Две царевны

— Опять ищешь неприятностей на задницу, Акся? — поинтересовался Федос, отрываясь от нового журнала с комиксами. Самый беспроблемный ребенок в семье. Самый проблемный, как не трудно догадаться, Иван. Я посерединке. Могу долго объяснять Ивану и Янке, почему не следует ввязываться в новую авантюру, а когда это милая парочка ввяжется в авантюру без меня, могу обидеться, так как якобы правильную Ксению не пригласили. В общем, классическая женская логика. Фед не такой. Ему бы с книгой посидеть, желательно, где рассказывается о приключениях, путешествиях, дальних странах. Младший брат мечтает, когда вырастет, накопить достаточно денег и отправиться в кругосветное путешествие, наделать множество фотографий, а потом сесть за письменный стол — писать мемуары. Его привлекают разные места. Джунгли, сафари. Да что там. Даже Антарктида манит брата. Как по мне, Антарктида — холодная ледяная пустыня, но Федос думает иначе. Конечно, там обитают императорские пингвины, самые крупные пингвины в мире. Федюшка, когда совсем маленький был, в садик ходил, зверюшку завести мечтал. Не привычную кошечку там, собачку, хомячка, а самого настоящего пингвина. Папа, естественно, отказал, но любовь Федоса к этим славным птицам не угасла со временем. У нас на рабочем столе компьютера всегда пингвины стояли. Всем ясно, кто установил данные обои, но никто особо не возражал. — Ты же предупредишь нас, если дедушка обнаружит наше с Ваней отсутствие? Пришлешь смс-ку? — спрашивала я, стараясь невинной улыбкой подкупить лежащего на диване брата. — Что хочешь за молчание? — Опять на приключения тянет, Акся? Тебе так нравится коротать досуг на огороде, тяпать картошку? — Никто ничего не узнает. Дедушка с бабушкой по ночам обычно спят. Ты никому не скажешь о нашем маленьком секрете. Братец зевнул, помолчал немного, прежде чем задать новый вопрос. — А если сторожу попадетесь? Федос, не поднимаясь, потянулся за маленькой карминовой подушкой, желая подложить ее себе под голову. Подушка валялась на дощатом полу веранды, я подала ее братишке. Пусть лишний раз не встает. Может, вздремнет. Лицо усталое, сонное, спать, наверное, хочет. — Спасибо. Аксютка, включи вентилятор, пожалуйста. Ну, как со сторожем быть? — Сам ты «Аксютка». Меня так с детского сада, между прочим, не называли. Думаю, со сторожем все нормально будет. Дядь Виталя вечером самогону напьется, на гитаре играть начнет, времена былые вспоминать. Ночью спать, как миленький, будет. Несмотря на недовольный тон, вентилятор включила. Пусть спит. Совсем мало братишка время отводит на сон. Книжки читая, уча иностранные языки на специальных сайтах, изучая по Интернету традиции разных стран. Одним словом, просвещается, как может. Умник наш. Но лучше просвещаться, чем, как Ваня, постоянно в стрелялки играть. Шестнадцать лет человеку, выпускные экзамены скоро, лучше бы читал больше, к экзаменам готовился. Учителя нас постоянно ими пугают, надеются дисциплину в классе таким образом сохранить. Либо сохранить школьную традицию — стращать экзаменами учеников. Потому как в каждом классе есть люди, которым абсолютно все до лампочки. В том числе и будущий аттестат.

