"Если ты печальный, просто улыбнись"

      Поездка к Мэри Риксен состоялась только спустя две недели. Перед тем надо было закончить съёмки в «5 причин для дорогуши», пережить всеобщую панику после исчезновения Билли, ответить на вопросы полиции и делать вид, что она не знает, куда исчезли накладные и банковские реквизиты из кабинета бухгалтерии. Изредка ей удавалось поспать, реже — поесть, а когда голодный обморок сразил её во время интервью в дамский журнал «Милашка», Хелен твёрдо решила, что со съёмками нужно повременить. Ей уже пришло несколько сценариев от руководства, и лишь один из них не был мюзиклом — и, скорее всего, именно на эту галиматью Хелен в итоге и подпишется.       Но не сейчас. Сейчас на это у неё нет времени и сил.       Все эти дни Хелен не забывала про Мэри Риксен; напротив, чем дольше откладывалась поездка, тем больше она думала об этой девушке. Скорее всего, она не голодает… ведь должна же она выходить за покупками? Но у неё вскоре может не оказаться денег: за всё время Хелен не слышала, чтобы кто-то говорил о Мэри. Скорее всего, связь с ней поддерживал только Билли, и раз его нет… Странно, неужели никому не интересно, куда девалась голосистая девица — та самая, благодаря которой Хелен и построила свою кинокарьеру?       Похоже, что нет. Это кинобизнес, и в равнодушии к человеческому ресурсу нет ничего удивительного. И Хелен бросят точно так же, когда она не сможет поддерживать свою карьеру…       Бедняжка Мэри. Лишь бы с ней ничего не случилось.       Хелен отправилась за Мэри через день после своего обморока. Ей потребовались сутки для восстановления: она лежала, покорно принимала пищу (ничего тяжёлого, салаты и каши, чтобы не беспокоить организм) и развлекала себя чтением газет и прослушиванием радио-постановок. Как только начиналась музыка, актриса вспоминала про Мэри Риксен и переключалась на другую волну. Иногда даже звучали её собственные песни — Хелен даже представить не могла, что они настолько популярны. То, что люди поют на улицах — это одно, а вот то, что крутят по радио… И как же красиво звучит голос Мэри, даже радио-помехи ему не мешают! Лёжа в кровати и слушая нежную, горькую балладу «Я приготовлю тебе завтрак», Хелен вдруг осознала, что она ни черта не понимала в тех песнях, которые она исполняла — и которые в итоге шли в записи Мэри Риксен. Конечно, перед ней стояли другие задачи, не раскрыть их суть, но хотя бы не фальшивить на нижних нотах — и этого недостаточно, чтобы называться настоящей певицей. Песни, которые пела Мэри, были не просто номерами, подходящими к соответствующей сцене — за ними стояла настоящая грусть, человеческая, женская, да кого угодно — даже бездушный поймёт, какая боль мучает исполнительницу и что она пытается донести всему миру. Однако она могла быть и весёлой — переслушивая хит «Если ты печальный», Хелен понимала, что недооценила оптимистическую мощь дурацких арий из мюзиклов: они не только радовали ухо и создавали хорошее настроение, но облагораживали, давали надежду на то, что, возможно, в нашем мире всё не так уж и плохо — ценное наставление в такие тяжёлые кризисные времена. Как могла девушка из такого жалкого района, живущая в полуразрушенном доме, как она могла одним лишь голосом создавать такую радость и свет? Это же невозможно, невероятно! Хелен чувствовала себя ребёнком, впервые увидевшим игру Лилиан Гиш: как она приходила в восторг от светлого, целомудренного и серьёзного лица юной красавицы, как она вздыхала по ночам, думая о ней… Но Лилиан Гиш она хотя бы видела, а Мэри Риксен могла только слышать — и всё же она дарила те же самые эмоции и сладкую дрожь глубоко в груди.       Им непременно нужно было встретиться. И уже не только потому, что Хелен благодарна ей от глубины души.       