Две царевны

Ох, други мои. Должна предупредить. К автору гормон пришел, потому Аксе досталось. Сильно. В общем, стыдно перед малышкой. Но она молодец. Держится. Гриша здесь конкретно лютует. В главе этой встречаются грубые словечки. Короче, вы теперь в курсе.

***

— Вы. Господи, а я так надеялась, что видела лишь кошмарный сон. Хотелось выть от отчаяния. В самом деле, почему судьба настолько жестока? Вот, казалось, проснусь в уютном, несколько старомодном бабушкином доме, пойду на кухню, перекушу чем-нибудь. Желательно свежей выпечкой. Бабуля любила постоянно что-то печь или будет любить? Не суть. Или ладно. Очнусь дома, сидя с интересной книгой, укрывшись пледом на диване, рядом со мной на столике чашка любимого какао. Играет классическая музыка. Моцарт, Бетховен, Чайковский, Мусоргский. Над диваном висит копия картины Шишкина «Утро в сосновом лесу», которую купила мама. Давно уже, точно не припомнить. Мама у меня такая. Любит классическую музыку, разные декоративные статуэтки и, естественно, свое фортепиано. А как читает! Мы все трое слушали с большим удовольствием рассказы Чехова, Тургенева, про одну из обожаемых мной в юности книг «Три мушкетера» Дюма даже упоминать не буду. Папа, как обычно, болтает по телефону с кем-то из старых друзей, вспоминает молодость, свою местную рок-группу, рассказывает анекдоты или сидит за планшетом, смотрит футбольный, хотя, может, хоккейный матч, периодически ругается, даже вскрикивает иногда. Федос с интересом читает учебник по географии или смотрит какую-нибудь научную передачу. Янка, сидя в кресле, восторженно трещит про своего жениха-француза, усиленно зубрит французские слова, зовет на свадьбу обязательно в роли свидетельницы и обещает познакомить с одиноким симпатичным родственником жениха. (Не подозревая, мы знакомы, причем весьма плодотворно). В общем, родной дом, родные люди. За которых жизнь отдать не жалко. Только где они все, когда мне так хочется их увидеть? Хочется, как в детстве, прижаться к маме, уткнуться носом в ее плечо, обнять крепко-крепко, чувствуя все проблемы такие глупые, незначительные, когда с тобой рядом близкий человек, готовый в любую минуту тебя поддержать. Но мамы нет. Зато есть камера. Сырая камера, с грязными лужами, помойным ведром, крысами. Есть страх, холодный, липкий, пробирающийся вглубь измученной души. Боишься даже не за себя, за брата. Вдруг убьют его или покалечат садисты местные? К большему сожалению, есть также самозванец, говоривший о любви, но на самом деле не имеющий никакой любви, только плотское желание. Готовый в любую минуту взять Аксю силой, несмотря на все ее слезы, просьбы, смешные попытки сопротивляться. Разве может девушка, не поднимающая ничего тяжелее лейки или полиэтиленового пакета с продуктами, справиться с авантюристом, играючи владеющим саблею, обладающим силой, не снившейся большинству современной молодежи? Даже дедушка про наше поколение говорил, мол, молодежь слабая пошла, соплей перешибешь. Хотя он-то родился в 20 веке. В 17 веке наверняка слабые долго не жили. Не имелось там ни антибиотиков, ни адекватного медицинского лечения. Мрак полный. — Сон? — переспросил мрачный самозванец. — Значит, видеть меня не желаешь? А подарки принимать, милость мою всегда рада отчего-то. Жизнь тебе спасли, срамоту прикрыли. Ишь, как вырядилась по Москве гулять. Напоказ все. Любишь голая ходить, народ дразнить? Может, шествие тебе устроить, провести по улицам московским без одежды? То-то потеха будет. — Не надо, — выпалила я, представив подобную