Две царевны

Я целовалась с Лжедмитрием первым. Звучит невероятно, неправдоподобно. Тем не менее это факт. Теперь среди всех немногочисленных фактов, которые мне известны об этой исторической личности, появился новый. А именно целовался Лжедмитрий классно. Конечно, мой опыт достаточно скромный. Впервые меня поцеловал на школьном выпускном в девятом классе пьяный одноклассник, которому я давно нравилась. Было неловко, мокро, противно. Он, конечно, потом долго извинялся. Но это не имело большого значения. Все равно мы после школы не виделись. Второй раз случился год назад. В больнице, на работе. С нетрезвым пациентом, десантником, возомнившим себя альфа-самцом. Понравилась ему, видите ли, симпатичная мед.сестричка. Настолько понравилась, что он, не долго думая, прямо в людном коридоре схватил ее за задницу. Моя пощечина его вроде бы поначалу отрезвила. Мне, по крайней мере, так казалось, до тех пор пока этот неприятный тип не зажал меня в углу и не вырвал силой поцелуй. Возможно, последовало бы последовало горячее продолжение, но от горячего продолжения Аксю спас мед.брат Леша, учившийся также в медицинском институте. Леша словами убедил настойчивого пациента отвалить от беззащитной девушки. Короче, с поцелуями Ксении Борисовне не везло. Единственный поцелуй, который мне понравился, это с самозванцем, успешно скончавшимся за четыреста с лишним лет до моего рождения. Вот только боюсь не обойдется без последствий. Григорий или кто он там есть, не Квазимодо, конечно, но назвать его принцем моей мечты мешают две уродливые бородавки на лбу и щеке, разница в возрасте длиной несколько веков, а также заключение нас с братом в темницу. Где из всех удобств солома, ведро помойное, глиняная миска, кувшин тоже глиняный с несвежей водой. Нет, здесь, конечно, кормят, дают попить. Из еды черствый ржаной хлеб, какая-то жидкая бурда вроде похлебки. Впрочем, мясо с рыбой тоже дают. Мне, по крайней мере. Брату не знаю. Он в другой камере. Картошкой не угощают. Наверное, здесь она не столь популярна. Жаль. Сейчас бы пюрешечки. На десерт непременно какао. Но ни картошки, ни какао не предвидится. Дали бы с братом увидеться. Проведать его. Здесь сыро, холодно, страшно. Домой хочется. Вдобавок крыша моя дает, похоже, сбой. Не знаю почему: то ли от переноса в прошлое, то ли от поцелуев с самозванцами. То ли от всего сразу. Только вот чувство дежавю постоянно испытываю. Вроде бы была здесь, давно, невероятно давно. Словно бы картинки из далекого детства всплывают воспоминания. Вижу во снах незнакомых людей в старинных одеждах, терем, чашу с золотым кольцом, длинноволосого красавца с брыжей-воротником, хор-мальчишек певчих, свечи, запах ладана, колокольный звон. Иконы, иконы, иконы… Люди молятся. Какой-то монах стоит на коленях, лица не рассмотреть, оно закрыто капюшоном. Страшно все это, ненормально. — Где-то на белом свете, там, где всегда мороз, трутся спиной медведи о земную ось, — запела я. Помирать так с музыкой. Все-таки обожаю советские комедии. Так, например, песня отличницы, спортсменки, комсомолки и просто красавицы Нины бодрит даже в такой ситуации. Сидишь на соломе, за решеткой, трясешься от страха, переживаешь о брате. Ваня, конечно, безмозглый оптимист, но даже ему в такой ситуации не сладко. Нет, конечно, он храбрится, пытается сохранить веселое настроение, может быть даже поет или матросский танец «Яблочко» танцует. Но все равно боится, обо мне переживает. В такой ситуации песни отвлекают, заставляют не думать о плохом. Они прибавляют сил, не дают скатиться в унизительную истерику. А все-таки братец чем-то неуловимо похож на Марину Мнишек. Тонкими правильными чертами лица, возможно. Светлыми, опасными, беспокойными глазами. Осанкой. Горделивой, прямой, аристократической. Насколько