Она поступила ровно, как советовал Билли: арендовала машину, поехала на восток (сначала разобравшись по карте, где этот самый восток находится) и внимательно следила за всеми встреченными перекрёстками даже в черте города. Но возникли непредвиденные проблемы: на город спустился густой непрозрачный туман. Хелен была не очень хорошей водительницей, но чудом, тем самым, что подарило ей возможность узнать от Билли адрес Мэри, ей удалось никого не сбить — ни человека, ни оленя. Более того, когда Хелен практически уверилась в том, что она проехала нужный поворот, послало ей сваленное сухое дерево, почти целиком перекрывшее один из путей перекрёстка.       Не веря своему счастью, Хелен припарковалась у обочины и вышла наружу. Глухая даль: узкая, редко используемая автомобильная дорога, ржавый указатель, направляющий в Лос-Анджелес, а, значит, стоявший «спиной» к Хелен — и деревья, деревья, всюду деревья. Какой из поворотов нужный? Наверное, тот, что выглядит мрачнее: по иронии судьбы, это и был левый. Хелен вспомнила, что машину надо было оставить позже, когда бы она доехала до конца дороги, но решила не исправлять ошибку: по всей видимости, люди редко здесь бывают, и никто не поднимет шума из-за какой-то припаркованной случайной машины…       Но вскоре Хелен пожалела о своём решении: идти пришлось долго, а обувь она выбрала максимально неудобную для пеших прогулок не по асфальту. Подчас ей становилось страшно из-за отсутствия людей и даже, казалось бы, других живых существ; конечно, отсутствие волчьего воя успокаивало, но — неужели здесь не водятся птицы, не стрекочут кузнечики, даже ветер не шелестит травой и листьями? Изредка встречался мусор, и вот это становилось для Хелен загадкой: кто станет выбрасывать металлолом, ветошь и другой сор так непоследовательно и при этом далеко от города или деревни? Откуда вообще взялась эта тропинка, ведущая в никуда, смешанная из мокрой земли, песка и редкой травы: к Мэри так часто ездят гости?..       Но всё же тропинка продолжала течь посреди зелёных травяных волн, и Хелен держалась за неё, как утопающий — за спасительную ветку, пока не дошла до своей конечной цели.       Новый дом выглядел пожалуй что сильно хуже предыдущего: он походил на заброшенный барак, наскоро сделанный из тех бетонных блоков, что наскоро удалось собрать. Окна были плотно зашторены несвежими занавесками, крыша проседала, а на штукатурке проявлялись сальные влажные пятна от времени. Вокруг валялось удивительное количество старых разбросанных вещей: поломанные стулья, кукла, сквозь которую росла высокая трава, почти разложившиеся куски ткани, жестяная посуда, колесо от велосипеда… Одни стояли прямо, другие валялись на боку, третьи вросли в землю и казались странными, уродливыми детьми её, не то камнями, не то причудливыми растениями. Вот тут живность обитала — Хелен увидела, как между забытым хламом снуют круглые полевые мышки. Несмотря на то, что день ещё не вошёл в зенит, здесь было достаточно темно, чтобы грызуны чувствовали себя комфортно. Хелен стало неуютно: как и многие женщины, она боялась мышей, но будет неправильно, если она побежит обратно. Поэтому ей пришлось преодолеть отвращение и двинуться к дому — неуютному, холодному, лишённому старомодного очарования предыдущего особняка.       Недавно шёл дождь, и мягкая земля под ногами чавкала, как животные во время еды, но хотя бы не липла к ногам. С ухода Билли Альворадо прошло время, и Хелен наконец обзавелась удобной обувью для путешествий, хотя даже эта пара аккуратных ботиночек с округлым носом резко диссонировала с унылой тоскливостью пейзажа. Они подходили для прогулок по ровно уложенному асфальту Родео-драйв или бульвару Голливуд… Но Хелен сама приучила себя к изысканному вкусу и даже не подумала о том, что можно было взять обувь и похуже.       