С неба свалилась

Лицом этой войны для нее становится не Изуна Учиха, а Мамору. Когда его приносят в новое здание госпиталя, Сакура сначала не может поверить. Как так? Она сканирует организм, пытается остановить обильное кровотечение и завести остановившееся вдруг сердце, но Мамору, только что упрямо хрипевший сквозь захлебывания кровью, отказывается возвращаться в этот мир. Он прекращает дышать с таким безмятежным лицом, будто у него не остается ни одного сожаления. В той стычке погибает четверо человек. Первый на поле боя, второй не доживает до возвращения, и только двое самых везучих оказываются в госпитале. Один умирает у нее на руках. Сакура от этой градации скрипит зубами. Слез внутри много, а ведь ей кажется, что всё здесь для нее чужое. Умирающие Учихи — не то же самое, что умирающие друзья и товарищи, так она думает раньше. Но Мамору… часто хмурый, но добрый и старающийся быть для нее щитом от чужих слов, упрямо зовущий ее на «вы» Мамору, как же так? Он ведь участвовал в стычках раньше! Что случилось сейчас? Как можно брать в рейды человека, который может принести большую пользу в селении?! Белое лицо, залитое кровью, под дрожащими пальцами уже кажется ледяным. Сакура убирает с него волосы. Мамору-Мамору… Единственный из местных медиков, у которого могло бы что-то получиться. Сакура смотрит сквозь полуопущенные веки, зная, что ей нужно начать двигаться. Она давно не новичок. Черная липкая прядь аккуратно укладывается к остальным. Пальцы обжигает. Долю секунды Сакура не знает, что ей нужно сделать. Что вообще сделать, если Мадара Учиха снимает ее руки с лица подчиненного? Она не видит его, но знает, что кроме него так никто не поступит. Сухие жесткие ладони соулмейта держат ее осторожно. Он что, думает, она сейчас закатит истерику и все вокруг раскрошит? Сакура не выдергивает руки потому, что новичковое оцепенение бьет по ней параличом. Внутри много слез, и сейчас все они для Мамору Учихи. В ее голове бьются острые мысли. Сакура за все проведенное время тут понимает — действительно понимает — что для этих людей значит кровная вражда и что значит мир. Она слышит об этом периоде через далекие семьдесят-сто лет, когда уже существуют и скрытые деревни, и практикуются альянсы, неважно, что недолговечные. В ее время — или в ее мире — существует и кровная вражда, и принцип «око за око», и все то, что есть тут, в кровавые и дикие времена. Но Сакура никогда до своего падения не живет в атмосфере ненависти к кровным врагам так долго. Она не представляет, как можно дышать идеей перебить весь клан врагов, включая и их детей. Детей! А как же их рано этих детей отправляют на войну? Мир для этих людей значит проигрыш, а проигрыш — предательство и позор. Позор перед теми, кто сражался и погиб, предательство малышей, берущих в крошечные руки оружие. Поэтому… в мире, где не существует долговечных альянсов нескольких кланов, создать такой — это практически пойти против природы. Согласившийся на примирение Мадара Учиха, тот, который теряет братьев и находит силы после этого протянуть руку Хашираме Сенджу, вызывает у Сакуры смутное уважение. Другое дело, что случается с ним в дальнейшем. У нее нет заблуждения, что она может спасти сотни людей только потому, что возьмется за перевоспитание и спасение соулмейта. Перевоспитывать поздно, а спасать… вне поля боя, палат госпиталя и палаток медицинского корпуса на войне Сакура не может кого-то спасти. Способность вытаскивать человека из кромешной мглы не входит в ее арсенал. Когда она делает все, что может, чтобы дотянуться до Саске, то каждой неудачей крошит себе сердце в пыль. От того, в какую он заходит темноту, Сакуре хочется плакать и клясться ему, что она станет для него кем угодно, чтобы вывести на свет. А Саске делает из темноты убежище и жжет всех, кто пытается до него добраться, и нет сомнений, что Сакуру он к себе подпустит в последнюю очередь. Она до сих пор не может вспоминать без разрывающей боли то гендзюцу, в котором Саске убивает ее как кого-то… неважного. Несущественного. Он перешагивает через нее в который раз, и она не способна что-то сделать ни с собой, ни с ним. Сакура хочет его, хочет его ненавидеть и хочет связать себя в узел и выкрутиться из этой любви. Любовь, как в самых страшных сказках, ее побеждает. Мадара Учиха не ее Саске. Он переродится в него в будущем. Но сейчас это два