Две царевны

— Так, говорю, нечистое это место. Особняк этот. Привидения там водятся. А если ночью проникнуть в жилище, в зеркало старинное посмотреть, вопрос самый важный задать, то ответ на него получишь, — завороженно говорила Янка. В голубых глазах моей подруги отражался восторг. Она задумчиво крутила в пальцах травинку, ее запястья украшали нитяные браслеты с яркими бусинками, изготовленные прямо на уроке геометрии, под партой, втайне от строгой учительницы. Мы с Янкой лучшие подруги, ходим в одну школу, сидим за одной партой. Я периодически пытаюсь наставить легкомысленную девчонку на путь истинный. Только где там. Ковальчик неисправима. Как впрочем, и мой братишка. Старший который. Ванечка. Младший Федос — смирный, часто спасает нашу банду от гнева взрослых. Бабушки с дедушкой, например. Дедушка — бывший моряк, строгий очень, с ним не побалуешь. Считает: лучшее средство от хулиганства — трудотерапия. За любую провинность на огород пойдешь: тяпать там, полоть или бабушке в цветнике помогать работать. Бабушка, конечно, сама справится. Очень уж любит цветы, ей в радость возиться с ними. Но надо же перевоспитывать неугомонных внучат. — Ага, — хмыкнула я. — Самый важный вопрос, как отреагирует твой отец, когда обнаружит четвертные оценки в дневнике любимой дочки? — Да ну тебя, — нетерпеливо перебила Янка. — Каждый про свое, а Акся про учебу. Скука смертная. Мне роль дали, — похвасталась она. — Неужели? Не рановато ли? Эх, хорошо лежать на траве, поверх которой имеется, конечно, покрывало. Смотреть в небо. Синее, синее. Безмятежное, тихое. Есть молочную шоколадку и блаженствовать. Потому как сейчас начало июня. Мы пока не старшеклассники, у нас летние каникулы. Можно выспаться, наесться вкусных ягод, (самые вкусные малина и ежемалина, на мой взгляд) накупаться в речке, напиться парного козьего молока. Летом нас всех, включая Янку, отправляют в деревню, в отпуск, так сказать. — Нет. За лето мы слова миллион раз успеем выучить. А то каждый отмазывается. У кого-то, видите ли, занятия с репетитором, у кого-то тренировка по баскетболу. Не актеры, а… Подруга неопределенно махнула рукой. — Так вы действительно не актеры. У вас театральный кружок. Не по-настоящему. Янка сразу от меня отодвинулась, села, обнимая колени, губы надула. Неужели обиделась? — Ты, может, и не актриса, — объявила она. — А я в ГИТИС поступлю. Меня по телику покажут. Да я каждый день четыре часа подряд книги вслух читаю, дикцию отрабатываю. Кажется, кто-то вляпался. Мне известна тайная мечта Янки. Ковальчик с пяти лет хочет актрисой стать. Для нее, пожалуй, действительно важны занятия в школьном кружке, они ключ к взрослой жизни, начало исполнения самой сокровенной мечты. Янина с профессией определилась давно, в отличие от нас с Иваном. Федора в расчет не берем, он пока совсем мальчишка. Ему бы книжки читать да в футбол гонять. — Так кто ты? — решила перевести тему. — Какая у тебя роль? — Марина Мнишек, гордая польская красавица, — с удовольствием сообщила Янка. — Вот, послушай: Часы бегут, и дорого мне время — Я здесь тебе назначила свиданье Не для того…* — Не для того, не для того, — повторяла будущая Мнишек, морща лоб, силясь вспомнить ускользающие из памяти слова. — Чтоб слушать нежны речи Любовника, — добавил Ваня. — Ковальчик, учить лучше надо, — брат как всегда появился неожиданно, заболтавшись, мы даже не увидели его приближения. — Вдруг в день представления забудешь все слова и подведешь Мнишек с Отрепьевым. Он слез с велосипеда, оставив его прямо на тропинке, направился в нашу сторону. Брат живет с нами всего шесть лет, но кажется будто всю жизнь. Они с Янкой постоянно ссорятся, спорят о чем-то, влипают в приключения. Вместе с ними в приключения влипает Ксения. Во-первых, надо проследить, чтобы парочка не вляпалась в неприятности. Во-вторых, с