Квантовое бессмертие или история о самом упёртом ублюдке во Вселенной

У Мисс Поттс в день столько звонков и переговоров, что все выпадающее из расписания нещадно отсекается. Кроме звонков Тони, насколько я знаю. Впрочем, видимо, люди так убеждены в Капитане Америка, который не из тех, кто будет звонить по пустякам, что даже Пеппер Поттс ответила сразу после второго гудка. — Капитан? И вот еще момент: она сохранила мой номер! И не стерла его даже, когда я вроде как помер. Это просто... вау, черт возьми. — Мисс Поттс, спасибо, что нашли время для меня. Вы работаете с Тони над Актом регистрации суперлюдей? — Боюсь, нет. Я взяла на себя управление компанией, пока Тони разбирается с этим Актом. — Но вы ведь в курсе правок, которые Тони хочет ввести в законопроект? — Что-то случилось? У вас сегодня пресс-конференция, а с Базы сообщают, что вы уехали ранним утром и до сих пор не вернулись... — Это не имеет значения сейчас. Вы можете пообещать мне кое-что? — Стив, что происходит? — голос Пеппер становится стальным и даже на октаву ниже обычного. — Я хочу, мисс Поттс, чтобы вы не дали Тони свернуть с намеченного пути. Пусть он представит правки в Конгресс, в Сенат или куда там еще надо. Госсекретарь его поддержит. — Росс? Тадеус Росс поддержит Тони? — Пообещайте мне. — Ох... ладно. Ладно. Но я все равно требую объяснений! Куда ты делся? Что происходит? — Спасибо, мисс Поттс. Я нажимаю сброс звонка и передаю трубку командиру группы. Уверен, они избавятся от смартфона так, что не подкопаешься и не выследишь. Меня обкалывают таким количеством транквилизаторов, что хватит на слона. Я не очень понимаю, почему они не используют один огромный шприц, но, видимо, таких огромных шприцов просто не производят. Вместо этого меня обкалывают во все конечности, в шею и даже в живот и задницу несколькими мелкими. Я прямо как решето. Но все равно меня не берет. — Отойти можно? — Конечно. Может, еще пивка холодного тебе подогнать? - и пинок под ребра, пользуясь тем, что я сижу, а конвоиры стоят вокруг. — Ну ладно тогда, — с этим словами я от души блюю на ботинки пнувшего. Не потому что мне неприятно то, чем он занимается. В конце концов, кто-то должен ведь конвоировать опасных преступников? Но мне неприятно то, как именно он свою работу делает. Так что я не испытываю никаких угрызений совести за свой поступок. На что они вообще надеялись, накачивая меня транквилизаторами?! Они знают, кто я. Они знают, кого конвоируют. Сыворотка не позволит вырубить носителя вируса какими-то препаратами. Организм все переработал и вытащил из себя, если можно так сказать. Еще бы отлить не помешало, но с этим придется повременить до прибытия на место. Когда становится уже очевидно, что меня не удастся вырубить, используют план Б. А именно цепляют наушники, завязывают глаза, для верности еще и сверху накидывают какой-то мешок или что-то подобное. Магнитные наручники с лязгом защелкиваются, намертво фиксируя руки, и массивный железный обруч обхватывает шею, натирая подбородок. Что-то щелкает сбоку, я думаю, это палка, которой подцепляют мой ошейник, чтобы конвоиру не было нужды подходить ко мне близко. Я слишком тяжел, чтобы тащить волоком, или они не хотят тратить время на это, но кандалы на моих ногах с цепью приличной длины. Меня быстро грузят на борт, по которому гуляет эхо. Судя по этому факту и по размеру трапа, полагаю, это военный транспортник, пригнанный специально для меня. Скорее всего, «Локхид Геркулес». Даже если бы я и правда ничего не мог услышать или увидеть, то, как самолет отрывается от земли, набирает высоту, и то, как он идет на посадку, любой бы ощутил. Что еще? По моим подсчетам, мы летим что-то около трех часов. Как только приземляемся и меня выводят, я ощущаю возросшую влажность, вдали слышен шум воды, вокруг преобладают испаноговорящие, сквозь повязку и мешок я различаю солнечный свет и предположу, что мы в одном часовом поясе с Нью-Йорком: там световой день и тут световой день. Видимо, здесь нет Рафта или его аналогов. Держать Капитана Америка в тюрьме — в любой тюрьме на территории Штатов — было бы крайне проблемно, значит, меня нужно было