разных человека. Сакура знает это отчетливо и осознает: она не сможет заставить себя разбиваться ради соулмейта. Чтобы вставать на это раз за разом, нужно любить его до беспамятства. Полюбить кого-то так же, как Саске, она больше никогда не сможет. Если однажды ей повезет его разлюбить. Выходит, все, что ей остается — это наблюдать и надеяться, что обойдется без драмы. Изуна все-таки жив. — Это не твоя вина. Сначала она даже не понимает, кто это говорит. Различает знакомый голос, но ассоциирует его с громкой пустотой, поэтому осознание щелкает ее по носу только спустя пару секунд. Погружение в собственную голову дезориентирует. Она ловит себя на том, что ее пальцы все еще в чужих руках. Что это с ним? Неужели он все-таки ждет, что она начнет все крушить? В почти новом здании госпиталя? Если да, то он считает ее полной идиоткой. ...не считает. Если взглянуть ему в глаза и попробовать проанализировать замеченное. Мадара Учиха выглядит так, будто стойко переживет все. От разгромленного госпиталя до женских слез. Ошеломленная Сакура прикладывает усилие, чтобы заставить себя отдернуться и отвернуться. Мгновенно оледеневшие и задрожавшие руки растираются друг о друга. У его непрошенной поддержки короткий период действия. Ей нечего сказать в ответ. Она гонит от себя интерпретацию чужого прикосновения до тех пор, пока соулмейт не уходит. Жаль, что это не помогает. Местные обучающие материалы влекут ее так же, как раньше. Она мысленно заполняет гигантские пробелы, безжалостно вычеркивает наполовину мистические методы, улучшает те здравые крохи, которые имеются… Потом как-то случайно задумывается над учебной программой. Это, конечно, малополезная в ее обстоятельствах идея. Кто захочет у нее учиться и кому придет в голову отдать ей ребенка на обучение? Какой-то чокнутый пускает слух о том, что она ведьма, и на этом восторги по поводу ее целительских способностей утихают. Ждать от Учих эпохи Сенгоку Джидай рационального взгляда на подобное мракобесие она, конечно, не может. Тут охотнее отдадут сыновей на войну, чем… Она не додумывает мысль до конца, потому что в этот момент к ней приходит идея, которая в ближайшее время не позволит думать о собственном безвыходном положении. Так и рождается предложение об осмотре. Сакура готовит для Мадары Учихи столько аргументов, что приходится выстроить их в одну цельную речь, чтобы ничего не упустить. Глава клана выслушивает ее с каменным лицом, что уже считается ей за успех, и… даже не вступает в полемику. Конечно, в процессе Сакура лишается нового скальпеля, который ей так и не возвращают, и кажется собирается снова оказаться в эпицентре слухов. Зато этот Учиха соглашается. Сакура, ликуя, назначает дату осмотра и ждет ее с нетерпением, подготавливаясь. И осмотр наступает. Она готовится к реакции родителей и детей, к тому, что ей придется что-то объяснять и рассказывать, но к всплеску собственных эмоций она не готовится. Такой ярости Сакура не чувствует уже пару недель… Во времена ее детства дети в пятилетнем возрасте еще до Академии не дорастали! А тут… а тут… Сакура обрушивается сначала на горе-отцов, потом за это дело берется ее собственный соулмейт. Его они слушают. С ней пытаются спорить. Кто тут медик?! Она собирается пройтись по этому еще раз, но Мадара Учиха срезает ее возмущение на корню. Действительно. Сколько он управляет кланом? Не больше пяти лет. Может, трех. И поколения еще не прошло… Это не первый раз, когда она видит замученных и едва живых детей, но от того, что это происходит рядом с ней, в пределах одного селения, у нее сжимается сердце. Мадара Учиха смотрит на нее цепко. Сакура почти сразу вспоминает и о том, что у него… вроде бы… тоже были младшие братья, ну, кроме Изуны? Но, судя по всему, они не дорастают до взрослого возраста. У жалости холодный и вязкий привкус, и Сакура сглатывает его, извиняясь не только из сожаления, но и из желания оставить тему. Если кто-то и переживает младших братьев с равнодушием — это точно не ее соулмейт. Сакура игнорирует свернувшееся в желудке непонятное чувство и берется за группу матерей с дочерями. С девочками проблем почти нет. Авитаминоз, иногда недоедание, детские царапины и синяки, в редких случаях — неудачно сросшиеся переломы. Большую проблему представляют их матери, которым внезапно предлагается выслушать непонятную медичку. Как ее только не