Две царевны

Я думала, он меня убьет. Господи, как же это страшно ощущать чужие руки на своей шее, не в силах освободиться, кажется, вот-вот и они тебя начнут душить. Люди, пережившие клиническую смерть, говорят, что смерть — это просто переход в другой мир. Возможно, и так. Только переход бывает мучительный. Кто-то умирает мгновенно от сердечного приступа, несчастного случая, кто-то мучается годами, уставший от жизни, парализованный болезнью. Жить все-таки хотелось. Вернее, не хотелось умирать таким жутким образом. Лучше быть узницей, рабыней желаний давно умершего в моем времени жестокого мужчины. Любовницей, наложницей, содержанкой. Беременной, если не сейчас, то в будущем. Но не принимать такую страшную смерть. Хотелось увидеть маму. Как она там бедная? Сколько прошло времени после моего отсутствия? Сколько лет несчастной Аксе? Двадцать один год или уже двадцать два? В любом случае, Лжедмитрий меня уже поздравил. Многократно. Один раз до ухода Ванечки, а затем после. Каждый день в камеру заходил. Подарок подарил. Не видно пока. Но так срок маленький. Появились неприятные ощущения в груди, повысилась ее чувствительность, также добавились тянущие боли внизу живота, постоянная сонливость. Если раньше ходила взад-вперед по камере, то теперь дрыхла постоянно, не желая вылезать из постели. К прочим радостям добавилась повышенная плаксивость. Бедная служанка моя Малаша, девчонка-подросток лет четырнадцати-пятнадцати. Терпит закидоны гостьи из будущего. Мы с ней постоянно обнимаемся. Несмотря на протесты Аграфены, домоправительницы-домомучительницы. Толстой бабы с кикой рогатой на голове, свекольными щеками и черными зубами. Надеюсь, меня не заставят использовать макияж средневековой Руси? Начиталась в свое время. Свинцовые белила, румяна из ртути. Нет, нет, нет, я за натуральность, пойдите все к черту. Последнее время из спальни стараюсь не выходить. Там только могу оставаться в полюбившейся мне льняной сорочке с кружевами. Спрятаться от окружающих, не желая ни с кем общаться. Забраться на резную деревянную кровать с витыми столбиками, прижать к себе расшитую золотыми нитями суконную подушку с узорами, гладить Клайда, толстого рыжего кота. С Клайдом жить легче. Как показывает практика, коты семнадцатого века совсем не отличаются от котов двадцать первого. С окружающей обстановкой все тяжелее. Кажется, будто попала в музей. Шкафов пока не придумали, вместо них сундуки. У изголовья моей кровати как раз стоит один такой, дубовый, с большим железным замком. В доме много лавок, коротких, длинных, широких, узких, на них медвежьи шкуры, подушки, коврики шерстяные, так называемые кошмы. Окна косящатые с нарядными наличниками. Вместо стекол слюда. Обзор никудышный, света мало, это вам не двадцать первый век. Встречаются также мелкие волоковые окошки, их закрывают специальными дощечками. Вместо электричества свечи, их горничная Малаша зажигает, она умеет разжигать огонь без спичек. Она же и косу мне заплетает, и укоряет ласково, когда вместо повязки, коруны и прочих головных уборов, приличествующих девушке, изобретаю собственные аксессуары. Например, делаю из древнерусских платков отличные банданы, а из атласных лент фенечки. Кстати, изобретаю не только аксессуары. Есть у меня русско-китайские палочки, сделанные из березы. Подумаешь, вилки тут активно не используют. Не нравятся они местным, адские вилы напоминают. Зато у Акси есть палочки, почти как из суши-бара. Все равно лучше, чем руками есть, а руки затем об скатерть вытирать. Тяжело, конечно. Остается одно: ждать помощи. Главное, дождаться наших, они вернут меня домой, обязательно вернут. В противном случае лучше умереть, чем жить пленницей. Все равно не смогу чинно сидеть за рукоделием в светлице, соблюдать посты, подчиняться церковным правилам, румяниться, словно матрешка, целиком зависеть от мужчины, быть бесплатным развлекающим приложением. Это проучившись пятнадцать лет. Сначала в школе, затем в мед.