картину. Нет, не нужно меня в нудисты записывать. Одно дело гулять по нудистским пляжам, никогда там не была, но да ладно, пример хороший. Совсем другое разгуливать, в чем мать родила, по средневековой Москве. Народ здесь не сильно толерантный. Овощами гнилыми может закидать, синяков наставить, если же охрана допустит, разорвать к ядреной матери. Жить хочется. Очень. Желательно где-нибудь на воле, подальше от общения с вспыльчивыми экс-дьяками. — Простите, если обидела вас, не желая этого. Сон снился. Замечательный сон, свобода снилась. Как прекрасна свобода. *Когда в темнице речь твоя немеет, Нет жизни в теле — отняли ее, Какое там значение имеет Небытие твое иль бытие? Прочитала на память прекрасное стихотворение, смотря в окно. Солнечные лучи слабо проникали сквозь решетку. Но проникали. Значит, солнце есть. Интересно, какое сейчас небо? Наверное, тихое, ясное, голубое. В небе облака белые, на которых, возможно, каждый ребенок мечтал в детстве прокатиться. Подошла к окну. Даже не окну, узкому, маленькому оконцу. Стать бы птичкой, улететь отсюда. Далеко-далеко, высоко в небо. Подальше отсюда. Или вернуться домой, прокатиться на скутере. Расставить широко руки, ловя ветер, играющий с волосами. Рассмеяться, потому как молода, жизнерадостна, все проблемы кажутся по плечу. Потом забраться через чердак на крышу многоэтажного здания. Подойти к самому краю, наблюдая за происходящим сверху. Увидеть, как люди спешат по делам, носятся автомобили. Все куда-то спешат, но тебе дела нет до всеобщей суеты. Ты чувствуешь себя абсолютно свободной, а потому счастливой. — Потерпи, Ксеньюшка, — Григорий неслышно подошел ко мне со спины, пока Акся в окошко глядела. — На воле жить будешь, в роскошных одеяниях ходить. В тереме тебя поселю, брата к себе на службу возьму. Слуги у тебя будут, лекари хворь твою исцелят. Будешь жить не хуже царицы. — Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы, — процитировала я фразу из мультика далекого детства. — Клетка, пусть даже золотая, клеткой останется. Развернулась к мучителю лицом. Эх, была не была. Попробуем давить на жалость. Прикинусь хорошей, послушной девочкой. На учителей в школе такие фокусы действовали. Главное, застенчивая улыбочка, глазки невинные. Образ примерной девочки-отличницы. Вдруг поможет. Хоть бы помогло. Невыносимо в камере проклятой сидеть, с братом почти не видеться. Мы даже не натворили ничего, просто попали в неподходящее место в неподходящее время. — Отпустили бы вы нас, пожалуйста. Мы больше никогда в Москве не появимся, честное слово. Итак, просьба высказана. Ждем. Больше всего пугает молчание. Напряженное, мрачное. Да скажи ты хоть что-нибудь… — Хорошо, — произнес Лжедмитрий. — Отпущу вас, преследовать не буду. Станешь свободной, как ветер. Коли, Ксения, на вопросы мои ответишь, ложью уста не замарав. Ну, так как, согласна ли? — Согласна, — поспешно выпалила я, даже не подумав. Ой, подумать-то надо было. Вопросы каверзные оказались. — Скажи-ка, Ксеньюшка, в коей стороне град Мичуринск находится? Далече ли от Москвы? Приплыли. Интересно, какие вопросы дальше будут. Тут на первый вопрос не знаешь, как ответить. Не в стиле: «Хей, народ, мы ваши потомки. Решили вас своим присутствием осчастливить. Только вы че-то негостеприимные какие-то». Надо ляпнуть что-то. Желательно умное, убедительное. На кону свобода стоит. — Далеко. — В царстве ли Московском? — Да. Городок маленький, на картах не видно. — Как же вы в Москве очутились? «Один придурок баловался с артефактами», — подумалось