называют: и ведьмой, и кицунэ, и шпионкой, теперь вот — медичкой. Она относится к этому спокойно. Лишние слухи отгоняют от нее настойчивых симулянтов и просто любопытных. Сакура знает, что заведи она тут себе подругу или хотя бы хорошую знакомую, а лучше нескольких, расскажи им пару обычных человеческих мелочей о себе, и ореол отчужденности снизится. Но сначала она заведет тут себе знакомых, потом подруг, а когда настанет время уходить? А оно — Сакура уверена — настанет. Она привыкает к Мамору, пропитывается к нему симпатией, и он умирает. Тут это в порядке вещей. Сакура признается себе, что боится — не чужой смерти и не своей, а того, что Мадара Учиха так и не протянет руку Хашираме Сенджу. И все дети, которых она тут осмотрела и за которых попыталась надрать уши их отцам, пойдут на войну. В пять лет или в десять — нет никакой разницы, ведь вернутся не все. Ее опасения подтверждаются. Как только Изуна, занимающийся тренировками практически все свободное время, восстанавливает форму до прошлого уровня — он снова входит в активную группу. После первой стычки с Сенджу, в которой участвуют сразу двое братьев Учиха, в поселение возвращается не так много искалеченных, как в прошлые разы. Залечивая раны и сращивая кости, Сакура кусает губы до крови и проклинает свой выбор. Мадара Учиха, не скажи она ему о том, что может лечить, пережил бы свою трагедию, но мир бы наступил с точностью. Ей нужно было всего лишь подождать тогда — не идти на поводу у эмоций. Не показывать, что способна лечить. Но теперь-то что? Теперь поздно. Чем бы это время не было: прошлым или просто отстающим от их мира другим… Будущее просто растворится. То, которое она помнит, конечно. Сакура не хочет думать об этом, ей нужно оставаться равнодушной и хладнокровной, верить, что она все-таки способна что-то изменить. Хотя бы ради своего душевного спокойствия. Она не может. Вся ситуация, обреченные на смерть на войне дети, вечная гонка двух лидеров — все это последствие ее выбора. Если выбирать снова, Сакура склоняется к тому, что нужно перебороть себя, поставить на то, что Мадара Учиха все же благоразумен… Ведь не случается смерти Изуны! Что, если соулмейт решит выбрать не иллюзорный мир и становление чьей-то фигурой на доске, а все же… все же мирный договор? Хотя бы ради своего клана, от которого в будущем останутся только несколько человек, а к концу Четвертой Мировой Войны шиноби — один. Но, если вспомнить историю, клан Учиха может исчезнуть не через далекие семьдесят лет, а в ближайшие двадцать-тридцать. Мадара Учиха, каким бы он гением и харизматичным лидером ни был сейчас, однажды начнет сдавать. А Сакура не помнит никого такого же сильного в последующих поколениях. Ну, разве что Итачи и Саске, но между ними и Сенгоку Джидай слишком большой временной разрыв. Если она не ошибается, есть еще какой-то Кагами, о котором она знает мало, но знает, что он был учеником Тобирамы Сенджу. И это — при уже сложившейся скрытой деревне. И, в конце концов, ресурсы клана Учиха не безграничны. Клан не на грани, но война имеет свойство выкачивать ресурсы. Рано или поздно, но баланс нарушится. Удивительно, сколько поколений он вообще держится. Сакура смотрит в черноту будущего и не знает, как ей поступить. Чувство, что она оказывается в тисках, усиливается с каждым днем. Время уходит. Решения нет. Отчаянная надежда на благоразумие ее соулмейта начинает подтачивать контроль. Если говорить о благоразумии… Она не может не признать: ее соулмейт не сумасшедший хотя бы настолько, чтобы управлять кланом. Это ведь как управлять маленькой деревней, где большинство шиноби имеет огненную стихию, часть — от первой и до третьей ступени шарингана, еще часть — специалисты по гендзюцу. Часто вторые и третьи — это одни и те же шиноби. И чтобы управлять вот такой вот смесью, вводить ценз на возраст бойцов и еще задумываться о мире просто невозможно быть сумасшедшим. Пока Сакура борется сама с собой, перекладывает травы, штудирует воображаемый план обучений и не может прекратить ток мыслей, в клане шепчутся. О том, что глава планирует мир, что она сама — за братание с Сенджу и что проявляет подозрительный интерес к чужим детям. Сакура пропускает это мимо ушей. Знает она, как это работает. Но, как ни странно, на этой волне у нее появляется ученица. Это вечер после стычки, с которой возвращается на удивление