Liar

Знаете, не помнить ничего было прекрасно. Пустая голова, мысли в которой даже и не зарождались. Мне было хорошо и легко. Брат был чудесным. Реохей приходил ко мне каждый день сразу же после школы. С собой он приносил апельсины и рассказывал, что у него нового. Милый позитивный мальчишка покорил моё сердце. Он был таким заботливым, таким правильным и хорошим, что в какой-то момент я начинала думать, что всё происходящее было сном, но редкая, зато меткая, головная боль давала понять, что нет — ничего подобного, ты в реальности и не смей надеяться ни на что другое. Порою где-то под черепушкой сильно-сильно чесалось, словно потерянная память пыталась проявить себя, но не могла этого сделать. Мне даже становилось интересно, что же там такое интересное и упорное, что так смело стремится в мир. Но почему-то воспоминания не возвращались. Что странно, отчаянья не было. Да, мне было интересно, что происходило со мной в прошлом, но грусти от потери ценного груза не было. Когда брат говорил о том, что я непременно всё вспомню и смотрел в душу своими блестящими детскими глазами, я лишь кивала и улыбалась:  — Непременно вспомню, братишка. Но уверенности в своих словах у меня не было. Не верилось, что что-то из уже прожитого проявит себя: для меня оно уже умерло и, пусть я и знала, что память где-то есть и должна быть, но я не делала ничего, чтобы разбудить её. Через два дня приехали мои родители. Утром в палату зашла молодая темноволосая женщина и, посмотрев на меня, лишь покачала головой:  — Киоко, — холодный голос окончательно вывел меня из полусонного состояния, — Тц, — прищёлкнула языком она и помолчав добавила, как забила гвоздь в крышку гроба, — Проблемный ребёнок. Эти слова расстроили меня. Мама, а это была она, так холодна со мной потому, что я действительно приношу одни лишь проблемы, или потому что она меня не любит? Мысли не свойственные мне, но мои… Больно до пляшущих перед глазами белых мушек. Хотелось зарыдать, затопать ногами и устроить безобразную истерику, но вряд ли это хоть кого-то впечатлит: мама лишь смерит меня немигающим взглядом и отвернётся, говоря, что она разочарована мной. Наверное, лучше стерпеть и промолчать, но как же это не справедливо! Разве я виновата, что оступилась и неудачно упала?! Уж лучше бы в кому впала… Через пару часов меня забрали домой, а к вечеру в дверь постучал отец. В отличие от матери он был светловолосым и высоким, наверное, так будет выглядеть Реохей, когда повзрослеет, к тому же он был не так холоден и строг, как женщина, родившая меня. Он обнял меня и брата, спросил как у нас дела, а когда узнал, что у меня отшибло память, то погладил по голове и улыбнулся мягкой родительской улыбкой.  — Ничего страшного, даже если память не вернётся мы найдём чем её заменить, ведь так, Киоко-тян? — в тот момент я полюбила его также сильно, как брата. Пусть он и сказал всего пару слов за весь вечер, но был гораздо теплее и приятнее, чем мать. Во время ужина была обронена фраза о том, что нужно проверить мои знания, ведь если я забыла все кандзи, которым меня учил репетитор, то это будет позор.  — Почему позор? — спросила я, недоумевая в чём проблема.  — Этой весной ты идёшь в школу и ты должна быть лучшей. У тебя всего полгода на то чтобы повторить и выучить материал, — с ухмылкой сказала мать.  — А зачем мне быть лучшей?  — Ну ты же девочка, — недоуменно и даже обиженно проговорила она и вернулась к своему чаю. Но мне всё равно было непонятно, почему я должна быть лучшей, ведь я не единственная девочка в мире и вообще… Брат вот, например, вчера пятнадцать баллов схлопотал за тест по математике, а я должна быть лучшей. Может быть это именно из-за этого? Брат — сильный, а я — умная? Всё равно это странно, я вот хотела с братом в секцию пойти, когда подрасту, конечно же. Но ладно, если мама и папа будут довольны, то я выучу всё, что они скажут. На отдых и зализывание ран мне дали ещё два дня, а после начались занятия с приглашённым Тамаки-сенсеем. Сенсей плохим не был, напротив, он был отличным учителем, но смотрел на меня свысока и это раздражало, хотя, казалось бы, с чего бы взрослый человек с высшим образованием стал бы иначе относиться к маленькому дошколёнку, которому нужно всё разжёвывать. Тамаки-сенсей занимался со мной математикой и японским языком. С первым особых проблем не было — цифры давались мне легко, были просты и понятны, а вот язык оказался намного сложнее. Кандзи, чёрточки, значения — в моей голове всё это мешалось и превращалось в безобразную кашу. Тамаки-сенсей всё так же терпеливо повторял и повторял, но я уже видела как его берёт злость и как скрипят его зубы. По вечерам родители давали короткую оценку моим новым знаниям:  — Плохо, — от матери.  — Постарайся, — от отца. Но я видела, как их терпение понемногу истощается и даже любящий папа начинал раздражаться от моих постоянных провалов. Лишь один брат был моей отрадой. Каюсь, но ведь так приятно, когда есть хоть кто-то, кто глупее тебя. Однако, у брата было то, чего не было у меня и я, в какой-то степени, даже завидовала ему. У него была воля. На все нелестные слова он лишь хмурил брови, но не плакал — не позволял себе сдаться. Я не раз видела, как он приходил домой с разбитой губой или новым чернеющим синяком, но на все вопросы он улыбался и говорил, что мне не стоит об этом беспокоиться, ведь он уже пообещал мне, что не будет драться. Я не помнила, тот момент, когда он что-то обещал мне, но понимала, что спокойнее от чужих слов мне не будет. Что хорошего в том, что он не защищается, а лишь терпит побои или сбегает? Абсолютно ничего. Поэтому лучше бы он не разбрасывался громкими словами, ведь в нашем мире всё не просто и всегда может возникнуть ситуация, где твёрдый кулак и удар в пах будут гораздо лучше, чем попытка поговорить или позорное «тактическое отступление». Но меня он не слушал. Кажется, я уже начинаю привыкать к тому, что моё слово в этом доме ничего не стоит даже для любимого брата. Незаметно для себя я начала отдаляться от всей семьи. Осознание того, что я не хочу с ними общаться пришло ко мне лишь тогда, когда я поймала себя на том, что прикусываю собственный язык, чтобы не сболтнуть лишнего за традиционным вечерним приёмом пищи. Но ничего плохого в этом я не видела. Я редко выходила из дома: учёба-учёба и ещё раз учёба. Всё моё свободное время было посвящено всестороннему развитию. Утром я занималась с сенсеем, днём смотрела обучающие телепрограммы по его же советам, а вечером повторяла пройденное утром. Ближе к шести вечера домой приходил брат: иногда он рассказывал мне, что у него нового в школе, ещё реже мы вместе делали его уроки, но чаще всего он ходил гулять на улицу. Пару раз он предлагал мне пройтись вместе с ним, но я отказала — не хочу неуютной тишины и отношения ко мне, как к маленькой. Не-на-ви-жу, когда в меня тыкают моим возрастом. Хочу пойти в школу и найти тех, кто не будет говорить, что девочкам не положено интересоваться боксом и муай-тай. Не знаю почему, но я чувствовала себя чужой этим людям, и дело было вовсе не в воспоминаниях. Наверное, меня просто не любят… Уж лучше бы вообще не рождалась.