переправить на какую-нибудь военную базу с тюрьмой, расположенную за границей. У США много военных баз по всему миру. Но не в каждой есть тюрьма, способная принять к себе обвиненного в терроризме. И, что самое важное, не каждая тюрьма примет к себе террориста-американца. Военного террориста-американца. Такие тюрьмы, насколько я знаю, есть на военных базах США в Латинской Америке и в Восточной Европе. Но влажность, нахождение в одном часовом поясе и говор людей вокруг меня наталкивают на вывод, что я в самом знаменитом месте из всех тюрем. Добро пожаловать в Гуантанамо! Применять по отношению ко мне так называемые «расширенные методы допроса» бессмысленно. И отнюдь не потому, что они не возымеют эффекта, а потому что я все признал, подписал и нахожусь здесь, отбывая наказание, а не на бессрочном задержании, пока идет сбор доказательств моей вины. Полагаю, это перевалочный пункт. Прежде чем меня переправят в одну из тюрем ЦРУ, где Капитана Америка можно будет без лишнего шума убрать. По крайней мере, попытаться убрать. В любом случае меня тут будут удерживать достаточно долго: за это время вопрос с Актом решится, я смогу убедиться, что правки Мстителей приняты, и можно будет вернуться обратно в свое время. Этот момент нужно как-то продумать, чтобы никто при этом не пострадал. Итак, пока нынешнее положение дел таково: расширенных методов допроса не применяют. И нерасширенных методов тоже не применяют. Кажется, никто в этой тюрьме не знает, что со мной делать. Но раз приказ поступил с самого верха, то они его исполнят. Поначалу практически все, с кем я контактирую здесь, выказывают крайнюю степень изумления, но в Гуантанамо не попадают абы кто. Служащие этой тюрьмы идеально вымуштрованы и психологически стабильны. Так что очень быстро изумление исчезает. Я должен отметить для справедливости: большинство равнодушны к заключенным. Они делают свою работу, вот и все. Но есть здесь и те, кто стремился именно сюда, кто жизнь положил, чтобы пробиться в закрытую военную тюрьму. Садисты, нашедшие легальный способ удовлетворять свои кровожадные желания. От них несет страстью к своему делу, упиванием властью и... для меня стало откровением, но иногда от них пахнет похотью. Возбуждение их не связано с тем, что тут под замком какие-то Аполлоны или обольстители сотого уровня, но сексуальное насилие — очень действенный метод психологического давления. Оно вызывает сильный эмоциональный отклик у жертвы, тем самым подпитывая садиста. Последних я ненавижу; рад, что их здесь меньшинство. Но жалею ли я заключенных? Начнем с того, что здесь несомненно нарушаются Женевские конвенции, и это отвратительно. Если уж мы договорились с другими странами, и Штаты подписались под этой конвенцией, то просто неприемлемо потом вести себя подобным образом. Пытать, лишать заключенного права быть человеком в глазах окружающих (это все, конечно, очень мастерски названо «расширенными методами допроса», но моя страна всегда умела подбирать дипломатичные наименования для мерзких вещей) — это неправильно, черт возьми. Однако, во-первых, люди сюда попадают не за кражу в супермаркете. Это люди, обвиненные в терроризме. Большинство из них при депортации на родину столкнется с теми самыми «расширенными методами допроса» и смертной казнью. Не то чтобы на территории американской военной базы в Гуантанамо с ними обращались лучше, но я к тому, что мы делаем с этими заключенными то же самое, что с ними бы сделали их сограждане, судим их так же, как их судили бы на родине. В какой-то степени Штаты берут на себя все затраты по содержанию этих людей, ослабляя налоговую нагрузку на их сограждан. Во-вторых, есть беспощадная статистика, демонстрирующая, что, выйдя на свободу, эти люди возвращаются к своей противоправной деятельности. В начале две тысячи десятых под давлением общественности многие заключенные были выпущены. И знаете что? Практически все они вернулись в свои террористические ячейки и продолжили убийства невинных. Я бы обеими руками был за то, чтобы этих мразей держали подальше от остального человечества, закрыли в самой глухой тюрьме и оставили там гнить за все их злодеяния. Но