много раненных. Никто не остается в госпитале на ночь, но Сакура все равно проводит там весь вечер. Нужно навести порядок. Рядом вертятся лекарь и его второй ученик, не сказать, что сильно помогают. Обоих как ветром сдувает, когда в импровизированной прихожей появляется тяжелая и окутанная давящей энергией фигура. Мадара Учиха, чем-то раздраженный и мрачный, сгущает вокруг себя атмосферу так, что Сакуре становится слегка не по себе. Она вспоминает, что могло случиться такого важного и ей недооцененного, но… — Задело, — морщась, закатывает темный рукав водолазки соулмейт. Под ней — слой плотно наложенной ткани, пропитавшейся кровью. Сакура вздыхает. — Сразу не могли прийти? — интересуется она, переходя в рабочий режим. Обдав ее ледяным взглядом, Мадара Учиха молча разматывает импровизированный бинт. Сакура смотрит на него устало, как на ребенка, и качает головой, берет ножницы. Взрослый мужчина, глава клана, а сам приходит в последнюю очередь. Как еще не додумывается подождать, пока само заживет? Она промывает рану — достаточно неприятную, чтобы доставлять неудобства, сосредотачивается на контроле чакры и сращивает сухожилия, мышцы и кожу. Процесс несложный, но требующий кропотливого внимания. Мадара Учиха оказывается идеальным пациентом. От него не исходит никаких попыток взаимодействия, он не дергается на неприятном моменте и просто держит руку на весу так, чтобы Сакуре было удобно. Вечер карамельный и густой. В помещении дрожат тускнеющие солнечные лучи. Заканчивающая Сакура обнаруживает, что фигура соулмейта больше не вбирает в себя свет, как жуткая черная дыра, и атмосфера, от которой встают волоски дыбом, растворяется. Зеленая чакра горит ровным огнем. Сакура чувствует момент. Мадара Учиха скорее всего спокоен и… и… и если она хочет выступить в роли оракула, сейчас самое время. Она покусывает губы, следя за тем, как рана, обещавшая в будущем оставить соулмейта с нерабочей левой рукой, сращивается в багровый шрам. Сакура косится на большой и плохо заживший старый ожог, устроившийся на предплечье. Одним больше, одним меньше... Она еще секунду держит ладони над его протянутой рукой, не касаясь кожи. От ее собственного импульса, заставившего вскинуть взгляд, чакра гаснет. Мадара Учиха смотрит на нее все это время. Сверху-вниз, пристально и цепко, будто собирается поглотить или расщепить на мелкие частицы. Сакура не видит его зрачков и пытается их разглядеть, находясь в панике. В голове мечутся мысли и идет молниеносное голосование. Отсидеться в стороне после того, как побывала в эпицентре, попросту трусливо. Она может разрушить будущее и сделать его лучше. Но что для этого ей нужно выбрать? Соулмейт приподнимает брови. Его терпеливое ожидание любого ее шевеления становится дополнительным стимулом. Сакура прикусывает щеку изнутри, воскрешая в себе всю решимость и безмятежное лицо Мамору... В дверь аккуратно стучат. Пробежавшая по плечам дрожь приносит и облегчение, и разочарование. Мадара Учиха так и остается за плечом, не меняя выражение лица и, видимо, собираясь инициировать неслучившийся разговор позже. Маленькая девочка в голубой юкате смотрит на нее круглыми черными бусинами, изредка косится напугано в сторону главы клана. Сакура помнит ее и ее тетю. Харуко-сан — спокойная и явно видевшая некоторое дерьмо женщина — приводит племянницу и дочь на осмотр и смотрит за процессом невозмутимо. Позже ее дочь часто прибегает по вечерам с заболевшим горлом, и Сакура, подозревая, что тут не обходится без попыток полакомиться местным вариантом мороженого, в последний раз интересуется: а мама об ее хронической ангине знает? Что бы ни происходило до стука в дверь, она меняет выражение лица и переходит на разговор с ребенком так непринужденно, как сращивает мелкие порезы. Это не помогает. Кацуки мнется, краснеет, смотрит в пол, заикается... — Возьмите меня в ученицы! — внезапно, кажется, и для самой себя, громко и четко просит она и поспешно отвешивает традиционный поклон. Вечер лучше не становится. Ощущая странный выверт реальности, Сакура пытается найти плавный ответ. Но секунды текут, а плечи Кацуки почти дрожат от напряжения. Все, что может для нее сделать Сакура, это опуститься рядом и спросить: — Писать и читать умеешь? Умеет. Судя по большим и честным глазам, получается это у нее не слишком хорошо. Сакура уже знает, что это не имеет