Лисье солнышко

— Две недели назад им было выдано разрешение на выезд из Германии, его подписал лично рейхсфюрер. И, скорее всего, именно этим документом и воспользовался Шелленберг. На бумагах не проставлены даты из соображений секретности, агенты-участники были осведомлены о дне и времени отъезда. В курс дела посвятили как минимум шестнадцать человек, пятеро дезинформированы.       Мюллер слушал своего работника внимательно, не перебивал. Когда перед ним положили тонкую папку с пока что не полностью подтвержденными и дополненными доказательствами, открыл ее и внимательно изучил каждую имевшуюся в ней страницу. Что же, интересное получается дело. А личности еще интереснее. Вот уж от кого, а от начальства шестого отдела такого спонтанного, он бы даже сказал, истеричного побега никак не ожидал. — Да, таможня не могла проигнорировать распоряжение рейхсфюрера, вот их и выпустили, — задумчиво протянул Мюллер, щурясь, силясь разобрать написанную мелким шрифтом сноску. — Полиция уже получила надлежащие указания. Вокзалы контролируются; въезды в крупные населенные пункты Швейцарии тоже. Наши люди также должны сработать оперативно и без лишнего шума… — Без лишнего шума, — саркастично хмыкает группенфюрер, — вы лично хотя бы раз имели дело со Штирлицем? Он учует подвох еще до того, как ваш агент поднимет зад со стула и покинет свое место «скрытой слежки». — Не такой уж он безукоризненный. Да, прошел непростительно долгий срок прежде чем мы раскрыли его истинную личность. Но ведь от этого его поимка станет еще более значимой, и… Приятной? Генрих слегка непонимающе посмотрел на вальяжно опершегося на край его стола мужчину в гражданском костюме. — Действительно. Первым информацию о деле Штирлица получил в руки именно его непосредственный начальник, не посчитавший нужным отправить ее дальше. И именно по этой причине нам пришлось дать беглецам фору в целых двенадцать часов. Но почему он уехал вместе с ним — мне не очень понятно, герр Нойманн. Испугался? Могу предположить. «Испугался, да так сильно, что пришел к нему, сказал последние новости в лоб и, рискуя всем, сорвался с места?» — Этого я знать не могу. Сам расскажет, после того, как вернется под конвоем. Разрешите идти? Самодовольная ухмылка не сходила с лица сотрудника, и Мюллер пришел к выводу, что сейчас тот не особо полезен, поэтому позволил покинуть кабинет. Очень уж раздражала самонадеянность его персонала относительно собственных способностей.        Когда хлопнула дверь, группенфюрер устало потер переносицу и сонным взглядом уперся в висящие на стене часы. Час ночи. Долго он тут сидит, гораздо дольше, чем сам хотел бы. Да, эти двое, вот эти, на смазанной черно-белой фотографии из дела, изрядно прибавили ему хлопот. И лишнюю головную боль как бонус. Все-таки очень обидно, что сведения о шпионаже дошли до него лишь через несколько часов после того, как Штирлиц со своим начальником уже пересекли границу. «Бегите, бегите. Толку то с этого. Друг с другом перегрызетесь раньше, чем вас настигнут», — слегка тоскливо подумал Мюллер. Погас свет. На ходу одеваясь, мужчина вышел из помещения. Завтра, все продолжится завтра. Поиски, гонка, решение важных и не очень вопросов.