Ну ладно, это совершенно не важно. Лишь бы не напугать бедняжку Мэри Риксен.       Хелен подошла к дому и прислушалась. Бетонные стены лучше скрывали звуки, чем деревянные половицы: если Мэри Риксен и была дома, то Хелен всё равно её не слышала. Жаль, а ведь она могла бы сориентироваться в ситуации, понять, что делать дальше: вежливо постучать или всё-таки открыть дверь…       Тяжёлый старинный ключ, спрятанный в кармане короткого пальто (того самого, в котором Хелен в последний раз встретила Билли Альворадо), вдруг оказался тяжёлым, придавливающим Хелен к земле. Актриса запустила руку в карман: вот он, лежит. И холодная металлическая гладь его не успокаивает, но и не добавляет решимости.       В прошлый раз она стучала, и ей никто не открыл.       Небо прояснилось, и краски вокруг стали ярче благодаря робкому, недолгому солнцу. Но дом всё равно казался мрачным и угнетающим, а ключ так и не засверкал в руках стальным блеском давно не полированных бочков.       Если Билли дал её ключ, значит это не просто так.       Ни звука вокруг. Ни звука изнутри. Немое кино без сопровождения тапера.       Хелен медленно вздохнула и вставила ключ в замок.       Механизм поддался легко, но с тяжёлым скрежещущим звуком, особенно мучительным после тишины поляны. Хелен вздрогнула и на секунду подумала о том, чтобы вытащить ключ обратно и уйти, но возникшее презрение к себе помогло подавить страх.       Второй поворот дался чуть сложнее, а звук так и остался противным.       Ещё немного.       На третий поворот дверь тут же подалась в сторону Хелен, едва не ударив ту по лбу. Она тихонько ахнула и отпряла назад: может быть, ещё не поздно уйти?..       Но дверь открыта, и надо было что-то с этим делать.       За дверью была темнота, неразборчивые очертания вещей, лежащих грудами и пирамидами, и просто разбросанных в беспорядке, тусклый свет керосиновой лампы, спёртый запах влаги и пыли, от которого Хелен закашлялась. Оказалось, что холод, который веял от дома, был исключительно внешним: внутри же царствовала духота. Окон не видно, значит, Мэри не может проветривать помещение и делать его хоть немного пригодным к жизни.       А ещё за дверью было пение.       Хелен сразу узнала голос Мэри, хотя вживую он звучал намного лучше, чем на любой записи. Нежные рулады «Барбары Аллен» обволакивали и успокаивали; Хелен чувствовала, как меняется атмосфера вокруг неё, как чудовищная духота испаряется, превращаясь в ясную лесную свежесть. Её голос… он не был высоким или низким, но он отличался такой мелодичностью, которую теперь встретишь только в самых далёких и дремучих уголках страны: так профессиональные певицы петь не умеют. Какими же бесталанными казались теперь Аннетт Хэншоу, Хелен Кейн и Этель Уотерс! Что хорошего в грубой негритянскости Бесси Смит? Как могло случиться, что Марион Харрис стала популярной, а эта девушка, с её божественным голосом, нет?..       Хелен простояла бы долго, полностью погрузившись в красоту и народную грусть нежной песни, если бы она вдруг не прервалась, и чудесная, волшебная певица не сказала бы:       — Билли? Почему ты стоишь на пороге? На тебя это не похоже.       Слова, вызвавшие страх в душе Хелен, заставили её замереть на месте. Ей стало страшно и неловко, как если бы она была подростком, которого застали ворующим из чужого сада фрукты; взволнованное сердце приказывало ей бежать, но здравый смысл утверждал, что она должна сделать шаг вперёд и разрешить неловкую ситуацию.       В конце концов, зачем она сюда ехала?       — Ты не Билли. Кто ты?       Сглотнув, Хелен нетвёрдо вошла в помещение и крепко ухватилась за металлический костяк двери.       