значения. Мадара Учиха стоит прямо за ее спиной. — Ирьенинов не хватает. Разве не ты об этом говорила? — напоминает он о себе так, как будто читает ее мысли. Это скорее насмешка, чем напоминание. В клане только один ирьенин — она сама. Мадара Учиха акцентирует внимание на ее собственных возмущениях о подготовке. Он просто надавит, если Сакура откажется. Если не брать карательные меры, то у него есть целый ворох аргументов, которые она сама же на него и вываливает. Хотя бы перед осмотром. Ками-сама. Однажды это бы случилось, без сомнений. Но Сакура планировала к тому времени, как все привыкнут к ней и задумаются отдать ей ребенка (или сразу нескольких) в обучение, уйти. И всё идет не так. Теперь, если Кацуки не умеет пользоваться чакрой, плохо читает и отвратительно пишет, Сакуре придется сделать все, чтобы ее этому научить. На счастье, в глазах Кацуки горит бездна надежды. У Сакуры есть своя бездна надежды, что проблем с усидчивостью и терпением у девочки не будет. Ну, насколько этого можно требовать от семилетних детей. На риторический вопрос о навыках управления чакрой Кацуки стесняется ответить «нет». Чтобы ее не мучить больше, Сакура дает ей возможность вовремя отступить. Но Кацуки ей не пользуется, как и любой семилетний ребенок, который видит цель и не видит препятствий. На секунду Сакура вспоминает себя, убеждающую принцессу Сенджу взять ее в ученицы. Обучение помогло нащупать в себе стержень и встать на путь постоянного движения вперед. Добиваясь внимания Цунаде-шишоу, Сакура получает шанс действительно стать полезной. Что движет Кацуки? Это пока загадка. Впрочем, в процессе обучения загадки имеют свойство разгадываться. Мягкие детские волосы легко взъерошить, но она их только приглаживает. Кацуки убегает в восторге, получив желаемое, и скорость, с которой она проносится до двери, говорит о нежелании получить какое-нибудь неприятное уточнение. Сакура, смотря ей вслед, качает головой. — Ее отец согласится, — Мадара Учиха встречает ее, обернувшуюся и вымотанную этим крошечным разговором, абсолютным спокойствием на бесстрастном лице. Попробовал бы он не согласиться… Не надо быть чрезвычайно догадливой, чтобы предсказать мнение главы клана на такой отказ. Как же повезло Кацуки оказаться в нужном месте с нужным человеком. — Она не будет участвовать в боевых действиях. Вздрогнув, Сакура поднимает взгляд. У нее проходит секунда слабости, которую она все чаще себе позволяет, раздумывая о допустимости правды о будущем. Даже полу-размытое и наблюдаемое сквозь ресницы лицо кажется ей чуть… понимающим? Почему? Он думает, что кто-то заставлял участвовать в боевых действиях ее? О, тогда Мадара Учиха глубоко заблуждается. Ирьенин на поле боя становится страховкой для своей команды. Но Сакура не хочет подавать хорошие идеи. Она и до уточнения не думает, что Кацуки кто-то выпустит за пределы селения. В мерцающем вечере, в комнате госпиталя, где пахнет травами и это не всегда сладко и травяно, а иногда и достаточно едко, они оба стоят на двух сторонах. Сакура держит себя на своей, Мадара Учиха занимает позицию целого клана. — Если она не будет справляться, — она складывает руки на груди, — я не смогу ничего сделать. И если перехочет тоже, но Сакура решает это не упоминать, потому что для нее это очевидная причина. Семилетний ребенок, даже в клане шиноби, все еще ребенок. Учитывая, что это девочка. — Ты ее недооцениваешь, — соулмейт кривит губы в усмешке. — Она Учиха. — Мамору тоже был Учихой, — едко напоминает она ему. Конечно, она не может обвинить его в смерти Мамору. Потому что все, что он сделал, это взял его в отряд. Он делал так и раньше, видимо, когда не хватало людей, а Мамору был не только учеником лекаря, но и шиноби. Но Сакура до сих пор видит его лицо и ужасается тому, как оно на нее влияет. Ее рассматривают так, будто оценивают перед ударом. Сакура внутри знает, ей не будет больно, физически, но все равно ощущает нарастающую боевую готовность — напряжение в мышцах и обострившуюся реакцию. — Он совершил такую же ошибку, как ты. Но он недооценил не Учиху, а Сенджу, — непонятно, что кроется в его спокойствии, ведь Мадара Учиха так и не выпускает эмоции из-под каменной кожи. Больно не становится. Сакура ждет дальнейшего, но соулмейт, видимо, говорит все, что хочет сказать. — Я поговорю с ее родителями сам, — добавляет он, закрывая тему