***

      Осознание того, как много времени уже прошло с тех пор, как он приехал к Штирлицу домой, заставило бригадефюрера бегом покинуть гостиную, замереть на секунду в коридоре, словно вспоминая, что он намеревался сделать. Да, точно. Необходимые предметы из домашней аптечки, небольшой запас продуктов, портфель с документами — все это было как попало сложено в багажник машины, припаркованной около участка. Он быстро принял решение, не особо раздумывая, и никого не спрашивая. Бак был почти полный, и это особенно порадовало. Все время поездки по территории Германии заняло обсуждение деталей, нюансов. Даже прокрученные на различные лады сценарии и безукоризненное, как разведчикам казалось, кратковременное прикрытие не избавляли от все больше нарастающего беспокойства. Один раз они остановились заправиться, и за время стоянки Шелленбергу постоянно мерещилось, что за ними наблюдают. Штирлиц же предпочел даже не смотреть по сторонам, а сконцентрироваться на каких-то своих личных размышлениях.       Во время проверки на таможенном пункте все прошло гладко, и в это верилось с трудом, как в принципе и во все происходящее. Макс разговаривал в своей обычной манере: холодно, ровно и четко. Как и всегда. Как всегда, когда был на работе. В канцелярии. На торжественном обеде. На улице, полной людей, людей самых разных. Где угодно. Его состояние выдавала все та же чрезмерная бледность, заметная лишь его спутнику. «Вернись на 20 лет назад, как бы он говорил тогда? Смотрел, стоял?..» Шелленбергу сильно не нравилось, что все его мысли занимал лишь государственный предатель, даже в такой ответственный и опасный момент. Но поделать что-либо он был не в силах. Они смогли вздохнуть с облегчением лишь тогда, когда уехали вперед на несколько километров. Давно уже не было видно ни полосатого шлагбаума, ни старательно побеленного домика, ни пухлого сторожа в зеленой фуражке, кажущейся теперь еще более зловещей. Но это видение как призрак, не покидало сознание. Из-за него белели костяшки пальцев, в напряжении сжавших руль автомобиля в разы сильнее, чем нужно. Из-за него даже шум собственного вдоха казался чересчур громким; про рев двигателя и говорить нечего. Штирлиц еще полчаса держался из последних сил. А потом просто уснул, подсунув под голову загнутый воротник черного пальто.        Близился вечер, и на улице начало темнеть, причем немного раньше, чем положено в это время года. Туманная дымка сменилась серыми тучами, медленно заволакивающими небо. Скоро об лобовое стекло начали стучать капли дождя. Сквозь сон Исаев слышал звуки апрельского ливня, ледяного, и даже спустя столько лет не ставшего привычным. Во многих местах России весной еще всегда был снег, и Максим тоже ждал снега. В феврале, марте, или апреле и так вплоть до конца мая; а он все не шел.       Видимость была, мягко говоря, отвратительная. Поэтому Шелленберг решил не бодаться с переменчивой погодой, и свернул с главного шоссе. Местом для стоянки была выбрана неприметная асфальтированная площадка за полуразвалившимся цехом. Местечко жутковатое, но зато там они были одни, и вероятность того, что их кто-то заметит и потревожит, была нулевая. Вальтер с некоторой завистью взглянул на хоть и беспокойно, но все-таки спящего пассажира. Предпринятые попытки поспать провалились: отдыха ему явно не видать, как бы он этого не желал. Темнота, пронизываемая шелестом дождя, деревьев и черт знает чего еще, действовала на нервы. Ветер сорвал с крыши здания небольшой кусок старого, прогнившего шифера, и тот, пролетев красивой дугой, врезался в землю. Этот звук заставил немца выронить из трясущихся рук коробок, об который он безуспешно пытался чиркнуть спичкой. Ох, с каким бы удовольствием он бы выругался, громко, звучно. Может быть полегчало бы. И с каким удивлением Шелленберг, наконец нашаривший на полу свой коробок, обнаружил, что Отто все так же спит. Отто, который как заговоренный, всегда просыпался в нужное ему время, и никак не смог бы проигнорировать такой грохот в относительной близости от себя. Сонно затягиваясь сигаретой, Шелленберг затем выдыхал дым в щель приоткрытого окна, и он тотчас растворялся в стене дождя. Думалось плохо. Немец даже циферблат наручных часов не мог разглядеть, но строил догадки относительно времени. Час ночи, может два. По ощущениям вообще четыре утра. А Штирлиц проснулся еще в тот момент, когда машина только остановилась, но виду не подал. Не посчитал нужным. Рука ныла, в горле пересохло, но что-то с этим делать было невмоготу. Его голова была повернута в противоположную сторону, но перед глазами стояла живая картинка Вальтера, пускающего одно облачко за другим. Макс даже представлял себе тлеющий кончик сигареты. Тлеющий, осыпающийся, который вот-вот исчезнет и растворится во тьме автомобильного салона.