Потому что впереди, в неразличимой темноте слабо освещённого помещения (вероятно, в прошлом это был гараж) показалось что-то смутное, двигающееся навстречу гостье.       И это точно был не человек.       «Не может такого быть», — укорила себя Хелен. Она всё ещё взволнована звучанием прекрасной песни и, конечно, теперь ей чудится всякое. В доме очень темно. Сейчас она приглядится, возможно, это просто очень большая женщина…       Смутное пятно взяло в руку… в руку? Толстая чешуйчатая когтистая лапа с четырьмя пальцами. Ну да, наверное, это рука. Оно взяло лампу не за ручку, а за стеклянный колпак и приблизило к себе.       Хелен казалось, что она спит. Во сне никогда не понимаешь, где ты находишься и что конкретно видишь. Ты можешь встретить огромное слизнеподобное чудище с округлой головой без волос, глубоко посаженными жёлтыми глазами, словно нарисованными на лице разлёты ноздрей, в громадном ситцевом платье с цветами и думать, что это Мэри Риксен. Что бы она почувствовала, когда нечто подобное произошло бы в реальности?       Но… разве это не реальность? И это гигантское сморщенное лицо, как у младенца. И серо-болотная чешуйчатая кожа. И когтистые лапы.       И голос. Голос, который бы мог свергать и создавать империи, если бы его обладательница того захотела.       — Как это было красиво!       Хелен могла произнести только одну фразу, и она выбрала именно эту; в следующий момент раздался стук падающего тела, и, лежа на бетонном полу, Хелен поняла, что это падала она.       — Так это ты. Я узнала твой голос.       Выходной наряд испортился после лежания на пыльном полу, а в доме не было водопровода, чтобы Хелен попробовала смыть грязь. Ни водопровода, ни газа. Зато был гигантский катушечный магнитофон и переносная маленькая электроплита, на которой прямо сейчас стоял кофейник. Ни софы, ни стула, ни даже кровати: Хелен сидела на тонком покрывале и отчётливо ощущала сквозь ткань неровность пола.       У Мэри Риксен не было ног и таза. Она передвигалась как змея, напрягая мышцы длинного хвоста. Ещё у неё совсем не росли волосы, отсутствовали даже брови с ресницами. Губ тоже не было. И ушей — по крайней мере, видимых. Зато у неё были руки — хорошо развитые, крупные, гибкие, но без чётко обозначенных локтей.       Флора говорила правду: такая встреча мало кому понравится.       — Ты хорошо интонируешь. Ты артистка?       — Да, — ответила еле слышно Хелен: кофейник в руках Мэри казался крошечным, однако она не пролила ни капли кофе мимо маленькой чашки. — Я говорила, Вас записывают вместо меня.       — В самом деле? Никогда не интересовалась тем, куда деваются эти записи.       — Вы не будете? — спросила Хелен, увидев, что второй чашки не стоит. Хотя зачем существу такого размера человеческие чашки?       — Нет, я не ем человеческую еду. Я держу его исключительно для Билли: он много пьёт кофе.       — Да, я знаю, — тихо ответила Хелен, уставившись в свою чашку.       Значит, Мэри не ест человеческую еду. А что же она ест? Чем может питаться существо такого размера? Людьми?..       Но у Мэри всё ещё был великолепный голос, ласкающий ухо даже тогда, когда она не пела. Она разговаривала так, как будто бы сейчас её записывали для крупнобюджетного драматического фильма: эти интонации не звучали естественно, но они звучали красиво — так, как настоящие люди не говорят. Она могла бы хорошо выступать на сцене, если бы её можно было показывать другим людям.       Откуда она знает английский? Как ей удаётся так бесшумно перемещаться, при таком-то строении и весе? Что она такое? Чем занималась до того, как стала дублёршей Хелен? Откуда она достала такое громадное платье? Столько вопросов, а Хелен робеет и стесняется их задавать.       