Чертовы пуговицы

       Ты молчишь.        Ты всего-навсего молчишь, почти невесомо шурша страницами очередного фолианта. Естественно, страницы переворачиваются сами собой, тебе лениво переворачивать их самому, и ты любишь говорить мне, что самолично листаешь аккуратно лишь редкие вещи, относящиеся к безусловным раритетам.        Я слежу за любым движением твоих внимательных глаз, всецело поглощенных чтением; ловлю то незабываемое, когда ты, забывшись, крутишь бездумно кольцо, уйдя в глубины книжных морей, и думаю о том, когда ты перестанешь дуться.        Наш хитроумный кот, предпочитающий делать вид, что он не знает о нашей размолвке, на пробу делает пару кругов вокруг твоего кресла, и, по неведомо каким параметрам оценив ситуацию как вполне приемлемую, отважно лезет покорять твои колени. Я завидующе смотрю, как Задира, спрятав когти и очень дальновидно приветственно мурлыкнув, располагается, милостиво кивая мягко поглаживающей его руке и вздыхаю.        До такого уровня коммуникации мне еще работать и работать.        Мы повздорили утром и я уже сделал пару попыток помириться, но увы…        Мой маг неумолим, и, незамедлительно сославшись на срочные дела, упрямо уходит от разговора, прячась за этим огромным дурацким многотомником…        Я было нащупываю, как правильно и издалека завести беседу, но кот, шаловливо соскочив с твоих колен, решает проинспектировать и меня, и я невольно отвлекаюсь, пока зеленоглазый деспот сноровисто утаптывает и меня, словно личный лежак.        — Задира, а на своем царском ложе ты не пробовал передохнуть?        Кот в ответ лишь недовольно коротко рявкает, мол, сам решу, где удобнее и никто мне не указ и активно продолжает мять мои несчастные ноги.        Стивен, давно позабыв про книгу, весело следит за нашей вялой перебранкой и внезапно предлагает мне: «Тони, а ты скинь этого придиру, да и все. Пусть идет жаловаться Дубине или Джарвису на свою горькую судьбу!..»        И он смеется, лукаво блестя потеплевшими глазами.        — А что, это отличная идея. Задира, будешь и дальше ворчать, лишу своего расположения.        Кот, нахмурив брови, удрученно сопит, подозревая, и не без оснований, сговор, и в качестве извинений все же не преминув погладить меня как бы между прочим, лапкой по руке и тут же отвести взор, не признавая своей вины.        Не кот, а просто прирожденный дипломат. Это же надо так — вроде извиниться, а вроде бы и нет…        Я ласкаю загривок кота, так неожиданно оживившего своим появлением тихую, странно потаенную обстановку нашей замершей в ссоре комнаты и радуюсь тому, что ты все же прервал молчанку.        Задира тревожно глядит мне в глаза и явственно намекает: «Не тяни, действуй. Сейчас благоприятный момент, хозяин.»        И тихонько бьет меня хвостом, чтобы усилить давление.        Как он догадывается обо всем, тайна, но наш кот, пожалуй, уникальнее всех животных на Земле.        Потому, что только зеленые глаза этого неописуемого кота всегда точно знают, как обстоят дела в доме, и уж тем более между нами.        И, кстати, когда я заболел акоринийской серой лихорадкой, подхватив ее на пересадочной базе в Рамиссе, именно Задира первым почуял неладное…        Потому, что кот, обнаружив меня в бесчувственном виде лежащим на полу в гостиной, завыл так, словно ему отрезали хвост и тут же привлек к себе всеобщее внимание.        Джарвис срочно вызвал скорую, тебя и бог знает еще какие спецотряды быстрого реагирования.        Но твое лицо, и особенно твои глаза, наполненные тоской, болью и такой невыносимой мукой, мне уже не забыть никогда.        