Время между нами

Глава вторая

— Джаред. Дженсен повторил имя вслух, просматривая письма из старого мешка и понимая, что его тезка писал письма и делал записи для человека с картины… солдата, которого он видел во снах практически всю свою жизнь. Все начало становиться на свои места, когда Дженсен заглянул в коробку, где нашел второе кольцо, и увидел в ней потрепанную, плохо сохранившуюся одежду и еще одну стопку писем, которые были в таком ужасном состоянии, что он едва смог разобрать слова. На нескольких Дженсен смог прочитать, что они были адресованы его предку в сокращенной форме его имени… как он слышал во сне. — Это невозможно, — прошептал Дженсен, не замечая, насколько сильно начали дрожать его руки, когда, пробираясь через одежду, коснулся еще одного матерчатого мешка, который он аккуратно достал. — Ба! — закричал Дженсен, онемев от того, чего пока еще никак не мог понять, когда открыл мешок и коснулся очень старой и очень хрупкой бумаги для рисования, использовавшейся во времена Гражданской войны. — Ба! Вспомнив, что он был не в доме, а в сарае, Дженсен быстро собирал вещи, чтобы найти свою бабушку. До него дошло, что она не сможет его услышать отсюда. Но ему тут же напомнили, что не следовало недооценивать Кейт Эклз. — Я тебя и в первый раз услышала, Дженсен. Может, с годами я и не становлюсь проворнее, но точно не становлюсь глухой, — упрекнула внука Кейт Эклз, войдя в сарай, и сразу же встревожилась, увидев, насколько бледным сделался ее внук и как сильно тряслись его руки. — Что случилось? — поинтересовалась она, сжав губы и заметив раскрученный портрет, письма и поблекшие рисунки. — А-а-а, ты нашел их. В данный момент Дженсену было трудно сосредоточиться на чем-то кроме того, что его таинственный солдат действительно когда-то был живым и настоящим и что его предок знал Джареда. На самом же деле он осторожно рассматривал рисунки, выполненные умелой рукой, и ему пришлось задуматься, насколько хорошо его семь раз прадядя знал солдата и почему никто об этом никогда не упоминал, когда Дженсен произносил его имя или когда показывал рисунки с ним. Рисунки из мешка были выполнены хорошо набитой рукой, и такого мастерства Дженсен сам стремился когда-нибудь достичь, но его внимание привлекло именно то, с каким вниманием к деталям были выполнены рисунки. Они были нарисованы с большей легкостью и непринужденностью, что говорило о том, что рисунки были личными, своими, а не сделанными профессионалом по заказу. Джаред был нарисован в самых разнообразных позах, возможно, некоторые эскизы были сделаны по памяти, на всех он улыбался и смеялся. И только на самом дне стопки Дженсен нашел несколько, на которых была запечатлена не только улыбка, но и грусть в глазах, которые когда-то сияли от счастья. — Нашел? Ты знала, что все эти вещи были здесь? Ты знала о картине, спрятанной в стене, и этих письмах? — потребовал объяснений Дженсен, отрывая глаза от эскизов и непонимающе глядя на свою бабушку. — Это солдат из моих снов, ба. Это… Джаред, именно так я его называл, он знал моего предка и… — Дженсен вытащил найденное кольцо. — Это кольцо, а не то, которое передавалось в семье, принадлежало Дженсену Эклзу. То, которое ношу я, которое, как сказал дедушка, передавалось каждому Дженсену после Гражданской войны, имеет на себе гравировку с именем «Джаред Т. Падалеки». Это… было кольцо Джареда. Так что это за чертовщина? — Положи все вещи, которые хочешь забрать с собой, в эту коробку, а затем возвращайся в дом, в кабинет своего деда, — сделав глубокий вдох, Кейт спокойно ответила Дженсену. Она повернулась, но на секунду остановилась, оглядываясь с безмятежной улыбкой. — Ты нашел то, что тебе было суждено найти. А теперь, кажется, у меня есть еще один предмет, на который ты бы захотел взглянуть. — Что мне… ба? — Дженсен очень сильно любил старушку, но иногда задавался вопросом, насколько далеко она могла зайти со своими таинственными и мистическими изъяснениями. Он аккуратно, но быстро переложил найденные вещи в коробку вместе с теми, которые тоже намеревался забрать домой. Дженсен еще раз с придыханием посмотрел на картину, от взгляда на которую его кожу покрывали мурашки, осторожно свернул и взял с собой. Дженсен играл в сарае с самого детства. Он жил на его чердаке практически круглый год, когда переехал к бабушке. Но никогда не видел сломанных досок в стойле, не видел картины, вязанки писем и никогда бы не подумал, что семейная реликвия, которую он носил, принадлежала кому-то другому. Поставив коробку и остальные вещи, включая портрет, возле входной двери, Дженсен постучал в тяжелую дверь кабинета, некогда принадлежавшего Дж. Р. Эклзу. Старинный письменный стол из красного дерева все еще находился