Две царевны

Он был с дрянной девкой. Марина холодно улыбнулась, пряча ярость. Даже скрыть не потрудился. Знала она, к Ксеньке ходит, развратничать, любовным утехам с блудливой девчонкой предаваться. Признался ей сегодня, после ужина, когда вдвоем в тереме остались, старая служанка, не понимающая ни слова по-русски, не в счет. — С царевной я миловался. Счастливым она меня сделала. Девичество подарила. Ни один мускул не дрогнул на красивом лице польки. Истинные чувства спрятались за маской холодной невозмутимости. — Рада за тебя, — сухо ответила она, сохраняя достоинство. Пусть думает, нет ей разницы, с кем проводит время. Как позорит ее будущий муж новыми изменами. Велика важность. Бывший дьячок Чудова монастыря, слуга князя Адама Вишневецкого. Самозванец. Она же дочь ясновельможного пана Ежи Мнишека. Гордая подданная достойнешего короля Сигизмунда III, рожденная в великой Речи Посполитой. Ни чьей холопкой отродясь не была. Наоборот, все служили, поклонялись ей. Пииты слагали вирши о ее красоте, соперницы зло шептались. Мужчины на балах признавались в любви. У ног своих Марина видела много поклонников, молящих о милости и снисхождении. Но никому из них не отдала свое сердце, ни с кем не пошла под венец. Не посмотрела бы в сторону Гришки, коли так страстно не желала бы быть императрицей. Пусть даже в Московии с отвратительной едой, нелепыми одеждами, дикими нравами. Ох, как злилась она при их первой встрече, когда не восхитился красотой панны самозванец, не осыпал комплиментами, не преклонил перед ней колено, словно рыцарь благородный. Только осмотрел придирчиво, обошел вокруг, приглядываясь, будто бы породистую кобылу выбирал. Не имел он права так с ней обходиться. Как же мечтала Марина по ночам, лежа у себя на мягкой перине в родовом замке Мнишеков, влюбить в себя этого нахала, заставить пожалеть о своей дерзости. Пусть бы страдал от неразделенной любви к ней, дорогие подарки дарил, выполнял бы любые ее капризы. Только зла любовь. Полюбила гордая польская дева. Впервые. Словно железная рука сердце сжала, заставляя болеть. Ростки ревности проросли в душе Марины. Не любила, не ревновала никого прежде, а тут в дерзкого плута влюбилась. Не смогла понять, когда высокомерный урод с двумя отвратительными бородавками на лбу и щеке взволновал ее сердце. Почему, позабыв о природной девичьей стыдливости, отдала ему себя на ложе, в богатом царском шатре, раньше, чем соединил их на небе и на земле обряд венчания. Под Кромами тогда войско Гришки стояло. В лагерь новость о гибели царя Бориса пришла. Даже последнему глупцу было ясно: не удержит юный Федор Москву. Стало быть, победили они. Ночью перебрал Григорий с вином, начал к польке приставать, слова нежные шептать, о любви говорить, стихи латинские читать. Не устояла дочь воеводы, позволила будущему мужу цветок ее невинности сорвать. — Осторожнее, дура. Молоденькая горничная, укладывая волосы госпожи в сложную прическу, схватилась за горевшую после пощечины щеку. Неумелая деревенщина неосторожно дернула за белокурую прядь, чем рассердила грозную хозяйку. — Подай мою шкатулку с украшениями. Да поживее. Девица поспешила поскорее выполнить приказание. Принесла заодно зеркало в позолоченной раме. Любит Марина любоваться своей красотой. Смотреть, как жемчужное ожерелье подчеркивает красоту лебединой шеи, любоваться горделивой осанкой, приличествующей величавой царице, мягкой белой кожей, капризной улыбкой, ровными белыми зубами, богатым нарядом с большим количеством кружев, драгоценных камней, золотых нитей. Нет, красивее она нищенки, которую в народе за царевну принимают. Хороша царевна. Полуголая по Москве гуляет в компании мужчины. Распутница. Чем только Гришке приглянулась? Любит ее, думает о ней, однажды даже ее, Марину, случайно именем блудницы назвал. Дурак беспамятный, будто забыл, что настоящую Ксению по его приказу в монахини подстригли. Голодранка не может быть истинной царевной. А хоть бы была… Будто полюбит его? Смешно. После того, что сделали лживые бояре с ее семьей. На глазах царевны мать с братом закололи. Такое не прощается. Ксения, Ксения, Ксения… Слишком много этой Ксении. Песни поет, стихи читает. Уютно устроилась, śmiecie*. Кормят ее, поят, одевают в дорогие одежды. Казалось бы, какое ей может быть дело до пленной девчонки? Подумаешь, забавляется с ней Григорий. Наиграется, в монастыре заточит. Кто она? Выродок царя Бориски или уличная рвань? Не все ли равно. Некому за нее заступиться. Беспутный братец сам в тюрьме сидит. Потрепанный немного, со стрельцами пререкался. Зато живой. — Собирайся, со мной пойдешь, — обратилась она к служанке, поднимаясь с кровати. Пора бы встретиться с бесстыжей девкой. Совсем ladacznica** распустилась. Не могла Марина больше в своих покоях сидеть, невозмутимость хранить. Проклятая самозванка перед глазами стояла, косой черной трясла, белые зубы показывая, громко смеялась над противницей, дразнила ее. Нет, не бывать тому. Никто не может смеяться над Мариной. Пусть знает свое место иноземка. Жаль только, тронуть Ксению нельзя. Не то чтобы дочь пана Мнишека так уж сильно боялась гнева Григория. Скорее, опасалась. Неизвестно, как отреагирует лжецаревич. Вдруг прикажет повесить незнакомца с насмешливыми голубыми глазами, выразительным лицом, ловкого, смелого, так на брата родного похожего. Его смерти панночка не хотела, сама не зная, почему.

