Мы с тобой не ровня!

Старая раздолбанная повозка, которую уныло тащила худющая печальная кляча — тоже настолько старая, что казалась ровесницей этой столетней повозки — катилась по Турской дороге, разрывая вечернюю, уже почти ночную, тишь своим диким скрипом. В повозке лежало несколько бочек, прочно прикрученных к телеге веревками, и, судя по тоскливым вздохам лошади, — тяжелых, а на козлах смутно виднелась укрытая с головой плащом кривая фигура возницы. Возница скорчился на своем сиденье и довольно громко похрапывал, почти роняя из рук поводья. Впрочем, того, что лошадь могла понести, испугавшись резкого звука или прыснувшего из-под ног зайца, можно было не опасаться. Эта тощая кобыла медленно перебирала ногами и на дорогу смотрела с полным равнодушием. Внезапно в сумерках раздался заливистый посвист. Возница встрепенулся, готовясь отбиваться, но было поздно — повозку уже окружили дюжие и весьма оборванные на вид мужики. — Ты глянь, Дидье, что это у нас тут? — с возницы сдернули капюшон плаща и с воплями отшатнулись. — Да ты страшен, как семь смертных грехов! Дьяволов сын! До чего же мерзкая рожа! Возница и впрямь выглядел ужасающе: весь искривленный и горбатый, нос башмаком, рот треугольником, один глаз почти закрыт бородавкой, рыжие волосы торчат лохмами во все стороны… Горбун прикрыл голову руками и жалобно заверещал: — Только не убивайте, умоляю! — И на кой же нам тебя в живых-то оставлять? — усмехались грабители. — Ты нам не нужен. Вот бочки твои — да! Кстати, что в них? Только не ври, а то враз башку открутим! — Вино для настоятеля собора Сен-Гатьен. Это подарок ему от нашего архидьякона, — дрожащим голосом пролепетал горбун. — Попы и так брюхо свое жирное не знают, куда деть, а нам это вино нужнее! — разбойники счастливо загоготали, и один из них схватил лошадь под уздцы. — А ну, пошла, кляча! Лошадь шумно вздохнула, поводя боками, но не двинулась с места. — Без меня она не пойдет, — пролепетал горбатый возница. — Она только меня и слушает. Я отвезу повозку, куда скажете, только не делайте со мной ничего! И я вам пригожусь, я сильный! — Ладно, потом об этом подумаем! — отмахнулись оборванцы. — Веди свою клячу за нами, да не вздумай сбежать! Поймаем, тебе же хуже будет! Очень скоро они достигли небольшой поляны, посреди которой горел костер. В стороне от костра горбатый возница увидел совершенно обнаженного и сильно избитого человека, привязанного к толстому, в три обхвата, дереву. Сторожил его огромный косматый здоровяк, на лице которого были видны все признаки вырождения. Детина равнодушно посмотрел, кого там привезли, но с места не сдвинулся — очевидно, ревностно относился к порученному заданию. Горбун помог разбойникам разгрузить бочки. — Да ты и вправду силен! — восхитился Дидье, который, судя по всему, был главарем. Он выглядел поумнее, чем все остальные бродяги, у которых лица были одно тупее другого. — А то! Я огромного жеребца могу поднять! — похвалился горбатый возница, и тут же начал упрашивать: — Возьмите меня к себе, а? Мне так надоело находиться в услужении у монахов — молитва каждый день по нескольку раз, хлеб и вода, в то время, как у настоятеля жареные цыплята на столе!.. Не хочу больше подчиняться ихним правилам! — Ну что ж, такой здоровенный парень нам пригодится, — главарь был настроен добродушно из-за того, что у них было столько вина. То-то они устроят славную пирушку! — А зовут-то тебя как? — Квазимо…н. Квазимон! — запнувшись, объявил горбун. — Тогда выбери себе место для ночлега, Квазимон, — главарь кивнул горбуну и подошел к привязанному к дереву бедняге. — Ну, что этот? Жив еще? — Да, Дидье! — детина-охранник залился глупым смехом. — Я его и так резал, и немного ногтей ему из пальцев выдернул, а ему хоть бы хны. — Эй ты! — Дидье схватил пленника за густые седые волосы на затылке. — После ужина мы тебе кое-что отрежем, крыса судейская! Раздалось тихое журчание. В глазах пленника стояла жгучая ненависть, смешанная с презрением и зашкаливающим ехидством, а его рот искривился в жуткую усмешку-оскал, и этот мужчина самым наглым образом сейчас мочился на штаны главаря, который с воплем выпустил его волосы и отскочил. — Ах