that blood, that sweat, those tears

Для того чтобы сражаться с Уризеном, подготовиться стоило даже Данте. Не то чтобы в плане оружия или тренировок, хотя и это тоже. Скорее — эмоционально. Когда хоронишь кого-то близкого (даже если не было ни похорон, ни близости как таковой), не ожидаешь, что этот кто-то вернётся. Рассказав ему всё, Ви больше молчал. Листал свою книжицу, обменивался с ним лишь приветствиями за обедом. Ничего не просил. Ничего не говорил о своих причинах сражаться. Данте чувствовал настроения, как ищейка, и он никогда не любил самоубийц. Порой Ви просто зависал над открытыми страницами, слепо глядя перед собой — а может, куда-то вдаль. Может, куда-то в прошлое или себя самого. Данте с вопросами не лез. Но прислушивался особенно внимательно — слишком знакомо пахло это глухое отчаяние. Разочарование? Тоска? Нет, отчаяние было ближе всего. Данте на языке мог его почувствовать. Нянчиться с Ви, конечно, не собирался. Но когда в ванной наверху что-то грохнуло, сидеть на месте он тоже не стал. Первым, что он увидел, были брызги стекла и амальгамы на полу у распахнутой двери. Вторым — кровь на ладони, сжимающей острый, похожий на кинжал осколок зеркала. Большая часть его уцелела в раме, и в раздробленном отражении Данте мог видеть этот пустой, пропитанный отчаянием взгляд Ви. Он медленно, будто вовсе не заметил появления Данте, распахнул жилет и приставил острый угол к груди, чуть левее солнечного сплетения. Продолжение едва ли смогло бы стать интересным. Данте видел такое однажды, когда и сам начал сомневаться в том, кто он, есть ли у него самое важное и человечное. Есть ли у него сердце. Алая струйка пробежала вниз по груди и животу, когда Данте перехватил осколок поверх узловатых пальцев. Кажется, он и сам порезался, но на такие мелочи он внимания и в детстве не обращал. — Там всё в порядке, — тихо сказал он. Продолжил, когда Ви перевёл взгляд с собственного отражения на его лицо, моргнул, словно вспоминая, где находится. — Я проверял.