там, практически закрывая собой миниатюрную фигурку Кейт, сидевшую за ним. — Присядь, Дженсен, — она махнула рукой на кресло перед столом, негромко цокнув при виде его нерешимости. — Теперь это мой стол, и я прошу тебя сесть. Садись уже. — Ба, откуда взялись все эти вещи? — спросил Дженсен, присаживаясь в высокое черное кожаное кресло, от которого до сих пор пахло сигарами его деда. — Если ты, дедушка… все знали о солдате Конфедерации, о котором я постоянно говорил и которого постоянно рисовал… так какого черта мне никто ничего не сказал? Семья заставила меня думать, что я сошел с ума. А оказалось, что он был настоящим! — Да, этот мальчик был настоящим, и об этом шептались уже много лет. Но я никогда не видела фото, пока твой дедушка незадолго до своей смерти не показал мне эти рисунки, — рассказывала Кейт, ища что-то на книжной полке позади стола. — Практически вся семья, особенно в то время, хотела, чтобы те вещи, что ты нашел, были уничтожены. Они хотели вычеркнуть имя Дженсена из семейной истории, но его брат, твой семь раз прадедушка, решил этого никогда не допустить. Вот именно поэтому ты нашел картину и письма там, где их никто бы не искал. А! Вот где он! Кейт вытащила дневник в потрепанном кожаном переплете, заставленный другими книгами, и осторожно протерла обложку мягким платком, вытащенным из кармана. — По словам Дж.Р., мужчина назвал своего первенца в честь брата, которого он любил и которым восхищался. Он позаботился, чтобы хоть раз в поколении сын в семье Эклзов носил его имя, и также пообещал защищать и хранить те вещи, которые были возвращены с телом брата после его смерти. — Защищать? — Дженсен в замешательстве нахмурился. История была единственным предметом, который ему нравился в школе, и он никак не мог понять, почему кто-то, особенно в его семье, стремился уничтожить свою семейную историю. — Зачем они хотели что-то уничтожить? — спросил он у бабушки. — Эти вещи принадлежали члену нашей семьи, пусть даже они и не одобряли его выбор, на чьей стороне воевать. — Дженсен не воевал ни на чьей стороне. Он покинул Вест-Пойнт в звании офицера и мог бы построить блестящую карьеру в Армии Союза, чего и хотела его семья, — ответила Кейт, положив дневник на стол перед ним, но не убирая с него руку, смотря Дженсену в глаза. — К тому времени он выбрал обычную, гражданскую жизнь. — Он переехал в Южную Каролину до падения Форта Самтер и остался там, когда штат покинул Союз, потому что вся его жизнь и работа были там, — она немного помедлила, неприязнь мелькнула на ее милом лице. — Это была жизнь, которую он выбрал, путь, которым он выбрал жить, и тот, с кем он выбрал жить. Именно это побудило его семью и некоторых из последующих поколений забыть его имя, его достижения и те немногие личные вещи, которые были при нем, — Кейт нежно погладила Дженсена по его коротким волосам, как когда-то в детстве. — Подобно тому, как кое-какие члены этой семьи пытались изменить тебя за то, как ты «выбрал» жить. Дженсен поднял взгляд, в то время как его пальцы зудели от желания прикоснуться к выцветшей коже, но он сдержался, пытаясь понять то, о чем ему говорила бабушка. — Они хотели меня изменить только потому, что это огромный стыд, чтобы Эклз был открытым геем, — фыркнул он. — И именно по этой причине семья отреклась от твоего тезки много лет назад, — сказала Кейт, садясь на краешек стола и убирая руку с дневника. — Твой дедушка очень много копался в записях и здесь, и в Южной Каролине, чтобы собрать факты воедино и отделить их от вымысла. Многие истории, рассказываемые в семье, были либо притянуты за уши, либо оказались полным враньем. Тогда он и нашел несколько писем и, наконец, этот дневник. Он смог распутать значительную часть не только жизни Дженсена, но и жизни лейтенанта Джареда Т. Падалеки. — Он был… — Дженсен был в шоке. — Я не думал, что в то время были геи. Кейт рассмеялась и похлопала его по щеке: — Дитя, гомосексуализм существовал еще в библейские времена, только я сомневаюсь, что об этом говорили, — ответила она, а потом подождала, пока Дженсен все не сложит воедино. — Дж.