мне. Говорить такое, понятное дело, не стала. — Так, это, мы гуляли. Хорошо гуляли. Гуляли-гуляли. Вот в Москву случайно заглянули. Лжедмитрий усмехнулся. Помолчал, внимательно изучая меня. Наверное, думал: все ли у Акси дома. Ответ, в самом деле, не совсем адекватный. Вернее, совсем не адекватный. Хотя, может, если выяснится, что гостья во времени слаба головкой, к ней станут относиться снисходительнее. С дурака ничего не возьмешь, кроме анализов. — Год нынешний назови-ка, Ксеньюшка. — 1605. Ух, вроде бы все гладко. Ой, мама, как бы после таких бесед нас с Ваней на костре не сожгли. Времена дикие. Убьют чужаков на всякий случай. Мало ли, беду накликают, наколдуют чего-нибудь. Не из будущего мы, совсем не из будущего. Подумаешь, одеты не по моде тех лет. Мы первые в истории России неформалы. Нам выглядеть необычно положено. Православные христиане мы. В церковь стабильно раз в год заглядываем. Куличи святить. Крестики на шее носим. Вид Homo Sapiens. Почти ничем от вас не отличаемся. В плане анатомии, физиологии, биохимии точно ничем. Короче, люди все. — Не выйдет, царевна, — Григорий улыбался, довольный. Видимо, оговорилась где-то. Отошел бы он в сторонку. В его присутствии у меня ладони потеют, сердцебиение учащается. Боюсь этого опасного жуткого человека. Все-таки знакомиться с большинством исторических персонажей лучше по учебнику истории. Ни к чему слишком близкое знакомство. — А? Недоуменное восклицание, глупая улыбочка. Не молчи ты, прошу тебя. Не нервируй. Без того страшно. — Дурака из меня сделать не получится, — самозванец смотрел на меня насмешливо-снисходительно. Неожиданно он прошептал: — Нелепицы скоморошьи рассказываешь. Врешь, извираешься. Да только не ведаешь — тайна твоя мне ведома. Год нынешний 7113. По латинскому летоисчислению 1605. В царстве Московском не было никакого града Мичуринска. На подарке батюшки твоего дата имелась. Долго покоя она мне не давала. Нестыковки мучили: говор твой чудной, вроде бы по-русски говоришь, но не так, одежа странная, две царевны на Москве, игрушки диковинные. Теперича разгадал тайну твою. Разминулись мы с тобой, Ксеньюшка. Не здешняя ты. В ином столетии живешь. Но все равно от меня никуда не денешься. Моей будешь. Его речь постепенно становилась все громче и громче. Последнюю фразу Лжедмитрий буквально выкрикнул. А меня вдруг такая злость взяла. Поиграть, значит, с глупой девчонкой решил. Поиздеваться над ней, свободой поманив. Выставить дурочкой. Но ладно, мы посмотрим, кто победит. Слова обидные вырвались сами собой. — Значит, если живу в другом столетии, то, получается, вы со мной никак быть знакомы не можете. Хороше же ваше правосудие, Дмитрий Иванович, если первого встречного человека за решетку отправляете. Совсем с любовью к Ксении Годуновой обезумели, если в любой незнакомке ее видите. Тяжело не взаимно любить? Ох, кажется, я разошлась. Как бы последствий не было. Хотя наплевать. Ничего со мной не сделает. Лишь бы брата не тронул. Только терпение мое не железное. Живу в ужасных условиях, вдали от дома, родных, цивилизации, так вдобавок надо мной издеваются. Пора уже ответить. Не буду больше трястись. Прапрадед мой всю войну прошел, в плену побывал, сбежал, был в числе советских солдат, бравших Берлин. Нет, не посрамлю больше героя семьи нашей. Хватит трусихой быть. — Обезумел, значит, — лицо мучителя искривила злобная гримаса. — Ладно. Задели слова? Так тебе и надо. В руке Григория появилась золотая монета. — Узнаешь? Подачка твоя жизнь мне спасала не раз, к власти