***
На часах давно за полночь, и Чимин топчется перед дверью уже пять минут, не решаясь нажать на звонок. В нем смелости нет совершенно, у него дрожат коленки, а пальцы нервно сминают лямку сумки. Омега делает медленный глубокий вдох и нажимает на дверной звонок, расположенный справа от двери, отдергивает руку, словно от кипятка, и ждет. Блондин покусывает губы, смотрит на часы на запястье, звонит еще пару раз и, понимая, что ему никто не откроет, безрадостно разворачивается, собирается уйти, как улавливает идеальным слухом звук открывающегося замка. — Чимин? — прокашливаясь, удивленно произносит хриплый голос из-за проема, и омега разворачивается, отводя в сторону глаза, лишь бы не встречаться взглядом с тем, кто заставляет сердце биться чаще, а ладошки — потеть от напряжения. Чимин неспешно поднимает голову, смотрит сквозь альфу, не зная, что сказать и как объяснить внезапное вторжение среди ночи. Незваным гостем быть не хочется. — Проходи, — спохватывается не ожидавший такого позднего визита Чонгук и шире открывает дверь, отходя немного в сторону, пропуская омегу в квартиру. Он кивает, без слов благодаря альфу, снимает кроссовки и убирает в уголок прихожей, проходит внутрь двухкомнатной квартиры с общей гостиной и кухней. Блондин с интересом осматривает помещение, в котором ни вычурности, ни роскоши, ни богатства — все вокруг слишком простое и жизненно необходимое. — Прости за бардак! — восклицает Чон и, оббежав омегу, начинает хватать разбросанные на диване и полу вещи, скидывая их в комод небрежным комком, хватает открытые пачки чипсов и пустые бутылки из-под пива и газировок, выбрасывая в урну на кухню. Чонгук подбирает джойстики от приставки, кладет их под телевизор и оглядывается в надежде, что беспорядок устранен. — Чонгук, — зовет альфу Чимин, сокративший расстояние между ними до вытянутой руки, которого не волнует кавардак в квартире. Альфа дергает головой, а омега стоит так близко, что он ощущает горячее дыхание на шее, невесомое прикосновение к животу пальцев, плавно поднимающихся вверх. Чимин разглядывает чернильные рисунки на груди Чонгука, подушечками пальцев повторяет их контур, изумляясь их красоте и четкости исполнений. Чимин поджимает губы, открыто разглядывая обнаженный торс старшего, прогоняя смущение и неловкость, ведь видит альфу полуголым не первый раз. На Чоне только надетые быстро черные штаны, у него растрепанный и заспанный вид и явно неподдельное замешательство, делающие его таким уютным, домашним, таким родным, что Чимин, не думая, обвивает руками его шею, на цыпочках приподнимаясь, и прикасается к губам. Чимин целует безнадежно, отчаянно, рвано, с горьким привкусом соленых слез, стекающих по щекам большими непрошенными каплями. Чимин цепляется за широкие крепкие плечи Чонгука, обхватившего бережно за талию и прижавшего к себе, словно куклу, сделанную из хрусталя, который слишком легко разбить. Чимин целует разбито, скованно, нерешительно, обводит языком губы альфы, словно спрашивает негласное разрешение продолжить и получить больше. Омега проникает через приоткрытые губы в чужой влажный рот, позволяющий хозяйничать в нем, как вздумается, очерчивает ряд ровных зубов, переходя на верхнее небо, щекоча кончиком языка, а после сталкивается с языком альфы, переплетая их в танце, что люди зовут любовью. Чимин многое бы отдал, дабы замедлить ход времени, остановить к чертям вращение планеты, чтобы забыться в объятиях Чонгука, его сильных руках, нежно оглаживающих поясницу и скользящих по спине, что выгибается навстречу. Омега ничего не хочет говорить и пояснять, ему кажется, будто альфа понимает его без лишних слов, которые сейчас никому не нужны. Чимину больно глубоко в душе, и единственным спасением от разъедающей ядом боли служит Чонгук. Он не желает убегать, прятаться, изображать холодную неприступность и высокомерную брезгливость, что является лишь глупой бессмысленной маской, которую альфа уже содрал, бросив под ноги, перешагнув и став ближе. Чимин им восхищен. Чонгук забил на людские стереотипы, чужое мнение, забил на некрасивое поведение