С неба свалилась

Младший брат возвращает форму, изматывая себя неделю подряд. Наблюдать за тренировками Изуны для Мадары то же самое, что и видеть чудо. При виде брата, недовольного, щурящегося на солнце, вытирающего со лба пот, внутри все становится ледяным. На время притихает огонь, горящий под кожей каждого Учихи. Изуна — часть самого Мадары. Еще с раннего детства. Мадара помнит лица всех своих братьев, убитых Сенджу. Их маленькие серьезные детские лица, наполненные взрослой решимостью взять в руки оружие. Они забираются ему под ребра и гниют там тяжелыми воспоминаниями — не успел, не защитил, не помог — и закоренелая, как и во всех Учихах, привитая с материнским молоком ненависть только подпитывает их. Лица братьев появляются редко. Мадара видит их только когда накопленная тяжесть после множества битв с Хаширамой, который — по глазам видно, ничуть не взрослеет — все еще хочет мира, грызет его изнутри. Увидеть однажды среди маленьких — меньше его ладони — и посеревших от времени лиц лицо Изуны сродни собственной смерти. Он помнит, слишком хорошо помнит тот блик смерти на лбу брата, и полное и отчаянное бессилие. Это чувство Мадара испытывает в такой степени, возможно, второй раз в жизни. Он может крушить и жечь, убивать и ломать людей, вести за собой свой клан и держаться в самые тяжелые неурожайные года. Его руки сточены, выжжены, пропитаны кровью. Этими руками он может делать то, на что заострен он сам. Но он, вся его накопленная мощь и авторитет, его руки — все бесполезно в тот момент. Он не может лечить. Его руки не созданы для того, чтобы сшивать края ран. Наблюдая за тем, как хрупкие ладони Харуно Сакуры, покрытые зеленой чакрой, водят по телу его брата… Мадара думает, что в ее руках гораздо больше власти, чем в его собственных. И как чудовищно вовремя ее руки оказываются в его распоряжении. И как не менее чудовищно он почти упускает ее на своей же территории. Предложить мир в обмен на предназначенную? Решился бы на такое Хаширама? Если нет, то его младший и достаточно предприимчивый выродок-брат нашел бы способ навредить им через нее. В ее волосах играет солнечный свет, и Мадара прослеживает его путь — от макушки и до острого плеча. Она в его кабинете инородный предмет. Иногда у Мадары есть ощущение, что вот-вот Харуно Сакура растворится, стоя прямо напротив него. И не сказать, что это беспочвенные опасения. Ведь как-то она падает на него с неба. Ее сухой и лаконичный отчет о том, сколько медикаментов потрачено, сколько понадобится вскоре. Мадара слушает ее с дрянным раздражением, нарастающим с каждой выверенной фразой. От тона Харуно Сакуры у него сводит челюсти чаще, чем должно бы. — …и Изуна-сан снова тренировался весь день, — завершает отчет без эмоционального перехода девчонка, смотря бесцветным взглядом ему в плечо. — Я уверен, что он адекватно оценивает свое состояние, — отмахивается Мадара, надеясь, что она успокоится и исчезнет. Не доводя его до… чего-нибудь. Он держит раздражение под контролем, но эта Харуно Сакура испытывает его выдержку одним только своим сухим тоном. Сегодняшний день не собирается подстраиваться под надежды Мадары. — Мне казалось, что это я ирьенин, а не ваш брат. Если он считает, что мои рекомендации можно игнорировать, а вы его в этом поддерживаете, то возможно вам не нужен ирьенин? — сухо уточняет она и складывает руки на груди. Рукава юкаты свисают вниз, и у Мадары ощущение, что ее запястья вот-вот их прорежут. Как и его нервы. Раздражение дергается мутным рыжим сгустком. — Если мне не будет нужен ирьенин, — вкрадчиво отвечает он, вставая, и мгновенно ловит ее вздрогнувший взгляд, — я найду ему другое применение. Девчонка тонет в его тени с головой, запрокидывает голову. Костлявые плечи — карцер не пошел ей на пользу ни в каком смысле — напрягаются. Когда пальцы Мадары, не затянутые в кожу перчаток, ложатся ей на правое запястье, тонкое и обнаженное, она выучено и плавно, всем телом, отшатывается в сторону. Но его ладонь скользит дальше — под рукав темной юкаты. Что-то нехорошо натягивается внутри, и он недоволен этим открытием. Как и тем, что