***
— Тятька, — шепчет бледный мальчик, внук Аграфены, одетый в грубую холщовую рубашку и серый зипун из грубого сукна. Лежит на лавке в горнице, под головой небольшая войлочная подушка. Крови вроде нет. Значит, язык не прикусил. Бедный ребенок страдает эпилепсией, по-местному падучей. Собирался выйти поиграть с мальчишками во дворе, только вот незадача — приступ. Хорошо я рядом была. Сидела в светлице за рукоделием, училась вышивать. Вернее, попросту растрачивала казенное добро. Путного у меня все равно ничего не выйдет. Это Ксения Годунова была талантливой рукодельницей, Акся в детстве либо за книжками сидела, либо вместе с друзьями бегала, скакала, приключений искала. В общем, совсем не девица из терема, но подвижный энергичный ребенок. Тем временем Аграфена привычно ворчала, отчитывая внука. Тот стоял, потупив глаза с самым покаянным видом, хотя наверняка вряд ли слушал упреки ворчливой бабки. Тут-то все началось. Вскрикнул неожиданно Тюньша, упал, корчась в судорогах. Я не растерялась, помочь ему первую оказать сумела. Повернула голову набок, чтобы не захлебнулся слюной малец. К сожалению, дальнейшую помощь пацаненку не окажут. Противоэпилептических препаратов не придумали, не придумали также ни МРТ, ни ЭЭГ. Ни диагностировать болезнь, не вылечить, ни облегчить страдания, так всю жизнь и будет мучиться малой. — Тюньша, внучек мой, за что ж Господь послал тебе такие испытания? Ох, беда какая. Молился бы ты чаще, неслух. Вместо того, чтобы с такими же, как ты олухами, в горелки играть да по деревьям лазать. В церкви бы не зевал, по сторонам не пялился. Глядишь, не наказал бы тебя, боженька. — Ба, ну чего ты, — пробормотал явно смущенный Тюньша. — Живой я. — Не повезло тебе, малой, — говорю с сочувствием. В самом деле, жалко мальчонку. — Ты как? Не испугался? Не ушибся? Так, стоп, притормози, не то испугаешь мальчишку. Он глаза васильковые удивленно вытаращил, вскочить с лавки попытался, поприветствовать молодую госпожу, царскую полюбовницу. Нет, не пойдет. Придержала его. Пусть не нервничает. Одного приступа на сегодня точно хватит. — Боярышня? — спросил ошарашенный мальчуган. — Боярышня, — подтвердила суровая Аграфена. — Тебе, холопу недостойному, милость указала. Ручкой своей нежной тебе слюни вытирала неблагодарному. Чего смотришь? Одежду благодетельницы целуй. — Стоять, — воскликнула поспешно. М-да, не хватало для полного счастья древнерусского раболепия. На колени упади, край одежды целуй, можешь шелковую туфельку поцеловать — хуже не будет. Хватит. Долбанный цирк. Правда, в цирке люди смеются. Здесь не фига не смешно. Крутое задание дала судьба. Проживи в Москве 17 века почти три месяца, пообщайся мило с Мариной Мнишек, стань наложницей первого Лжедмитрия, заменяя Ксению Годунову, и постарайся не свихнуться. Блеск. — Лежи, Тюньша, отдыхай, — распоряжаюсь. — Принеси, Аграфена, гостинцев. Пряников, зверей сахарных, смоквы. В общем, чего-нибудь вкусного. Старушка с поклоном удалилась. Вот и хорошо. Будем вкусняшками мальчугана откармливать. Трудным для бедняги денек выдался. Вдобавок, кто от сладостей откажется? Уж явно не мальчонка-слуга. Вряд ли родители баловали дитя. Ладно, порадуем ребятенка. — Давно у тебя? — Да с позапрошлого лета, приложило в толпе головой о камень, — охотно поведал Тюньша. — Годы голодные были, жрать нечего. Царь покойный велел кладовые открыть, хлеб даром раздавать. Чтоб простые людишки с голоду не перемерли. Токмо народ все равно мер. Хлеба не всем хватало. Потому и давки были. — Твои родители тоже от голода умерли? Спрашиваю, зная: сирота мальчишка. У него только бабка Аграфена осталась. Вернее, как бабка. Женщина лет сорока, хотя, по здешним меркам, скоро в гроб пора. Эх, все равно в семнадцатом веке есть один огромный плюс. А именно: отсутствие психушек, смирительных рубашек, грубых санитаров. В монастыре, пожалуй, живется лучше. Там хотя бы на препараты не сажают. Препараты разные бывают. Дашь пациенту таблеточку, он затем в потолок безучастно смотрит, слюни пускает. Брр. Жуть. Нет уж, лучше поживу наложницей самозванца с риском в любой момент попасть в монастырь, чем пациенткой психиатрической клиники, живущей в столь унылом заведении неограниченное количество времени. — Не, — мальчуган помотал головой, помрачнел сразу. — Батьку с мамкой поганые саблями порубили, Глашку, сестрицу старшую, в полон увели. Я в погребке укрылся. Ничего, — он скрипнул зубами, попытался подняться, я не дала. Тюньша вздохнул, оставаясь на лавке. — Ничего, — повторил