***

— Акся, котенок, малышка, солнышко... Не уберег тебя братец-упырь. Прости, прости. Может, останусь? Хотя бы по морде дам этому мудаку. Я вздохнула. Такой вопрос Иван задавал несколько раз. Знаю, хочет исправить ситуацию, как-то помочь, быть рядом, когда мне потребуется его поддержка. Вот, как сейчас, например. Лежу головой на коленях брата, рука его волосы мои гладит. Нежно так, осторожно. Сразу детство вспоминается. Мама на кухне готовит, у отца дежурство. Мы втроем (Я, Ваня, Федос) валяемся на постели. Ванечка нам сказки Андерсена читает. На кухне шипит растительное масло, из колонок играет Моцарт. Через распахнутое пластиковое окно слышны отвратительные звуки работающей газонокосилки. Во дворе, в какой-то из машин, звучит радио. Большая толстая муха ползает по шторе. — А смысл? — тоскливо спрашиваю я. — Чтобы наш Лжедмитрий поступил в стиле святого Владимира? Сначала изнасиловал меня на твоих глазах, потом тебя зарезал или наоборот, нет разницы. Не хочу быть Рогнедой. — Сколько раз он тебя возьмет? — простонал брат, хватаясь за голову. — Ты добровольно стать наложницей согласилась. Подумать только, хотел спасать других, но не спас родную сестру. Аксюта, милая, как жить теперь будешь? — Лучше, чем в Освенциме. По-любому. Я вдруг вспомнила, каким рассерженным пришел брат из Академии. Обедать не стал, зашел домой, бросил в угол рюкзак с книгами, выругался. Вышел на улицу, сел на лавочку у подъезда, закурил, а мне, когда подошла к нему, чтобы успокоить, заявил: — На тестах срезался, прикинь? Физическая подготовка в порядке. На каком-то дурацком психологическом тесте. Мозгоправы хреновы. С десяти лет, блин, готовился. Болевой порог повышал, пытался силой мысли предметы двигать, учился медитировать, телепортацию освоил. А тут, блин, какая-то дурацкая психологическая хрень. В общем, не стал брат Хранителем. Его это очень расстроило. Актуальная профессия, нужная. Взаимодействие миров — штука сложная. Разные обитатели бывают. Кто-то любит убивать, грабить, насиловать беззащитных иномирян. Нельзя больных на голову террористов в чужие миры пускать. Хранители создают специальный барьер, сидят в лабораториях, следят за целостностью барьера, в случае же чего — они первые угрозу устраняют. Своеобразные пограничники, которые должны быть крайне внимательными. За ошибки приходится платить дорогой ценой. Не только оборотни, вампиры, но и криптозвери угрожают людям на старушке Земле. От исторических сбоев тоже никто не застрахован. Так, например, лет двадцать назад на один из американских городов напали индейцы, в Париже пьяный мушкетер пытался заколоть шпагой сделавшего ему замечание прохожего. Совсем недавно в Москве посетители магазина «Огонек» познакомились поближе с нравами вольного казачества. Несколько запорожцев, ворвавшись в магазин, начали бить витрины, охрану саблями порубили, с нагайками за перепуганными покупателями гонялись, стали брать все, что плохо лежит. Женщин похватали, девушек, среди пленниц несовершеннолетние школьницы встречались. Хорошо, хотя бы спецслужбы вовремя приехали, заложников освободили, буйных казаков повязали, чтобы отправить их потом в свое время. Пусть там гуляют. Москва несколько дней на ушах стояла. Выискивала исторических гостей, мало ли, вдруг кто затерялся. В газетах, по телевизору, в интернете об этом рассказывалось. Власти государственный траур объявили. На месте катастрофы побывал президент, выразив лично сочувствие жертвам трагедии. Вот только погибших уже не вернешь. — Ненавижу, — прорычал в бессильной злобе Иван. — Беспринципный подонок. Какая из тебя царевна? В джинсах ходишь, доширак ешь, жвачку жуешь, рок слушаешь. Из тебя царевна такая же, как из Бунши Грозный. Мы вернемся домой, малышка. Клянусь. — Давай лучше