расчистила путь. Войско подарила, тебя в мои руки отдала. На вот, — он положил в мою руку монету. — Полюбуйся. Вспомни монаха, на коленях смиренно пред тобой стоявшего, милости просившего. Отвергла мою любовь. Думала, сдамся? Ан, вишь, как все получилось. Сама ко мне пришла. Монета поначалу казалось мне совершенно незнакомой. Мало ли на свете старинных монет? Вот только, только я вспомнила сон недавний. Словно бы в церкви стою, поет хор мальчишек. Свечи горят, иконы старинные с филигранью, окладами. Монах стоит на коленях, лицо капюшоном скрыто. Говорит слова, но не слышно их. О, Боже. Вижу, вспоминаю лицо его. Отрепьев, точно, Отрепьев. Неужели правда Оксана Быстрицкая бывшая Ксения Годунова? Как там судьба дочери Бориса Годунова сложилась? Вроде бы изнасиловал ее Лжедмитрий I. Это исторический факт. Наложницей сделал, держал в доме князя Масальского. Скончалась несчастная в 1622 году в одном из монастырей. Если же допустить, хоть на минуточку, существование реинкарнации, то получается… — Одну жизнь вы мне уже сломали, — воскликнула я, сделав книксен. Надеюсь, получилось достаточно язвительно. — Огромнейшее вам спасибо. Теперь хотите другую разрушить? Царевна умерла в 1622 году в монастыре во Владимире. Теперь существует Ксения Быстрицкая, сестра милосердия. У нее отличная семья, работа, жених-француз, очень заботливый. Высшее образование будет. Любимый муж, дети. Вас знать не хочу. Вы для меня средневековый дикарь. Не больше. — Дикарь, — лицо Лжедмитрия побелело от гнева. Кажется, ляпнула лишнее. Не стоило переходить на оскорбления. Теперь по-любому неприятности будут. Только отступать уже поздно. — Но вы спасли нам жизнь, — поспешно проговорила я. Действительно, надо же все-таки спасибо сказать. Нехорошо получается. — К сожалению, у меня ничего нет. Только колечко и сережки. Возьмите их, пожалуйста, в благодарность за наше спасение. Извините за скромный подарок. — Да, — Григорий презрительно посмотрел на протянутые ему украшения. — Ты права. Подарок действительно скромный. Но не изволь беспокоиться, царевна. Не нужны мне твои побрякушки. Другой дар приму. Он толкнул меня на солому, навалился сверху. Губы его припали к моим губам, целуя жадно, требовательно. Одновременно руки его разрывали ткань платья. Только не это, пожалуйста, не это. — Не делайте этого, прошу вас. Не трогайте! На глазах показались слезы. Проклятье, в этом ужасном веке они показываются на моих глазах слишком часто. Хотя у себя дома плаксой вряд ли Аксю можно назвать. Подумать только, какие поклонники бывают. Если это любовь, то что же тогда ненависть? Любит говорит, угу. Только от любви такой повеситься хочется. — Не трудись, мольбы не тронут сердце дикаря. Ладонь мучителя сжала кружевную чашечку бюстгальтера, отодвинула ее в сторону, обнажая грудь, которую тут же накрыли грубые пальцы. — Не захотела стать моей добровольно, видимо, придется брать тебя силой. Теперь рука лазила под подолом, бедра поглаживая, сжимая их до боли. Заставляя стиснуть зубы, чтобы не вскрикнуть. Не надо, не надо, не надо. Еще несколько минут… теперь лежу только в платье, без нижнего белья, подол задран. Попытки лягаться, кусаться, царапаться ни к чему не привели. Враг оказался сильнее. — Жених есть, — глаза Отрепьева грозно сверкали. — Только столетия вас разделяют. Не будешь ты его, только моей. — Я пошутила, — закричала я. — Нет у меня жениха. Правда-правда, с Сержем мы виделись пару раз. Активно переписывались на испанском со смайликами: сердечками, поцелуйчиками. Он мне букет