***
Пока Элиотт умывает собаку, Лука направляется в его комнату, с целью найти сменную одежду и мыльные средства. — А в какой сумке шампунь-то? — Говорит он достаточно громко, чтобы Демори его услышал. — В чёрной. — Протягивает Элиотт в ответ, уворачиваясь от брызг отряхивающейся от излишней влаги Джой. — В этой? — Спрашивает Лука, оказываясь на пороге ванной, и протягивает текстильный чёрный мешок на молнии. Элиотт оборачивается буквально на секунду, боясь оставить собаку без внимания в ответственный момент. — Да. — Лука получает удовлетворительный ответ и расстёгивает молнию, запихивая руку внутрь. — Твою-ж… — Неожиданно шипит он, заставляя Элиотта обернуться. — Ты чего? — Нахрена тебе презервативы здесь? — Возмущается Лалльман, вытягивая полоску из трех маленьких штук. Элиотт молчит пару секунд, глядя на руку младшего, и облизывает губы, невольно задумавшись. — Ну, ты сказал не разбрасываться ими, теперь я всегда держу при себе. Мало ли, когда понадобятся. — Рассуждает он спокойно, усердно пытаясь сдержать расползающуюся по лицу улыбку. — Да ты реально извращенец. — Качает головой Лука. Казалось, от практически прижившейся печали не осталось и следа, а их отношения в привычной обстановке возвращались на прежний уровень. Только Лука не чувствовал больше такой тоски от неизвестности, что разъедала его грудь раньше. — Ага, а тебе еще спать с этим извращенцем. — Изгибает бровь Демори, и Лалльман отмахивается от него рукой. — Не напоминай. — Говорит он, нервно запихивая глянцевые пакетики обратно в сумку, поглубже, до самого дна, и разворачивается на пятках, уходя. — Ну, правда, у тебя был выбор, но ты же у нас не «травмированная девчонка». — Продолжает язвить старший и видит неожиданно вытянутую из-за двери руку Луки с выгнутым вверх средним пальцем. Демори не может сдержаться от этой выходки и заливается смехом. Джой пользуется этим и, дёргаясь резко, выскальзывает из рук хозяина, пытаясь взобраться на бортик ванной. — Да ёлки-палки! — Ругается Демори и ловит непослушную собаку скользкими руками. Закончив с умываниями, он поднимает её и укрывает большим полотенцем, берёт в одну руку, а другой быстро споласкивает поверхность ванной, включая набираться горячую воду. Демори ерошит мокрую шерсть, а Джой, кажется, только больше наслаждается этим, расслабляясь. Голубые глаза вновь невольно приковываются к копошащейся в комнате фигуре Луки. Было до ужаса странно видеть его в этом доме. Словно бы прошлое имело возможность сливаться с настоящим. Настолько это было непривычно, настолько, чтобы постоянно допускать мысль о том, что ему всё это лишь снится.***
Лука заныривает в горячую воду с головой, ощущая, как тепло пронизывает его кожу. Он совсем потерялся в собственных чувствах. Сердце билось о рёбра громко, не ослабляя ударов ни на секунду. Выдавливая на ладонь немного шампуня, Лалльман замирает. Запах Элиотта пустил волну удовольствия по его телу неожиданно. Он не думал, что это сработает точно так же, как обычно срабатывает само Его присутствие. Идея воспользоваться его ванными принадлежностями сразу показалась ему какой-то интимной, извращённой, но он списал это на разбушевавшуюся фантазию из-за перенасыщения последними событиями. Сейчас же, облизывая губы, он никак не может отделаться от мысли, что Элиотт рядом. Что он чувствует его. Чувствует его взгляд. Его запах. И это всё сводит его с ума.***