колледже, в университете два года. Познав все блага цивилизации, привыкнув к независимости. Так вот какая ты, насмешница судьба. — Опять училась всю ночь, институтка? Заутреню проспала, обедню. Вся Москва на ногах давно, а ты спишь. По ночам свечи жжешь, — услышала знакомый голос. Отрепьев на правах хозяина неслышно прошел в спальню моего так называемого дома, минуя прислугу. Умеет тихо ходить, да тут вдобавок ковры мягкие, персидские, наверное, смягчают шаги. Интересно, видел ли его кто из дворни или нет? Хотя, какая разница? Все равно остановить царя-батюшку никто не осмелиться. — Здравствуйте, Дмитрий Иванович. Я подошла к божнице. Нет, все-таки далеко шагнула иконопись. Определенно, иконы, ну, хотя бы, девятнадцатого века гораздо красивее, на мой взгляд. Горела лампадка, печальные лики святых, казалось, смотрели на меня, видели мою тоску. Вспомнилось вдруг, как зашли мы всей семьей в церковь на Рождество. Там тоже были иконы, не деревянные, правда, более красивые, запах ладана, священник. Вроде бы похоже. Однако в современной церкви горел электрический свет, полы были покрыты виниловой плиткой, а у кого-то из прихожан во время службы пришло сообщение на мобильник. Цивилизация. — О чем задумалась? Только не говори, что помолиться решила. Все равно не поверю. Ты поди не одной молитвы не знаешь. — Почему же? «Отче наш» знаю. — Неужто и в Бога веруешь? — Лжедмитрий усмехнулся. Задумчивый, непривычно серьезный, одетый по-польски. На голове бархатная шапка-магерка, вместо русского кафтана — жупан. Подбородок бритый. Это радует. До времен Петра I далековато пока. С бородой долго будет ходить русский человек. А Польша — прекрасная страна, красивая, с богатой историей. Среди поляков встречаются интересные, веселые люди. Отец моей лучшей подруги Янки, например, — поляк, веселый, интеллигентный мужчина, они с моим папой друзья. Кузен Янки Михал — моя первая подростковая любовь. Мы с ним вместе в кино ходили, держась за руки, бегали под теплым летним дождем. Михал в Варшаву меня приглашал, обещал Старый город показать, музей Фридерика Шопена, музей Войска Польского. Учил болтать по-английски. У нас с ним по-прежнему очень теплые отношения. По крайней мере, были до моего попадания в прошлое. — В Высший разум верю, — немного подумав, призналась я. — Он защищает нашу планету. Человечество, как обезьяна с гранатой. Дай ему волю, Землю уничтожит. Это даже контактеры подтвердят. Ребята из будущего, их специально в прошлое посылают, чтобы исторические катастрофы предотвращать. Они договариваются с правителями, убеждают их. Знаете, как сложно уговорить некоторых, дорвавшихся до власти кретинов не использовать ядерное оружие? — Дорвавшиеся до власти кретины… — процитировал мои слова Отрепьев, смакуя новое слово. Он подошел к небольшому столику с золочеными ножками, покрытому бархатной скатертью. На столике стоял золотой кубок, украшенный мелкими изумрудами. Наверное, из такого кубка царям пить вина дорогие не зазорно. Но Акся алкоголь не пьет, рюмка ананасового ликера на совершеннолетие не считается. Вином царь больше не угощает, слышал однажды откровения поддатой лжецаревны, ему хватило. В общем, из такого роскошного кубка хорошая девочка Акся пьет квас. — Не думал, что цивилизованные институтки могут снизойти до кваса. Сладок дикарский напиток? Опять насмешка. Нравится ему надо мной насмехаться. Хорошо, сейчас уже беззлобно. — Очень вкусно, кстати, — согласилась я, кивнув головой, будто