омеги, обидные слова, что звучали в его сторону — альфа все свел на «нет» и подарил им шанс на совместное будущее. Чимин рад, что Чонгук смог преодолеть разделяющие их социальные ступени, точнее, он их разрушил, а остатки стер, словно пыль. Чонгук сделал то, на что Чимин никогда не решился бы. Чонгук лучше всех тех напыщенных индюков, ухаживающих за Чимином раньше, потому что искренний, настоящий и своевольный. — Чимин, — прерывает долгий поцелуй альфа, слегка отстраняя омегу от себя, и заглядывает в мокрые, поблескивающие в искусственном свете красивые глаза, утирает большим пальцем дорожку слез. — Я не знаю, что происходит с тобой, но мне тяжело смотреть на тебя, на то, как ты разваливаешься на части, пытаясь оставаться сильной принцессой, которую ничто не может сломить. Чимин, — ласково обращается Чонгук, наклоняясь к распухшим от поцелуя губам, — мы все люди, мы можем быть слабыми, и тебе не надо притворяться со мной, ведь я хочу помочь. Что с твоей рукой? — бережно обхватывает запястье альфа, рассматривая свежие ранки. — Ничего, — выдыхает в его рот омега и вновь утягивает в поцелуй, уже напористей и смелей, но альфа хватает за плечи и отстраняет от себя, недовольно хмурится. — Чимин, — серьезнее говорит Чонгук, но в карамельных глазах напротив застывшая мольба стоит, прося простое «не сейчас». Чонгук на секунду прикрывает глаза, вдыхая пьянящий аромат омеги, что сводит с ума, натягивая нервы в тугую струну. — Пожалуйста, — шепчет Чимин. Чонгук его целует, впиваясь жадным, собственническим поцелуем в пахнущие шоколадом губы, о которых мечтает каждую минуту существования, о которых ни на секунду не забывает. Чонгук все выяснит, все узнает, его омега рядом с ним всегда будет улыбаться, освещать своей ослепительной улыбкой солнца его мир. Чонгук от него не отступится, не бросит, ни за что его не оставит, но все же подождет до рассвета, ведь сейчас в его руках дрожит трепетное существо, желающее ласки, так тонко граничащей со страстью. Чонгук подталкивает омегу к дивану, усаживая на него, нависает сверху, упирается одной рукой в спинку, а второй гладит омегу по бархатной щеке, расплываясь в лукаво-похотливой усмешке, очерчивая взглядом точеное лицо, спускаясь ниже к открытым, манящим своей хрупкостью ключицам. Альфа нагибается, дышит губы в губы, резко роняет Чимина на поверхность дивана, забираясь на него и оказываясь сверху, видя отчетливое, подлинное желание, вспыхивающее искорками на дне черных зрачков. Чонгук целует эти созданные искусным творцом губы, не в силах оторваться от их сладости, оседающей на языке неповторимым вкусом. Чонгук ведет поцелуями по нижней скуле вниз, носом проводит по выступающим, пульсирующим сосудам и зацеловывает лебединую шею, оставляя на ней красные отметины, что утром расцветут причудливыми узорами, напоминающими звезды. Чонгук цепляет пальцами подол майки и тянет вверх, а омега задирает руки, позволяя ее снять, отдаваясь во власть эмоций и захлестнувших волнами чувств. Альфа откидывает вещь в сторону и возвращается к поцелуям невероятного слаженного тела, влажно целуя каждый миллиметр, вдыхая головокружительный запах, сочащийся из каждой поры. Чонгук проводит языком по острым, выпирающим ключицам, покусывая нежную кожу, срывая сиплые, сдержанные стоны. — Не сдерживайся, — просит Чонгук, опаляя покрывшуюся мурашками от возбуждения кожу горячим дыханием. Альфа оставляет поцелуй в области яремной ямки и скользит воздушными поцелуями ниже. Парень дует на чувственные бусинки сосков, мило топорщащиеся, после накрывает губами, всасывая с шумным вдохом, а руками скользит вдоль тела, считая выступающие ребра, плавно двигающиеся под его пальцами. Чонгук мажет языком по соску, переключается на второй, пока руки заняты ремнем на джинсах и пуговице. Он расстегивает ширинку и отстраняется, замечая, как омега неловко обхватил себя за плечи, наблюдая за незамысловатыми действиями альфы. — Что-то не так? — непонимающе глядит в ответ Чонгук, присаживаясь на коленях, держа Чиминовы джинсы за края, но так и не решаясь снять. — Нет, — роняет с виноватым