Оказавшись на кухне в привычной широкой белой футболке и серых шортах, Лука тут же думает, что погорячился с лёгкостью своего наряда. В доме, не смотря на разожжённый в гостиной камин, всё ещё было холодно. Луке нравилось то, в каком настроении пребывали родители, хотя его взгляд то и дело бегал невольно от Ивона к Элиотту и обратно. Впервые он смотрел на них немного под другим углом. Зная что-то личное. Больное. Всей душой он понимал Элиотта в его стремлении осчастливить свою семью. И это понимание, наверное, никогда не перестанет его волновать из-за того, насколько, вероятно, неправильными были чувства Луки к своему сводному брату. Думать не хотелось совсем. — Так это что, в семье Демори все такие талантливые в готовке? — Спрашивает Лука, усаживаясь за стол и тут же встречая удивлённо-довольный взгляд Элиотта, неожиданно получившего долгожданный комплимент в свой адрес. Лалльман был заинтригован приятными ароматами ужина, приготовленного, как оказалось, Демори старшим. — А ты что думаешь, я согласилась на помолвку лишь за красивые глаза? — Подмигивает женщина сыну, расставляя тарелки. Лука удивлённо переводит взгляд на Ивона, который, словно кот, расплывался в улыбке в этот же момент, распределяя порции. Где-то внутри Лука поёжился от мысли, что этот талант был не последней причиной его поражения в схватке «разум – Элиотт – чувства». Семейство Лалльманов, видимо, действительно знало толк в мужчинах.***
Их ужин не длился долго. Какое-то нетерпение переполняло Луку от предстоящей ночи. Он был заинтригован. Это было странно. Наверное, даже неправильно. Но он чувствовал, как всё внутри изнывало от удовольствия при мысли о том, что он просто будет спать рядом с Элиоттом. Будет чувствовать его тепло на протяжении нескольких, он уверен, выводящих из строя его нервную систему, часов. Лука вновь оказывается в этой комнате и нервно облизывает пересохшие губы. Не покидало ощущение, словно он зашёл на чужую территорию. Щелчок двери заставляет его дёрнуться и довольно резко обернуться. — Спать? — Чересчур спокойно спрашивает Демори, на что Лука лишь поджимает губы, инстинктивно переводя взгляд на постель. — Ага. — Коротко отвечает он, направляясь к кровати. Через пару шагов он останавливается и, словно не зная, как подступиться, мнётся на месте. — Ты не будешь переодеваться? — Неожиданный вопрос, заставляющий его судорожно вздохнуть. — Нет. — Отвечает Лука быстро, не оборачиваясь. — Хочешь, я буду спать у стены. — Раздаётся хриплый голос над его ухом, и Лалльман вздрагивает, хватается ладонью за шею и смотрит на Элиотта ошеломленно. — Чтобы, не знаю, тебе было удобнее в случае чего отойти. — Говорит Демори настолько спокойно, что Лука никак не может прочитать в его интонации хоть какой-нибудь подтекст, хоть какую-нибудь эмоцию. — В туалет там, например. — Да… — Мямлит юноша, опуская руку. — Давай так. — Давай. — улыбается Элиотт и разворачивается на носках. — Я выключу свет? Лука смотрит на него несколько секунд глупо и наконец реагирует: — А… Да, конечно. Всё это было до нелепости странно. Они вели себя словно супруги, хранившие свою невинность много лет и оказавшиеся сейчас перед друг другом в первую брачную ночь. Во всяком случае, Лука так себя чувствовал. Комната погружается во мрак, и Лалльман как-то испуганно начинает озираться. Элиотт идёт в его сторону, и лёгкие мальчишки судорожно сокращаются. — Надеюсь, ты не будешь толкаться во сне. — Лука сжимает губы, строя сомневающуюся физиономию, но выходит это у него совсем плохо. Он всего лишь пытается расслабить ситуацию, пытается отвлечься, свести всё на шутку, успокоить самого себя. — Надеюсь, ты не будешь храпеть. — Ухмыляется Элиотт, проскальзывая мимо младшего брата, укладываясь поудобнее у стены. Лунный свет слишком красиво падал на его лицо, когда он наконец удобно устроился, подложив руку под голову. — Чего-о? — Возмущается Лука. — Того. — Элиотт улыбается, и Лалльману тепло от этой улыбки. — Спим в разных комнатах, а я лишь то и дело слышу твои похрюкивания. Щёки Луки краснеют от возмущения, он чувствует себя до безумия неловко от подобных обвинений. — Да ты прикалываешься. — Щурится Лука. — Да. — Вот так