Р. всегда говорил, что ты найдешь время и место, чтобы найти то, что тебе поможет жить дальше. А я всегда говорила, что он был глупым старым янки, но он настаивал до своего последнего вздоха, что именно тебе суждено узнать все остальное и закончить это. — Что? Узнать остальное что? Закончить что? — Дженсен еще сильнее запутался. Только одна вещь смогла улечься у него в голове, и именно поэтому он нерешительно посмотрел на свою бабушку. — Ты сказала, что Дженсен был геем и то, что его семья от него отреклась из-за решения, которое он принял. Было ли это решение покинуть Армию, его решение поселиться в Южной Каролине или его выбор любовников, что стало причиной такой к нему ненависти? — осторожно поинтересовался он, чувствуя, как его кожу начало покалывать, когда пальцы коснулись обложки журнала, обрисовывая едва заметные инициалы. — Полагаю, что все из перечисленного и даже больше — случилась грандиозная ссора, после которой он уехал из этого дома в Чарльстон, — Кейт потянулась к верхнему ящику стола и вытащила из него выцветшую и ветхую фотографию, чтобы показать ее внуку, и наблюдала за тем, как его глаза расширились, когда он увидел лицо, так похожее на свое. — Я прочитала те несколько писем и разрозненных страниц дневника, который должен был быть у Дженсена, но исчез. Найти удалось только несколько страниц. — В то время, когда гомусексуализм был порицаем, даже наказуем, если за этим ловили, Дженсену было все равно. Он принял решение за много лет до того, как они выпустились из Вест-Пойнта, — грустно улыбнулась она факту такого недопонимания и любви, которая была потеряна. Фотография была сделана в довоенное время, и на ней были запечатлены улыбающийся Джаред в костюме и Дженсен, одетый в похожий костюм, на его лице сияла яркая озорная улыбка. Дженсен из настоящего осознал с бешено колотящимся сердцем, что под зеркальными улыбками и небрежным прикосновением плеч скрывалось глубокое и такое запретное чувство. — Джаред был его… любовником, — прошептал Дженсен, дотрагиваясь до кольца на своем пальце. — Семья хранила кольцо и передавала его из поколения в поколение, даже считая его паршивой овцой, только потому, что оно было из Вест-Пойнта, и потому, что никто не видел гравировку. — Он внезапно понял, почему именно это кольцо осталось в его семье, а второе было спрятано. — На Дженсене было это кольцо, когда его тело принес… Это Джаред его принес? Как Дженсен умер, ба? Что случилось с Джаредом и… — Вот ответь тебе только на один вопрос, как ты сразу вернешь мне дюжину, — рассмеялась Кейт, удивленная его любопытством и в то же время молча за него переживающая. — Ты найдешь ответы на кое-какие вопросы, которые хочешь получить, в этом дневнике, но насчет остальных… никто больше ничего не знает и не хочет знать о Мятежнике, который запятнал честь сына Эклзов своими порочными желаниями, — она закатила глаза, посмеиваясь над тем, как сморщилось лицо ее внука. — Это был самый популярный ответ семьи на вопрос, почему любимый сын лишился их благосклонности. Я думаю, что они все были просто недалекими и злобными фанатиками. Миссис Эклз постучала по дневнику. — Внутри есть еще несколько набросков, что сделал Дженсен, которые, видимо, Джаред всегда носил с собой. Судя по датам, Джаред начал делать записи на следующий день после возвращения из Стурбриджа, а последняя запись была сделана… утром перед битвой в Геттисберге. Других записей не было. И этот дневник вместе с тем немногим дожил до нашего времени. Большинство вещей было потеряно, но Дж.Р. занимался их поиском и нашел то, что сейчас находится в той небольшой коробке. Мы не знали, что портрет и письма были спрятаны в сарае, Дженсен. Я же говорила, что тебе было суждено узнать правду. — Мне нужно увидеть это. Мне нужно узнать о них, ба, — Дженсена всегда тянуло к солдату, ко всему, что было связано с Гражданской войной, но сейчас, зная все то, что он узнал, Дженсен не мог решить, о чем ему думать или что ему делать. Но понимал только две вещи. Ему нужно было узнать все, что он только мог, о лейтенанте Джареде Т. Падалеки, и ему нужно было увидеть, где был похоронен его тезка, чтобы отдать дань уважения, чувствуя, что именно там было бы правильно открыть дневник Джареда. — Где он похоронен, ба? — спросил Дженсен, осторожно возвращая в дневник все рисунки, что были в нем, и хватаясь за куртку. Мысли и разум опережали его тело, сконцентрироваться хоть на чем-то другом было практически невозможно. — Я никогда не видел его надгробия на семейном кладбище или… — Помнишь тот дуб в самом дальнем углу семейного кладбища Эклзов, на который ты так любил лазать и пугать этим до смерти своего отца? — спросила Кейт, наклонив голову в сторону окна, из которого вдалеке виднелось старое огромное дерево. — Он похоронен у его основания, под корнями, которые сплетаются в форме креста. Только там семья разрешила его похоронить. И именно это не успел сделать твой дедушка перед своей смертью, — с грустью в голосе произнесла она. — Дж.