Кажется, Мэри не будет её убивать.       — Так, значит, Билли исчез, — констатировало чудовище, протирая кофейник валявшейся на земле тряпкой, и у Хелен пропало всякое желание пить кофе. — Что ж, этого следовало ожидать. И теперь ты будешь ходить вместо него?       — Вроде того, — тихо ответила Хелен. — Он не давал мне никаких поручений.       — Нет? Странно.       Мэри подползла к Хелен поближе, и та уставилась ей в глаза. Огромные, но не как у людей, а, скорее, как у глубоководных рыб, жёлто-оранжевые, с гигантским зрачком — в них не читалось никакого выражения. Ни страха, ни угрозы, ни равнодушия.       Даже глаза животных выразительнее.       — Тогда зачем ты пришла? — спросила Мэри, не сводя глаз с растерявшейся (и, кажется, испугавшейся) Хелен. — Что, цель хотела выполнить?       — Ну… в общем да, — выдавила Хелен: она подумала, что юлить будет бессмысленно и лучше сказать правду.       — Молодец. И что ты будешь делать дальше?       Хелен не знала ответа на этот вопрос. До поездки она думала взять опеку над Мэри на себя… но теперь, когда она увидела, кто такая Мэри, не была уверена в правильности этого решения. Кажется, Мэри не очень нравится общаться с людьми…       — Билли сказал, что теперь я ответственна за тебя, — проговорила актриса, опуская взгляд вниз, на грязный пыльный пол. — Если ты не хочешь, чтобы я приходила…       — Мне всё равно. Только я хотела узнать: будут ли продолжать меня записывать?       Хелен вздрогнула. Она совсем забыла, что с исчезновением Билли её карьера в мюзиклах стоит под угрозой. Конечно, на студии знали, что Хелен поёт не сама… но будут ли связываться с Мэри? Кто-нибудь, кроме Билли, знает, где она живёт? И не откажутся ли вовсе от постановки мюзиклов?       Надо завтра будет зайти к директору и поговорить об этом. Наверняка уже задаются этим вопросом и пришли к какому-то решению, просто Хелен некогда было участвовать в этих обсуждениях. Да и прав она не имеет: ей точно также назначают роли, как и остальным актрисам, не считаясь ни с её умеренной популярностью, ни с желаниями.       Но что же делать с Мэри Риксен?       — Я не знаю, — наконец ответила Хелен. — Надо будет узнать у руководства…       — Узнай. Тебя это касается больше, чем меня.       — Кто-нибудь приезжал к тебе вместе с Билли? — спросила Хелен, снова поднимая взгляд на Мэри, но не глядя ей в лицо. — Кто-нибудь знает о тебе?       — Один парень со странным именем, — равнодушно ответила Мэри. Она села на толстый чешуйчатый хвост и замерла, подобно объевшейся змее. — Яков Бернштейн, как-то так. Он ковырялся в этой посуде. Хотя научил пользоваться и меня.       — Яков? — Хелен удивилась и слегка встревожилась от этой новости: Яков Бернштейн работал на студии механиком по звуку и был уволен менее полугода назад за возможные симпатии к коммунистам. Кажется, он состоял в профсоюзе или что-то около того, Хелен не вдавалась в подробности. Хотя понятно, зачем Билли взял именно его: Яков был опытен и молчалив, не очень общался с коллегами. Можно быть уверенным, что он сохранит тайну — и ведь сохранил, раз после его увольнения никто к Мэри не приходил.       Точно не приходил?       — Не знаю, почему тебя это так волнует. — Хелен была готова слушать голос Мэри постоянно: он очаровывал, даже несмотря на равнодушные интонации хозяйки, и делал настроение возвышенным, одухотворённым. — Да и он сам давненько не появлялся.       — Потому что его уволили, — тихо произнесла Хелен.       — Вот как? Ну что ж.       