого человека в маске растянулись в довольной улыбке. Он повернулся к маленькому столику, на котором стояли бутылки с вином, и взял одну из них, придирчиво осмотрев этикетку. — Я не буду тянуть, мой Джокер, — мягко проговорил он, открыв бутылку и подойдя к столу, — игра закончится сегодня. Но я предоставлю последний ход тебе. Он разлил темную жидкость по трем бокалам. Намджун внимательно следил за ним, затаив дыхание, прожигая гневным взглядом, но ему больше всего сейчас хотелось повернуться к Сокджину и взять его за руку вновь, увести отсюда как можно дальше. Намджун слышал тяжелое дыхание брата и мысленно рвался к нему через стол. — Я спрошу еще раз, — утробно прорычал Ким-младший, — что ты сделал с ним? Туз выпрямился, отставил бутылку на столик позади себя, взял оттуда маленький пузырек из черного стекла и только потом спокойно ответил: — Я отрезал ему язык, чтобы Сокджин не помешал тебе сделать выбор. Сердце в грудной клетке Джокера пронзила игла, пульсация в голове приносила боль, а холод, пробежавший по телу, сковавший конечности судорогой, испугал так же, как и причина, по которой подбородок и губы Сокджина были в крови. Но он так и не смог отвести глаз. Внутренний волк заметался в истерике. — Ты пожалеешь. — Не сомневаюсь, — Туз вновь улыбнулся и открыл пузырек, отставил один из бокалов в сторону и вылил содержимое подозрительной стекляшки в вино, которое немного потемнело. — Выбор твой состоит в том, кто сегодня покинет игру. Твой очаровательный брат… или ты. Все просто. Изломив брови, Сокджин запротестовал из-за подступающей паники, громко замычав. Только теперь Намджун посмотрел на него, посмотрел испуганно. Он часто задышал, лихорадочно придумывая, что ему делать дальше. Но ходы кончились. Предложение Туза — его последнее решение. Он проиграет, умерев, и проиграет также, потеряв Сокджина. Любой выбор приведет к одному и тому же исходу. — Дабы подтолкнуть тебя, скажу, что я отпущу Сокджина, если ты выпьешь бокал. Намджун понял: Туз подразумевает, что если он не выпьет бокал, то игра все равно завершится, как и эта кровопролитная война, а Ким проиграет, потому что сломается, раскрошит себе кости и вырвет убивающееся сердце, пока будет наблюдать по принуждению за тем, как умирает Сокджин. Он не сомневается в том, что Туз действительно отпустит брата, как не сомневается и в том, что он убьет их обоих, если Намджун не воспользуется подаренным шансом и не сохранит кому-нибудь из них двоих жизнь. Сокджин отрицательно качает головой и почти скулит, когда замечает в глазах брата ту самую решительность, которую у него отнимали кусочек за кусочком. Намджун свои последние стремления собрал в кучу. Ему попросту больше незачем жить. Возможно, он бы нашел, за что бороться, но не сейчас… из этого ресторана он не выйдет в любом случае. Его сердце умрет здесь, останется лишь оболочка. Спуская курок перед лицами родителей... он не медлил. Так что же ему мешает сейчас? Что мешает отдать бокал Сокджину? Намджун не знает на этот вопрос ответ, но его Ненависть предательски молчит, вынуждая подставлять собственную спину. Почему она молчит?! Почему не дает добро на такой поступок?! Почему не дает гарантий, что Намджун будет чувствовать долгожданное облегчение, когда убьет брата, как всегда и хотел?! Почему он не убил его раньше? Почему держал при себе и сам за него держался мертвой хваткой… Что давал ему Сокджин?.. Почему он сейчас смотрит с такой мольбой и просит не пить отравленное вино… Неужели все, что Сокджин сказал вечером в коттедже было ложью, и он на самом деле не считал это ошибкой?.. Намджун закрыл глаза, вздохнув. Сокджин замычал громче. Он прекрасно все понял. Туз стоял между ними, недвижимый. Он