выражением лица Чимин. — Просто тупое стеснение и моя максимальная неопытность вынуждают меня много думать, — и закусывает губы. — Ты же доверяешь мне? — Чонгук улыбается, утопая в нежности в эти самые вечные секунды. Чимин мелко кивает, приподнимая бедра, давая Чонгуку возможность стянуть боксеры вместе с джинсами и скинуть их на пол. Омега дрожит, ощущая, как к лицу приливает кровь, понимая, что все блокпосты оставлены где-то позади. Чимин рвано выдыхает, когда горячие пальцы касаются его подтянутого живота, что напрягается весь, проводят вниз, заставляя испуганно застыть и задержать дыхание, потому что гребаный Чон Чонгук — искуситель. Альфа позволяет себе вольность рассмотреть стройное шикарное тело омеги в свете висящих на потолке ламп, облизнуться пошло на открывшуюся картину, а после сухими пальцами провести по налитому кровью аккуратному члену. Восторг Чонгука в широкой улыбке читается, когда Чимин тонко всхлипывает, цепляясь пальцами за обивку дивана. Альфа наклоняется, на пробу накрывает губами головку идеального омежьего члена, очерчивая уретру языком, слыша над головой шумное дыхание, являющееся сигналом на то, что можно продолжать. Чонгук плотно обхватывает головку и нарочито медленно скользит вниз, утягивая щеки, насаживаясь на всю длину, и возвращается наверх, чтобы потом исподлобья взглянуть на мечущегося Чимина, откинувшего голову назад. Альфа насаживается глубже, а Пак, поддаваясь инстинктам и всплескам гормонов, что в крови увеличили концентрацию, зарывается пальцами в смоляные, отросшие волосы Чона, вызывая у него довольную ухмылку. Чимин не представляет, что своим неискушенным видом и невинными действиями все триггеры сносит к чертям. Чонгук берет глубже, обхватывает член рукой и ускоряется в собственных движениях, заставляя полустон-полукрик сорваться с заветных пленительных губ. Чимину так мало надо, чтобы позорно кончить в рот альфы, который вбирает каждую каплю, но не глотает, поднимается выше с чужой спермой за щекой, чтобы нагнуться после к открытым губам, ловящим воздух, и приоткрыть собственные губы, чтобы капли вытекали прямо в чужой рот. И поцеловать грязно, развязно, мокро, смешивая слюну и сперму, что стекают по подбородкам, пачкая диван, за что Хосок точно «спасибо» не скажет. Чимину до одури нравится испытывать новые необычно-приятные ощущения, его кожа плавится в тех участках, к которым альфа прикасался. Его штормит, как океан в ненастье, его от чувств, колотящихся в ребра, распирает. Чимин лежит абсолютно голый на старом кожаном диване с обшарпанной обивкой, дышит сорванно и тяжело, пока Чонгук вылизывает обнаженную, призывно откинутую назад шею, оставляя на ней алые бутоны глубоких поцелуев. — Бляять, — томно с придыханием произносит омега, выгибаясь в спине, когда рука Чонгука скользит вниз, касаясь внутренней стороны бедра, скользя вверх, нежно надавливая, вынуждая стыдливо сжать ноги и вызвать чужой, будоражащий сознание рык. Альфа собирает пальцами естественную липкую смазку, сочащуюся из сфинктера, сходя с ума в буквальном смысле от этого запаха зефира с шоколадом с нотками сладкой ванили, к херам разносящего всякое самообладание и контроль, которые он хотел сохранить. У Чимина внутри многолетние спящие вулканы один за другим вспыхивают, гейзеры водяными столбами наверх извергаются, у него мысли растворяются и внизу живота все в тугой узел сворачивается. Чимин никогда с альфами не был, не подпускал их к себе, строя из себя девственную принцессу, которую никто не достоин, капризы которой никто не сможет удовлетворить. Чимин рисовал в омежьих фантазиях сказочную розовую историю со счастливым концом, где свадьба пышная и детишек много, но реальность распахнула свои двери. Чимин ошибался, впрочем, как и много раз за свою жизнь. Думал ли он, что любовь будет спрашивать его мнения? Нет, она ворвется студеным ветром через распахнутое окно и осядет на сердце прочным клубком, сотрет все мысли и выстроенный шаблон и новые правила, известные только ей, напишет. Чимин, кажется, влюблен. Он не уверен, но, распахнув в эту самую секунду