к теплой коже оказывается прижато тонкое и нагревшееся лезвие. Харуно Сакура вырывает руку чересчур резко, и Мадара не успевает вытащить лезвие. Только рассекает кожу о бритвено-острую грань. Кровь капает на деревянные доски. Это не боль, от которой можно поморщиться, но и даже эта мелочь заставляет девчонку содрогнуться. Мадара не обманывается — это повисшая между ними связь предназначенности. Напоминание о правилах игры. У Харуно Сакуры в глазах вспыхивает неловкая вина, но тонкую светлую полоску, какой-то хирургический нож, открепляет от предплечья и отдает Мадаре с сердито поджатыми губами. Тонкие сухие пальцы тут же ложатся ему на запястье, подтягивая поврежденную руку ближе. Мадара держит ее ладонью вверх, молчаливо наблюдая, как зеленая чакра, холодная и потрескивающая, снимает боль и сращивает кожу и мясо. Они оба не говорят. В словах нет смысла. Лезвие не для него. Связь не шутки, ее можно обойти, но не так, не в лоб, да и от последствий все равно не денешься. Возможно оно есть просто для того, чтобы быть. Безоружный шиноби не беззащитен. Но тяжесть металла становится неистребимой привычкой. Она стоит совсем рядом, залечивая, и взгляд Мадары случайно ловит в фокус ее лицо. Харуно Сакура смотрит куда-то далеко, и от горечи, предназначенной не для него, все внутри подбирается. В кабинет стучат и тут же влетают внутрь. Пальцы инстинктивно сжимаются вокруг хрупкой — способной крушить деревья прикосновением — ладошки. Зеленая чакра мгновенно гаснет, реагируя на потерю контроля хозяйки. Так стремительно ворвавшийся внутрь соклановец дико выпучивает глаза, когда замечает соединенные ладони, но тут же опускает взгляд в пол и передает доклад от Широ-сана: подозрительная активность у границ. Соклановец делает вид, что не замечает сомкнутых ладоней, смотрит куда-то в пустоту с подозрительно розовыми щеками. Мадара медленно разжимает пальцы. Что бы это ни было… — Позже, — многозначительно роняет он девчонке, неуловимым движением пряча ее нож в своем рукаве. Но «позже» так и не происходит. Изуна рвет и мечет. Подозрительная активность у границ его временно не касается. Но Мадара понимает ярость брата. Если на четыре недели запереть его самого в поселении… но он предпочитает не сравнивать и перестраховаться. И, конечно же, дать себе время на ход. Вспоминая, как брат, белый и злой, цепляется сухой ладонью за его предплечье и почти требует объяснить, откуда девчонка… Мадара тогда не понимает его злости на возникшую из ниоткуда девочку-ирьенина. Но когда брат случайно проговаривается, слишком импульсивный и потрясенный, чтобы сдержаться… Мадара сначала не слышит и не видит ничего. А потом тяжелый унаследованный у поколений Учих до него нрав заполняет пустоту. — Ты сошел с ума! — рявкает он так, что стены содрогаются, и добавляет уже тише, но ничуть не менее экспрессивно. — Никакие глаза не заменят мне тебя! Никакая чертова сила этого не стоит! — Ты не понимаешь, — шипит Изуна, держась за него. — Это шанс разделаться с Сенджу! Я… я не умер, но я все равно хочу отдать их тебе, брат. Мадара не может и не хочет это слушать. Это настолько противоестественно, что рушит в нем весь доспех самоконтроля. Весь тот день, бешенный и безумный, бьет по нему раз за разом. Тогда он думает об этом столько, что не может заснуть. Сейчас он все еще не знает, как удержать себя от вспышки гнева при одном только заикании со стороны Изуны. Но… есть кое-что, что он хочет проверить. Обязательно ли становиться одному из них допустимой ценой? Мадара помнит лицо Хаширамы и помнит свое отчаяние. Он со скрипом зубов признает, что не сможет пережить это во второй раз. Его предназначенная называет рану Изуны легкой, но что, если кто-нибудь из них однажды не успеет вернуться? Мадара помнит последнюю вылазку и помнит Мамору. Ученика лекаря, который оказывается задет иллюзией и зарублен. Он занимает в отряде место одного временно выбывшего соклановца и умирает по своей глупости — недооценивает Сенджу. Его приносят в госпиталь почти не дышащего, и Харуно Сакура долго смотрит в посеревшее и заострившееся лицо. Мадара не ранен, но