ты, дерьмо! — главарь двинул ему в солнечное сплетение, и пленник задохнулся. — Надо бы тебе сейчас причиндалы твои отрезать, но тогда пропадет веселье! Обещаю, подыхать ты будешь долго, ублюдок! Послышался треск кустов, и главарь отвлекся от избиваемого им человека. Двое разбойников, оставшихся на дороге, еще кого-то с собой привели. Один из них тащил за уздцы осла, запряженного в небольшой балаганчик, а второй удерживал за шиворот двоих цыган: тощего вертлявого мужичонку с бородой клинышком и девчонку-замарашку, одетую в какое-то рванье и перепачканную грязью. — Это кто? Цыгане? Где ты их нашел, Жиль? — ухмыльнулся Дидье. — В кустах прятались. Чернявый цыган плюхнулся перед главарем на колени: — Мы всего лишь бедные циркачи! Пытались найти себе ночлег! — взмолился он. — Циркачи? — главарь хмыкнул. — И что умеете делать? — Да что хотите! Я могу жонглировать факелами и пыхать огнем, делать фокусы, а вон Смеролда танцует! Славная у них сегодня будет пирушка! А потом он разберется с этой судейской скотиной, которая порешила четверых из его людей и обоссала его штаны! — Будешь показывать нам свои фокусы. А девка твоя пускай станцует. Если мне понравится — оставлю вас в живых. Цыгане переглянулись и хором кивнули. На ужин удалось добыть косулю, которую поджарили на огне на вертеле. Горбатый Квазимон помог бродягам вышибить днища из бочек с вином, и они вовсю пировали, когда цыгане начали свое представление. Цыган с веселыми прибаутками жонглировал факелами, носился туда и сюда — казалось, он был везде, подливая вино разбойникам, а девица, нарядившись в красное платье, оказалась не такой уж и замарашкой. Откровенно говоря, у всех бродяг потекли на нее слюнки, а главарь подумал, что непременно поваляет эту девицу в кустах, вот только выпьет еще немного… Он уже порядком набрался, когда девица поинтересовалась: — А кого это вы к дереву привязали? Главарь смачно рыгнул и поковырялся в своих кривых зубах, с цыканьем высасывая из щелей остатки доброй пищи. — Да сволочь одна, — небрежно уронил он, и его язык порядком заплетался. — По виду один из этих парижских судейских законников-крючкотворов. — И что он такого сделал? — в зеленых глазах девки сверкнуло любопытство, а главарь вдруг заметил в одном ее ухе сережку, похожую на зеленую каплю, которая так и переливалась гранями в пламени костра. Можно даже было подумать, что это драгоценный изумруд, но голова у главаря варила уже с трудом, поэтому он сразу решил, что это просто красивая стекляшка. — Пырнул одного из моих людей в грудь ножом. Располосовал так, что рана у него до сих пор гниет. И какой заразой нож намазал? Видать, своей собственной желчью! И еще четверых удальцов мечом порешил! — на маленькие свинячьи глазки главаря набежали пьяные слезы. — Какие были отчаянные храбрецы!.. — О, я ненавижу судейских, они нас, цыган, так и гоняют почем зря! А что вы с ним сделаете? — глаза у девицы воодушевленно заблестели. — Мы от него будем отрезать мясо по кусочкам… — пробормотал главарь и вдруг отчаянно зевнул. Его глаза почему-то жутко слипались, а ведь выпил-то всего-ничего… Забористое вино оказалось, однако, у этого архидьякона! — А потом, в конце, мы его кастрируем. Будет знать, как мочиться на мои штаны… — последнее он пробубнил совсем уж невнятно, и, наконец, отрубился и громко захрапел. Лицо цыганки вдруг резко преобразилось. Из легкомысленного и веселого, оно стало напряженным и до крайности серьезным. — Клопен… — тихо позвала она. Тот тут же вынырнул откуда-то из тени. — Все спят, — коротко сказал он. — Это снотворное из закромов твоего изверга действительно очень сильное, они вырубились до бесчувствия. Хоть режь их — ничего не почувствуют. — Квази, — Эсмеральда повернулась в сторону горбуна, — вот теперь беги за капитаном. Пускай он их вяжет и на телеге везет в темницы. Квазимодо кивнул и исчез за ближайшим деревом. Эсмеральда подошла к обмякшему на веревках Фролло. Его волосы на виске окрасились кровью, на скуле был синяк, губа рассечена, а все его тело было в ушибах и порезах — как мелких, так и глубоких. Он с трудом поднял голову и провел языком по губам. — Эсмеральда? Я думал, что ты мне привиделась… — прохрипел