Р. хотел почтить память мальчика настоящим надгробным камнем. И я собираюсь сделать это, пока еще не настало мое время. Дженсен уже решил, что до наступления зимы он установит на могиле надгробие, чтобы должным образом отдать честь своему предку. — Спасибо, ба, — он поцеловал ее в щеку, замечая странное напряжение на ее лице. — Ты что-то еще от меня скрываешь? — спросил Дженсен, прежде чем выйти из кабинета. — У тебя такой взгляд… — Просто кое-какие проблемы с твоей матерью, которые я сейчас решаю, — заверила его Кейт, решив не вдаваться в подробности, пока не получит ответ от своего юриста. — Иди, но не задерживайся надолго. По вечерам довольно холодно, несмотря на то, что сейчас июнь. И мне кажется, тебе бы не хотелось, чтобы я постоянно стояла у тебя над душой и мешала тебе жить, если ты, не дай бог, заболеешь. — Кроме моих рисунков и исследований у меня нет никакой жизни, и ты знаешь, что я ни с кем не встречаюсь, — ответил Дженсен с улыбкой, но не признаваясь в том, по какой причине был все еще одинок. — Я скоро вернусь. Просто… просто я хочу увидеть это место. Дженсен вышел из дома с курткой и дневником в руках, зная, что к тому времени, когда он вернется, его бабушка уже успеет все упаковать, собрать сумку и отнести вещи в машину. Потому что Кейт Эклз отлично разбиралась в людях и, вероятно, уже знала, что он не станет ночевать у нее после всего того, что сегодня узнал. Кейт смотрела из окна на своего мальчика и невольно вспоминала ту ночь, когда она с Кейнами привезла Дженсена домой после того ужасного испытания и вела по заднему двору, с которого начиналась тропа до старого фамильного кладбища Эклзов. Она не была согласна с выбором своего мужа не говорить Дженсену о том, что они узнали правду о жизни того Дженсена и о таинственном молодом человеке, который был так ему дорог. Дж.Р. всегда говорил, что Дженсен докопается до деталей, когда придет время. А теперь Кейт надеялась на то, что он сможет справиться с новой информацией и, возможно, вместе с ней получит немного покоя. Конечно, еще ей было интересно, явится ли Дженсену дух, или он был только предвестником чьей-то смерти. При мысли об этом любопытство ее немного поостыло. Бредя по тропинке, по которой он когда-то в детстве бегал, Дженсен подумал, что мог бы упомянуть бабушке, что это только его выбор быть одиноким, в то время как у него было много шансов построить отношения и с мужчинами, и с женщинами. Сейчас Дженсен стал намного осмотрительнее и осторожнее, чем был раньше. Он редко кому доверял и редко с кем сближался. Он безоговорочно доверял только двум людям, и пусть у него и было несколько других друзей, никому из них он не позволял приближаться к себе ни в физическом плане, ни в эмоциональном, опасаясь боли, которую бы они могли ему причинить. Дженсен понимал, что на такое его поведение частично повлияли воспоминания о юношеских годах и в большей степени то, что он все еще верил, что сможет найти того особенного человека, с которым проведет всю свою оставшуюся жизнь. — Конечно, мы просто проигнорируем тот факт, что мой «особенный человек» — солдат Гражданской войны, у которого могли или не могли быть романтические отношения с моим предком, — вздохнул он, останавливаясь перед массивными воротами из черного кованого железа и оглядываясь по сторонам. У Дженсена было странное чувство, что кроме него здесь находился кто-то еще, но проигнорировал это, потому что странностей на сегодня для него уже было предостаточно. Его дедушка и отец были похоронены неподалеку, но в тот момент не их могилы он хотел видеть, его взгляд сразу устремился к дереву, под которым он когда-то часто играл. Именно под ветвями старого дуба, листья которого осенью были цвета жидкого золота, он впервые нарисовал себе образ солдата из своих снов. Держа дневник в руках, Дженсен осторожно склонился над тем местом, где переплетались корни, образуя нечто похожее на крест, и провел пальцами по коре в поисках того, что когда-то видел давно в детстве. Дженсен тогда предположил, что кто-то из его семьи вырезал крошечные инициалы и дату на коре, будто напоминание о чем-то. Теперь же он задавался вопросом, может, это сделал кто-то другой, чтобы оставить хоть какую-то память о человеке, которого любили и потеряли. — Дж.Р.Э., 11 июня 1862, — прошептал он, ощущая тяжесть в груди, когда наконец понял, что это были и его инициалы, а дата, должно быть, была датой смерти его тезки. Его бабушка сказала, что Дженсен уволился из армии еще до переезда в Южную Каролину. Но насколько Дженсен знал, существовало несчетное множество способов умереть и не на поле битвы. В то время простая простуда выкашивала целые города, а после падения Форта Самтер и отделения штата стало, наверное, еще хуже, поэтому он предположил, что его предок мог умереть и от болезни. Дженсен сел под дерево, расстелив свою куртку на земле, чтобы аккуратно разложить на ней рисунки, прежде чем снова коснуться потертой кожи и почувствовать рельефные инициалы «Дж.Т.