этими ребятами просто интересно. — Не забуду, Быстрицкий, не волнуйся. — Чем занимаетесь, мелочь? — притворно зевая, спросил братик. — Наверняка страдаете от скуки. Ждете, когда придет добрый дядя Иван Дмитриевич, пардон, Акся, Борисович, который вас развлечет. — А вот и не угадал, — Янка насмешливо улыбнулась, снисходительно глядя на брата. — Обдумываем одну затею. Но только она не для трусов. Так, вот уже вызов. Кем точно не является Иван, так это трусом. Он безбашенный идиот, которого легко взять на слабо. Опять эти двое сумасшедших задумали новую авантюру. Интересно, они когда-нибудь угомонятся? Ванюше уже шестнадцать стукнуло, десятый класс закончил. Но все равно спокойно жить не может, тянет его беспокойную натуру на приключения. — Каждый дурак знает, девчонки главные трусихи. Визгу не оберешься. — Мы собираемся ночью навестить заброшенное поместье графа, которого расстреляли большевики, ограбившие его особняк, — продолжала говорить Янка — неугомонная любительница мистики. — Говорят, граф проклял своих палачей. Никто из польстившихся чужим добром не умер своей смертью. Ну, так как, герой, пойдешь с нами? — Заметано. Вот так дурацкое сленговое словечко, рукопожатие, новое приключение. Мне тоже в нем предстоит участвовать. Не бросать же друзей. Будем не спать ночью, прятаться от сторожа, шататься по заброшкам. Господи, пусть все обойдется. Не хочу расстраивать родителей. Наверное, в этой компании я одна, кто думает о родителях, когда речь идет о глупых шалостях. — Янка… Вполне ожидаемое молчание. Лежу одна в камере, укрытая рогожей. В старинных тряпках, благодаря которым в камере теплее. Нет, не спорю, платье богатое с золотым шитьем, парча — красивая ткань, только не нужно платье мне. Не нужны непривычно крупные серьги-пясы, своеобразные подвески, не нужны бусы из жемчуга. Мне бы джинсы, футболку, легкую курточку, кроссовки, а не это великолепие, которое в моем родном мире можно сдать только разве в музей. Просчитался Лжедмитрий, думая таким образом усыпить мою бдительность. Все подарки красивы. Вот только ассоциации возникают с новогодней елкой. Ее тоже поначалу наряжают шариками там, гирляндами, а потом безжалостно выкидывают на помойку, поскольку дерево отыграло свою роль. — Белеет парус одинокий в тумане моря голубом! Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном. Итак, стихотворение Лермонтова «Парус». Классика, оказывается, может успокаивать или это не классика успокаивает, а внимание отвлекается, потому как напрягается память? «Катюша», кстати, тоже замечательно успокаивает и «Синий платочек», и «Тальяночка». Когда-то мы с Янкой, сидя на старом кресле старой деревенской веранды, пели песни военных лет. Но это было давно. В далеком прошлом или гораздо более далеком будущем. Как посмотреть. Хлопок. Совсем рядом. — Эй, ты кто такая? Куда дела мою сестру? Ванечка, дорогой Ванечка, жив, здоров. Улыбается, придурок. Глаза смеются. Так радостно тебя видеть. Выбраться бы отсюда поскорее. Знаю, братишка, узнал ты меня, можешь даже не придуриваться. Грубить девушкам не в твоем стиле. — Живой, — улыбаюсь, а на глазах слезы наворачиваются. Конечно, конечности все на месте, следов истязаний не видно. Люблю тебя, придурок. — Конечно живой, малышка. Хорош сырость разводить. Иди сюда. Извини, раньше прийти не мог. Нужно было разведать обстановку. Мы обнимаемся. Мой нос утыкается Ивану в шею. Хорошо-то как, уютно, безопасно. Не хочу, чтобы брат уходил. Единственный мой родной человечек. Вернуться бы домой, подальше от этого дикого века. Хватит. Здесь убить человека раз плюнуть. Далекие гости из 21 столетия здесь чужаки, некому за них заступиться. — Тебя не обижали? Никто к тебе не подкатывал? — Лжедмитрий пробовал. «Будь моей» говорил. — Убью! — прорычал брат. — Не надо, пожалуйста, — испуганно пролепетала я. — Все