А это лето было жарким.

       Пару дней спустя они прогуливались по пустынным улочкам Годриковой Впадины, разговаривая ни о чём. После того совместного похода на кладбище, Альбус заявил, что категорически против раскопок. Он говорил это настолько уверенно и жёстко, что сомневаться в его решимости не приходилось. Он заставил Геллерта пообещать не ходить туда больше. И Гриндельвальд согласился. Тем удивительнее было то, что он обнаружил себя той же ночью на коленях у могилы в предрассветных сумерках. Тело затекло и болело, как если бы он находился здесь в одной позе несколько часов. Всё вокруг было тихим, холодным. Юношу пробрала дрожь. Он совсем замёрз здесь, стоя на коленях под порывистым ветром. Быстро окинув осмысленным взглядом кладбище, он уже потянулся было в карман за палочкой, но вдруг осознал, что в пижамных штанах её явно нет.        Выругавшись, Гриндельвальд отошёл от могилы на несколько шагов и трансгрессировал.        Разумно рассудив, что говорить об этих ночных похождениях не стоит, он старался как можно более непринуждённо общаться с Альбусом, который просто не мог не заметить, что что-то не так.        — Ну что, что опять тебе не нравится?! — вскричал Гриндельвальд в очередной раз. — У меня всё нормально, понятно? — он гневно уставился на Альбуса, сверкая разноцветными глазами.        — Знаешь, что, — тут уже даже безграничному терпению Дамблдора пришёл конец, — ты, самодовольный нахальный ублюдок, думаешь, что я идиот? Что я не могу отличить тебя обычного от вот этого вот дерьма, — он развёл руками, — находящегося передо мной? Да чтоб мне Мерлиновыми подштанниками подавиться, если ничего не случилось.        Его речь стала настолько быстрой и сбивчивой, что Геллерт, со своим хромающим английским, не смог различить нескольких слов. Хотя смысл уловил. Он молча схватил Альбуса за руку, легко, как отец хватает разбаловавшегося сына, и потащил его в сторону дома Дамблдоров. Возмущению Альбуса не было предела. Его, как нашкодившего котёнка волокли даже не спросив, а хочет ли он этого. А спрашивать похоже никто и не собирался. Захват Гриндельвальда был подобен захвату каменной статуи, которая, сколько бы ты её не умолял, руку твою не отпустит. Поэтому Дамблдор перестал вырываться и, с видом оскорблённого достоинства, плёлся вслед своему похитителю. Он даже не обращал внимания, куда идёт. А уж когда обратил…        Они оказались в стареньком сарае, где Аберфорт содержал своих коз. Альбус удивлённо осмотрелся, остановив свой взгляд на Геллерте. Тот неторопливо развернулся и ухмыльнулся самой своей развратной ухмылкой. Дамблдор нервно сглотнул.

***

       Они лежали на сене, уставшие и вспотевшие. Одежда валялась где-то поблизости, в волосах запуталась солома. Сквозь трещину в крыше проглядывал робкий солнечный луч, прячущийся в рыжих волосах. Первым умиротворяющую тишину нарушил Геллерт.        — Я уеду осенью, — коротко произнёс он, мигом развеяв ту сладостную дремоту, распространяющуюся по помещению. — Нужно искать союзников, нужно открыть людям глаза на всё происходящее. Революция сама собой не сделается. — Он тяжело вздохнул и немного помолчал, как бы ожидая возражений. Не дождавшись ничего, он продолжил, уже тише, — и мне бы хотелось, чтобы ты поехал со мной.        Это был робкий вопрос, скрывающий за собой много несказанного. «Я бы хотел видеть тебя рядом», «мне будет плохо без тебя», «я не хочу оставлять тебя», «я не смогу без тебя, умоляю, не бросай меня со всем этим одного» и многое другое. Но Геллерт был слишком горд, чтобы сказать всё это вслух, поэтому ограничился одной фразой. Молчание затягивалось. Он уже было подумал, что Альбус спит, и вздрогнул от хриплого, тихого голоса.        — Ты же знаешь, что я не могу бросить семью.        Геллерт знал. И всё равно похолодел, услышав это. Он изо всех сил пытался не привязываться. Не допускал даже мысли о том, что Альбус тоже человек со всеми его переживаниями, обязанностями. Он старательно отгонял мысль, что Дамблдор может принадлежать кому то, кроме него. И тут это.        Они вновь погрузились в молчание. Каждый думал о своём, но мысли их соприкасались. Оба уже ни раз обсуждали, как именно они будут воплощать свой план в жизнь, но никогда ещё не говорили прямо, открыто. Геллерт знал, что Альбус никогда не бросит больную сестру. В его голове поначалу даже были мысли о том, чтобы избавиться от неё, но познакомившись с ней поближе, Геллерт уже не был так уверен в своих намереньях. Эта солнечная девочка, так похожая на Альбуса, ласково и очень нежно улыбалась ему дрожащей улыбкой. Она как будто не могла поверить, что он вновь пришёл.        Альбус тоже думал об Ариане. Ему казалось, что она начала выздоравливать, как бы дико это не звучало. Прекратились припадки, она стала хорошо кушать и разговаривать. Он тешил надежду, что всё не так плохо. Что всё наладится.        — Знаешь, — Дамблдор долго обдумывал это, и теперь ему не верилось, что он наконец решился. — Где бы мы ни оказались в будущем, как бы далеко друг от друга не были, я хочу, чтобы ты знал, что я никогда не пойду против тебя, — он провёл кончиком волшебной палочки по своей ладони, делая надрез. — Клянусь.        Геллерт вскочил. Он расширенными глазами смотрел на Альбуса. Клятва на крови. Такого он не ожидал, даже не надеялся на такое. Случись это раньше, он бы скорее всего рассмеялся нелепости этого действия. Но теперь… Он и сам не заметил, как взял свою палочку, сделал надрез, произнёс слова клятвы. И взял Альбуса за окровавленную ладонь, перемешивая кровь. Резкая белая вспышка на миг озарила старенький сарай, закрепляя клятву. В их сплетённых руках оказался маленький кулон с кровью.

***

       У каждого человека есть какой-то вопрос, который грызёт его ночами и не позволяет уснуть. Для Геллерта всю его оставшуюся жизнь это будет вопрос «зачем?». «Зачем я дал преимущество? Можно было ведь просто принять клятву, не отвечать на неё». Он будет думать об этом долгими ночами, лёжа в холодной пустынной постели. Долгими днями, проведёнными в Нурменгарде. А пока он был молод, глуп, и думал, что вот оно, его настоящее счастье.