П.». Эту книгу когда-то держал и пользовался человек, о котором все думали, что он был плодом его воображения. Пальцы Дженсена тряслись, когда он медленно открыл дневник и уставился на внутреннюю сторону обложки, где была размещена потертая фотография. Когда он посмотрел на ее оборот, то начал понимать, почему эмоции в его сне тем утром были такими сильными. «Джей, я ненавижу это новое изобретение, но надеюсь, что фотография всегда будет рядом с твоим сердцем, пока мы будем далеко друг от друга. Джен». Эта фотография не была официальной — на ней не было ни пиджаков, ни шляп, в которых в то время были запечатлены мужчины. Дженсен был в рубашке с закатанными до локтей рукавами. Несмотря на то, что фотография была очень выцветшей, даже сейчас, после стольких лет Дженсен мог рассмотреть что-то в этих глазах, которые, как он знал, были зеленого цвета. Он мог видеть невысказанную любовь, о существовании которой, возможно, никто, кроме Дженсена и Джареда, не знал. Он смог рассмотреть непринужденную улыбку и то, как тот наклонил голову… Дженсен и сам так делал, словив себя на этой мысли, он заулыбался. Пока не начал читать. Улыбка медленно угасала, когда он разбирал почерк, не такой идеальный, как у его предка. Каким-то образом Дженсен знал, что именно так Джаред и должен был писать. «Меня зовут лейтенант Джаред Тристан Падалеки, и я только что похоронил своего лучшего друга, — это было простое утверждение, но Дженсен понимал, что за это фразой скрывалось гораздо больше. — Дженсен умер одиннадцатого июня. Мне потребовалось несколько дней, чтобы вернуть его тело семье в Стурбридж, Массачусетс. Это было очень рискованно. Если бы меня поймали Союзнические солдаты, то, возможно, я бы встретился со своим другом намного быстрее, чем он думал. Если бы меня поймали на землях янки, то застрелили бы быстрее, подозревая в шпионаже, чем я смог бы все объяснить. Не то чтобы умирать — это плохо. Я планирую уже скоро встретиться со своим создателем и надеюсь, что на той стороне найду своего друга. При условии, что на небесах нет ни Севера, ни Юга. От потери Джена мне намного больнее, чем от любого пулевого ранения, которое я когда-либо получал, и я сомневаюсь, что что-нибудь будет болеть сильнее, чем мое сердце, когда мы с его братом опустили тело Дженсена в землю под тем деревом. Я знал, что вернуть его домой не было хорошей идеей. Я знал, почему он не общался со своей семьей. Черт, да это я был главной причиной, по которой от него отреклись и лишили благосклонности. Его обидели и опозорили. Пускай он и говорил, что сделал свой выбор до того, как мы закончили Вест-Пойнт. Он пробыл в Вест-Пойнте на два года дольше, чем должен был, потому что разница в два года означала, что я закончил бы учебу только в восемнадцать, а он — в двадцать. Конечно, он не мог вот так взять и назвать причину, по которой он остался. Поэтому он устроился работать на верстке в типографии, или как это называлось, из-за меня. Я полагаю, что кто-то нас подозревал, хотя мы всегда были осторожны в том, как себя вести и разговаривать друг с другом на людях. Мне стало страшно, когда я впервые начал понимать странные чувства, испытываемые к другому мужчине, который сразу же взял меня под свое крыло, как только я приехал, и быстро стал моим лучшим другом. Даже до того, как я уехал из Лоу Кантри в Южной Каролине, я знал, что отличался от остальных. В четырнадцать я понял, что девушки меня не привлекали, но мне было сказано, как нужно вести себя со своей семьей, и я был готов притворяться равнодушным, чтобы они гордились мной… пока не встретил его и все не изменилось». Дженсен молча читал каждый отрывок, пропуская те, которые собирался изучить внимательнее чуть позже, и тут же пытался собрать воедино все, что мог, о том, как Северянин встретил Южанина и оставил ради него семью. Он заметил, что в одних отрывках происходящее описывалось более детально, тогда как другие были похожи на беглые комментарии. Было понятно, что собственная жизнь Джареда после окончания и отъезда из Вест-Пойнта больше не казалась ему такой важной, как время, проведенное с Дженсеном. Дженсену было понятно и то, в чем Джаред пока еще не признался на бумаге, — об этом говорил тайный смысл его записей, — это была любовь, выросшая из дружбы. «Прошло два года после выпуска и возвращения в Южную Каролину. Я получил звание лейтенанта и, возможно, больше не получу повышения, потому что, желая служить своей стране, своему штату, слишком трудно стало выполнять приказы людей, которых я не уважаю. Я уважал офицеров в Вест-Пойнте, и я знаю, что уважал бы Дженсена, если бы он был моим командиром. Возможно, причиной моего недовольства стало небольшое изменение состава нашей дивизии или то, что я очень сильно скучаю по своему другу. Дженсен остался в академии пока я ее не закончил, но мы все равно