просто – сдаётся и улыбается. — Да ну тебя нахрен! — Лука хватает подушку и накрывает ею голову Демори, тут же выставляющего вперед руки в оборонительном жесте. Элиотт не поддаётся, и Лука, тяжело дыша, оттягивает свою подушку обратно, кладёт её на законное место, поправляет футболку, вздыхает глубоко и укладывается на своей половине, укрываясь одеялом, спиной к Элиотту. Элиотт смотрит на него изумлённо, прослеживая каждое движение, каждый жест. — Эй, только не говори, что ты обиделся? — Успокаиваясь, спрашивает он, глядя на спину усмирившегося парня. — Да щас. — Бурчит Лука, только сильнее закрываясь одеялом. — Тогда… Пожелаем друг другу спокойной ночи? — Элиотт смотрит на взъерошенные, чистые волосы на его затылке и прислушивается к трепету, волнующемуся в собственной груди. Лука не отвечает. Смотрит в темноту, дышит глубоко и только сильнее сжимает в руке край наволочки. — Ладно. — Смиренно говорит Демори и отворачивается к стене, заставляя Луку своим голосом нервно закусить нижнюю губу. Сна не было ни в одном глазу. Двадцать минут Лалльман лежал на левом боку, боясь и шолохнуться, то и дело лишь прислушиваясь к спокойному дыханию Элиотта. Нога бессовестно затекала, но желание перевернуться на другой бок казалось ему сумасшедшей идеей. Шорох одеяла и прогибающийся на долю секунду матрас заставляет его сердце испуганно сжаться, а глаза зажмуриться. Одна секунда. Три. Пять. Минута. Ничего не происходит. Нервно покусывая губы, Лука вновь задумывается о своей прежней затее. «К чёрту» — думает он и набирается решимости, чтобы обернуться и убедиться, что Элиотт просто вошкается. В крайнем случае — как-нибудь его подстебнуть, спросить, какие мысли не дают спать сладким сном. Глубокий вдох и Лука разворачивается, замирая моментально. Опущенные ресницы, расслабленные губы. Луку снова забросило в воспоминания об их первой встрече, о его первых мыслях и восхищениях по поводу незаконной красоты Демори. Глаза бегают по чертам его лица, по их изгибам, мягким теням и родинкам. Всё в нём было идеально: губы, скулы, глаза, даже лёгкая щетина была ему к лицу. И этот нос. Чертов нос. Ни у кого он подобного не видел. Внутри зарождалось нездоровое желание коснуться его горбинки. Коснуться Элиотта. Сердце задрожало от того, как быстро Лука прокрутил в голове все их совместные моменты, начиная с того злополучного ужина и пиццы. Это одновременно жар и холод. Словно не то что ладони, но даже все его органы дрожат. От озноба. От разрывающих чувств. Кончики пальцев чешутся словно у заколдованной Авроры, так сильно желающей коснуться острия. Но все, о чем молят руки Луки — коснуться невыносимо мягкой, бархатной кожи Элиотта. Он не переставал удивляться, как хорошо определение «бархатный» подходило к его голосу и коже одновременно. Лука сам не замечает, просто не успевает осознать даже, как указательный палец его левой руки мягко, едва ощутимо, гладит переносицу Демори. — Ну и кто из нас тут руки распускает? — Голубые глаза открываются, заставляя Луку ужаснуться, замирая. Лука молчит. А Элиотт улыбается. Снова. — Да всё удивляюсь, какой же у тебя нос кривой. — Говорит уверенно Лалльман, хватаясь за переносицу Элиотта крепче, заставляя его щуриться. — Кто бы говорил! — Изумлённый, но смеющийся, Демори хватает Луку за нос в ответ, но тут же слышит жалобный стон. Он отпускает его моментально. Элиотт ни коим образом не планировал делать Луке больно. — Ой, извини. — Вылетает с его уст быстро, пока мальчишка, жмурясь, растирает нос. — Да, всё нормально, — хрипит младший, — просто перегородка чувствительная после нескольких переломов. Элиотт хмурится, вновь укладываясь на подушку. — Извини. — Повторяет он, но Лука не отвечает, продолжая поглаживать переносицу. — Что за переломы? — Говорит Демори уже