хорошо. Меня никто не обидел. Лучше побудь со мной, пожалуйста. Ванюша улыбнулся, сел на солому. Не боясь испачкать одежду, джинсы все равно испачканы. Похлопал ладонью по коленям, приглашая. Он часто так делает. Позволяет сестренке прилечь рядом с собой, его коленки обычно служат моей подушкой. Костлявой, правда, но ничего. Чувствовать себя защищенной прекрасно, будто за каменной стеной. Братец массажной расческой расчесывает мои волосы, осторожно, боясь причинить боль. — Тебе везет на Отрепьевых, красотка. Ярослава Комарова помнишь? — Конечно. Полностью оправдывал фамилию. Ярослав Комаров — пьяный одноклассник, также Лжедмитрий Пушкина в нашей школьной постановке «Борис Годунов». Только в сумасшедшем 21 веке Ксения Годунова может создать коалицию с Мариной Мнишек с целью отловить Гришку Отрепьева после школы и накормить снегом. Или же, сговорившись с несколькими девчонками, запереть беглого инока в женском туалете на всю перемену. Потому как Комаров надоел. С учебой ему помогай, видите ли, Ксения с Янкой жены его, списывать мужу все контрольные должны давать. Ухаживал наш горе-кавалер совершенно по-идиотски за несчастными женами: то подножку поставит, то за косу дернет, то книжкой по голове треснет. Особенно часто доставалось мне. И почему настоящий Отрепьев (или кто он там есть, существует много версий) считает меня царевной? Настоящая Ксения Годунова по-любому никогда учебником физики по голове не получала. Эх, Янина Ковальчик, Яночка, скучаю по тебе. Настоящая Марина Мнишек, наверное, отравить горе-соперницу хочет, но не союзы с ней создавать. Парочка Янка Ковальчик с Яриком Комаровым нравятся Ксении гораздо больше, чем настоящие Лжедмитрий с Мариной Мнишек. Проклятье, вот накликала беду. Слышу шаги тяжелые. Так ходит только мой мучитель, заранее давая знать о своем присутствии. Три дня не беспокоил, а тут на тебе. Пообщаться решил. — Ванечка, миленький, уходи, пожалуйста, — прошептала я тихо, но быстро. — Только бы тебя за колдуна не сочли. А то сожгут, гады. — Это больше на европейскую инквизицию, похоже, — усмехнулся брат. — Может, лучше останусь? Объясню нашему царевичу, как плохо к чужим сестрам приставать. — Нет! Ой, мамочка, нужно было сказать тише. Вдруг, кто нежеланный услышит. Только за братика страшно. Мало ли, какие у него неприятности будут. — Продержись три дня. Нас скоро домой отправят. Обещаю, сестричка, — прошептал братик, прежде чем поцеловать сестренку в лоб, а потом исчезнуть. Ой, у вишневому саду, там соловейко щебетав. Додому я просилася, а ти мене все не пускав. Начала петь красивую очень песню, больше всего соответствующую моему настроению. Действительно, домой нас отпускать никто не хочет. Надеюсь, кратковременное отсутствие Ивана никто не заметил. Пусть все будет хорошо, пожалуйста. Ти, милий мій, а я твоя, пусти мене, зійшла зоря. Проснеться матінка моя, буде питать де була я. Да, милый, пусти. Эх, мама-мамочка, милая мамочка, так хочется тебя обнять. Увидеть хотя бы разок. Ты, наверное, пришла домой с работы, увидела пропажу дочки, с ног теперь сбиваешься, валерьянку пьешь. В полицию позвонила, больницы обзвонила. Бедная мама. Папочка, прости нас. Береги маму. Она у нас хрупкая, словно ваза фарфоровая. Сам сразу постарел, руки дрожат, ждешь с нетерпением новостей от нас. Федос, наверное, ходит потерянный, глаза не может поднять. Не уберег сестру. — Здравствуй, Аксиньюшка, звездочка ясная. До чего же жалобно поешь. Сердцу больно. — Здравствуйте, — ответила я. Надо же вежливость показать. Царь, как-никак. Хотя царствовать даже год не будет. Только с венценосными особами принято обращаться вежливо. Вдруг царь-батюшка обидится, тогда покатится с плеч глупая головушка. Все-таки сложно привыкнуть к моде тех лет. Кафтанам, кушакам, сапожкам сафьяновым, шапкам меховым, пуговицам из драгоценных