не будем об этом, — попросила я, взяв братишку за руку. — Слишком тяжело. Хочу поговорить о другом. Знаешь, Акся наивно думала ей нечего бояться, кроме фанфиков Янки. Фантазия у девчонки огонь. Мне ее фанфик с Гришкой Отрепьевым понравился. Братишка расхохотался. Смеялся долго, с удовольствием, до слез. — О да, — с трудом проговорил он, отсмеявшись. — Только ты Лжемитрию не рассказывай. Не созрел экс-церковник до прелестей омегаверса. Все-таки альфа-инок, мечтающий о царе омеге, — это бомба. Или Алексей Михайлович, страпонящий патриарха Никона. Или Петр I, устроивший сестрице Софье кинк с BDSM, прежде чем заточить ее в монастырь. Янка бы всех монахов Чудова монастря переслэшила. Чтобы не скучали. Возлюби ближнего своего… В нашем испорченном веке это правило трактуется несколько иначе. Мне стало смешно. В Янкином фанфике Борис бросает свою жену, не в силах противостоять страсти, бежит к самозванцу в лагерь. Марина Мнишек влюбляется в Ксению Годунову, меняет пол. Годунов беременеет от Лжедмитрия. В итоге, в Московском государстве два царя педика, размахивающие радужными флагами ляхи, непонятно откуда взявшиеся негры, бояре на гей.параде. Толерантность, демократия и полное отсутствие здравого смысла. — Знаешь, наверное, это пытка. Ну, читать вещи, которые сочинили про тебя потомки с больной фантазией. Помню, Янка однажды перепутала тетради и сдала на проверку нашему историку тетрадь, где Гитлер со Сталиным PWP занимались. — Да? — поинтересовался брат. — Как отреагировал Эдуард Валерьевич? Он — классный мужик. — Сказал: «Написано хорошо, но исторически малодостоверно. В итоге, ставлю четверку за хорошую фантазию, тройку за нахальство и советую подучить анатомию». Я вздохнула. Стало грустно. Все-таки здорово сидеть за школьной партой, играть с верной подружкой в крестики-нолики или в морской бой на школьных уроках. На физ.ре играть в баскетбол, бегать, прыгать, кататься на лыжах зимой. Даже отжиматься на школьной лавочке под издевательские комментарии мальчишек. Готовиться к контрольным, волноваться за четвертные оценки, трепетать от фразы: «Сейчас к доске пойдет…» Краснеть, когда наш любимый историк высмеивает твой неудачный ответ. Оценку, правда, не снижает. Эх, детство, любимое детство… С бумажными корабликами, записками, субботниками, когда работаешь на школьном огороде, зато не учишься. Вот бы стать снова ребенком, кататься на качелях, лазать по деревьям, скакать на прыгалках, фехтовать палками. Сплошное веселье, никаких забот. Сейчас все по-другому. Единственный плюс, рылась сегодня в сумочке. Нашла две небольшие книги. Поэмы Лермонтова плюс историческая драма Пушкина «Борис Годунов». Люблю, когда еду в транспорте или на работе, если есть свободное время, читать. Эти книги хотела в библиотеку сдать. Но, к счастью, забыла. Теперь творчество Лермонтова с Пушкиным — моя святыня, своего рода Библия, связь с домом. Никому из местных их не отдам. — Вспомнил вдруг наше первое знакомство, когда от воспиталок через окно удрал, один по городу шатался. Ты шла с портфелем по тротуару, ела эскимо. Довольная. Помнишь, дорогу тебе загородил? Конечно, помню. Такого не забыть. Во втором классе это произошло. У нас по русскому языку диктант был. Аксю тогда учительница похвалила. Шла гордая второклассница домой, хвалиться пятерками в дневнике. Незнакомый мальчишка дорогу загородил, назвал себя доблестным рыцарем, спешащим на помощь прекрасной даме. Так вот шли, болтали о разном. До дому он меня проводил. Тогда началась наша дружба. — Досталось тебе? — Ага, — хмыкнул брат. — На штрафные работы послали. В коридоре пол мыть, потом воспитательная беседа состоялась. Директриса что-то долго твердила на счет того, что, если тебя спасли, следует быть благодарным, не сбегать из