серьёзнее. — Ну, не из лучшего периода моей жизни. — Играет бровями Лука, и челюсть Элиотта сжимается крепко. Неожиданно он ругает себя за то, что не подумал сразу о том, чтобы найти того засранца, что пытался вытворить все те зверства с Лукой в школьные годы. — Тебе не страшно? Ладонь Лалльмана замирает и он смотрит на в миг ставшего серьёзным Элиотта. — В смысле? — Спрашивает он, переворачиваясь на бок, лицом к сводному брату. — Ну, вспоминать это всё. Или, тебе не страшно, что ты можешь снова встретить того урода где-нибудь? Как Мореля в универе. Лука не понимал до конца, почему Элиотт задавал ему такие странные вопросы. Было ли это настроение навеяно их откровенным разговором, или ему действительно хотелось узнать, что Лука думал об этом конкретно сейчас. — Знаешь… — Говорит он тихо, опуская взгляд на чёрную футболку. — Один человек сказал мне, что это всё осталось в прошлом. И что… Как минимум, он не позволит этому повториться. Синие глаза сталкиваются с голубыми, и Лука видит в них понимание, приправленное лёгким изумлением. Лука помнил это, дословно. Словно это произошло пару минут назад. Он держался за эти слова. За те надежды, что Элиотт подарил ему в тот вечер. — Это так. — Улыбается Демори, — Всё абсолютно верно. Всё будет хорошо. — Хриплый голос был наполнен уверенностью и спокойствием. Его тембр убаюкивал Лалльмана. — Всё будет хорошо. — Повторяет он тише и поправляет сбившуюся чёлку с лица Луки, отчего тот удовлетворённо опускает ресницы.***
Sound: Billie Eilish — When I Was Older ( instrumental ) Элиотт с изумлением заметил, что Лука начал засыпать. Какая-то детская радость посетила его от мысли, что Лука чувствовал себя в достаточной безопасности, раз мог вот так просто уснуть в его присутствии. Даже если причиной этой сонливости была накопленная многими днями усталость. Плевать, какая причина. Но сейчас он благодаря ей счастлив. Глупая улыбка застывает на его лице на ближайшие двадцать минут бессовестных рассматриваний мягких черт лица. Наступила его очередь наслаждаться. Лука хмурится сквозь сон и причмокивает пару раз. А Элиотт, увидев это, изумлённо поднимает брови. Тепло разливается в его груди. Вот бы только можно было бы каждую ночь вот так. С ним. Таким милым. Таким беззащитным. Демори замечает, как мальчишка вновь морщится и съёживается ещё сильнее. Его плечи мелко потряхивает. Ему холодно. Обработав эту мысль, без каких-либо сомнений, Элиотт тянется за спину Луки, чтобы прихватить край одеяла и укутать юношу посильнее. Но только он протягивает над ним ладонь, как Лука, посапывая, придвигается ближе к его груди, заставляя Элиотта уткнуться подбородком ему в макушку. Воздух покидает его лёгкие. Демори замирает. Мозг, предавая хозяина, абсолютно перестаёт работать. И, пока Элиотт тщетно пытался понять, что именно он хочет, и что должен сделать, Лука, ощущая долгожданное тепло, придвигается ещё ближе, инстинктивно заводя колено между его бёдер. Просто потому что его телу так было теплее. Аромат его волос, а точнее, аромат Луки, смешанный с запахом шампуня, которым пользовался Демори, вызывает какие-то ненормальные собственнические мысли в его голове. Как же ему это нравилось. Руки в буквальном смысле покалывало от желания коснуться, прижать его к себе сильнее, ощутить тепло его кожи под ладонями. Но всё, что он мог себе позволить — жмуриться, сжимать напряжённо кулаки и тщетно пытаться успокоить свои лёгкие и сердце. Все рецепторы Элиотта концентрировались на тёплом, спокойном дыхании, отдающимся волной мурашек на его шее, мягко сжатых кулачках, утыкающихся в его грудь, и ноге, которая бессовестно находилась в преступной близости к его чувствительной точке — внутренней стороне бедра. Около трёх минут невыносимой пытки и Элиотту кажется, что это самое страшное и