с Мамору. Когда он уходит, Сакура выдыхает с облегчением. Она упускает момент, в очередной раз случайно пытается дернуть за тигриный ус, пускай это импульсивное желание, а не ледяной расчет. Почему каждый раз получается вот так? Ей лучше быть менее заметной и менее эмоциональной. Лишнее внимание Мадары Учихи — это не то, что поможет вернуться домой. Она, между прочим, в этом совсем не продвигается! В клановой библиотеке в каком-нибудь из святилищ Учиха, может, что-то и есть на эту тему. Но скорее всего зашифровано для шарингана и имеет практическую пользу только для носителя додзюцу. Было же что-то такое с плитой, на которой Мадара Учиха прочитал что-то то ли о ринненгане, то ли о всемирной иллюзии... так просто и не вспомнишь. Поэтому пока что все остается на уровне планов. Она не настолько самоубийца, чтобы попытаться достать шаринган. Всему же есть предел. Конечно, она читает грустные истории о соулмейтах, а в раннем подростковом возрасте узнает, что смерть второй половины переживается крайне тяжело… Но между своим авторитетом и своими людьми и ней — Мадара Учиха выберет очевидное. На одном непричинении боли и умении божественно лечить она после такого не выедет. Не на симпатии же… Сакура остекленевшим взглядом смотрит в пустоту, долго пытаясь отогнать навязчивую мысль. Не симпатия тут поможет… Точно не симпатия. Этого не хватит, чтобы однажды Мадара Учиха ее отпустил. Ощущая омерзение, Сакура понимает, если однажды хочет сказать ему: если ты меня любишь, отпусти, — она сначала должна его до этого довести. Она должна что-то сделать. Из методов — детское навязчивое преследование, которым она пыталась завоевать Саске. Что-то ей подсказывает: весь клан с удовольствием последит, как она будет бегать за их главой и доводить его до нервного тика. Адекватного результата от этого, конечно, не будет, но развлекутся все. Она умеет состроить глазки и красиво улыбнуться, но на этом опыт и кончается. В детстве этого хватает, а в более осознанном возрасте она пропадает на полигонах и думает о Саске. У Мадары Учихи есть некоторая с ним схожесть: абсолютная непробиваемость, эмоции, спрятанные под кожу и кости так глубоко, что не рассмотреть. Сакура видит какие-то мелочи только потому, что в детстве достаточно следит за Саске. Пускай и не всегда делает верные выводы. Она ничего не знает о своем соулмейте, кроме того, что о нем знают примерно все. Лидер, стратег, местами новатор, сильнейшая боевая единица в клане, человек своего времени. Мертвые младшие братья, сильная привязанность к Изуне, в детстве — мечта о мире, сейчас — желание блага для клана. Будущий антагонист всего мира шиноби для нее ледяное очерченное пятно, и она не уверена, что хочет придавать ему объем. Сакура не представляет его где-то вне боевых действий. Может, прошлое утаивает другую причину его ухода из Конохи? Может, на самом деле, Мадара Учиха просто не может существовать без войны? Мирная жизнь становится ожиданием нового конфликта. Как заставить такого человека разглядеть в ней соулмейта? Мадара Учиха умен и проницателен. Его нельзя недооценивать, особенно если помнить, что его шаринган отлично распознает ложь. А помимо шарингана имеется младший брат-параноик. К тому же… соулмейт не тот, кто полюбит безусловно, чтобы потом отпустить в никуда. И это, к сожалению, Сакура ничем не может опровергнуть. Единственный способ чересчур большое противоречие. Как и все ее способы что-то исправить или хотя бы попытаться. Может, к лучшему? Смогла бы она вжиться в роль настолько, чтобы не ненавидеть себя потом за это? Представлять лицо Саске, когда над ней будет склоняться совершенно другое. Позволять к себе прикасаться и смотреть, хотя бы, тепло? Дать ему то, что он захочет? Сакура не настолько уверена в своем актерском таланте. Если подумать, то и резкая перемена, — а на фоне прошлых моментов, она действительно станет резкой, — никакого доверия не вызовет. У нее самой не вызывает доверия длинная дистанция. Если бы на моем месте был Наруто, он нашел бы способ лучше, думает она, упираясь руками в столешницу. Но Наруто рядом нет. Рядом никого нет. Сакура остается одна. Кацуки на первом занятии мнется и таращит круглые фамильно-черные глаза, которые пропитаны восхищением. Оно густое, яркое и похожее на мед — Сакура будто ощущает вкус. Она еще ничему не успевает научить Кацуки, только