интерната. Полицией угрожала. Короче, бла-бла-бла. Только все равно я потом удрал. Ненадолго. Ночевать-то там пришлось. Потом мы гуляли несколько раз с твоей семьей. Однажды пришел отец. В общем, Иван теперь не Заруцкий, а Быстрицкий. Мы улыбнулись, вспоминая славные деньки, принадлежащие нам обоим. Федос ничего не помнит. Младший братик в садик тогда ходил. У моего нового братишки была кличка Гекльберри Финн. Такой же независимый беспризорник. Научивший Аксю свистеть, метко плеваться, стрелять из рогатки. — Помнишь, как запустила спелым помидором тебе в физиономию, когда ты меня «принцесской» назвал? — Мы тогда подрались. Устроили настоящий подушечный бой, — поддержал брат. — Диснеевские мультики помнишь? Мои любимые персонажи Тимон и Пумба. — Акуна матата, — сказали мы хором. «Нет проблем», если переводить с языка суахили. Наш с братцем девиз. Эх, вот бы так случилось в жизни. Сказать только эти волшебные слова, тогда исчезнет Лжедмитрий, 17 век, мы вернемся домой. В честь нашего возвращения купим торт, огромную пачку чипсов, зайдем в Макдональдс. Врубим музыку в квартире. Будем танцевать, танцевать, танцевать… — Мой любимый мультик «Анастасия». Давай потанцуем, — неожиданно предложила я. — Вальс из «Анастасии». Хоть немного повеселимся. Пусть наши враги перелопаются от зависти. — А давай, — согласился брат. — Как узор на окне… — Снова прошлое рядом… Мы кружились и пели. Сумасшедшие, безрассудные, желающие веселиться, пусть хоть завтра мир рухнет. Оба молодые, полные радости жизни. Слишком свободолюбивые, боготворившие свободу. Мы танцевали, будто ничего не случилось, будто одни, на природе, где поют соловьи, пахнет сиренью, существует только весна, любовь, молодость. Нет темницы, грязных луж, холодных жутких стен, решеток на окнах, бдительной стражи. Все растаяло, словно страшный сон. Все задачи кажутся по плечу, жизнь легка, словно у беспечного выпускника школы, сдавшего все экзамены и теперь любовавшегося после выпускного вечера рассветом, с удивлением замечая, как может быть легко, радостно, красиво на душе. Будешь ты в декабре Вновь со мной, дорогая. Спели мы, беззаботно смеясь. — Хочешь, секрет расскажу? — неожиданно спросил Ваня, когда мы закончили танцевать. — Я, кажется, мать свою вспомнил. Тебе интересно? — Конечно. Всегда было интересно узнать о настоящей матери Ивана. Нет, для нас с Федором, братец наш давно Быстрицкий, пусть не по крови, зато по духу. Любим мы его. Все. Папа, мама, бабушка, дедушка. Про Аксю с Федором говорить нечего. Наш он. Родной. Но все равно узнать хоть что-то о настоящих родителях Ванечки было бы интересно. — Знаешь, одно из воспоминаний. Детство вспомнилось, когда дрых. Будто бы еду в карете, мелкий, сижу на коленях старой кормилицы-татарки. Лето, жара. Дорога неровная, трясет страшно. Рядом со мной мать. Шепчет латинские молитвы. На шее ее висит золотой крест с алмазами. Так вот, матушка моя — Мнишек Марина Юрьевна. В общем, как увижу ее, скажу: «Witam, mama»*** — Dobry wieczór, syn.**** Я вздрогнула. Появление гордой прекрасной польки было совершенно неожиданным. Холодное надменное лицо, идеальная осанка, глаза будто бы ледяные, нет в них ни ласки, ни тепла. Так вот ты какая, Снежная королева. Чего же ты хочешь от нас? Зачем пришла? — Радуйся, Ксения, — вдруг обратилась она ко мне, — жить будешь. Димитрий твою судьбу решит. Не тронут тебя мои слуги. Да уж, утешила. Дмитрий мою судьбу точно решит. Лучше бы в традициях Миледи яд, кинжал. Так милосерднее. Все-таки красивая Марина. Один из любимых моих типов женщин. Авантюристка. Она нравится мне почти так же, как Сонька Золотая Ручка, Мария Тарновская или Миледи из романа Дюма. Только от женщин этих следует держаться подальше. Здоровее будешь. Все-таки жизнь не книга.