был им двоим символическим судьей, держал чашу весов и терпеливо ждал, что же перевесит — ненависть или… любовь. В Спящем городе есть только грехи, высоким чувствам — любви и ненависти — тут не место, потому что они самоуничтожатся и унесут с собой много невинных душ. Джокер поднялся на ноги, пытаясь не согнуться ни на миллиметр под взглядами брата и врага, взял бокал с самым темным вином и, подняв практически прямой рукой его в воздух на уровне губ, медленно кивнул Сокджину, глядя ему прямо в глаза, уверенно и строго. «Видишь?» Сокджин замер, замер и Туз, они оба внимательно следили за Намджуном. Один — с неприкрытым восторгом, другой — с горечью. «Видишь?» Намджун смотрел на Сокджина в ответ, сжираемый тоской об упущенном. Рука его дрогнула. «Видишь то, насколько сильно я тебя…» — За тебя, Джин… Ким Намджун прислонил к губам бокал. Запах вина вскружил голову, напомнив, что он никогда не любил алкоголь. Какая ирония… Запрокинув голову, он залпом выпил вино и отбросил бокал, тот, пролетев пару метров, разбился вдребезги, усеяв осколками дорогой паркет. Никто даже не вздрогнул. Сокджин и вовсе не дышал, сердце его билось слишком быстро, слишком больно, заставляло сгибаться, опускаться ближе к столу, ближе к стороне, где стоял брат.*5*
Намджуну впервые было так страшно, но он всеми силами пытался не показывать этого. Нельзя не бояться Смерти, иначе это будет считаться отсутствием уважения к старухе, приносящей кому-то боль, кому-то облегчение, следящей за круговоротом жизни и судеб. Страх шептал на ухо, что яд уже расползается по его телу, что таймер близится к нулям, стремительно и беспощадно. Когда дернулся кадык Намджуна, показав, что он проглотил губительную жидкость, все изменилось, даже обстановка. Будто треснула иллюзия, рассыпавшись у него в руках, будто задернули занавес на сцене, объявив о завершении кем-то умело поставленного спектакля. Спектакль этот был специально для Черного Джокера, чья игра в исполнении главной роли на протяжении всего действа была бесподобна. Туз захлопал в ладоши, медленно, будто издеваясь, но хлопал молодой человек не Намджуну, который стоял в ступоре, а другому… Лицо Сокджина изменилось, исчез ужас, испарилась паника, все эти эмоции просто стекли с идеальных черт. В его глазах воцарилось спокойствие, но в глубине зрачков все равно еще оставалось слишком много эмоций, которые, вырвавшись, могли бы разорвать его. Мужчина выпрямился, вернув своему позвоночнику состояние железного и несгибаемого стержня, опоры, и взял со стола тканевую салфетку. — Браво, господин, — приглушенно сказал лже-Туз, подойдя к Сокджину ближе и встав за его спиной. — Вы были великолепны! Внутри вас умер актер. — Возможно, во мне сейчас умер не только актер, — отнюдь не весело ухмыльнулся он в ответ, прошептав надломанным голосом. Сокджин стер с подбородка и губ искусственную кровь и поднялся на ноги. Подтянул к себе бокал вина и выпил его, дабы сгладить заострившиеся линии нервов. Намджун заметил, как дрожат его руки, как он избегает прямого контакта взглядами. А сам не мог пошевелиться, словно парализовало. Его живот скрутило, подступило противное чувство тошноты и головокружения, сердце, прерываясь и принося боль, стучало в ушах, заглушая трезвые мысли, не позволяя оценить ситуацию и понять, что происходит. Он с трудом сглотнул вязкую слюну из-за того, что в горле пересохло, будто он ничего не пил несколько дней. К его мышцам медленно пробиралась слабость. Яд просачивался в каждую клеточку, постепенно убивая его. — Джин… Ким-старший на него так и не глянул, упорно не слышал слабый и неуверенный шепот брата, повернулся к человеку в маске и сказал: — Ты хорошо справился. Можешь идти, Кристоф