он. — Или у меня до сих пор видения?.. — Все будет хорошо, Клод, — ее голос дрогнул. — Сейчас мы тебя развяжем… Внезапно раздался треск кустов, откуда, словно медведь, выбрался детина-охранник, подергивая штаны — очевидно справлял нужду в кустах. — Это чевой ты тут делаешь, девка? — на его тупом лице отразилось недоумение. — Тебе тудой надо! Дидье веселить надо! Иди-иди отсюдова! Эсмеральда мгновенно натянула на лицо беспечное выражение. — А ты чего не веселишься, красавчик? — она ему задорно подмигнула. — Гы-гы, красавчик, ага, — заржал детина, весело махая головой, словно лошадь, — не каждый день его называли красавчиком, наоборот, все от него шарахались. От него и от его запаха, потому что вонял он так, что Эсмеральде показалось — волоски в ее носу сейчас загорятся от смрада, источаемого этим верзилой. — Так чего ты здесь околачиваешься? — она пересилила себя и сверкнула зубами в широкой улыбке. — Мне здеся сидеть надо! — важно сказал охранник. — Вот этого сторожить! — он грубо ткнул заросшим жестким темным волосом кулачищем судье в ребра, и тот едва слышно захрипел от боли. Эсмеральда постаралась не выдать своих чувств зубовным скрежетом. — Тебя даже вином не угостили? — сочувствующе сказала она. — Вино кислое, фу! — замотал головой детина. — Я вино не люблю. Я молоко люблю! Он весело взгоготнул и достал нож. Судья поднял голову и с ненавистью оскалился. — Смотри, какая у него рожа! — детина снова загоготал и похвастался: — Нож ему мой не нравится! Мне им разрешили отрезать ему Висюльку и Орешки! Дидье сказал, что скоро я это сделаю! Глаза Эсмеральды слегка сощурились, и она улыбнулась. Если бы рядом с ней был капитан де Шатопер и увидел ее лицо, то его бы пробрала дрожь от того, как она стала похожа на судью Фролло и выражением глаз, и этой улыбкой — так судья улыбался, когда палач в точности выполнял его требования, и жертва издавала крик. — У тебя, видать, острый нож, — ласково сказала она, и вот здесь содрогнулся бы уже Квазимодо, если бы услышал Эсмеральду в этот момент. Такую ласку судья выдавал только тогда, когда его что-то очень сильно бесило, и в следующий момент за этим затишьем обязательно налетал ужасающий шторм в виде гнева судьи. — Дык я его точу! — радостно подтвердил верзила. — Во, гляди-ка! Он легонько провел острием ножа по бедру судьи, оставляя там глубокий порез, откуда тут же потекла кровь. Достаточно, чтобы судья ослаб, но недостаточно, чтобы он смог умереть. Эсмеральда посмотрела на потеки крови, оросившие бедро Фролло. Она с улыбкой повернулась к детине и медленно достала из ножен на ноге свой нож. — Смотри, у меня тоже есть игрушка, — вкрадчиво сказала она. — Она такая острая, что режет даже пушинку, упавшую на лезвие. — Гы, дай посмотреть! — верзила с интересом потянулся к ее ножу, и Эсмеральда тихо сказала: — О, да. Я дам тебе посмотреть. Ты увидишь все! — она вдруг молниеносно полоснула своим ножом верзилу в области паха — там, где проходила артерия, и отскочила. Лучше было бы, конечно, вспороть уроду горло, но она бы туда просто не дотянулась — он был слишком огромный. — Э-э-э? — горе-сторож сначала с недоумением смотрел, как из раны выплескивается толчками густая кровь, которая должна была быть алой, но в этой ночной темноте казалась почти черной. Затем он яростно взревел и рванулся к Эсмеральде. Цыганка была легче и быстрее его, а он был ранен, и кровь еще сильнее выплескивалась из раны в паху, когда он пытался достать ее, схватить, свернуть ей шею… Наконец верзила упал на землю — жизнь уходила из него с каждым кровавым толчком до тех пор, пока он не затих. С поляны уже раздавались шум и голоса — это капитан вязал и грузил на телегу остальных разбойников. Эсмеральда подошла к судье. Плечи его слегка дрожали — она подумала, что от холода. Но Фролло поднял свою голову, и Эсмеральда ахнула — он смеялся. Смеялся слабо и тихо, но совершенно искренне. — Радость моя! — прошептал он. — Ты его убила! Из-за меня! Он причинил мне боль, и за это ты его прикончила! Ты — настоящее сокровище, Эсмеральда! Она ласково коснулась рукой его лица. — Тебя надо снять отсюда поскорее, — сказала она и очень нежно и осторожно коснулась губами его рта.