глаза с расширенными от возбуждения и льющимся по сосудам пламенем страсти, тонет к херам в пленящей сердце черной бездне, нависшей над ним и будто пытающейся высосать всю душу. — Ты такой красивый, — говорит с мягкой усмешкой на губах Чонгук, открыто разглядывая омегу, чей взгляд поддернут туманной дымкой. — Никого красивее не встречал, слышишь? — и соприкасается кончиком носа с носом омеги, мило ведет вправо-влево, вызывая у блондина приторно-сахарную улыбку. — Ты момент портишь, — дует свои блядские губы Чимин. — Пиздец, снова я виноват, — обижается наигранно альфа и резко поднимается с дивана, оставляя недодумывающегося Пака хлопать ресницами, впившись взглядом в белый потолок, через секунды осознать произошедшую катастрофу, подпрыгнуть с места. — Чон Чонгук! Я вообще-то потрахаться приехал! — бежит в сторону двери, за которой скрылся альфа. — Ты не можешь меня так оставить! — и распахивает незакрытую дверь, ведущую в ванную комнату, вынуждая Чимина застыть, а после обреченно, жалобно застонать. — Дай поссать, принцесса, — гогочет Чонгук, немного поворачивая голову назад, замечая раскрасневшегося как рак Пака, сжимающего от злости свои кулачки. — Да иди ты нахуй, Чонгук! — бесится Чимин и, хлопнув громко и показательно дверью, возвращается в гостиную, только цепляет пальцами валяющиеся трусы, как его поперек талии обхватывают, вздергивают вверх и несут в другом направлении. — Вот на хуй ты сейчас и пойдешь, — и заносит невозможное чудовище в свою спальню, носком ноги закрывая дверь, и бросает еще пытающегося сопротивляться мальчишку на кровать. — Чон Чонгук! — орет омега, размахивая руками, и совершает провальную ошибку, пытаясь подняться с разворошенной постели альфы, который в ту же секунду придавливает его, нависая сверху и прижимая руки к матрасу по обе стороны от его головы. — Цыц, — и кусает за выпяченную в недовольном жесте нижнюю губу. — Не цыцкай на меня! — злится Чимин, беспомощно дрыгаясь под альфой, завалившимся на него всем своим немаленьким весом. Чонгук закатывает беззлобно глаза и настырно целует, отпуская руки омеги, которые слабо бьют по плечам, все же пытаясь отстраниться. Чонгук нагло протискивает в чужой рот язык, оглаживает мокрые стенки, переплетает больно языки и дуреет, чувствуя, как расслабляется под ним омега, как обнимает, как поддается ощущениям и завладевающим инстинктам. Чонгук ему больно ни за что не сделает. Парень не знает, как выразить словами все те чувства, не умещающиеся у него внутри, как сказать этому безобразно дерзкому мальчишке, что он своим поведением и бесит, и влюбляет одновременно, как объяснить, что он искусно играет на его нервах, как на любимом инструменте, как? Чонгук правда на грани какого-то безрассудства, безумства, но Чимин вставляет покруче жгучего абсента и сопернического батла. Альфа трется пахом о чужой пах через ткань домашних штанов, что успел нацепить, а в воздухе возрастает концентрация природных запахов и смелости омеги, раздвигающего целомудренно, решительно свои ахуенные ноги, заводя своей неопытностью еще больше. Чонгук облизывается, представляя в голове идеальную сцену того, как закинет прелестные ноги на свои плечи, как будет целовать каждую косточку, как будет выбивать воздушно-хриплые стоны с чудесного ротика, как будет наслаждаться не меньше самого Пака, который будет умолять «еще». Но сначала он его подразнит, подготовит, собственную выдержку подергает за ниточки. Альфа обхватывает омегу за бедра, разворачивает на живот и заставляет согнуть ноги в коленях, чтобы опереться на них и выставить упругую, подкачанную задницу напоказ, срывая с губ альфы довольный смешок, что не остается незамеченным. Чонгук наклоняется к выпирающим лопаткам, целует, ведет губами вдоль позвоночника, оставляя грубые поцелуи-укусы, метки, показывая, чтоб наконец-то понял, кому он будет принадлежать или уже принадлежит. Чон кладет ладони на ягодицы, сжимает их, продолжая целовать, кусать идеальные изгибы Чиминова тела, так дрожащего под ласками и захлестывающей нежностью, что сердце щемит от теплоты. Чонгук останавливается