бы не замечая иронии. — У бабушки отличный квас получался, а также хворост. Плюшки, пончики. Вкуснятина. Внучка у нее та еще сладкоежка. Самозванец хмыкнул. А мне вдруг стало невероятно грустно. Эх, бабушка-бабушка. Удастся ли мне попробовать снова твои кулинарные шедевры? Поучиться у тебя готовить, послушать истории из твоей молодости? Одна твоя внучка осталась. Вот вроде все живы, но разделяет нас временная пропасть. Не к кому прийти, в жилетку поплакаться. Нет, в принципе, Малаше можно пожаловаться, позволить ей утешить себя. Опять-таки свобода слова мне государем дарована. Царю-авантюристу многое могу говорить и остаться безнаказанной. Все равно его уже ничем не удивишь после известия о собственной казни, посмертном поругании. Многое Отрепьеву рассказала. И про то как, пытаясь спастись, вывихнул ногу беглец, грудь разбил, остался беззащитным перед разгневанной толпой. Про то как обнаженного мертвеца, вываляли в грязи, мерзостью всякой мазали. Про бежавшую из Москвы Марину тоже сказала. Сложно не сказать, когда тебя допрашивают. Пусть без пыток, без нанесения физического вреда. Морально на напуганную гостью из будущего расстрига надавил, заставил правду раскрыть. Ох, и ведь реакция хорошая. Вот вроде ходил Григорий нервно по комнате, переваривая информацию. Казалось тогда, забьюсь под кровать, спрячусь, избегу новых неудобных вопросов. Ага, как бы не так. Скрыться мне не давали. В последний момент перехватывал меня самозванец, отрезая пути к отступлению. Глаза опасные, нижняя губа дергается. Взвыть от ужаса хотелось, выслушивая слова: — Ну, а дальше. Да говори же ты, не томи. Говори! Это приказ. Богом клянусь, не трону тебя, Ксеньюшка. Ох, зато сейчас все мирно. По Москве в позолоченной карете с шелковыми занавесями или, быть может, колымаге, (не знаю точно) ездила пару раз, лошадку настоящую видела, даже яблоком животинку угостила. Как никак новые впечатления. Но все равно, словно на вулкане живешь, характер у экс-церковника взрывной. Что взбредет в голову батюшке царю, фиг знает. Опять-таки Марина. Не видит во мне соперницу, внимания на полонянку не обращает, терпит пока любовницу будущего мужа. Но если любовница родит мальчика, а пройдоха-царь удержит власть, будет ли так беспечна жестокая панна? Зашлет ли убийц к ребенку, словно бы в насмешку пощадив несчастную мать? — Жизнь за жизнь, — сказала тогда полька, решив пощадить морально уничтоженную узницу. Только сыну узницы пощады не будет. Марина любит власть. Наследник — одно из средств, чтобы эту власть удержать. Мы с малышом станем для Мнишек головной болью. М-да, меньше всего хочется повторить судьбу Марии Нагой. Да и повторять судьбу Натальи Кирилловны Нарышкиной, матери Петра I, тоже не хочется. Много, слишком много пережила царица в Преображенском селе, прежде чем ее великий сын сил достаточно набрал. Опять-таки, ни Мария Нагая, ни Наталья Нарышкина не были наложницами русских царей. С другой стороны, если Шуйскому удастся совершить переворот, народ русский не пощадит ни царскую потаскуху, ни ее выродка. Очень жаль, но моему так называемому покровителю, похоже, не приходят в голову подобные мысли. Конечно, не ему рожать сынишку, воспитывать его, бессонными ночами с дитём сидеть. Подошел сейчас Гришка сзади, к себе прижал, уткнулся носом в волосы. Знает, никуда от него не денусь. Попытаюсь сбежать — обратно приведут. Стою смирно, не вырываюсь. Все равно другого варианта нет. Но все-таки, сколько же ты слез мне принес, сколько боли? А вся моя вина в том, что похожа очень на царевну. Клон ее. Копия. Только за одинаковой внешней оболочкой скрываются два разных человека, с разным воспитанием, разными привычками, манерами. Да и нужно ли