позаботится о тебе. Подставной Туз кивнул и поспешил прочь. Спустя минуту, со стороны входа раздался выстрел, а затем — звук упавшей на плитку черной фарфоровой маски. Никто не должен видеть настоящее лицо Червового Туза, кроме его любимого Джокера. Они остались вдвоем. — Джин, — вновь позвал он, шагнув вперед и тут же почувствовав, насколько ему тяжело двигаться. Мышцы спазматически дергались, заставляя дрожать тело, словно от лютого холода. Намджуну пришлось опереться обеими руками о спинку стула, чтобы не упасть, оступившись. — Джин, что происходит? — А ты так и не понял? — он наконец поднял ресницы, посмотрев в кофейные глаза, испуганные и дезориентированные. — Я ничего не могу понять… Я… Я не… — Спутанность? Дрожь? — Сокджин подошел к нему ближе и сжал плечи, оттолкнув от стула и усадив на пол с нажимом, сам опустился на колени рядом с ним. Он хотел быть с ним до последнего. И дело вовсе не в удовлетворении при наблюдении за тем, как Жизнь утекает сквозь пальцы Намджуна, а Смерть оставляет на его губах долгий и чувственный поцелуй. — Это сильный яд, Джун… Сокджин прищурился и вгляделся в его глаза внимательнее. Зрачки расширены, почти полностью затопили радужку. Намджун смотрел осознанно, но не мог надолго зацепиться за один образ, часто отводил взгляд и почти сразу же возвращал его Сокджину. Старший вытащил из своего нагрудного кармана карту и показал ее брату. Червовый туз с дырой от иглы в самой сердцевине. — Я забрал ее из твоего кабинета в тот день, когда Мин Юнги убил Тэхена. Намджун наконец-то понял, чего не хватало на доске — самой главной детали. Ему всегда не хватало именно ее… — Это ты… все время был ты?.. Но… Намджун, пронзенный новой болью, внезапной и сильной, дернулся вперед и схватился за его предплечья в ответ, чуть не повалив брата, потому что не было больше сил стоять на коленях, но Сокджин крепко удерживал его, помогая сесть, придвинулся ближе, почти вплотную. Они оба разрывались, тонули в агонии. — Я выпил яд ради тебя… — дрожащим голосом прошептал Намджун, сжав ткань его пиджака. — Почувствуй то, что мы все готовы были сделать ради тебя… — отвечал ему Сокджин, пытаясь сохранить для них двоих равновесие. — Почувствуй то, чем ты пользовался все это время, через какие страдания заставлял проходить других… — Джин… Намджун вздрогнул от очередного спазма, закашлялся, пытаясь справиться с дрожью, будучи в руках брата, упрямо смотрел ему в глаза, не скрывая замешательства, не скрывая разочарования и всепоглощающей боли, разрывающей его изнутри. Изо рта по подбородку потекла дорожка разжиженной крови, капая на пол и его брюки вместе с вязкой слюной. — Джин… Я не могу дышать, — прохрипел Намджун, болезненно изломив брови, улыбнулся, нервно засмеявшись, и потянулся к нему. При каждом слове из его горла доносились страшные булькающие звуки. Сокджин держал его крепко, не позволяя упасть, был рядом до последнего и сам медленно умирал вместе с ним. Больше он сдерживаться не мог. Прислонился ко лбу брата своим, обхватив его лицо руками, измазавшись в крови, пытаясь сдержать его дрожь, от которой и ему самому становилось страшно. Предательские слезы потекли по щекам у обоих по одной причине, но подгоняемые разной болью. Намджун смотрел на него, не отрываясь, цепляясь за брата, чтобы не провалиться в темноту раньше времени. Он не понимал, почему не чувствует сейчас ненависть, почему убивается из-за вины перед Сокджином, если это именно он заставил выпить смертельный яд… Почему?.. Почему он хватается за эту близость, будучи на пороге смерти… — Твои слезы черные… — У тебя галлюцинации, Джун, — зашептал Сокджин, всхлипывая и придвигаясь ближе к нему. Он рыдал, не стесняясь, кашляя, гладя