оказались по разные стороны. Мне пришлось вернуться домой, да и у него были свои семейные дела, которые требовали решений. Я понимал это. Я ему так и сказал и говорил об этом в каждом письме, отвечая на его, пропитанные горечью. Дженсен не связал свою жизнь с армией. Он учился в Вест-Пойнте только потому, что это было семейной традицией, но его сердце никогда не жаждало войн, даже несмотря на то, что он был отличным руководителем и дипломатом. Я знал еще до нашего выпуска, что он никогда не воспользуется присвоенным ему рангом. Ему нравилось рисовать и чертить, он мог проектировать мосты и здания гораздо лучше, чем многие другие. Он получил должность в фирме своего дяди и ненавидел ее. Во время одного из его редких визитов домой все и началось — Дженсен сделал выбор, который я умолял его не делать. В последние две недели перед выпускным, на выходных, я понял, что не только у меня были чувства. Джен валялся под деревом, что-то рисуя, думая о чем-то своем, когда внезапно повернулся ко мне… и я остался без слов. Меня целовали много раз. В основном девушки дома и несколько раз здесь, на вечерах, которые мы были обязаны посещать. И даже несколько парней. Но ничто до этого и ничто после не сможет сравниться с тем днем, когда губы Дженсена коснулись моих. Именно в тот момент я понял, что буду принадлежать только своему другу и больше никому». Проведя рукой по глазам, Дженсена немного удивило почувствовать на них слезы, появившиеся, когда он читал про жестокую ссору между отцом и сыном в тот день, когда его предок объявил, что переезжает в Чарльстон, чтобы быть вместе с Джаредом. «Мои старики знали, какой я и что я чувствовал. Они этого не одобряли, но все равно любили меня и, возможно, надеялись, что если ничего не будут говорить, то я со временем смогу измениться. Как бы я хотел ради Дженсена, чтобы и его отец был чуточку понятливее, потому что, как бы долго я ни жил, не думаю, что смог бы выбросить из головы голос полковника Эклза или те слова, злобные и жестокие, которыми он называл Дженсена в тот день. Джен говорил, как был разочарован его отец и большая часть его семьи тем, что он не стал служить в Армии и его выбором карьеры в архитектуре и инженерии. Я понимал разочарование его семьи, и несмотря на то, как сильно он мне был дорог и как сильно я скучал по нему, я пытался убедить его еще раз подумать о выборе. Но знал, что не это и не решение переехать в Южную Каролину стало причиной последней ссоры между отцом и сыном. Причиной был именно я и то, чем мы были друг для друга. Я был солдатом. Я возвышался над пожилым отставным полковником, но он был отцом Дженсена, и этот его резкий тон… словно мне снова было шестнадцать и я в первый раз встретился с этим человеком. Я сожалею о том, что последовал указаниям Дженсена ждать снаружи, но надеялся, что если меня не будет на глазах у старшего Эклза, то он немного успокоится. Но Дженсен умел быть гордым и острым на язык, когда хотел. Это произошло, когда полковник назвал меня дьявольской мерзостью». — Ха, как знакомо, — пробормотал Дженсен, вспоминая, как услышал эти же самые слова от своей собственной матери в вечер своего признания. Ему казалось, что геи и лесбиянки в девятнадцатом веке считались еще более мерзкими, чем сейчас, в двадцать первом. Дженсен понимал риск, который взял на себя его предок, пойдя не только вразрез с желаниями своей семьи по поводу своей карьеры, но и признаваясь в любви к другому мужчине, Южанину к тому же. Наконец Дженсен начал замечать, что Джаред писал о вещах, которые случились не после смерти его любовника… так ведь? Он не мог вспомнить никаких упоминаний о чем-либо, кроме нескольких поцелуев, но ему казалось, что это было связано с тем, что в то время люди не были такими открытыми, как сегодня. Он продолжил читать. «Ситуация в стране ухудшалась, и разговоры о выходе штата из Союза стали такими убедительными, что вызвали обеспокоенность даже у Дженсена. Он переехал в Чарльстон три года назад и год назад начал выпускать собственную маленькую газету. Но независимо, как долго он там жил, было ясно даже из его акцента, что он был янки. Это стало причиной нескольких проблем с местными хулиганами. Я просто не знал, сколько проблем из-за этого было у Дженсена или насколько серьезными должны были быть мои опасения за него. Мы наконец-то переехали на большую плантацию за пределами города, в которой, я думал, мы бы смогли обрести покой, которая бы стала для нас домом, где бы он мог спокойно рисовать или даже писать, если бы я уговорил его на это. Я думал, что толки об отделении успокоятся, я думал, что моя страна останется целой… я думал… неправильно. Ночь, когда все началось, ночь, когда был сделан первый выстрел по Форту в гавани, я