продемонстрировать ей нужный уровень владения чакрой для банального удержания контроля больше пары минут. Но ребенок смотрит на нее как на божество. Разве сама Сакура так не смотрела на Цунаде-шишоу? У Цунаде-шишоу, понимает спустя полчаса Сакура, было преимущество. Она была одной из лучших в теории, окончивших Академию, ее контроль над чакрой был выше среднего, а Кацуки умеет только бегло читать и коряво писать. Приходится себя осадить: Кацуки семь, не тринадцать. У нее все впереди, если ее обучить. Это еще удивительно, что в обычной семье клана Учиха в это время девочку зачем-то учат контролю. Оказывается, Кацуки умалчивает об этом потому, что получается у нее не слишком хорошо, а не потому, что она не умеет. Кацуки берется за контроль чакры вплотную. Сакура начинает с азов, заставляя ее сначала почувствовать, потом попробовать последить за током. Параллельно они изучают анатомию и ботанику. Потому что одной анатомии для нынешних обстоятельств маловато. Да и никогда не стоит недооценивать травы. Они и яд, и противоядие, и обеззараживание, и успокоительное, и даже наркоз. Если под рукой нет препаратов, созданных в лаборатории, ситуацию можно облегчить именно ими. За редкими и ценными травами можно отправиться на другой континент. За них убивают. В мире, где до создания оборудования, чтобы синтезировать нужные вещества, еще лет… сколько? Сакура прикидывает. Ну пятьдесят точно… Если не брать в расчет то, что это может быть параллельным миром, а не прошлым. Так вот, в мире, где пока нет даже микроскопа, правильно собранные и хранимые травы — большая ценность. И раз уж Кацуки хочет учиться, Сакура научит ее как из пучка сухих трав выварить обеззараживающий раствор. Как свести губительную в этих временах лихорадку на нет всего лишь травяным настоем. Как ускорить процесс заживления с помощью невзрачной травки, которую сразу под ногами и не заметишь. Цунаде-шишоу может гордиться ей. Сакура оказывается понимающим и внимательным учителем. Она старается быть мягче и не требовать непосильного, потому что собственный перфекционизм для маленькой Учихи — недостижимая вещь. Кацуки не выйдет против Сенджу на поле боя. Ей незачем становиться солдатом. Но Сакура все равно пытается объяснить ей, почему важно быть сильной — даже не для кого-то, а ради самой себя. А девочка впитывает все как губка. В первые дни даже приходится корректировать нагрузку и отпаивать ее чаем, потому что она перенапрягается и без помощи перфекционизма Сакуры. А сколько же в этом ребенке любопытства... Только и успевать объяснять, для чего нужны хирургические инструменты, почему нельзя просто сложить травы в одну охапку, как влияет контроль чакры на процесс лечения… И нет бы задавать вопросы по теме занятия! Сакура честно старается за пару часов в день ухватить либо ботанику, либо анатомию, но потом просто машет рукой. Тем более, что Кацуки сама готова сидеть до темноты. Первое время она только учит то, что Сакура ей рассказывает, а вопросы задает в пределах их обучения. Позже Кацуки, видимо, в чем-то убеждается и перестает смотреть на Сакуру как на непостижимое божество. Детское любопытство выползает на новый уровень. Поэтому теперь интересны не скальпеля и старые свитки, а то, где Сакура раньше жила и чем занималась, правда ли там не было войны? Кацуки доживет до будущего Сакуры с малой вероятностью, поэтому, она думает: ничего страшного. Понемногу, интерпретируя и создавая секретные — «только для тебя, Кацуки» — сказки, она рассказывает ей отрывками о Наруто и Саске, о себе, а потом о войне. У Кацуки, как и у всех детей Учиха, есть большое предубеждение против мира. И Сакура хочет объяснить ей, почему иногда стоит перешагнуть поколения и традиции ради мирного времени, почему человеческие жизни гораздо больше, чем военный ресурс. Кацуки слушает ее, задает еще больше вопросов, а ведь в самом начале кажется таким стеснительным и пугающимся всего ребенком… Что-то внутри Сакуры теплеет от этого. — Ты молодец, — хвалит она Кацуки, когда та впервые удерживает два листочка на лбу, а не один. — В следующий раз у тебя получится еще лучше. И Кацуки, вся взмокшая, побледневшая, с радостным писком врезается Сакуре в живот лицом. Легкое оцепенение быстро проходит. Сакура гладит ее влажные темные волосы, перебирает между пальцами и представляет, как спустя годы эта же Кацуки будет сращивать кожу