Точно также, как и то твое: «Тони. Тони, прошу тебя… Тони, ради меня… Пожалуйста. Прошу, открой глаза. Тони…»        Твой срывающийся, хриплый шепот, мольбу, такую отчаянную просьбу и этот мятущийся в агонии взгляд.        Ты был весь, словно натянутая до предела струна, казалось, задень тебя злым словом или бестактным жестом, ты взорвешься, как сверхновая...        Я люблю тебя больше, чем раньше, Стивен, и, наверное, глубже.        Потому что теперь чувствую изнутри.        Знаю и от того ценю еще больше, еще сильнее желаю, еще нежнее целую.        И с годами чувство не померкло, нет.        Оно лишь обрело новую силу, расправило крылья и взмыло вверх, окончательно отдавшись силе шального притяжения твоих очей, покорившись навсегда твоей всегда такой разной, такой своеобычной манере улыбаться.        И молчать.        О, как же ты по-разному умеешь молчать, Стивен!        Иногда молчание бывает суровым, словно море перед штормом, затаенным и обжигающим льдом.        Порой молчание становится невероятно странным, обманчивым и намекающим, играющим на нервах и остро подмигивающим с расстояния пары шагов.        Но хуже всего — то самое молчание.        Тишина ссоры.        Она, словно парфянская стрела, отравленным лезвием пробивает густую, нездоровую атмосферу и в воздухе пахнет грозой.        Я так не люблю твои сложные, наполненные тысячами невысказанных упреков безмолвные повороты безупречного лица, строго не поднимающего на меня глаз, а если вдруг и замечающих мое существование, то лишь мельком. Словно бы по касательной…        Я знаю все оттенки твоих суровых затиший, так, как не всякий музыкант знает все нотки любимейшего инструмента…        Я помню их все.        Все до единой…        Но я обожаю другое…        Другую тишину. Тишину вечернего заката и твои глаза, томно смотрящие на то, как солнце послушно тонет в зыби алого, медленно исчезая вдали…        Тишину наших ночных поцелуев и того, что ты шепчешь мне под утро.        Пленительно сжав мои плечи и дыша в ухо.        Поверяя этой щемящей, медвяной и хрупкой тишине зарождающегося дня то, о чем не признаются в интервью.        То, что дарят только раз.        И навсегда.        Душу.        Сердце.        Себя.        Такого, как есть.        И я ценю это.        Потому что это дороже всего.        Всего, Стивен.        Мы.        Ты и я…        Я осторожно спускаю вниз тонко мяукнувшего что-то одобрительное кота и подхожу к тебе.        — Стивен, тебе не надоело?        — Что конкретно ты имеешь в виду под словом «надоело»? Если мою эпичную сагу о воинах и магах, то нет.        — Стивен. Не дури... Ты знаешь, о чем я...        — Посмотри, какой тихий сегодня вечер. И ты хочешь нелепо потратить его на размолвку, когда мы могли бы провести его более продуктивно, не находишь?        И я, не давая опомниться, притягиваю его к себе, властно гладя шею и целуя в губы.        Сразу, без предисловий.        Так, чтобы не дать времени ни ему, ни себе.        И он отвечает мне, сначала задумчиво и немного скованно, но первое же касание его волос и особенно выдыхаемое мной намеренно приглушенно и очень жарко в область ключицы: «Стивен, прости. Я.. забылся. Сам знаешь, в пылу спора я могу быть несдержан...» придает его губам новую окраску.        И Стивен, уже уронив нас обоих на диван, тяжело дышит мне в плечо и шепчет: «Думаешь, что парой извинений и этим наглым захватом ты все решил? Ошибаешься.»        И он, ловко перехватив мои руки, роняет меня вниз и довольно оглядывает дело рук своих.        Я говорю, не сводя с него совсем затуманенных глаз: «Все, что хочешь. Как ты хочешь. Все для тебя, только для тебя. Стивен, я тебя люблю...»        И мы падаем в это вместе…