объяснять? Все равно человек, от воли которого полностью завишу, прекрасно понимает разницу. Его ходячая энциклопедия вполне устраивает. Особенно, когда эта ходячая энциклопедия, кроме научных фактов, может песенку спеть, сказку рассказать или очередной спойлер из российской истории, массаж сделать, точнее подобие массажа. В общем, функции Акси сугубо развлекательные. Одно радует, при таком раскладе в монастырь гостью из будущего, скорее всего, не отправят. Должен же кто-то монарха забавлять. — И много ли кретинов дорвались до власти? — спросил, трогая висевшую на моей шее золотую монету. Своеобразное украшение, очередной подарок. Оберег. Примерила, который ради прикола. Все-таки историческая реликвия. Надела на шею, чем рассмешила лжецаревича едва ли не до слез. Очень ему понравилась идея вернуть монету обратно царевне. — Достаточно, к сожалению. Сказала очевидную правду. Дураков-то везде хватает. Особенно печально, когда у дураков этих есть власть. Последствия могут быть непоправимые. «На свете нет ужаснее напасти, чем идиот, дорвавшийся до власти». Последствия по традиции разгребает народ. — Бориску Годунова кретином считаешь? А меня? — Бориса Годунова, — автоматически поправила я. М-да, уж чего не хватает людям прошлого, так это вежливости. Нет, по-любому есть вежливые, воспитанные индивиды, но чем их больше, тем лучше. — Сохраняйте уважение к побежденному, — решила дать совет самодержцу, прежде чем ответить на его вопросы. — Вам подобная фамильярность тоже не красит. Борис Годунов не кретин. Мне не так много про него известно. Но Годунов не кретин. Ему следует сказать спасибо, хотя бы за то, что по его приказу хлеб бедным раздавали, в его правление крепости строили, новые города появлялись. Насчет вас. Вы — умный человек, может, даже очень умный, но очень опасный. Не хотелось бы стоять у вас на пути. Скажите, — вырвался у меня неожиданный вопрос. — Вы много женщин взяли силой? Лжедмитрий немного помолчал, наверное, обдумывая вопрос, затем сказал: — Двух. Обе тебе известны, обе Ксении. Одна из них в монастыре, другая — моя любовница. Обе Ксении. Ксения Годунова. Сколько же пережила несчастная царевна? На глазах несчастной девушки мать с братом закололи. Их убийца стал ее повелителем. А потом отправил в монастырь надоевшую девицу. Новая колкость сорвалась с моего языка. Не могла не сорваться: — А когда любовница надоест, вы упечете ее в монастырь, чтобы порадовать любимую женушку? — А когда жена надоест, отправлю ее в Псков, а любовницу к себе во дворец возьму. Он развернул послушную игрушку к себе лицом, игнорируя очередную колкость. Привык уже к манере общения пленницы. В губы поцеловал. Странно, но, оказывается, на Руси французский или, если по-другому сказать, татарский поцелуй не практиковали особо. Разврат. С кем же наш любезный царевич, теперь уже царь, целоваться учился? Пленную царевну мучил или Марина решила любовному искусству московита-варвара научить. Опять-таки, срамные девки. А все-таки сильно удивился Отрепьев при первой нашей встрече, когда поцеловала его взасос в окружении свидетелей дерзкая девчонка, желающая спасти любимого брата от виселицы. Удивиться-то удивился, но на поцелуй ответил. — Вы опять. Не надо, пожалуйста, услышат, — попросила, скрывая тканью обнаженное плечо. Просьба осталась без ответа. Закрыть плечо полностью самозванец не дал, накрыл мою ладонь своею, коснулся губами слабого запястья, сказал тихо: — Пусть слышат. Государственные дела решал, на службу сегодня ходил, у патриарха утром исповедовался. На богомолье скоро с Мариной поеду. Стало быть, согрешить можно. — Правильно, с Мариной молиться, со мной грешить. Удобно, — возразила я, уперлась одной рукой в грудь властного