запомню по многим причинам, но я стараюсь не думать, что это была именно та ночь, которую я так ждал и которая стала началом конца для нас обоих». Страницы следующих записей были либо выцветшими от старости, либо порванными или поврежденными от какой-то жидкости. Дженсен с мучительным стоном понял, что именно на этих страницах было то, чего он хотел узнать больше всего на свете, но страницы оказались нечитаемы. Следующая запись, которую он смог разобрать, должно быть, была сделана вскоре после того, как Джаред вернул тело друга его семье. «Я не хотел возвращать его сюда. Я хотел похоронить его дома, но боялся за его тело. А еще я знал, что, вероятно, больше не вернусь в тот дом, я бы просто не смог. Я честно боролся с желанием спалить его дотла, потому что мне было больно смотреть на дом, в котором я держал на руках своего лучшего друга, своего любовника, пока тот истекал кровью. Я надеялся, что полковник Эклз смягчится, или его хотя бы заденет то, что его сын умер, но он ненавидел меня, ненавидел мою «болезнь» за то, что отравил ею его сына и отказался похоронить Дженсена на семейном кладбище. Именно брат Джена выступил против решения полковника и настаивал на том, чтобы дать Дженсену хоть где-нибудь мира. Мы с Коулом похоронили Дженсена под молодым дубом, который однажды вырастет крепким и гордым. Я вырезал его инициалы и дату смерти на коре. Коул поклялся, что защитит это место. Что он будет почитать память Дженсена, и я надеялся, что так и будет. Я надеюсь, что будущие поколения смогут узнать о человеке, который приложил руку к проектированию мостов, домов и даже крепостей, но отказывался признаваться в этом. И я надеюсь, что кольцо будет передаваться в его семье… пусть оно и не принадлежало Дженсену. Его семья не хотела иметь с ним ничего общего, потому что он выбрал меня, нашу любовь. Они сделали его несчастным, но не отказались от кольца из Вест-Пойнта, потому что это соответствовало семейной традиции. У меня не было возможности упомянуть, что кольцо, которое носил Дженсен, на самом деле, было моим. Мы обменялись кольцами в ночь, когда пал Форт, и мне было больно отдавать то, которое носил я, Коулу. Но я подумал, что так будет лучше. Я оставил большую часть мелких вещиц, что пережили случившееся, фотографии и мешок с письмами, которыми мы обменивались все эти годы, его рисунки и мой портрет в форме, что Джен нарисовал. Я оставил все это его брату, и могу только молиться, чтобы они не были уничтожены. Единственное из вещей Дженсена, что я сохранил, был медальон, который я подарил ему на прошлое Рождество, и последний рисунок со мной, что он нарисовал в ночь перед моим отъездом из города… в последний раз, когда мы видели друг друга перед тем, как это случилось. Я честно ожидал, что полковник или кто-то еще предупредит солдат между Бостоном и Вирджинией, что я находился за вражеской линией, но я просто пересек ручей, и это меня вернуло на земли Конфедерации. И вот сейчас я столкнулся с пониманием того, чего я лишился, и чувством вины, что это произошло только из-за меня. Я знаю, чего бы хотел Джен. Я знаю, что он сказал мне перед своей смертью. Я хочу всем сердцем верить, что однажды мы снова будем вместе, но только Джен верил в это так сильно. Он всегда рисовал маленькие картинки вещей, слишком фантастичных для простого мальчика, как я, и говорил, что в один день они станут реальными. Хочу верить, что когда я умру, то найду его на той стороне, но… я слышал слишком много запугиваний и увещеваний, что попаду в ад из-за моего жизненного выбора. Именно это заставляет меня думать, что мы с Дженсеном никогда не встретимся у тех Райских врат. Я ненавижу эту войну за то, что стоит за ней, за то, что она делает с этой страной, и за то, чего она мне стоила. Если бы я не сражался в войне, в которую не верил, если бы я не застрял между двух штатов, я бы был с ним дома. Я бы был там в ту ночь, когда на него напали эти чертовы убийцы и подстрекатели, избили его, причинили ему боль не только потому, что он был янки, но и потому, что кто-то подозревал в нас любовников. Я офицер армии Конфедерации, мой собственный отец хорошо известен в штате, поэтому напасть на меня лицом к лицу было бы крайне для них опасно. Дженсен был с Севера. Он был откровенен практически во всем, хотя никогда ничего не печатал и не рисовал плохого или порочащего Юг. Мне как-то сказали, будто в городе верили, что Дженсен был Союзным шпионом. Достаточно было веских причин, чтобы его убить, но слова, выведенные кровью на двери, говорили мне о настоящей причине, по которой он стал жертвой, и я сойду в могилу, ненавидя и себя, и того ублюдка, который нас предал. Я буду служить президенту Дэвису. Я буду служить так, как меня