я вспоминаю Джима Мориту. Да, вспоминаю старину Джима. Его семью сослали из Калифорнии в Вайоминг. Их не предупредили заранее, и, разумеется, они не позаботились о подходящей одежде для вайомингской зимы, не взяли с собой практически никаких вещей. Родители Джима заперли дверь в свой дом и ушли в твердой уверенности, что они как американские граждане не несут ответственности за милитаристский режим в Японии и нападение на Перл-Харбор. Но генерал ДеУитт и майор Карл Бендетсен решили иначе. А соседи семьи Морита, еще вчера мило улыбавшиеся им и желавшие доброго дня, сразу после интернирования пришли и разгромили дом, вынесли все мало-мальски ценное и разрисовали пол и стены надписями «Япошкам здесь не место». Знаете, что самое... самое мерзкое во всей этой истории? То, что Джим теперь герой. Штаты вернули ему землю и дом его семьи, как только он прошел войну под их флагом, как только он вытащил их «белых» солдат из задницы. До этого всем было плевать! И после пробуждения (к своему стыду, только в этом мире, не в своем) я не раз акцентировал на этом внимание прессы и политиков, пытавшихся откупиться несчастными двадцатью тысячами долларов от людей, так или иначе пострадавших при интернировании. Я к тому, что случившееся с Джимом и его семьей вызвано истерией Америки. Массовой истерией. И я вот думаю, творящееся здесь в Гуантанамо и во многих американских тюрьмах на военных базах по всему миру не есть ли снова истерия как реакция на события Одиннадцатого сентября? Наверное, Капитан Америка должен организовать восстание или что-то такое. Или создать здесь терпимое друг к другу общество, где в финале грешники раскаются, а справедливые и толерантные стражи обретут новых друзей в лице этих самых раскаявшихся грешников. Чтобы в конце мир, дружба, и никто пусть не уйдет обиженным. Капитан Америка не может просто сидеть тут и... смотреть. Но я сижу и смотрю. Смотрю на равнодушных охранников, которые не помнят ни наших лиц, ни имен, которые просто делают свою работу, а после смены встречаются с друзьями в «Макдональдсе» (я знаю, что он тут где-то неподалеку есть, потому что чую доносящийся оттуда запах бургеров) или кидают фрисби на пляже. Ощущаю неприятные взгляды тех охранников, кто рад быть здесь, и кто только ждет момента, когда можно будет добраться и до Капитана Америка, посмотреть, из чего он сделан. Представляю их разочарование. Нутро у меня такое же, как у них. Гнилое, развращенное войной, отдающее душком предательства. Иногда я вижу, слышу или чую других заключенных. Если бы я мог однозначно сказать, виновны ли они, мое пребывание здесь было бы приемлемым. Я бы видел в этой тюрьме смысл, видел положительные результаты войны, думаю, я бы даже поверил в Америку. Как, собственно, и полагается Капитану Америка. Раньше мне казалось, я верю в Человека. Во что же я верю сейчас? Сколько я себя помню, я всегда старался поступать правильно. Но я уже не понимаю, что правильно, а что нет. И я думал, что смогу снова принять вызов, выполнять приказы, служить. Но я стал другим. И теперь мы имеем то, что имеем.

***

Не то чтобы мне объясняли правила поведения словами, все больше шокером, знаете ли, но усвоил я их быстро. Когда к моей камере подходят и открывают специальное окошко, я должен встать на колени, опустить голову и положить руки на затылок так, чтобы охранники их видели. Затем начинается абсолютно нестандартная даже для этих мест процедура. Сначала охранник открывает дверь камеры полностью, но внутрь не заходит. Он протягивает ко мне длинную палку с клещами на конце, которые должны сомкнуться у меня на шее. Далее второй охранник входит в камеру и защелкивает на мне магнитные наручники, стягивает цепь на ножных кандалах, укорачивая длину моего шага. Затем отступает на два шага назад и дает сигнал своему напарнику начинать. Первый охранник приказывает уже мне подняться и следовать на выход. Интересно, как много у них было вариантов моего конвоирования? И почему они решили остановиться на этом? Я могу порвать цепь на ногах даже без помощи рук при желании. Да что там цепь! Я могу проломить стену в своей камере и улететь. Улететь