все равно заходит, узнать, что с Мамору. Мальчишка кажется ему перспективным шиноби, а не медиком, и только поэтому он дает ему шанс. Мадара с ледяным комом в груди видит, как теплые руки его предназначенной осторожно убирают влажные от крови волосы с чужого лба. У нее отсутствующее лицо. Она будто не видит Мамору, будто вместо него кто-то другой. Впервые Мадара видит на ее глазах слезы. Такие. Позже ему докладывают, что она пыталась заставить его дышать даже после того, как уже все всем было понятно. Но в тот момент, видя ее лицо, Мадара не говорит ничего. Снимает ее руки, скрюченные и жесткие, с чужого тела. Спустя пару минут заставляет себя сказать: «это не твоя вина», — вслух. Это должно звучать ободряюще, но звучит просто сухо. Как глава клана он может только сделать из этого урок для остальных — нарваться на иллюзию от Сенджу реально. Тока Сенджу изворотлива и умеет находить момент. Мадара задумывается над тем, что пора найти для нее время. Как человек он чувствует только тупую колющую ярость, медленно поглощаемую непоколебимостью. Смерти его людей больше не бьют по нему так сильно, как в первые года в качестве главы клана. Но и Харуно Сакура далеко не неопытный медик. Но почему-то это бьет по ней так, что она забывает и о своей ненависти, и о том, что ее пальцы вот уже пару минут отогреваются в его ладонях. Мадара не знает, задела ли ее так смерть Мамору или его схожесть с каким-то знакомым, но это не имеет значения. Меньшее, что может он сейчас сделать, это взять ее под контроль. Она так ему и не отвечает, только встречается с ним взглядом. Впервые за долгое время глаза в глаза. Мадара не может воздействовать на нее шаринганом напрямую, но, кажется, Харуно Сакура выбирает не недооценивать его. От влажных и злых глаз в Мадаре не просыпается ничего, кроме бесконечной усталости. Предназначенная опускает веки. Приходя в себя, выдергивает руки, растирает их и поворачивается к нему спиной. Мадара знает, что не способен ей помочь. И даже учитывая все смерти… Мысли о мире все равно закрадываются все чаще. Мадара знает — видит — что даже зачатки благополучия, которые он все пытается взрастить, уже не удерживают все на своих местах. Этот год стал тяжелым. Они потеряли много людей. И потеряли бы еще больше, думает он, вспоминая удар Тобирамы Сенджу. Брат не просто его правая рука. Они слеплены из одного теста и обожжены в одной печи. Изуна чуть слабее, но это по сравнению с Мадарой. Между ними и остальными разрыв не просто большой, а огромный. Не все соклановцы считают Изуну человеком, что уже говорить о нем самом. Они вдвоем разводят такое пожарище, оставляя после себя только пепел, что Сенджу только скрипят зубами. У них та же ситуация. Убей Изуна Тобираму или Мадара Хашираму — и равновесие переломится, а у Учих появится шанс. Выжечь Сенджу. Заставить их пожалеть о каждом убитом Учихе. О каждом ребенке-Учихе. Эти мысли сдавливают Мадару не меньше, чем мысли о мире. Тут либо придется сделать выбор, либо все решит случай. А Мадара не собирается в этом вопросе полагаться на случай. Изуна имеет сомнительное решение, и это не дает Мадаре покоя. Может, поэтому, опасаясь, он уже месяц держит Изуну в поселении. Не меньше и тревожит его и предназначенная. Кто-то зовет ее госпожой Учихой, кто-то втихую пускает сплетни, кто-то… кто-то просто слишком часто приходит на прием. Мадара окружает ее своей силой и своим влиянием как коконом, чтобы никто не смел даже смотреть косо. Только распрей из-за медика в клане не хватало. Но ей что его влияние, что его слова — делает, что хочет. Мадара позже получает от нее предложение осмотреть всех детей. Понятно, что ее на это наталкивает: до всех взрослых она уже добралась. Но он соглашается, даже зная, что получит тонну недовольства. Отвести на осмотр больного родственника — это нормально. А вот ребенка — нет. И все-таки осмотр проводится по предоставляемому плану. Лишним не будет. Детская смертность не такая, как во времена Таджимы, но и не сведена в ноль. Кроме насильственных смертей существуют болезни. Профилактические меры не повредят, решает Мадара. Результаты