камней. Здесь одежда, прежде всего, показатель статуса. Носят ее не для удобства. Носят также оружие. По-любому поклонник мой либо с ножом, либо с кинжалом явился. Не с целью зарезать пленников, для таких целей палачи имеются, стоит только приказать. Но просто, по привычке. — Истосковался по тебе, Ксения. Проведать пришел. Нравятся подарки мои? М-да, интересный вопрос. Не говорить же: не нравятся. Мне мои маленькие золотые сережки с фианитом роднее. Да и платье чужое. Хочется вещи, с родным миром связывающие. Там моя Родина, там мое место. А это морок мучительный. — Но вы хотите что-нибудь взамен. Не так ли? — Любви твоей хочу! — Отрепьев сел на корточки напротив меня. — С тех пор, как увидел тебя, покоя мне нет. Ты — свет мой. Ради тебя из монастыря сбежал, тебе стихиру сочинил. К твоим ногам готов весь мир положить. Только будь моей. Ага, ради тебя звездочку с неба достану, последнюю рубашку с себя сниму. Только для чего девушке звезда с неба и последняя рубашка избранника не уточняется. Слова просто красивые. Ау, Вселенная, верни нас домой. Там буду Быстрицкой, Быстрицкой и снова Быстрицкой. Никто нас с царевной не перепутает. — Другой сочинили. Другую любите. Ксению Годунову. Для вас я незнакомка. — Так позволь узнать тебя поближе, — Лжедмитрий взял мою руку в свою, стал покрывать ее поцелуями. Интересно, существует ли временная полиция? Быстрицкую за такое вольное обращение с историей арестовать надо. Но главное, вернуть назад, не позволяя искажать исторические события. — Милость тебе окажу. Золото, каменья драгоценные, жемчуга, меха соболиные, слуги верные — все у тебя будет. Только прими любовь мою. Люби меня, Ксения. — Разве любовь подчиняется воле человеческой? — Будь моей добром, без принуждения. М-да, такие вот пироги. «Собор Парижской Богоматери» в действии. Один из любимых моих романов, кстати. Книжного Фролло даже жалела. Как умудрился полюбить, бедняга. Безответно. К стыду своему, мечтала найти такого же властного, опасного мужчину, как Клод. Размечталась, дурында. Нашла. Я расхохоталась. Неестественно громко, пожалуй, даже несколько истерично, заставив Лжедмитрия прекратить целовать мои руки. — Как Клод Фролло и Эсмеральда, да-да. Клод Фролло и Эсмеральда. Рай, обещают рай твои объятья. Дай мне надежду, о, мое проклятье. Смех распирал меня изнутри, мешал петь. Лжецаревич непонимающе наблюдал за лжецаревной, видимо, прикидывая, как ему поступить. Решил. Притянул к себе. Крепко, зараза, не вырвешься. В губы поцеловал. Сам, первый. Ой, кажется, гостья из будущего влипла в неприятности. — Не слыхал, — прошептал он, покрывая лицо мое поцелуями. — Ну, даст Бог, расскажешь про них. Опосля, царевна. Сил больше нет ждать. — Пустите, — задергалась несчастная пленница в моем лице, пытаясь освободиться. Только куда там. Враг оказался сильнее. Читала где-то, Лжедмитрий I мог легко подкову согнуть. Акся в жизни своей ничего тяжелее мышки компьютерной не поднимала. Вдобавок голова начала кружиться. Сильно. С путешественниками во времени такое бывает. Своеобразная акклиматизация. К сожалению, удар коленом в пах не помог. У монаха бывшего реакция оказалась хорошая. За ногу схватил, дернул резко, лишив равновесия, заставляя упасть на солому. Сам навалился сверху, руки мои играючи удерживая одной рукой, другой, разрезая платье кинжалом с рукояткой, украшенной крупными кровавыми рубинами. — Не надо, пожалуйста, не трогайте. Помогите! Слезы покатились из глаз ручьем. Только не так, только не здесь. Первый раз, с безумно хохочущим самозванцем, опьяненным собственным превосходством над слабой жертвой. Романтики хочу. Любви. Выручил приступ, который пришел сразу. Внезапно в глазах потемнело, ненавистное лицо мучителя пропало из виду. «Зато не почувствую ничего». Такой была единственная мысль, прежде чем сознание отключилось.