роз однажды подарил, медвежонка плюшевого. Серенаду под окном спел, к огромному неудовольствию соседей. Час поздний был. У нас только-только отношения начались, свадьбой даже не пахнет. Мы даже не целовались ни разу в губы, по крайней мере. В щечку не считается. — Зато я не шучу. Дальше описывать ничего не могу. Не в состоянии. Слишком тяжело вспоминать. Скажу одно. Было очень стыдно и больно. Впервые Акся поняла значение слова ад. Когда лежишь абсолютно беспомощная, отворачиваешься, стараясь не видеть мерзкое, перекошенное удовольствием, торжествующее лицо. Но нельзя отключить слух, прекратить чувствовать. Теплое дыхание, обжигающее шею, жадные пальцы, блуждающие по неприкрытой одеждой коже, но главное — отвратительное ощущение инородного тела, разрывающего тебя изнутри. Слышать редкие вскрики. В такие моменты желаешь только одного. Поскорее умереть. — Ну, Аксиньюшка, — тяжело дышавший самозванец, улегшись рядом со мной, после того как все закончилось, погладил меня по щеке. Он не спешил уходить, видимо, желая, насладиться победой. — Как думаешь, стоит ли нам повторить? Счастливым ты меня сегодня сделала. Сей дар не царя, императора достоин. Не буду смотреть на насильника, не желаю. Противно. — Зачем спрашиваете? — голос мой дрожал. — Если хотите, берите. В вашей я власти. Разве могут мои желания что-то значить? — Ну-ну, — теперь ладонь гладила мои волосы нежно так, успокаивающе, словно маленького, несмышленого ребенка. — Не хотел грубым с тобой быть. Все у нас сладится, коли покорной будешь. Беречь тебя буду, слова грубого не скажу. Покорись. — Эй, солнце. Я застонала. Ванечка. Мой милый глупый Ванечка, какого хрена тебя сюда принесло. Думал, защитить сестрицу сможешь. Ага, как бы не так. Думала, ничего хуже быть не может. Теперь понимаю, все может быть гораздо хуже. Иван некоторое время стоял, обалдело глядя на нас с Лжедмитрием. Лжедмитрий так же обалдело глядел на Ивана. Теперь точно конец. — Так-так-так, а братец-то твой, Ксеньюшка, колдун, — первым отреагировал Отрепьев. — Сука, мразь, скотина, — не остался в долгу братишка, бросаясь на моего обидчика. Завязалась драка. Мои крики никто не слушал. Да кто послушает слабую девчонку? Дерутся. Не надо было Ванюше сюда приходить, не надо. Глупый, отомстить за поруганную честь сестры хотел. Все равно Лжедмитрия убить не сможет, Гришка Отрепьев важный исторический герой. Ну, а если брат не победит? Тогда даже подумать страшно. К сожалению, мои опасения сбылись. Оступился Ванюша, равновесие потерял, упал. Лжецарь преимуществом воспользовался, сапогом на горло брата наступил, пока слабо, шейные позвонки не сломал. Кинжалом зарежет, который как раз из-за рукава достал. — Убьешь его, убьешь меня, — объявила я, бросаясь к поверженному братишке. — Жить без брата не буду. — Акся, котенок, назад, — приказал Ваня. Ага, щас, тебя вообще никто не спрашивал, придурок. С тобой одни неприятности. Стою тут, полуголая. Защитница, блин. Пытаюсь убийству помешать. — Братец твой дело говорит, Ксения, — произнес наш мучитель. — Отойди. Казнить тебя не буду. Не в ответе ты за грехи его. — Отпусти брата, — я упала на колени, обнимая сафьяновый сапог, щекой к колену победителя прижимаясь. Какая к черту теперь разница? Зачем держаться за честь, достоинство, прочую чепуху. Все погибло сегодня, разрушилось, словно карточный домик. Остался только брат. Его тоже хотят отнять. Не позволю, лучше себя в жертву принесу. — Жить без брата не буду. Откажусь от еды, воды. Голову себе о стены разобью. Если в монастырь