Больше разговаривать с Мэри было не о чём. Хелен не была уверена, что вернётся, и не могла давать каких-то обещаний; да и Мэри, кажется, в ней не сильно нуждалась. Когда Хелен приняла решение уйти, она не стала её провожать; лишь сказала:       — Вот что, даже если будешь болтать, это будут проблемы тех людей, которые за мной приедут. Поверь мне, за всю жизнь я научилась скрываться — и искать своих врагов. Надеюсь, ты поймёшь меня правильно.       Хелен поняла. Хотя ей было от этого лишь грустнее; шагая в сторону машины по влажной земле, увязая в ней каблучком и носком туфли, Хелен размышляла о своём расстройстве и дальнейших действиях. Конечно, она не маленькая девочка и не рассчитывала, что закрывшаяся от всего мира девушка впустит её к себе в душу и станет подругой, а особенно теперь, когда она знает, кем на самом деле является Мэри Риксен… но она всё равно чувствовала обиду и какое-то невысказанное расстройство из-за равнодушного голоса Мэри: похоже, что Хелен значит для неё ровно столько же, сколько остальные люди, и ей безразличны её мысли и желания. Так естественно, но и так грустно.       «И всё-таки, — думала она, садясь в не угнанную за столько времени машину и заводя её, — что же мне делать дальше? Хорошо, я узнала, кто такая Мэри. Но как поступить? Теперь разрушится моя карьера в мюзиклах? Надо будет спросить у Тома, что они там решили».       В город Хелен вернулась практически ночью; темнота в коем-то веке действительно казалась мрачной и зловещей, какой она воспринималась раньше, до изобретения электричества. Очередь к дому занятости рассеялась, но эти люди никуда не ушли: Хелен, проезжая, видела их в ближайших кафе, спящими на тротуарах или копающихся в мусоре. Их суровые, потрёпанные лица контрастировали с яркими огнями электрических фонарей и сияющего на конце улице кинотеатра, рассекающий своим светом серость сгущающегося тумана. Машина тихо шуршала оставшимся на шинах песком: она ползла между сгрудившимися домами, однообразными в такое время суток. Хелен вспомнила прежний дом Мэри и поёжилась: Мэри не будет у неё ассоциироваться с той неказистой постройкой, в которой она обитает теперь, только с тем старинным, печальным домом, бросающим тень на светлый и радостный Лос-Анджелес. Она видела его среди людей, которые завтра снова соберутся у дома занятости, видела его силуэт в расплывчатой груде торжественного кинотеатра, ощущала его запах дома — в обычной, пускай и довольно дорогой, квартире. Дело, интересно, в нём или в самой Мэри?       Самым разумным решением было забыть о ней. Она осталась там, в далёкой темноте, в сарае далеко за пределами города, подальше от людей. Хелен теперь дома, а Мэри не видно и не слышно.       Прохожий бродяга, упавший в переулке под окнами Хелен, дребезжащим бодрящимся голосом затянул совсем не подходящую для этой обстановки песню:       — Если ты печальный, просто улыбнись…       Ей не пришлось самой искать Тома. На следующий день её саму вызвали в конференц-зал.       За столом собрался почти весь директорат и все продюсеры студии. Дневная погода контрастировала с ночным дождём, и теперь солнце немилосердно поджаривало людей в кабинете. Открытые окна не освежали помещением прохладным воздухом и не помогали рассеяться табачному дыму. Хелен закашлялась: она привыкла к курению, этой привычкой страдали почти все её знакомые, но она никогда прежде не попадала в места, где был бы настолько плотный табачный дым.       — Хелен, милая, — заговорил вежливый до неестественности Ричард Банни, пятидесятилетний тонконосый эмигрант с внушающей уважение залысиной. — Как ваши дела? Как проходят съёмки?       