помню, Ванечка, в отличие от меня, никогда не сутулился. Наверное, из него бы получился шляхтич или даже магнат. Ага, с мобильником. Братик хоть принадлежал семнадцатому веку, прожил там всего три года, его перенесли в наш мир из Москвы 1614 года. Но за неполные двадцать лет Иван проникся духом цивилизации. Как любой современный человек, братишка не мыслил жизни без компьютера, телефона, холодильника. В родной век вернуться желания не имел от слова совсем. — Мимо плывут столетия, спят подо льдом моря, Трутся об ось медведи, вертится земля. Нежданные аплодисменты заставили меня смолкнуть. Распелась называется. Зрители пришли. Накаркала. Этого зрителя видеть совсем не хотелось. Особенно, когда зритель смотрит на тебя такими масляными глазами, чуть ли не облизывается. Стоит в красных сафьяновых сапожках, в парчовом кафтане с алым кушаком из атласа, на голове шапка из парчи, отороченная мехом. Лжедмитрий собственной персоной, у его ног лежит моя сумка. Знакомиться пришел. Не хочу общаться с местными. Насмотрелась у Грановитой палаты на бояр, стрельцов, просто кучку любопытных, кажется, даже патриарха видела. Хотя, может, палата вовсе не Грановитая. В Москве не доводилось бывать, сам Кремль только на картинках в Интернете видела. Могу ошибиться. — Рад видеть тебя в добром здравии, Оксана. Хорошо поешь, прямо душа радуется. Вот подарок тебе принес. Чтобы не думала, будто я вор. — А только самозванец, — сорвалось с моего языка. Так, стоп. Надо прикусить язык. Глупо провоцировать того, от чьего слова зависит не только твоя судьба, но, главное, судьба брата. Никогда себе не прощу, если с ним что-то случится. Нравы здесь дикие. Чуть что в монастырь или того хуже — на плаху. Вернуться бы домой, обнять маму, послушать, как играет она на фортепиано, а папа смотрит футбольный матч, болея за любимую команду. — Народ верит в мою подлинность, — лжецаревич подошел ко мне. Близко. Очень близко. Если протяну руку, то могу коснуться его лица. В глаза смотреть, в глаза. Не показывать страха. Нужно достойно держаться. — Теперь я царевич Дмитрий, сын Иоанна Васильевича. Но вот кто ты, Оксана Быстрицкая? Этого вопроса боялась больше всего. Как ответить. Не в стиле же: «Здравствуйте, Дмитрий Иванович. Мы с Ваней о вас из учебника истории читали. Про ваше происхождение столько версий имеется. А вашим телом в 1606 году из пушки стрельнут в сторону Речи Посполитой». За такие речи тут, наверное, язык раскаленными щипцами вырвать могут или живьем на кол посадить. Не доросло общество до карательной психиатрии. Недовольных режимом чаще всего ликвидируют. — Человек, — пробормотала я, стараясь подавить нервную дрожь в пальцах. — Отпустили бы вы нас. Мы ничего плохого не сделали. Только гуляли. — По Москве ныне слухи интересные бродят, — задумчиво проговорил Григорий или кто он есть на самом деле, мои жалкие бормотания чертов самозванец предпочел пропустить мимо ушей. — Схватили, мол, стрельцы царевну в компании иноземца. Поляка, литовца, а может, и самого черта. Вот только истинная царевна грехи окаянного царя Бориски замаливает в монастыре. Так кто ты есть, Оксана? Пальцы его коснулись моей шеи. Не сомкнулись, просто коснулись. Но выражение лица у бывшего монаха было самое решительное. Чувствовалось, придушить может. А меня как назло природа силенками обделила, в спортзал Акся не ходила. Только бегала иногда. Но в темнице не побегаешь. Противник мой в любом случае сильней, саблей наверняка владеет играючи, на коне ездит, которого мне доводилось видеть только на картинках. Конь по-любому человека догонит. Как итог, мы с Ваней беззащитны. Если только братец нас не телепортирует в безопасное место. Но телепортироваться в незнакомом городе гиблое дело. Мало ли куда переместит в дерево какое, избу. К тому же телепортация — сложный процесс, требующий предельной концентрации внимания. Вдруг руку или ногу во время перемещения отхватит. Как тогда быть? — Не убивайте нас, пожалуйста, — из глаз моих полились слезы. Чертова слабость, ненавижу. Хотя, как говорила Миледи из романа Дюма «Три Мушкетера» — «Сила женщины в ее слабости»? Лжедмитрий, конечно, не Фельтон. Но вдруг повезет. Как сказать по-местному мед.