отправите, в монастыре повешусь. Заодно посмотрим, как быстро святое место от самоубийцы очистится. Поэкспериментируем? На меня посмотрели удивленно оба. Не знаю почему, но захотелось смеяться. Смех буквально распирал изнутри. Может, наступило безумие? Вернусь домой, в психушку упрячут. Впрочем, лучше в психушку, чем тут оставаться. Все равно следует к психотерапевту дома обратиться. Если же особенно повезет, к психиатру. Ну, и к гинекологу тоже. Подумать только, вдруг забеременею от Лжедмитрия. Крутой, однако, эксперимент. Только не нужны такие эксперименты. — Душу свою погубить хочешь? — спросил потрясенный Отрепьев. — Самоубийство — страшный грех. — Беспокойтесь лучше о своей душе. Моя душа только моя, что хочу, то и делаю. Если брата отпустите, покорюсь. Ласкать вас буду. Стану, кем хотите. Любовницей, куртизанкой, гурией райской, потаскушкой последней. Любое ваше желание выполню. Слова мои брату не понравились. Побледнел сразу. То-то же. Кретин. Умирать-то по-любому легче, чем видеть, когда на твоих глазах убивают самого близкого человека. Ради семьи собой пожертвовать не жалко. Всю себя отдашь, до последней капли крови. Ножичек палачу подашь. Лишь бы не трогали близких. — Акся, не надо. Пожалуйста, — закричал Ваня, пытаясь подняться, сапог с его горла самозванец не убирал. — Лучше пусть убьют меня. Не предлагай себя этому упырю. — Собой пожертвовать хочешь? — уточнил самозванец, убирая сапог с горла пленника. Освобожденный брат схватился за горло, закашлялся. Каких сил мне только стоило немедленно не броситься к нему. Обнять бы тебя, Ванечка. Расцеловать в обе щеки, прижаться к твоей груди, чувствуя себя защищенной. Только теперь тебя самого защищать надо. Вместо этого поцеловала ногу Лжедмитрия. Растопчи меня, грязными сапогами по мне пройдись. Но, умоляю, брата не трогай. — Братик он мой. Единственный родной человек. За него на край света пойду. — Зачем же на край света? Так далеко ходить не надо, Ксеньюшка. Не по твоим ножкам сия дорога. Только не соврешь ли? Коли братца твоего отпущу. — Не совру, добрым именем прапрадеда клянусь. Войну он великую прошел, с фашистами сражался. За землю нашу, за жизнь потомков своих. Благодаря святой победе Советского Союза молодежь русская живет. Иначе бы уничтожили всех восточных славян гитлеровцы проклятые. Снова молчание. Ну, согласись, согласись, прошу тебя. Или жертвы тебе моей мало? Кровь нужно обязательно пролить. Колдун, чернокнижник, непременно злодей, смерти достойный. Наверняка так думает про братца моего. Любой человек 17 века негативно относится к колдовству. Экстрасенсы здесь не приживаются. Только Ваня не колдун, подумаешь, телепортацией владеет, свои навыки долго развивал. С 10 лет пытался развить в себе сверсхспособности. Не нужно его трогать. — Будь по-твоему, — подумав, изрек Григорий. — Завтра на рассвете уйдет брат твой-безбожник. Живой, в добром здравии. Никто его не тронет. Пусть катится на все четыре стороны. Прощайтесь покуда. — Спасибо, — крикнула я. Бросилась к брату, обняла его. Крепко-крепко. Поцеловала в лоб. Оба плакали. Лжедмитрий ушел, оставив нас одних. Решил, наверное, смысла нет нас разделять. Ванюша все равно ко мне придет. Милый, глупый братик, скоро будешь ты в безопасности, обещаю. Знаю, вернешься за мной, из плена вызволишь. Только береги себя. — Придурок, балбес, кретин, — постоянно повторяла я. — Тебя же убить могли. — Аксюта, малютка, прости, — повторял брат. — Я ж, сучара, дрых, пока этот мудак тебя насиловал. Скоро вернемся домой, обещаю.