делятся на две крайности. Дети женского пола в большинстве своем в хорошем состоянии. Дети мужского пола… Мадара понимает желание отцов, приходящих со сражений и миссий, начать учить ребенка как можно раньше. Он даже поддерживает режим, при котором приходишь и падаешь. В более осознанном возрасте, чем большинство присутствующих детей. Мальчики от четырех и семи смотрят на него испуганно, а их отцы вдохновлено описывают, чем это полезно клану. Сакура, стоящая прямо напротив, просто пылает от возмущения и смотрит в лица Учих без страха напороться на шаринган. — Да если бы вас самого в пять!.. — А меня и в четыре! — парирует невозмутимо один из отцов. Его мальчишка, худой и измотанный, едва держит спину, стоя рядом с ним. — Еще бы полтора месяца, и вам придется ждать еще девять месяцев и пять лет, чтобы все начать заново! — рявкает она так, что мужчина в два раза шире нее дергается. Мадара, невозмутимо стоящий рядом, сдерживает желание усмехнуться. — Прекратить, — скупо обрывает обе стороны он, щурясь на напрягшегося и тоже взъярившегося соклановца. С отцами он говорит недолго, но внятно. По лицам понимает, что поняли. Сакура, которая выглядит так, будто взорвется, не дает ему покоя гораздо дольше. Стоит им уйти, и она начинает. — Вы же глава клана, черт возьми… — девчонка, явно забываясь, взмахивает ладонью, указывая на него. — Я понимаю, таких вот отцов меньшинство, но!.. Ками-сама, это просто уму непостижимо. Как можно хотеть столько от ребенка в таком возрасте? — Дети брали в руки оружие в пять, — жестко обрубает он. — Возрастное ограничение ввел я. И оно до сих пор вызывает критику. Она вздрагивает. Смотрит как-то растерянно. На красном от злости лице проступает понимание, и это немного охлаждает голову и Мадаре. Но мелькнувшая в ее взгляде жалость заставляет его усилить контроль над эмоциями — от раздражения, вспыхнувшего внутри, сводит челюсти. Но девчонка смаргивает свою жалость и опускает глаза. Ее руки неловко складываются на груди, пальцы теребят ткань темных рукавов. — Извините, — очевидно перебарывая себя, говорит она. — Я… я помню. У вас же было несколько братьев. Его не интересует, делает ли она это нарочно. И все же он сдерживает горячую вспышку внутри себя. — Да, — подтверждает он, не позволяя ничему появиться на лице и выдать то, что Харуно Сакура бьет в больное. Она бросает на него непонятный взгляд и передергивает плечами. Ткань шевелится. Ворот чуть сползает в сторону. Харуно Сакура смотрит сквозь него в пустоту на кого-то другого, то ли похожего, то ли напоминающего, но явно заслуживающего ее драгоценного сочувствия. Возможно, этому кому-то и нужно ее сочувствие, но уж точно не Мадаре. Только что-то все равно не пускает слова, которые поставят ее на место, на место. Наверное, то, что Харуно Сакура выглядит обычным и хрупким, уязвимым до боли человеком. Если Мадара думает, что увидеть ее уязвимой возможно только после того, как кто-то умрет на ее руках или у нее не выйдет сбежать, то он ошибается. В этот раз он не отвечает ударом на удар. Предназначенная отмирает. Ресницы вздрагивают, а взгляд расплывается над головой Мадары. Она опускает руки, неловко пряча их за спину. — Там еще есть дети, чьим родителям я должна сделать втык, — негромко говорит Харуно Сакура, решая не продолжать прошлую тему. Что же. Для нее же лучше. Очевидно, его помощь тут больше не требуется. На матерей Сакура найдет управу самостоятельно. Поэтому Мадара невозмутимо кивает ей и выходит из госпиталя. Несколько сбившихся в одну возмущенную группу женщин, держащих рядом с собой девочек, при виде него опускают глаза и затихают. Уже в кабинете, за чашкой чая, предвкушая, как к нему зайдет Изуна с новым возмущением, Мадара позволяет себе минуту покоя. Впереди насыщенный нелюбимой бумажной работой день. Вечером, наверное, зайдут отцы детей и заведут старый разговор о том, что клану нужны новые бойцы и не нужны лезущие в семейные дела ирьенины. От этого начинает покалывать виски. Перед глазами стоит лицо предназначенной и отказывается растворяться в череде мыслей, и от этого виски покалывает еще больше.