на аппетитной заднице и небольно, но чувственно кусает, оставляя небольшой след собственных зубов. Чимин шипит, слегка оборачиваясь, понимая, что его накрывает самый настоящий пиздец. Альфа решил окончательно забить последний гвоздь в адекватность Пака, потому что Чон Чонгук решил, что после единственного и самого крышесносного минета в жизни омеги не хватает римминга, который точно его убьет прямо здесь и сейчас. Альфа сжимает полушария ягодиц, чтобы потом смело раздвинуть и разглядеть сфинктер Чимина — небольшое, розовое, сокращающееся колечко мышц, из которого вытекает вязкая полупрозрачная смазка. Чонгук собирает ее языком, слыша тихий скулеж и прерывистый вздох. Альфа спускается поцелуями по расщелине к мошонке, оставляет метку на внутренней стороне бедра, посасывая мягкую кожу, и вновь возвращается к пульсирующей дырочке, впиваясь в нее широко раскрытым ртом. Чонгук большими пальцами растягивает шире, скользя языком в глубину, вылизывая внутренние стенки. Альфа посасывает, вновь проникает, вращая языком, продолжая крепко сжимать ягодицы. Чимин разбито скулит, мечется по простыням, сжимая их в ладонях, лепечет что-то нечленораздельное, подталкивая альфу ускорить движения. Чонгук облизывает губы, пока омега тяжело дышит, пытаясь сохранить равновесие, проталкивает сразу два пальца, вырывая из груди блондина непонятное мычание. Чимин мороженым плавится на полуденном солнце оттого, что с ним творит Чон извращенец Чонгук, который прокручивает пальцы так глубоко, так резко, что приходится податься вперед, но сильная рука, обхватившая за талию, не позволяет. Это такие странные ощущения, немного неприятные, колючие, но омега кусает кончик подушки и пытается расслабиться. Это, черт бы его побрал, помогает. Пальцы альфы длинные, красивые, безупречные плавно скользят, изучая изнутри, раздвигая податливые стенки, а губы целуют поясницу, рисуя незамысловатые влажные узоры. Чимин слепо доверяет, поддается, сам насаживается на его пальцы, ощущая смесь таких противоречивых эмоций, что впору застрелиться от этих ненужных сейчас дум. Омега ощущает, как к двум пальцам добавляется третий, скольжение улучшает природная смазка, которой так много, что постельное белье точно можно будет выбросить. Чимин теряется, сердце расплывается в неведомых доселе чувствах, тлеющем в паху желанием и сорванным с губ «хочу тебя». Чонгук вынимает пальцы, облизывает их с широкой ребяческой улыбкой и переворачивает омегу на спину, наспех стягивая штаны. Чимин смотрит на большой член альфы, с витиеватыми венами, темно-красного цвета, с крупной головкой, и давится слюной, пока Чон достает из тумбочки квадратик презерватива и открывает, блять, прямо зубами, выплевывая бумажку. — Ты, сука, животное! — выпаливает Чимин с искренним интересом наблюдая за тем, как Гук раскатывает резинку по длине немаленького члена, понимая, что это его первый член альфы, да еще и истинного. Чимин поражается иронии судьбы, фыркает и отвечает на поцелуй губы в губы, что дарит ему Чонгук, отвлекая, пока головка пристраивается ко входу и на пробу толкается. — Ты, блять, все, уйди! — но Чонгук смеется, вновь увлекает в вязкий поцелуй, проходит чуть глубже и замирает, давая омеге привыкнуть. Чимин такой прелестный с подрагивающими ресницами, заломанными бровями, дергающимся кадыком, такой красивый, что его нужно спрятать от всего мира и никому не показывать. Чонгук в нем растворяется, подобно сахару в воде. Альфа облокачивается всем весом, полностью погружаясь, ловя чужое хриплое дыхание над ухом, а после короткое, но многозначительное «можно». — Не зажимайся, я же чувствую, — просит Чон, начиная медленно двигаться внутри, распирая податливые стенки, но омега все равно зажимается. — Перестань, не думай, расслабься, ты весь напряжен, — умоляет танцор и целует уголок губ, щеки, виски, линию челюсти, вылизывает шею, на которой капельки пота выступают. — Прости, — Чимин зарывается пальцами в собственные волосы, выдыхая, ведь никогда бы не подумал, что его первый секс будет настолько незапланированным, необычным и что его первым