он. — Мой черед придет. Посчитаюсь с татарами. Холопом боевым стану, землю нашу буду защищать от басурманских набегов. Силенок наберусь. Отомщу. За мамку с папкой отомщу. За слезы сестрицы моей. Ее небось мурза какой себе на ложе взял. Опоганил, обесчестил, проклятый. — Ужас какой, — говорю, пораженная историей. Одно дело — читать про набеги степняков в учебнике, совсем другое — видеть очевидца событий. Блин, ну почему здесь так легко убивают? Никак не могу привыкнуть. И не хочу. Сама никого не убью, уголовный кодекс не нарушу. И неважно, что его пока не придумали. Буду жить, как воспитали меня родители. Чтобы мамочка могла мной гордиться. Останусь современной девушкой, чуждой средневековых амбиций. Буду помогать людям, чем смогу. На моей стороне знания. К сожалению, в большинстве теоретические. Много ли может теория без практики? Хотя все равно утешить, подбодрить кого-нибудь смогу. Нужно творить добро. И вообще: «От улыбки станет всем светлей». — У тебя все получится. Главное, только захотеть по-настоящему. Ты станешь героем народных песен. Может про тебя летопись напишут, а? — Не стану, — мальчишка вздохнул. — Я же не князь какой, не боярин. Холопишка простой. Про маленьких людей песен не поют. Да и не нужно. Мне бы за родных отомстить. Скажи, ты правда колдовать умеешь? Конечно, умею. Крибле-крабле-бумс. Фокус-покус. Ахалай-махалай. В общем, так себе волшебница. Совсем никакая, если честно. В Хогвартс бы однозначно не приняли. Жаль. — Ага, аж сто раз, — фыркаю насмешливо. — Колдовства не бывает. Это сказки. — Ничего не сказки, — Тюньша надулся, затем вдруг мечтательно улыбнулся. — А вот бы царь наш тебя царицей сделал вместо латинки своей. Ты добрая, улыбаешься много. Царя нашего радуешь. Еще чего не хватало. Царицей. Нам, потомкам, по закону полагается сидеть тихо, в историю параллельных миров не вмешиваться. По крайней мере, по-крупному. Спасти кого-то, найти сироте родителей, да даже вылечить человека, используя современные медикаменты, можно. Влиять на ход исторических событий нельзя. Препятствовать или, наоборот, ускорять. Также мы должны быть незаметными. Серыми, имея возможность при случае легко раствориться в толпе. Марина будет царицей. Она должна быть царицей. Так правильно. — Отведай орешков, матушка. Яблочек наливных. Пирога с малиновым вареньем. Дородная Аграфена, улыбаясь, (Ох, не могу не вздрогнуть, глядя на черные зубы) вплыла в комнату с серебряным подносом, на золотых блюдах, украшенных драгоценными камнями, лежали яства. Поставила на маленький столик с резными ножками, накрытый бархатной скатертью. — Отлично, — сказала я, потирая руки в нетерпении. — Большое спасибо. Ну, Тюня, угощайся. Да и ты тоже, Аграфена. Приятного всем аппетита.***
Перед глазами всплывает новый кадр. Похоже, память моя решила устроить хозяйке экскурсию по прошлым воспоминаниям. О, нет. Нет, пожалуйста. Не надо. Пожалуйста, только не этот день. — Как ныне сбирается вещий Олег отомстить не разумным хазарам, — отчаянно бормочу про себя, надеясь прогнать самый страшный ночной кошмар в своей жизни. — Как ныне сбирается вещий Олег… Напрасно. Мне снова двенадцать лет. Решила прогулять последний урок литературы, так как не выучила стихотворение. Вдобавок наш класс должен быть пойти после уроков в прививочный кабинет — делать прививки от гриппа. У меня же болел живот, как оказалось впоследствии из-за первой в жизни менструации. Новые ощущения пугали, поэтому решила прийти пораньше домой, немного отдохнуть. Дверь ванной была открыта. На ворсистом коврике лежала без сознания мама. Бледная, словно спящая. Но разве у спящего человека может быть такое слабое дыхание? Поспешно склоняюсь над лежащей без сознания мамой. Дрожащие пальцы касаются сонной артерии, пытаюсь определить пульс. Нитевидный. О, Господи! — Мама, мамочка, мама! — кричу, надеясь, услышат люди, придут на помощь. — Мама! Где телефон? Где, черт возьми, телефон. Ношусь по квартире, ища чертов мобильник. Твою ж мать, почему все на работе, никто ничего не слышит, никому дела нет до перепуганной девчонки. Телефон лежал в прихожей на туалетном столике. Набираю знакомый номер. Папочка, милый, ответь. Ты же знаешь, что делать. Правда? Не оставляй в беде испуганную дочурку. Ответь, ответь, ответь. Папуля любимый. — Абонент не может ответить на ваш звонок, — слышу безжалостный женский голос. В глазах резко темнеет, подкашиваются ноги. Абонент не может ответить. Не может, не может, не может... Мамочка, не умирай, пожалуйста! Мама, мама, мама!