учили, потому что именно этого хотел мой друг. Но я знаю, что эту войну я не переживу. У меня больше нет причин для этого. Моя причина сейчас похоронена под дубом на Севере, и мне уже плевать на то, увижу ли я окончание этой войны или нет». Моргая от нахлынувших во время чтения слез и осознания того, что было между строк, Дженсен едва помнил, как дышать. Ему снились сны и кошмары, которые были настолько реальны и так похожи на некоторые слова Джареда, что он и не знал, что думать. Приснившийся этим утром сон, преисполненный чувств потери и боли, должно быть, проецировал то, что испытывал Джаред после смерти Дженсена. Пусть описания и слова в дневнике были расплывчатыми, Дженсену казалось, что он знал, как именно умер его предок и по какой причине. Это и объясняло то, почему они обменялись кольцами. Дженсен знал, что семья просто хотела это кольцо, и ей было плевать на человека, которому оно принадлежало. Поэтому они даже не удосужились взглянуть на выгравированное на нем имя. Дженсен носил кольцо Джареда, а Джаред — его в знак любви, любви, которая не была понята и принята людьми в то время. И даже сейчас, полтора века спустя, ее едва принимают. Часть Дженсена хотела любить кого-то так же сильно, как эти два парня из прошлого любили друг друга, но вряд ли его мечтам суждено было сбыться. Он пролистал еще несколько страниц, пока не добрался до конца, улавливая нарастающее за год безрассудство солдата — начиная днем смерти его любовника и заканчивая последней осадой в… — Геттисберге, — прошептал Дженсен, не обращая внимание на то, что прочитал, будучи шокированным известием, что последний бой Джареда мог иметь место на том самом поле, которое он планировал посетить через пару дней. «Второе июля 1863 года. Второй день бойни в великом штате Пенсильвания, и я не знаю, о чем сейчас скорблю больше. О смерти мальчиков, которые моложе, чем был я до поступления в Вест-Пойнт, о смерти невинной девушки, убитой шальной пулей, или о том, что эти поля, эта земля никогда не оправится от зверства и смертей. Я получил звание капитана в битве под Вирджинией. Я не хотел этого, и даже знаю несколько человек, моих «друзей», которые думают, что я этого не заслужил, но генерал Кершоу настоял. Пока делаю эту запись, я слышу отовсюду выстрелы. Силы Союза и мои собственные хотят заполучить эту покрытую камнями вершину холма, названную Дьявольским логовом и находящуюся прямо над Долиной смерти. Я так устал убивать мальчиков. Я так устал видеть, как мужчины и мальчики по обеим сторонам бессмысленно умирают. Прошлой ночью я, слушая стоны умирающих на поле, увидел в тумане лицо Дженсена. Джен всегда говорил, что мы найдем друг друга, и мне нравится думать, что, увидев его лицо, услышав, как он зовет меня, это означало, что пришло мое время. Тем не менее причиной этого мог бы быть и виски, который я выпил, чтобы заглушить боль от пулевого ранения в ногу, полученного накануне. Надеюсь, что эта война уже скоро закончится и никому больше не придется умирать, но… пусть у Дженсена всегда и было намного лучше со стратегией, я же умел читать людей. И все, что я сейчас вижу, так это израненную гордость. Ни одна из сторон не хочет уступать. Но на войне умирают не политики Севера или Юга. Умирают мальчишки, верящие в свободу. Часть меня рада, что Джен не может видеть меня сейчас…» Дженсен провел рукой по лицу, чтобы вытереть слезы, и осторожно закрыл дневник, все еще не отводя от него своего взгляда. Убедиться, наконец, что таинственный солдат из снов был настоящим, было для него шоком, но узнать, что его тезка любил Джареда, человека, в которого Дженсен влюбился еще подростком, было невероятно. — И вот ты собираешься в Геттисберг, сам не понимая почему. Голос донесся из ниоткуда, отчего Дженсен закрутил головой по сторонам, пытаясь в спешке встать, чтобы противостоять нарушителю. Но увидев, кто это произнес, он застыл на месте. — Черт, — выдохнул Дженсен и упал на землю, все еще прижимая дневник к своей груди. Мерцающий силуэт казался чересчур ярким в последних солнечных лучах, но постепенно яркость угасла, и Дженсен обнаружил, что смотрел в свои собственные глаза. — Ты… ты… он, — запнулся он, еще раз задаваясь вопросом, не слишком ли это было для него. Потому что признаваться себе в том, что он был влюблен в солдата времен Гражданской войны и никогда с ним не сможет встретиться, было одним, а вот столкнуться лицом к лицу с призраком человека, в честь которого его назвали, стало последней каплей для Дженсена. — Привет, Дженсен. Думаю, пришло время нам поговорить, — заметил Дженсен Р. Эклз. Его мерцающий призрак принял более осязаемую форму как раз к тому моменту, как его нынешний тезка потерял сознание. — Да уж. Хорошее, однако, начало.