партнером станет альфа, с которым их столько всего разделяет, но который совершенно не боится преодолеть все, что их ограждает друг от друга. Чимину приятно, ему безумно нравится весь процесс, но это же, сука, первый секс, который никогда не бывает идеальным. Омега готов зарыдать от горьких болезненных чувств, что узлом скапливаются в душе, ненависть к себе возрастает оттого, что он все портит. — Ты прекрасен, — толчок. — Ты невероятный, — еще толчок. — Ты сводишь меня с ума, Пак Чимин, — такой глубокий, сильный, резкий толчок, что стон высокий и громкий срывается непроизвольно, выбивая одним точеным движением все мысли. — Я понятия не имею, — трахает его так, словно последний раз, усиливая фрикцию, — почему нас свела судьба и есть ли она вообще, но ты, блять, — выдыхает раскрытые губы, — лучше, чем вкус победы, а я ее так люблю, что я готов потерпеть поражения, лишь бы ты улыбался так, как можешь, — стонет, утыкаясь носом куда-то в шею, когда ногти младшего вцепляются в спину, оставляя красные полумесяцы. Чонгук двигает бедрами, а Чимин подается навстречу, все еще привыкая к новым ощущениям, что дарят чистейший кайф и безумное наслаждение. Но это чертов первый раз, первый секс, первое интимное соитие, и Чимина так сильно смущает этот звук шлепков голых тел друг об друга, шумное дыхание альфы, собственные сиплые сдержанные стоны. Чимину нравится, очень нравится, он разрешает самому себе закинуть ноги на чужую мощную поясницу, выгнуться сильнее, хаотично шарить руками по крепкой спине. Его член, зажатый между двумя телами, трется, но этого недостаточно. — Чонгук-а, — задерживает дыхание омега, обхватывая лицо альфы ладонями и смотря в поддернутые дымкой похоти глаза. — Я хочу кончить, пожалуйста, — и щеки Чимина еще сильнее розовеют. Чонгук опускает руку под их животы и сильно, немного грубовато сжимает член омеги, который вскрикивает громко, надрывно, но так прекрасно, что становится любимым саундтреком в жизни альфы. Он ведет рукой в такт толчкам, целует омегу сбивчиво и глубоко. У Чимина перед глазами фейерверки взрываются, галактики новые вспыхивают, и блондин кончает, разбрызгивая семя пульсирующей струйкой, пачкая их обоих. Чонгук переходит на такой сумасшедший ритм, что все, на что хватает Чимина, — это хныкать и качать обессиленно головой. Альфа пару раз особенно сильно толкается внутрь подрагивающего в послеоргазменной неге тело и замирает, смотря на разомлевшего Пака, который нечеловечески красив в эти самые секунды. Чонгук кончает, выходит и снимает презерватив, завязывает его и бросает в урну, стоящую около входа, но феерично промазывает. — Бля, потом уберу, — хмыкает альфа и поворачивается к Чимину, заключает его в желанные объятия, целуя взмокший висок. Чонгук в который раз тонет к чертовой матери в жидком золоте, что в ответ смотрит. — Животное, — морщит нос Чимин, переводя еще не до конца восстановленное дыхание. — А где Хосок? — В комнате, — кивает на стенку младший Чон. — Что, блять?! — омега хочет подняться, но все тело пробивает судорогой, вынуждая вновь откинуться на спину. — Да ладно, нет его, шляется где-то, — и подтягивает бурчащего проклятья себе под нос блондина. — Чонгук, — пихает локтем в живот, — я хочу сказать, — но омега непристойно громко матерится, получая в ответ негромкий храп. — Точно животное, — и блондин закрывает глаза, впервые, засыпая в объятиях другого человека.***
Юнги нашел в танцах свое спасение, бегство от реальности в невиданный никому мир музыки и движений, пронизывающих воздух тонкими бестелесными нитями. Юнги любит танцы, это то, что позволяет ему чувствовать себя по-настоящему живым, это то, что придает его жизни смысл, заставляя дышать полной грудью и забывать обо всем происходящем вокруг в мире. Юнги действительно живет танцами, всем сердцем любит то, чем занимается, и не представляет, как повернется его жизнь, если кто-то отберет у него их. Юнги о таком думать точно не хочет. Он выбрал путь, что люди называют путем сердца, предназначением, реализацией внутреннего потенциала и тому подобное. Юнги делает то, что приносит