сестра? Надеюсь, Миледи из меня все-таки получится. Пусть не настоящая. Не первоклассная. Людей травить не приучена, кинжалами бросаться не умею, может, хоть талант очаровывать имеется. — Мой батюшка Борис Быстрицкий врачом был. А я сама — сестра милосердия*. Повязки делать обучена, за ранеными ухаживать, первую помощь оказать могу. Отпустите брата, а меня на войну отправьте. Ответом послужил громкий смех. Смеялся мой противник долго, откинув назад голову, с удовольствием. — На войну? Тебя? Да ты юродивая, — отсмеявшись, сказал он. — Нет, Аксиньюшка, мы с тобой по-другому поступим. Коли упрямиться не будешь, все хорошо будет. В тереме богатом тебя поселю, братца твоего на службу в Посольский приказ возьму. Он, кажись, у тебя языке иноземные ведает? — Ведает, — кивнула я, пытаясь сообразить, чем буду обязана отплатить за такую милость. — Но чего вы хотите взамен? Собеседник, улыбнувшись, взял меня за руку, стал покрывать плечо горячими поцелуями, придвигаясь все ближе, прижимая меня к себе. Крепко прижал, зараза, не вырвешься. Но коленом в пах бить пока рано. Вдруг хуже будет? — Будь моей, — прошептал в мое ухо Отрепьев, его горячее дыхание заставило меня вздрогнуть. — Помни, судьбу братца решаешь. Казнить тебя не буду, но брата твоего могу приказать на виселице вздернуть. Сам Бог послал мне тебя, царевна. Стало быть, судьба нам вместе быть. Вместе будем... Вот значит какой поворот сюжета. Куда ни плюнь, везде извращенцы. Что в семнадцатом веке, что в двадцать первом. Везде мужики секса без обязательств хотят. А ведь этот женат. Только кого жена смущает? Эх, из огня да в полымя. Интересно, как на адюльтер отреагирует Марина Мнишек? Вдруг избавиться от соперницы решит? Вряд ли здесь уголовный кодекс имеется. — Не царевна я. — Может, и не царевна, — согласился Григорий, расстегивая замок на моем трикотажном платье. Где только научился? Насколько знаю, застежка молния появится только в двадцатом веке. Впрочем, справиться с местной одеждой тяжелее. Один только корсет расшнуровывать замучаешься. Или здесь корсеты пока не носят? Но в любом случае одежда здесь в несколько слоев. Минимализм ни церковью, ни обществом не приветствуется. — Только сердцем чувствую, ты Ксения Годунова. Из-за тебя покой потерял, ты сердцем моим владеешь. Так, стоп. Так мы далеко зайдем нужно притормозить. Не так планировала первый раз. Ой, совсем не так. В более романтичной обстановке, с более современным парнем. Как же отмазаться от счастья такого? Ладно, была не была. Попробуем изобразить зажатую девственницу. Скромность нынче в почете. — Буду, буду твоей, — повторила я, целуя самозванца в губы. — Потерпи немного. Страшно мне. Желательно недельку. Там мы с братом уже дома будем. В безопасности. Попытки мои отвоевать личное пространство увенчались успехом. Самозванец отстранился. Дышать стало спокойнее. — Будь по-твоему, Аксиньюшка, — покладисто согласился Лжедмитрий, прекратив делать попытки меня раздеть. — Не желаю брать тебя силою. Подождать согласен. Только недолго, боюсь, не сдержусь. Ух, повезло. На сегодня обошлось. Надеюсь, «недолго» в неделю уложится. Дома же никто ко мне домогаться не будет. Ванечка, милый, выживи, пожалуйста. Надеюсь, тебя не будут пытать и уж конечно не убьют. Потому как, когда выберемся, сама тебя убью. Нежно, осторожно превращу в покойника. Ибо нефиг баловаться с незнакомыми артефактами.