Хелен поблагодарила его за внимание и ответила, что всё хорошо. За окнами дребезжал трамвай, и мальчишка-газетчик всё ещё не раздал свежий выпуск новостей. От этих звуков становилось ещё дурней. К тому же её беспокоило внимание этих высокопоставленных людей: среди них находился самый главный человек на студии, генеральный директор Луис Вебер, а такие люди не устраивают собрания просто так — и уж точно не зовут на них актрис. Хелен немного трясло от жары, противного запаха и громких шумов с улицы; она смотрела на всех этих выжидающих людей в кабинете и думала: «Что им от меня надо? Почему именно сегодня? Неужели, — девушку охватило беспокойство, — они знают о Мэри?».       — Хорошо, тогда перейдём к делу. — Это сказал Кларенс Гарган, директор производства. У него был мясистый нос, крупные, как у коровы, глаза и очень маленькие руки, которые он постоянно тёр. — Скажите, что вы знаете о Мэри Риксен?       Хелен выдохнула: вот и доказательство того, что они знают о её поездке. Но как? Хелен заметила, если бы за ней следили.       — Я знаю, что она исполняет песни из мюзиклов, в которых я участвую, — осторожно ответила актриса.       — И это всё? Точно?       — Я могу узнать, по какой причине…       — Ответьте на вопрос, — прервал её грубый и обычно молчаливый Эллиот Дейн, исполнительный продюсер целого ряда вестернов. — Что вы ещё знаете о Мэри Риксен?       Хелен выдохнула. Сейчас окружившие её люди казались не могущественными и влиятельными властителями кинематографа: они выглядели клоунами, второстепенными опереточными злодеями из фильмов про романтичных неудачников, чью силу не стоит недооценивать, но которые, по сути, совсем не такие значительные, как пытаются казаться.       Но, конечно, их всё равно стоит бояться. Хелен же нравится её работа.       — Я ездила к ней, чтобы поблагодарить за всё, что она делает, — осторожно произнесла она. — Мне не открыли дверь, а Билли запретил после этого к ней приближаться.       — Так, — улыбка Ричарда Банни никуда не исчезла, но он сам сменил положение: опёрся на локти и ссутулился. — Это когда произошло?       — В конце марта или начале апреля. Я не запомнила точного числа.       — Вы сможете вспомнить, как туда доехать? — внезапно спросил Эдди Кавендер, замдиректора внешних связей с кустистыми бровями и причудливыми подтяжками в полоску.       — Да, но это бессмысленно. Билли мне сказал, что он перевёз Мэри в другое место, чтобы я её не нашла.       — А он хорош, — раздался саркастический и расстроенный голос Генри Леонарда посреди разочарованных вздохов. Мужчины начали переглядываться в поисках немой поддержки своему гневу. Хелен немного успокоилась: кажется, они не знают о её вчерашней поездке. А о том, что она вообще знает про Мэри Риксен, могли догадаться, когда Билли в тот день притащил Хелен к себе в кабинет и уволил Флору. Эта мысль успокаивала, но не обнадёживала.       Защёлкали спички и зажигалки. Трубки мира и спокойствия задымили серыми клубами, начались тихие переговоры — бессодержательные и неразборчивые: вероятно, важные вещи при Хелен обсуждать было нельзя. Наконец сквозь курительное марево проступил силуэт директора, и все замолчали.       Гарри Макдональд походил на Билли Альворадо — с той лишь разницей, что кожа у него была белая и дряблая, как творожная масса, а очки дороже и массивнее. К нему относились как к спящему на золоте дракону, мало интересующемуся, что творится вокруг него, но обладающему фантастической властью. Он пристально смотрел на Мэри и затем заговорил — медленно, пыхтя и вздыхая, как будто сдерживая в лёгких драконье пламя.       — Вот что, мисс Доусон, ситуация обстоит следующим образом. — Он немного помолчал. — Конечно, мы можем отказаться от вас и нанять актрису, умеющую петь. Почему бы и нет? Бродвей выпускает десятки талантливых и притом красивых девушек. Это не сложно. Но проблема заключается в том, что Мэри Риксен приносит деньги. И вы тоже приносите. Хорошо, что мы вам дали возможность проявить себя в драматических фильмах: это вам понадобится, когда постареете и не сможете играть в мюзиклах — это неизбежно. Но, пока вы молоды, вы можете танцевать, а Мэри может петь вместо вас. Пластинки с её песнями продаются очень хорошо, для наших кризисных времён. Отказаться от того, что приносит деньги прямо сейчас, невыгодно и безрассудно. Нам нужна Мэри Риксен. И вам тоже нужна Мэри Риксен. Нам нужно её уговорить продолжить с нами контракт. И если бы вы могли нас познакомить…       Гарри Макдональд замолчал, давая понять, что ожидает ответа от Хелен. Его внимательный и цепкий взгляд напоминал полицейский фонарик, направленный на лицо подозреваемого; и хотя его глаза не светились, голова Хелен разрывалась от боли и духоты.       Надо что-нибудь придумать.       — Она не хочет общаться с другими людьми.       — Меня не интересует, чего она хочет. Пусть приезжает к нам, мы быстро ей всё объясним.       — Она жена высокопоставленного человека и боится попасть в скандальную ситуацию из-за своего увлечения. — Хелен редко врала, хотя её актёрского дарования было достаточно, чтобы заставить любую ложь звучать убедительно. — К тому же она больна, а муж ревнив и не даёт делать лишнего шага. Кажется, Билли имел на него какой-то компромат, и потому он мог с ней работать. Но теперь, когда его нет…       Гарри Макдональд смотрел неотрывно на Хелен. Она не боялась, что её раскусят: этот страх невозможно скрыть, и он выдаёт твои истинные намерения. Она думала о том, что Билли, должно быть, очень хитрый человек, раз за ним его коллеги не поставили слежку. Или он каким-то образом её избегал? Но он был умён и имел множество опасных друзей, а Хелен абсолютно одна, и не только по жизни, но даже в этом кабинете. Все собрались в одну компанию и начали выпытывать из слабой девушки без друзей и знакомых тайны, которые её не касаются.       Впервые за три года жизни в Лос-Анджелесе Хелен почувствовала себя одинокой.       — Плохо, — наконец произнёс Гарри Макдональд. Эти слова разрядили скопившуюся тишину, и мужчины вновь вернулись к переговорам. Их прервал молодой и раскосый сын Эллиота Дейна Ральф:       — А вы сможете уговорить её с нами работать? Хорошо, допустим, она не пускает посторонних. Но вас-то она пускает, раз вы так хорошо её знаете?       Взгляды всех собравшихся устремились на Хелен. Она выпрямилась, хотя совсем не чувствовала себя уверенной: просто если она будет горбатиться всякий раз, когда чего-то боится, то потеряет осанку.       Честно говоря, ей не очень хотелось возвращаться к этой истории. Она не умеет ни хитрить, ни быть скрытной, и потому из неё не получилось бы шпионки, которая смогла бы убедить продюсеров и директоров в неправильности их решения. На самом деле она была точно такой же простушкой, каких и играла, разве что не такой смелой: им бы хватило уверенности в собственной правоте, чтобы отказаться от переговоров с Мэри Риксен и заставить остальных забыть о ней.       Но — ей ещё надо работать. Хелен не хочет быть уволенной, не хочет возвращаться обратно в бухгалтерскую контору, не хочет терять хороший заработок, позволяющего ей не только жить самой, но и присылать деньги родителям. Ей непременно будут угрожать при отказе, и эти угрозы действительно серьёзно ударят по кошельку и репутации.       К тому же…       Хелен до сих пор слышала голос Мэри, и его чарующее звучание успокаивало девушку, давало сил и переливалось всеми оттенками человеческой речи. Хелен вдруг задумалась, что, возможно, их вчерашний разговор — последний раз, когда она могла слышать красоту голоса Мэри…       Если она не согласится убедить её о сотрудничестве.       — Я могу попробовать, — выдавила из себя Хелен, слабо улыбнулась и медленно сползла со стула: духота и отсутствие свежего воздуха уморило её.