ему неземное удовольствие, несмотря на трудности, с которыми он сталкивается всякий раз. Семья Мин небезызвестна в большом мире, наполненном интригами, слухами и сплетнями, которые люди обожают преумножать, устраивая фееричный скандал с громкими заголовками на первых полосах. Юнги не любит эту сторону жизни, но ему приходится смириться и принять ее. Иногда омега натыкается на абсурдные статьи о себе. Желтой прессе только повод дай перетереть чужие косточки — обгрызут же и выбросят. Юнги их безразлично пролистывает, закатывая глаза, закрывает. Единственное, что его задевает, — когда трогают его семью, родных людей, очерняя их имя. Это вызывает неподдельную и чистейшую злость, ибо ничьи злые языки не имеют право осквернять то, что он считает святым. Семья Юнги — это ценный храм, святилище, куда омега приходит за спокойствием, неторопливыми беседами с отцом, идиллией между ним и Тиеном и, конечно, за шумным, капризным, но таким любимым младшим братом. Юнги было пять лет, когда Мин Джихен привел в их дом Ким Тиена, который был на втором месяце беременности. Маленький омега спокойно воспринял новость, потому что не до конца понимал всей обстановки. Проблемы начались позже. В подростковом возрасте, когда Юнги стукнуло четырнадцать, омега закатил громкий скандал, разбил кухонную посуду и ушел из дома. Его, правда, вернули через час. Юнги помнит, как плакал девятилетний Тэхен, смотря на злящегося и на него, и на Тиена брата, вытирая горькие слезы. Юнги в тот вечер высказал много лишнего, обвинил отчима в том, что он вторгся в их размеренную жизнь, как последняя шлюха. Юнги считал и верил пару лет, что Тиен недостоин Джихена, что он его не любит, а просто использует, и ребенка ему родил только с целью рядом сохранить. Мин Джихен был завидным холостяком, отцом-одиночкой с трагичной судьбой и баснословным состоянием. На него точно объявили охоту все одинокие омеги, пресса писала о нем множество статей, называя его «крепким орешком» и «нефтяным королем», поддавшись на соблазн молодого дизайнера. Как поговаривали недоуменные выскочки, Ким Тиен заворожил альфу, поймал в любовные сети и затуманил рассудок, зачав от него ребенка. Они познакомились в театре совершенно случайно, как обычно происходят переломные в судьбах встречи. Скорее, Джихен приворожил омегу, потому что тот ни в какую не соглашался пойти на свидание, уверяя, что ему «интрижки» ни к чему. После все же растаял от упрямости Мина. Между ними слишком много общего, несмотря на классовую разность, они, будто две детальки пазла, идеально подошли друг для друга. Юнги тогда не понимал, что Тиен любит его отца чистой безупречной любовью, не понимал, оскорблял и тому, как мужчина вытерпел к себе неподобающее поведение, удивлен. Тиен всегда вел себя с Юнги аккуратно, старался не лезть в его воспитание, никогда не напрягал «отеческими» советами, а просто старался много шутить и улыбаться, вот только юношескому мозгу, в котором максимализм бьет на максималках, этого не объяснишь. Юнги в свои четырнадцать терпеть не мог и Тэхена, вечно лезущего к нему с желанием поболтать, поиграть и заебать. Он кричал на мелкого, выгонял, хоть в них и текла одна кровь, ему тяжело было воспринять, что отец решил забыть того, кто подарил Юнги жизнь. Воспоминания о папе болезненны. Они бьют беспощадно в цель, в самое сердце, разрывая некрасиво рубцовый шрам, кровоточащий так сильно и больно, что сводит с ума, пока вновь не срастется. Юнги лично папу не знал, никогда не видел, лишь на цветных фотографиях в семейных альбомах, бережно хранимых Джихеном. Юнги любит родного папу, разговаривает с ним, желая каждую ночь перед тем, как глаза закрыть, доброй ночи, и благодарит его за подаренную жизнь. Юнги очень хотел бы его увидеть, обнять, отец всегда говорил, что они нашли бы общий язык. Но существуют события, сбыться которым не суждено никогда. Тяжелая правда обрушивается на плечи каждый раз, стоит омеге на миг задуматься об этом, а после часами, как бы не днями, приходить в себя. Папа Юнги умер при родах от открывшегося кровотечения, унесшего его жизнь