и кости и чувствовать себя на своем месте там, где будет кровь и смерть. — Хватит на сегодня, — заканчивает и без того закончившееся занятие Сакура и последний раз проводит пальцами по мягким детским волосам. — А можно я приду завтра пораньше, Сакура-сэнсей? — Кацуки, запрокинув голову, смотрит ей в лицо. В глазах-бусинах целый океан гордости за себя и готовности продолжить в любой момент. — Лучше приходи как обычно, — Сакура с улыбкой тут же добавляет: — Мы позанимаемся подольше. Хорошо? Черные глаза-бусины блестят. Кацуки мелко кивает и неохотно собирается. Ужин ее интересует не настолько, насколько обычные листочки. Да, если Сакура думает, что с ее мотивацией будет сложно, потому что одно дело хотеть, а другое — делать, тем более в таком возрасте… Кажется, Сакура ошибается. Забавно передавать ребенку Учих знания поколений Сенджу. Она представляет лица правящих братьев, узнающих, кем была ее шишоу. Хотелось бы ей это видеть. Но братья Учиха с момента, когда старший появляется в госпитале с раной, ее не тревожат и не пытаются ничего вызнать. Пронырливый Изуна прекращает мелькать на горизонте. Мадара Учиха тоже пропадает из поля зрения, и Сакура ощущает гулкое облегчение. Оно, конечно, временное. До следующей вылазки и чьего-нибудь ранения. Этого долго ждать, к сожалению, не приходится. На улице раннее утро. Серая хмарь и дымчатый жёлтый свет, пробивающийся сквозь толстый облачный слой с трудом. Сакура в утреннем мареве нестерпимо хочет спать. Вся ночь — большая работа над одной системой картотеки пациентов. Она приходит к этому, когда понимает, что записей слишком много, и возится с этим всю ночь. Позапрошлая ночь проходит не лучше — там в игру включается бессонница и мысли о собственном бессилии. Она выходит в утреннюю пегую прохладу, чтобы перевести дух перед новым днем. После того, как начинаются занятия с Кацуки, активизируется второй ученик лекаря, Юшики, и он хочет повышения квалификации... Учитывая, как недоволен лекарь методами обучения Сакуры, Юшики придется выбрать сторону. Только ощущение, что он уже выбрал. Даже после уточнения, что у него будет значительный потолок, потому что он гражданский, Юшики не отстает. После смерти Мамору он шарахается от всех. А вот теперь, видимо, решает стать лучше. Сакура с защемленным сердцем обещает подумать и просто радуется, что хотя бы в этот разговор не влезает Мадара Учиха. Впрочем... зная его и понимая, что за ней наблюдают, она ожидает непрозрачный намек. Сонно зевая в рукав, Сакура с опозданием замечает, что на улице чересчур много людей для такого раннего утра. Взгляд скользит по гордым статным женским фигурам в темной одежде, замершим в непонятном напряжении на порогах домов, и это нагоняет тревогу. Она прослеживает взгляды других женщин, и понимает: новое сражение. Может, у границ, может, у границ Сенджу — главное, что снова. Мужчины уходят на войну. В дымном утре, которое настраивает на длинный день, их тела отбрасывают тени, и кажется, что если приглядеться и заметить, чья короче, можно предсказать неудачу. Сакура смотрит им вслед с обреченным оцепенением. Все, что она делает тут, внезапно представляется ей чудовищной ошибкой. Она цепляет взглядом фигуру своего соулмейта: высокую, широкоплечую, выделяющуюся на фоне других тяжелым и ледяным ощущением лидерства, разлитым в воздухе. Сакура видит его вполоборота: дикую черную гриву волос, резкий очерк скулы, постукивающие по воздуху пальцы в кожаных перчатках. Внутри не сжимается и не болит, не дергает вслед ему, не требует: кинься, попроси остаться. И кто бы знал, как Сакура счастлива этому. Утренняя мгла просачивается под кожу болью от непринятых решений. Мадара Учиха поворачивает голову — это одно движение, плавное и небрежное. Оно конденсирует в воздухе тревожную атмосферу липкой духотой. Сакура смотрит ему в лицо. В пока не налившиеся краснотой шарингана глаза. Это случайность, ведь она предпочитает рассеивать взгляд около плеч или уха. Пока она выбирает между побегом и просто разорванным зрительным контактом, повисшая в пространстве связь раскаляет воздух в легких. Соулмейт смотрит на нее так же: не переводя и не отрывая взгляда, не отворачиваясь. От него, откровенного и прямого, леденяще спокойного, Сакуре хочется раствориться в темноте. Только бы Учиха Мадара перестал смотреть на нее, как на того, кто вышел его проводить.