3_Пленная память

Алеутские острова, 1759 год

С наступлением июля весенняя рыбная ловля сменилась промыслом на птиц и зверя. Используя заточенные орудия из дерева, костей и камня, охотники неплохо справлялись с обилием живности, принося в посёлок щедрый улов. Молодые островитяне, раскрутив бола, бросали их в птичью стаю, и ждали, пока пернатые запутаются в ремнях и превратятся в добычу. А более взрослым и умелым охотникам был уготован выход в открытое море на морского бобра и котиков. Байдары и каяки отплыли довольно далеко от берега, когда была намечена первая цель. Стоящий в переднем каяке широкоплечий, высокий человек метнул на длинной веревке гарпун. И, приглядевшись, молча кивнул помощникам, которые тут же закинули сети, чтобы выловить пораженного морского бобра. Это был первый улов, но азарт уже завладел полностью людьми и их цепкие взгляды выискивали новые жертвы. Внешность молодого мужчины, сероглазого, с русыми кудрями и стройным телосложением, казалась чуждой его приземистым и черноволосым сотоварищам. Однако это уже давно не имело никакого значения... За какие-то неполные пару лет он прослыл не просто ловким охотником, а отчаянным китобоем, и с тех пор относился к высшей касте. При этом не помнил ничего о своей прошлой жизни до момента появления в этом племени, кроме того, что был выброшен сюда морем. По обычаю местных называть людей по связанному с ними названию, его так и назвали Имагми, «принесенный морем». Свое предыдущее имя и судьбу Имагми не мог вспомнить, как ни силился. Последние его сведения о себе были связаны с сумасшедшей борьбой с морской стихией, когда его бесконечно метало в водовороте как лодочную щепку. Вероятно, вначале он пытался выплыть, но эта борьба полностью лишила сил и сознания, и новой волной его прибило на каменистый берег. Так, 2 года назад, и началось новое бытие, когда едва приоткрыв веки, мужчина разобрал очертания склонившихся над ним вооружённых людей. И тут же почувствовал, как кто-то его осматривал, холодным копьем задирая клочья изорванной одежды. Земляки пострадавшего могли бы определить в нем гвардейского офицера, да вот только никому из местных это ни о чем ни говорило. Среди яростных криков «Тугныгаки! Асхатил! », издаваемых мужчинами, направляющих в него заостренные копья, заговорил нежный девичий голос. Он что-то повторял вроде «Ата, айал, сисмилкун тага» (отец умоляю, давайте спасем его!) и «Имагми!» «Агисалкун… канан асхалах…» (Оставьте его, он и так при смерти!) — произнёс чей-то бас. Далее переговоры стали вовсе напоминать набор букв, словно случайно собранных: "Адалух! Кинананам адаган ичинукух (Неправда! Его от холода знобит). Иглуках агада (Шкуру дай)" — эти причудливые звуки произносила юная девушка. Затем его грубо уложили на каяк, и в этот момент чьи-то руки заботливо укутали шкурой, от которой притупилось чувство холода, но полученные ушибы в тепле стали болезненней. Как оказалось впоследствии, дочь вожака упрашивала отца позволить ей помочь пострадавшему. Девушку звали Инира, что означало «звезда». Так она потом объяснила, показывая на сияющую точку на небе. Она добилась отцовского разрешения и незнакомца перенесли в переполненную людьми огромную ульгаму, положив за перегородкой. Периодически сознание пропадало, но то, что его основное лечение происходило весьма необычно, мужчина смутно заметил. Приведенный из дальней пещеры шаман что-то изрекал на своем мудреном языке и водил руками над рассеченым левым виском и повреждениями на теле. Но затем он вновь водил и что-то шептал над головой, когда пострадавший стал приходить в себя и звать по именам кого-то из родных — которые тут же полностью позабыл. Как не заметил и того, что православный крест, как знак принадлежности к Большой земле, тайком был снят с его шеи. Трудно сказать, помогло ли это чуднОе шептание или же отвары из кореньев да примочки из морских водорослей, что делались нежными руками Иниры и помогавших ей женщин... Как бы то ни было, сшитая рана на виске затягивалась, кровоподтеки с тела сходили, и понемногу возвращались жизненные силы. Только память о прошлом стерлась, присылая некие невнятные образы людей, и то во сне. Платить по счетам за спасение пришлось очень скоро, лишь только встав на ноги. Едва минули первые дни, когда Имагми начал самостоятельно принимать еду и выходить из землянки на воздух, его подняли утром со словами: "Калга! Агуал!" /(Раб! Ступай работать!) Нанухак, сын женщины, что прислуживала в уходе за раненым, объяснил ему знаками, что теперь он — раб общины и ему необходимо участвовать в охоте. Если откажется, то… мальчонка показал на пол землянки. Что это означало, пленник не понял, но не подозревал ничего хорошего. Едва передвигаясь, он отправился следом за отрядом охотников под предводительством старейшины примерно его возраста. И с любопытством рассматривал диковинные орудия: вплетенные в кожаные ремешки грузики под названием «бола», и каменные клинки, висевшие на поясах. Первая стая, выслеженная их зорким смотрящим, взлетела над ними... Не с первого раза, но охотники справились с высотой и скоростью полета, и вот уже первая порция дичи билась в ремнях. — Калга! — Старейшина указал пленнику на дичь, вероятно, приказывая с нею разобраться под руководством совсем неопытных отроков. "Непохоже, чтобы эти люди вызвали меня для обучения своему славному промыслу… Вероятно, эта низшая обязанность — удел рабов и слабых неопытных мальчишек… Но и большинство из них, кто толковые, со временем перейдут в высшую касту… — так думал про себя пленник, машинально складывая слова на неизвестном никому языке. — Ну уж нет… Я вам покажу раба! Вечером он попросил для себя запасной бола и задумчиво изучил в руках. На следующее утро, свободное от охоты, Имагми поднялся пораньше и повел своего юного приятеля в лес. Не сразу он смог, преодолевая боль в ушибленных ребрах, совершить удачный бросок, и мальчишка проводил обучение, вероятно, не будучи мастером в этом деле. Но все же они были вознаграждены первой пойманной парой пернатых. До следующего выхода в группе охотников Имагми уже неплохо управлялся с неуклюжим орудием, и даже получил несколько удачных уловов, отдав их своему учителю. Впрочем, ученик бы теперь и сам успешно справлялся, если бы не было потребности в союзнике, хоть и столь юном. Копье он сходу бросал метко, не нуждаясь в обучении — видимо, сказывался неведомый опыт прошлой жизни. Осечки из-за недавних травм ещё случались, и сейчас, немного отойдя в сторону от остальных, пленник решился сделать пробный бросок, дождавшись новой крупной стаи. Связка с копьями охотников взлетела вверх, одновременно с чьей-то ещё. Стая была удачно захвачена почти целиком никем не признанным орудием со странной насечкой. И, выйдя из своего укрытия через толпу охотников, «принесенный морем» чужак небрежно прошествовал к своей добыче. Признание его ловкости охотничьим старейшиной не заставило себя ждать и вскоре он на равных участвовал в промысле, избавленный не только недостойного рабского труда, но и позорного звания «Калга»…