за какие-то двадцать минут, что стало сокрушительным ударом для Джихена. Альфа чуть не потерял весь бизнес и компанию, которую строил с большим трудом. Юнги думал, что отец его ненавидит, но лишь мысли о благополучии сына, так сильно похожего на любимого омегу, придавали сил мужчине, заставляя подниматься по утрам. Юнги не хотел быть обузой для отца, который смог подняться на ноги и стать тем, кем является. Юнги выбрал свой путь, а отец его поддержал, не давил, дал сыну свободу выбора и помог во всем. Юнги благодарен ему. Спустя годы, когда Юнги осознал, каким бессовестным дураком был, он пришел к Тиену и извинился перед ним. Хоть омега говорил, что все в порядке, что не держит зла, был рад сделанному Юнги шагу. Они действительно поладили. Тиен оказался прекрасным человеком, супругом, отцом, у которого за спиной багаж веселых и поучительных историй, забавных жизненных событий, вызывающих у Мина улыбку и смех. Юнги свою семью бесконечно сильно любит, любому, кто посмеет ткнуть пальцем, оскорбить или даже рот в их сторону открыть, он языки отрежет, а конечности сломает. Юнги выдыхает, закрывая танцевальную студию. Как всегда, задерживается допоздна, оттачивая движения, придумывая новые постановки и забывая обо всем, тревожащем сердце. Юнги надевает рюкзак на плечи, поудобнее затягивая лямки, и направляется в сторону квартиры. Их семейный ужин на выходных прошел замечательно, но Тэхен отказался возвращаться в особняк, ссылаясь на то, что от брата быстрее до работы. Юнги надеется, что младший останется ночевать у Чимина. Омега медленно идет по вечерним улицам, засунув руки в карманы ветровки и опустив голову. Юнги устал. Сегодня приходилось заменять одного хореографа и администратора, работы оказался непочатый край. Он с ног валится, но заходит в гипермаркет, минут тридцать слоняется вдоль полок, покупая продукты первой необходимости, закидывая в корзину бутылку Jack Daniel’s. Парень расплачивается, что-то кладет в рюкзак, что-то в пакет и, вежливо попрощавшись с кассиром, покидает магазин, направляясь домой. Юнги точно не ожидает внезапного сюрприза, который встречает у подъезда. — Что тебе надо? — презрительно выдает Мин, доставая из бокового кармана ключи, бросая недружелюбный взгляд на стоящего в паре метров от него Чжухона с букетом невероятно красочных гиацинт в круглой коробке. — Когда-нибудь ты точно получишь, — не сдерживает усмешки Ли, делая шаг навстречу. — Иди нахер, — огрызается омега и открывает дверь, хочет войти, как ему преграждают путь. — Я хотел тебя поздравить, — Чжухон, похоже, сдаваться не планирует, склоняет голову набок и улыбается уголками губ. — У самого красивого омеги на планете день рождения. — И всем ты так говоришь? — хмыкает Юнги, пытаясь обойти ненавистного парня. — Только красивым, — издевается Чжухон. — Иди нахуй! — бесится Юнги и заходит в подъезд. — Не трогай меня! Не подходи ко мне! Ты меня раздражаешь! Ненавижу тебя! Юнги взбегает по лестнице на четвертый этаж, заходит в квартиру и захлопывает дверь. Его встречает чернильная темнота и мертвенная тишина. Омега прислоняется спиной к двери и скатывается по ней вниз, бессильно зарывается пальцами в высветленные пряди, сжимая их у корней. Хреново так, что он взвоет сейчас от боли, разрывающей сердце с неистовой силой, ломая позвоночник, вспарывая все внутренности, превращая их в кровавое месиво. Юнги всхлипывает. Омега достает из рюкзака бутылку виски, открывает ее и делает первый обжигающий ротоглотку глоток, вынуждающий сморщить нос и глубоко вдохнуть. Больно. Еще глоток. Больно. Хочется сдохнуть. Еще глоток. Больно. За маской вечного похуиста, верного старшего брата, который поддержит во всем, не обузы-сына прячется сломленный, подавленный и ненавидящий себя за свое существование двадцатипятилетний омега. Он некрасиво рыдает, утопая в слезах и алкоголе, дарующем часы мнимого забытия. Омега не подозревает, что по ту сторону двери, уткнувшись лбом в нее, стоит альфа, не имеющий на это никакого права, и слушает чужие рыдания, осадком остающиеся на душе. Юнги ненавидит свой день рождения.