Намджуна по волосам и щекам, размазывая его слезы. Младший брат сжал его плечи, столкнувшись носами. Боль разрасталась, горло першило, легкие работали с перебоями, не в силах наполниться кислородом полностью, пространство вокруг расплывалось, словно на холст с масляной картиной плеснули растворитель. — Ты хотел ответ на вопрос о том, почему я поцеловал тебя, почему нас так влечет друг к другу, хотя при этом мы тонем в ненависти с головой… Намджун покачал головой, зажмурившись. Он не желал сейчас слушать их общую исповедь. Он не желал возвращаться к истокам и искать причины, потому что тогда вина сожрет его целиком, потому что тогда Сокджин отберет у него последнее… окончательно отберет то, из чего Черный Джокер столько лет неосознанно черпал силы. — Нет… — Ненавидеть проще, — продолжал Сокджин, не обращая внимания на его сопротивление. Он не скрывал своих слез, они друг перед другом сейчас без масок и без ролей, они друг перед другом такие уязвимые, какими никогда ни перед кем не были. — Пожалуйста… Они друг с другом честны — отныне и навек. — Потому что на самом деле связывает нас любовь и ничто иное. — Нет! — взвыл Намджун от боли выдираемого из груди сердца. — Нас связывает любовь, больная и неправильная. — Это неправда… — О! Ты знаешь, что я не лгу! — повысил голос Сокджин, заходясь новой волной слез. — Ты прозрел, ты чувствуешь это в тембре моего голоса. Иначе не выпил бы яд. — Нет… Сокджин отпрянул от него и приподнял лицо брата, заставив посмотреть в свои глаза, совсем близко, близко настолько, насколько он Намджуна никогда не подпускал, как бы тот ни старался. Сокджин чуть склонил голову, впитывая эту боль, запоминая мельчайшие детали черт его лица, пропуская через себя все их общие эмоции и скорбя о жестокости судьбы, которую никто не в силах изменить. Он не принял ее подарка. Намджун поступил точно так же. Они не смогли бы... Они уничтожили бы все вокруг себя, не остановившись. — Потому что я люблю тебя так, как истинные никогда не полюбят. Из последних сил Намджун поднял руку и коснулся его лица, но не так, как касался обычно, а так, как всегда в глубине души мечтал, — бережно, ласково. Так, как друг друга касаются те, кто отдал своему любимому сердце. Они не отдали… Они друг у друга сердца выдрали. — Ты сможешь жить с этим? — Так же, как и ты жил после убийства родителей, после смерти Тэхена… Я построю трон из твоих костей, но на нем никто сидеть не будет. Потому что те, кто стремился к короне, мертвы. Намджун улыбнулся ему в последний раз и, двинувшись вперед, крепко обнял. Сокджин прижался к нему, зарывшись дрожащими руками в светлые волосы на его затылке, уткнулся носом в плечо, вдыхая знакомый запах кофе, перенимая его дрожь, его боль. — Я ненавижу тебя. От его шепота, в котором не было ничего от ненависти, слезы с новой силой покатились по лицу Сокджина. — Ненавижу… тебя… этот город… тот день, когда ты коснулся меня… тот день, когда позволил мне на секунду задуматься о том, что это что-то большее… — Я тоже… я тоже, Джун. — Ты отнял у меня все, кроме любви, которую когда-то подарил всего одним мгновением… Руки Намджуна на спине старшего ослабли и безвольно упали вниз; яд уничтожил его. Сокджин, почувствовав на себе всю тяжесть его тела и услышав последний шумный и судорожный вдох, продирающий горло брата, наполненное кровью, прокусил губу и взвыл, прижимая к себе ту часть своего сердца, от которой он добровольно отказался, от которой его заставили отказаться обстоятельства и отсутствие причин для прощения. Спящий город наконец-то проснулся и взревел раненым зверем. В этот момент было порвано две карты. В этот момент был возведен трон из костей.В этот момент было снято проклятие…