***

— Мальчики и девочки, перед вами старинный особняк графа. Не знаю, как там его звали. Пусть будет мистер N. Так вот, мистер N любезно приглашает нас в свое жилище. Быть может, даже выйдет с нами на контакт. Интересно, — Янка заговорщицки нам подмигнула, — кто из нашей банды больше всех боится? — Ты, — не удержался Иван, они с Янкой постоянно поддевали друг друга. Я не вмешивалась. Развлекаются люди, удовольствие получают, вдруг ненароком заденешь кого-то или сама нарвешься на грубость. Разберутся, немаленькие. — Ха-ха, как смешно, — хмыкнула подруга. — Сам по-любому боишься больше нас с Ксенией. Вы, мальчишки, смелые только на словах. Тоже мне герои диванные. Chwalipięta*. «Хвастун», — автоматически перевела я. Янка Ковальчик вставляла в речь польские словечки. Вообще-то у нее мама — русская, а папа — поляк. Поэтому девчонка прекрасно знала два языка. Пыталась даже меня учить польским словам. Но дальше «dzień dobry» — день добрый и «do widzenia» — до свидания дело не пошло. Не нравится мне эта ночь. Луна полная, зловещая. Сразу фильмы ужасов про оборотней вспоминаю. И особняк тот зловещий. Стекла в окнах выбиты, на стенах дома неприличные слова, граффити. Повсюду бутылки валяются, мусор разный в виде фантиков из-под конфет, пивных банок, окурков. Не хватало пораниться. За что только сторожу деньги платят? Не понимаю. Дом-то историческое достояние. Этот сторож-забулдыга дрыхнет в сторожке, не желая знать ничего. Нам даже прятаться не пришлось. Стоим на деревянном крылечке, электрическими фонарями светим. Комаров кормим. — М-да, дверь заперта, — констатировала Янка. — Придется лезть в окно. — Ну, кто первый? — Сидели бы вы, дамы, дома. В постельке бы теплой спали, — Иван первым залез на подоконник. — Иван Борисович вам бы все рассказал. — Угу, но вот только вдруг струсишь ты, храбрый витязь. С тоской оглядываюсь назад. Придется все-таки лезть. Не бросать же компанию. Телефон только у меня есть. У Янки разрядился, братишка свой сломал, пытаясь исследовать, как работает механизм. Ходит теперь без мобильника. Исследователь недоделанный. Итак, все внутри. — Пойдемте на второй этаж. Там хозяина дома убили. Может, спиритический сеанс устроим? В глазах подруги горел восторг. Она находилась в своей стихии. Заброшенное место с мрачной историей, ночь, полная приключений, адреналин. Мне же не хотелось никуда подниматься. Можно погулять здесь. Неизвестно, в каком состоянии находится верхний этаж. — Ребят, быть может, не надо? Это опасно. — Да не трусь ты, Акся. Все хорошо, — отмахнулся Иван. — Ковальчик, пошли. Как следовало ожидать, смеющаяся парочка поднялась по кованой лестнице. Их шаги прекрасно слышались внизу, прекрасно слышались и звонкие голоса, смех. Не знаю, как по мне, мрачное место. Дом напоминал дряхлого старика, ослепшего от времени. Не сохранилось ни мебели тех грозных лет, ни обоев. Зато имелись нецензурные надписи на покрытых трещинами стенах, пентаграммы на полу, грязное тряпье, видимо, здесь когда-то ночевали никому неизвестные бродяги. Пару раз над моей головой пролетали какие-то ночные птицы. Один раз напуганная Ксения чуть не разоралась на весь дом, когда имела глупость выглянуть в окно, перепутав безобидное дерево с уродливым жутким стариком, тянущим к случайной жертве костлявые, скрюченные руки. На маленькую комнатку наткнулась случайно. Зашла туда. Там не было ничего интересного. Такой же бетонный пол, из мебели разве деревянный стол, покрытый пылью, похожий на школьную парту. Явно не имеющий ничего общего ни с Российской империей, ни с Советским Союзом. Продукт более поздних времен. На столе зеркало с ножкой из желтовато-красного металла. Возможно, медь. Но могу ошибиться. В зеркало я посмотрела из любопытства, в голове возник странный вопрос: — Что может быть страшнее? Увы, на этот вопрос последовал незамедлительный ответ. Словно бы в кино увидела себя беспомощную, на соломе, в тюрьме, придавленную телом незнакомца в кафтане. Он целовал меня. Плечи, губы, груди. Поцелуи эти странным образом обжигали, будто бы меня не целовали, но клеймили. И не сбросишь мерзкое наваждение никак. Пальцем пошевелить не могу, язык будто к небу приклеился. Чувствую себя мухой, застрявшей в паутине. — Ксеньюшка… Звезда моя. Услышала шепот на ухо. Оставь, не трогай, кто бы ты ни был. Прошу тебя — пощади, не надо. — Не надо, — прошептала Ксения. Григорий выдохнул с облегчением. Живая. В порыве страсти он даже не заметил, когда зазноба его чувств лишилась. Только тело царевнино нежное целовал. Не в монастыре теперича, не в келье находилась она. Здесь, рядом с ним. Такая близкая, коснуться можно, поцеловать мягкие девичьи губы. Видимо, сам Бог смилостивился над ним. Раз Ксения Годунова вернулась к нему. Далекая, незнакомая, но по-прежнему желанная. Пусть хворая. Так он лекарей к ней приставит, из слободы Немецкой для надежности. Сам же молиться Творцу денно и нощно будет, чтобы отступила хворь окаянная. — Янка, Яночка, где ты? «Братца зовет. Янка кто? Кажись, девка сенная», — подумал Григорий. — Яна, Ваня, побудьте со мной. Мне страшно. Рука бывшего монаха коснулась волос узницы, ласково погладила по голове, желая ободрить, утешить. Пусть знает, не причинят ей вреда, не посмеют. А ежели кто осмелится поднять руку на любовь его, головы лишится. — Не бойся, Ксеньюшка, не обидит тебя никто. Под моей ты защитой. Кто осмелится перечить царю законному? Слова эти должны были успокоить Ксению, уменьшить ее тревоги. Вот только не подействовали они. Открыла царевна глаза. Темные, прекрасные, словно озера ночные. Увидев Григория, отшатнулась, в страхе к холодной, склизкой стене прижалась, лицо закрывая. — Вы, — только и молвила она. — Господи, а я так надеялась, что видела лишь кошмарный сон.