ухажера, пытаясь держать его на расстоянии. Попытка не увенчалась успехом. Теперь Лжедмитрий держал обе мои руки, наши глаза встретились. — Может, лучше отпустите меня на свободу? Заодно от искушения избавитесь. Мольба, как ожидалось, вызвала только усмешку. Расхохотался Григорий, руки мои отпустил. Смеялся долго, с удовольствием, запрокинув голову. Словно бы от удачной шутки, показывая свое отношение к самой сокровенной моей просьбе. Все-таки хорошо быть хозяином положения. Не зависеть от чужой воли. — Как я тебя отпущу? — спросил бывший церковник, отсмеявшись, сгреб живой трофей в охапку, дергайся не дергайся — все равно не вырвешься. — Ты брюхатая. К тому же, чем кормиться будешь? Куда пойдешь? На паперть? В монастырь, прячась от мира грешного? Так ведь на паперти голодать станешь, беден нынче народ, неохотно милостыню подает. В монастыре тоже покоя не найдешь. Ты же никонианка. Раскол в православной церкви пока не произошел. Выделяться будешь. Слова оказались болезненными. Все правда. Буду выделяться. Конечно буду. Только тяжело, невероятно тяжело в золотой клетке жить эмансипированной гостье из двадцать первого века. Женщин-то большевики освободили. Не родились пока освободители. Суфражисткам тоже не нашлось пока места в мужском мире. В этом времени женщина должна подчиняться мужчине. Таковы законы общества. — К скоморохам уйду, — продолжала бессмысленно настаивать я, чисто из-за упрямства, зная, не добьюсь ничего толком. — Народ начну веселить, фокусы показывать, танцевать. Все равно в школе долгое время на танцы ходила. Козу куплю, выдрессирую. Квазимодо встречу. Стану русской Эсмеральдой. Если нужда заставит волосы остригу, наряд мужской надену, любое бесчестье приму. Зато свободной стану. Григорий покачал головой, выражая отказ. Хмыкнул насмешливо, посоветовал: — Ложись-ка ты в постель, Эсмеральда, да сорочку сними. С тобой возлягу. Не столкуемся мы. Так хоть с пользой время проведем. О государственных делах позже поговорим. Может, совет умный дашь. Пряничек медовый возьми. Лицо его вдруг посерьезнело, холодные голубые глаза угрожающе сверкнули. Неужели опять сердит? Накажет? Определенно, на уроках ОБЖ нужно ввести тему «Живое общение с монархами. Запреты и правила». Пригодится в нашем мире, где машина времени стала реальностью. Мало ли, кому знание темы жизнь спасет. К счастью, наказывать строптивую девчонку не собирались. — Не нужен тебе Квазимодо. Тебя сам император защищает. О других мужчинах забудь, — очередное предупреждение, ладно, зато без сюрпризов обойдемся. — Коли спутаешься с кем-то, не помилую. В монастырь отправлю, послушницей поживешь. Ручаюсь, тебе не понравится. Не понравится, конечно. Кому же в 20 лет понравиться жить в монастыре? Радует только слово «послушница». Послушница не монахиня. Может подстричься в монахини, может и нет. Нет, хватит грустных мыслей на сегодня. Подчиняясь приказу, залезла в кровать, полностью раздетая. Укрылась простыней, попробовала пряничек — царский гостинец. Вкусный. Здесь вкусные сладости: пастила, фрукты засахаренные, орешки, варенье. Многое, конечно, не придумали. Трудно обходиться без любимого какао. Но какао пустяк, по сравнению с тоской по родным. Бывало, проснешься посреди ночи, выйдешь на крытое крыльцо с резными перилами, спустишься по деревянным ступенькам вниз в сад, сядешь на лавочку под яблоней. Смотришь на двойные ворота с крестом, забор высокий, сторожку, в которой дрыхнет сторож. Взвыть хочется от тоски по близким. Мечтаешь разломать тут все к ядреной матери, сбежать поскорее, куда глаза глядят. Но поймают, по-любому поймают. — Шли бы к Марине, — вздохнула, когда псевдо-царь забрался с ногами на кровать, простынь мою на себя потянул. Почти