буквально. Уверен, если меня очень припрет, все эти новые странные навыки активизируются. Но я здесь, потому что мы с Россом договорились. Нарушать свое слово я не намерен и потому так странно видеть все эти бессмысленные ухищрения. Из камеры меня выводили всего дважды, и оба раза для встречи с госсекретарем. Но в этот раз меня выводят на задний двор, где меня встречает Воитель. Он снимает шлем и морщится, глядя на кандалы и ошейник. — Вы серьезно? Думаете, если бы он захотел покинуть ваше чудесное заведение, эта ваша херня бы его остановила? Это же Капитан Америка! — Роуди, не надо. — А что не надо-то? Это же бред! — Они делают свою работу. Меня больше интересует, что ты здесь делаешь? — Переправляю тебя в место содержания на время судебных разбирательств. Парни, вы бы отошли, что ли. И уберите эту хрень с него! — вид раздраженного полковника ВВС, Воителя и Мстителя не оказывает на моих охранников никакого эффекта. Это не может не вызвать уважения. Машина Войны — грозное оружие. И весь мир не раз в этом убеждался. — Ты не можешь здесь приказывать. Удивительно, как вообще ты сюда попал! — И слава богу, что сюда попал я, а не Тони или Наташа. Они в бешенстве. Ты не хочешь видеть Черную Вдову в бешенстве, Кэп. — Я так и не понял, что ты тут делаешь? — Не представляешь, скольких трудов нам стоило оспорить приговор! Твое дело отправлено на рассмотрение в Верховный суд. — Я офицер Армии США, я совершил преступление во время несения службы, и мое дело подпадает под юрисдикцию военного трибунала третьей ступени. — Вы можете жахнуть его током ну или дубинкой, раз уж вы здесь, — Роуди надевает шлем и поворачивается к охранникам. — Нет? Ладно, дальше я сам. С этими словами Воитель идет ко мне и дает отменную такую зуботычину. Пока я сплевываю кровь, охранники снимают с меня поводок и уходят. Вот дерьмо. Никогда недооценивайте Мстителей. Они действительно каким-то образом умудрились не только выяснить, куда я делся, что случилось, почему случилось, но и как меня отсюда можно вытащить. Росс, уверен, в бешенстве. И меньше всего я хочу иметь во врагах Тадеуса Росса. По крайней мере, до тех пор, пока не решился вопрос с Актом. Тем временем Роуди осматривает мое лицо, ища повреждения после своего удара. — Это я еще с тобой нежен, Кэп. Тони готовится задать тебе трепку похлеще. — Не сомневаюсь. — В качестве наказания мы полетим без транспорта. Я разрываю магнитные наручники, затем цепь на ногах. Роуди хмыкает, глядя на мои действия, и этот звук прекрасно транслируется броней. Все катится к чертям. Но мои товарищи от меня так просто не отстанут, так что придется подчиниться и полететь с Роуди, предстать перед судом снова и попытаться все же остаться за решеткой. Хотя сдается мне, Тони не позволит этому случиться. Как только мы приземляемся на площадку перед тюрьмой штата Вашингтон, к нам подходят сам госсекретарь собственной персоной и Тони. Росс умеет держать лицо, и если бы я не слышал его пульс, то и не знал бы, в каком тот бешенстве. А вот Тони своих эмоций не прячет: его тело буквально вибрирует от ярости. — Роджерс! — рявкает он, и я будто снова стою перед директором Уилкинс, которая отчитывает меня за драку на школьном дворе. Тони тем временем, не замечая никого вокруг, устремляется ко мне. Глядя на выражение его лица, я всерьез опасаюсь, что Старка сейчас удар хватит. — Скажи спасибо, что тебя прямо сейчас уведут в камеру, — злобно выплевывает Тони мне прямо в лицо. А потом внезапно он отворачивается и обрушивает всю свою ярость на Росса: — Он похудел! Вы только поглядите! Мы отсудим у Штатов компенсацию морального вреда! Госсекретарь абсолютно спокойно пожимает плечами на это громкое заявление. На меня снова надевают наручники и кандалы, но теперь обходится без ошейника и поводка, да и наручники самые обычные, даже не усиленный сплав. Тони морщится и смотрит в сторону, пока на меня все это богатство нацепляют. — Если вы стравите его с другими заключенными, Росс, я такое вам тут всем устрою... — начинает Тони, но его обрывает Роуди. И я безмерно благодарен Джеймсу за это вмешательство, неизвестно, что бы еще наговорил госсекретарю Тони.

***

Здание Верховного суда выглядит основательным, прочным и нерушимым, как Закон. Внутреннее убранство, надо отметить, под стать. В зале, где пройдет слушание, висит гнетущая тишина, давящая, и все это массивное убранство заставляет чувствовать себя не больше чем червем в огромном мире, будь ты кем угодно, хоть Капитаном Америка. Когда все судьи занимают свои места, председатель суда произносит хорошо поставленным голосом: — Начинаем слушание по делу «Соединенные Штаты Америки против Стивена Роджерса». Я стараюсь смотреть строго перед собой, в одну точку, не зацикливаться на том, что слышу, не обращать вообще ни на что внимания, сосредоточившись только на своей цели. Соединенные Штаты Америки против Стивена Роджерса. Соединенные Штаты Америки против Стивена Роджерса. Соединенные Штаты Америки против Стивена Роджерса. Это не имеет значения. Единственное, что тебе сейчас нужно сделать, — это добиться обвинительного приговора и вернуться в тюрьму. Все. Слушание длится нудно и однообразно. Мне нужно следить за тем, чтобы все мои ответы не допускали иных трактовок кроме тех, что я вкладываю в них. Необходимо отвечать громко и как следует проговаривая все слова, я слежу за репортером и секретарем суда, они, конечно, все и так записывают, но мне кажется, под моим пристальным взглядом они делают это более тщательно. — Да, операцию планировал я. — Да, команда действовала согласно моим приказам. — Коллатеральные потери могли быть в разы меньше, если бы не мой непрофессионализм. — Как говорят японцы: не бывает плохих солдат, бывают плохие генералы. Именно мои решения как лидера Мстителей привели к катастрофическим последствиям в той операции. После дачи показаний я возвращаюсь на свое место и думаю о том, что мои ответы — полная херня, на них обвинительного приговора не добиться, и все, что мне остается, — это надеяться на то, что прокурор выполнит свою работу. Весь первый день слушания меня не покидает ощущение изумления со стороны судей. Они, видимо, за всю свою богатую практику не сталкивались с делом, когда обвиняемый бы так яростно признавался во всем ему инкриминируемом.

***

Меня приходит навестить Наташа. Она сидит с абсолютно прямой спиной, ее рука крепко держит допотопную трубку, через которую нам предстоит переговариваться. — Ты совершенно не умеешь врать, — произносит она сразу, как только я поднимаю трубку со своей стороны. — На что ты рассчитывал, принимаясь врать под присягой? — Ты даже не представляешь, на что я способен. И хорошо, что не представляешь. — Наоборот. Я-то очень хорошо представляю. Некоторое время мы молчим. — Это не военный суд, с потрохами продавшийся Россу, это Верховный суд Штатов, Стив. Мы предоставим неоспоримые доказательства того, что ты не виновен. — И что тогда? Вы предстанете перед судом? От этого кому-то станет легче? А как же Акт? Росс был вашим единственным шансом протолкнуть правки. Если я выйду из тюрьмы, он начнет наступление по всем фронтам. Вас сметут, Нат. Посадят на поводок или убьют. Акт станет чудовищным Законом. — Мы так не считаем. Резонанс с твоим делом колоссальный. Росс не рискнет пойти напролом. Но если ты останешься тут, ты умрешь, Стив. Это разговор слепого с глухим. Я ей про одно, она мне про другое. Я вешаю трубку под яростным взглядом Черной Вдовы. Удивительно, как защитное стекло выдержало! — Охрана! Охранник подходит и защелкивает на мне наручники. — Сhertov upertyy ublyudok, — Наташа негромко бормочет себе под нос, затем аккуратно вешает трубку на рычаг.

***

— Значит, надо было лечь на стол переговоров, — раздраженно бросает Тони, но тут же спохватывается и тупится. — Черт... Прости, Таш, я... нервы ни к черту. Прости. В ответ Романова молча протягивает ему стакан воды. Я не смотрю на них, но я их слышу, чувствую всем нутром и не понимаю, когда это все успело приключиться! Они знают меня всего ничего, нас не связывают годы сотрудничества, дружбы, соседства. Дьявол! Большую часть времени, что я провел рядом с этими Мстителями, я валялся в гибернации! Отчего такая привязанность? С другой стороны, это, вероятно, яркая иллюстрация того, что делает их Мстителями. Здесь творится несправедливость. И они не могут пройти мимо нее. Ну и, может быть, что-то из серии «вместе и все такое». Или мой образ Капитана Америка как символа нации. В любом случае настроены они серьезно. Я стараюсь не смотреть на них, когда по одному они дают клятву говорить правду и