раздетый, босой. В рубашке нижней, портках. Смешное здесь нижнее белье. Хотя у каждого времени своя мода. Но все равно современные шорты роднее. Вместе с шортами вспоминается старший брат после вечеринки, его помятое лицо с синяками под глазами, пожеванный вид, жалобная фраза: «Акся, принеси воды» или другая: «Мать вашу, никогда больше не буду так бухать». И хотя сердишься на этого поганца, отрывавшегося в ночном клубе, вернувшегося домой только под утро со следами яркой помады на щеках, шее, даже, блин, на этих самых шортах, все равно топаешь за водой. Мысленно себе обещаешь, что вынесешь вместе с мамой непутевому брательнику мозг, когда этому придурку станет получше. Папа, конечно, заступится за сыночка, все-таки далеко не каждый день напивается парень. В итоге, мы все помиримся, все будет хорошо. — Не разбивали бы сердце прелестной панночки, — продолжала говорить я. — Обещали любить красавицу до гроба, вскружили голову полячки комплиментами. А сами к любовнице ходите. Нехорошо. Говорила, зная, все слова уйдут в пустоту. Так вот лежала на лебяжьей перине, отворачиваясь, напрасно пытаясь отгородиться. Чувствуя, прижавшееся ко мне сильное мужское тело, руку чужую на талии, ногу самозванца на своей ноге, теплое дыхание, заставляющее вздрогнуть. Слишком близко. Нельзя. Неприлично. Бедная мама, хорошо не знаешь ты, как поступают с твоей дочерью. Мы лежали вдвоем, укрытые одной простыней. «Не виновата, сам пришел». Такие слова будущей царице скажу. Интересно, поверит? — Марина знает, что не люблю ее. Ты моя радость, моя любовь. Истосковался по тебе. Повернись ко мне. Ну же. Не отворачивайся. Лицо твое видеть хочу. Повернулась, приказание выполнила. Как же все нелепо. Подумать только, контактером хотела быть, с людьми из прошлого общаться, катастрофы исторические предотвращать, слабых защищать, кого-то даже, например, обреченных на смерть детей с собой в будущее брать. Пусть детишками врачи занимаются, шанс на новую, более счастливую жизнь им дают. Да, контактером стать не довелось, но с людьми из прошлого пообщаться пришлось, к сожалению. Настоящий контактер всегда держит ситуацию под контролем, им не манипулируют, не управляют пройдохи из прошлого, у сотрудника пространственно-временной службы всегда под рукой аптечка, снотворные, транквилизаторы для непредвиденных случаев. Настоящему контактеру не приходилось никогда под самозванцем лежать. — Вы совсем другому человеку в любви признаетесь, Царевне, дочери Бориса Годунова. Вас разница лет так в четыреста совсем не смущает? Поймите, это просто несчастный случай занес нас с братом в средневековую Москву. В нашем мире Ксения Годунова умерла давно. — В моем мире ты родишь мне сына, — экс-церковник, опираясь локтем о подушку, с самодовольной улыбкой смотрел на пленницу. — Русские войска под моим командованием утрут нос султану турецкому, захватят Азов, потом к Черному морю выберутся. На захваченных землях новые города прикажу строить, один из городов в честь нашего сына велю назвать. — Армию сначала реформируйте, — не удержалась от очередной насмешки. — Иноземных специалистов пригласите, лучше всего немцев, голландцев. Как показывает практика, не складываются у русских отношения с поляками. Новые войска создайте. Солдат, драгун. — Разберусь. Опять-таки, ты чего-нибудь посоветуешь. Но позже. Не могу без тебя. Закончив говорить, Лжедмитрий поцеловал меня в шею. От таких поцелуев у Акси обычно сносило крышу напрочь, исчезало смущение, скованность. Все-таки зона повышенной чувствительности. Происходящее дальше описывать не буду. Без того все понятно. Одно скажу точно: забыться ненадолго, отрешиться от тревожных мыслей беспокойной гостье из будущего на время удалось.