ничего, кроме правды. И да, говорят ее. Именно ее, родимую. Страшную убийственную правду, от которой не легче никому. Не было и не станет. Иногда справедливость имеет отвратительное лицо. Лицо мертвой Наташи, лицо плачущей Наташи, жующей арахисовый сэндвич, лицо мертвого Тони, лицо Тони, залитое кровью на полу бункера, лицо Морган, цепляющейся за руку матери, только что отпустившей доказательство того, что у Тони Старка есть сердце, лицо Тора, потерявшего все, что ему дорого, лицо Бартона, лишившегося семьи, — у справедливости много лиц. И цена ее чья-то жизнь. Я всегда предпочитал, чтобы это была моя жизнь и ничья больше, но кто ж меня спрашивать будет? — Мы не торгуем жизнями. Мы или выйдем отсюда все вместе, или сядем все вместе. Так это работает, — злобно шипит на адвоката Фил. И если честно, я немного в шоке от услышанного. Если уж у Коулсона нервы сдали, то... Значит ли это, что дела мои плохи настолько, что хороши? Я в том смысле, что, вероятно, прокурор смог привести убедительные аргументы моей вины, и я все-таки вернусь в Гуантанамо, хотя теперь скорее в Алькатрас. Неважно. Главное, в самую глубокую дыру, которую только найдет для меня пенитенциарная система родной страны. И, смею надеяться, это удовлетворит аппетиты Росса, и он отстанет от Мстителей. — На это вы рассчитывали, капитан Роджерс? — во время перерыва ко мне подходит никто иной как сам госсекретарь. Как говорится: только помяни черта. — Все несколько вышло из-под контроля, но будьте уверены, я вернусь в тюрьму, а АРС примут. Но и вы должны... — Боюсь, я вам больше ничего не должен. — Тадеус, не делайте поспешных выводов. Обвинения тяжкие дальше некуда! Прокурор жаждет моей крови! Послушайте, — и тут я понимаю, что Росс не строит из себя неприступную стерву, его внимание действительно сосредоточено на чем-то или ком-то позади меня. Я прослеживаю за его взглядом, и твердь уходит у меня из-под ног. — Нет. Нет, вы его не получите, — я дергаюсь в сторону Росса, и охрана тут же подскакивает к нам. Мне приходится отступить. Росс демонстративно отряхивает лацкан пиджака, за который я его схватил, при этом продолжает все так же смотреть на Баки. Я не могу этого допустить! Все превращается в какой-то отвратительный нескончаемый зацикленный кошмар! Что бы я ни делал, в итоге все превращается в какое-то дерьмо. Кажется, если я прямо сейчас активирую хрононавигатор и смоюсь отсюда, это будет лучшим решением. Но я не могу уйти, не удостоверившись, что у Мстителей и у этого мира все в порядке. Насколько это возможно. И пришедший «в гости» Тони отнюдь не упрощает мне задачу. — Сегодня ведь не день посещений, — подозрительно уточняю я, все же сев на стул и подняв трубку. — Именно поэтому заткнись и слушай. У нас мало времени, — Тони сжимает трубку так крепко, что его пальцы белеют. — Не поддавайся на провокации Росса. Его дело пропащее и потому он пытается вынудить тебя потерять контроль, сотворить что-то жуткое в стенах Верховного суда. Ты выйдешь, Роджерс, как бы ни пытался тут отсидеться. — Я не пытаюсь отсидеться. Я пытаюсь вам помочь. Тебе, Тони, помочь. Акт примут так или иначе. И я думаю, уж лучше бы нам хоть одну руку-то на руле оставить. И для этого нам нужен Росс. — Не выгораживай Барнса, Стив. — Я не выгораживаю его. — Ой ли, а с чего так взбесился сегодня? — Старк хмурится. — В любом случае, дело Гидры закрыто. Мы по твоей милости только отошли от одного суда, как... — Толпа обожает развенчивать кумиров, ты сам так говорил. Я не хочу, чтобы кто-то из вас сидел на моем месте в суде. На месте обвиняемого. — С Альтроном был мой прокол. — Не смей так говорить! Слышишь меня, Старк? Не смей говорить, даже думать не смей, что виноват. Сейчас не время для этого. Я отсижу тут за всех вас, отвечу за все, ты только не дай Акту стать Законом в таком виде, в каком он есть сейчас. Это единственное важное. — Я так не считаю, — упрямо произносит Тони. — Тони, моя жизнь наполнена множеством хреновых поступков и насилием. Я хочу хоть что-то искупить. — Сидя тут? — Тони хмыкает. — Ты выйдешь отсюда. И мы вместе сделаем Акт приемлемым Законом. И долбаный Тони Старк был прав. Через месяц после начала слушаний я выхожу из здания Верховного суда свободным человеком. Одна радость: на время всех этих судебных разбирательств тормознули принятие Акта, который уже ушел из Палаты Представителей в Сенат. Когда не надо, Конгресс чертовски продуктивен! Поганый закон Мерфи в действии.