жестокое, что было в его жизни — терпеть и не иметь права коснуться. «Хочу зарыться в его волосы, хочу увидеть его глаза. Они бы блестели сейчас в лунном свете особенно красиво. Хочу увидеть, как его губы открываются навстречу мне. Хочу касаться его шеи, целовать её.» «Хочу. Целовать. Его.» Мысли Демори прерываются, как только Лука позволяет себе сквозь сон провестись носочком ступни по его икроножной мышце. Элиотт закусывает нижнюю губу до маленькой капли крови. Черт бы побрал, что там снится Лалльману, но он больше не выдерживает. Тяжело выдыхая, Элиотт хватается за плечо мальчишки, пытаясь отодвинуть его от себя хоть на сантиметр. Лука хмурится сквозь сон, причмокивает тихо в последний раз и наконец размыкает свои ресницы. Далеко не сразу до него доходит, что он видит перед собой. Первое, что проникает в его разум — тяжёлое прерывистое дыхание. Позже — крепкая хватка на его плече. Неизвестность заставляет сердце ускорить ритм. Глаза пытаются сфокусироваться на картинке — вздымающейся под черной футболкой груди и невероятно манящих ключицах. Лука медленно, испуганно поднимает взгляд и останавливается в первую очередь на искусанных губах, вид которых заставляет его тяжело сглотнуть. Дыхание учащается. Лука чувствует, как щёки наливаются кровью, и он опасливо продолжает скользить взглядом по напряжённому лицу вверх. Взгляд, с которым он сталкивается, заставляет его сердце ухнуть куда-то вниз. Окончательно замереть. Они находились в нескольких сантиметрах друг от друга. Некогда нежно-голубые, глаза Демори сейчас, затуманенные, полные желания, отдавали потемневшим свинцом. Лука вообще не понимает: сон ли это, мираж, странный розыгрыш, но то, что он видит перед собой — лишает его дара речи. Несколько тяжелых вздохов, и Элиотт наконец заставляет себя произнести хоть слово: — Отодвинься. — Хрипит, практически рычит, и Лука вздрагивает. Что-то внутри него ужасающе приятно тянет от этого тембра, от тех накопленных чувств, что скрывались под ним. Юноша, словно послушный ребёнок, пытается отдалиться, но, выскальзывая из спутанности их ног, задевает верхней стороной своего бедра возбуждение Элиотта, которое он был просто не в силах скрыть. Приглушённый, гортанный стон, пущенный в подушку, заставляет Луку застыть. Он с упоением, с распахнутыми глазами наблюдал за этой неприличной картиной и получал какое-то нездоровое удовольствие от мысли, что довёл Элиотта Демори до такого состояния. Такого честного, едва ли не звериного, практически плачущего. Трещина из одурманенности происходящим ломает его разум на две части. — Мне нужно в ванную. — Бормочет Элиотт, пытаясь приподняться, отворачивась, но тут же оказывается перехваченным за шею ладонью Луки. Лалльман, возвращаясь в прежнее положение, прижимается к своему сводному брату ещё сильнее, буквально касаясь своим торсом его живота сквозь тонкую ткань футболок. Рука застывает на шее Демори, и он заворожённо вглядывается в ошалевшие голубые глаза. — Придурок, что ты... — хрипит Элиотт, пытаясь осознать, сон он видит сейчас или это безумие происходит наяву. — Тшш... — Шепчет Лука ему в губы и, поймав очередной зрительный контакт, замирает, позволяя комнате на несколько секунд заполниться тишиной. Юноша моргает несколько раз, бегая взглядом от губ Элиотта к его затуманенным глазам, втягивает в лёгкие побольше воздуха, в котором окончательно перемешивается запах их шампуня, и ведёт бедром вперед. Глядя в глаза. Касаясь его. Только в этот раз нарочно, напористо, желающе. Элиотт изгибается, утыкаясь приоткрытыми губами в лоб Лалльмана и шипит, крепче сжимая ладонью короткий рукав белой футболки. — Блять... — Просто расслабься. — Продолжает шептать Лука ему в шею, позволяя себе вернуть ногу в обратное положение, все так же тесно притираясь. Щёки горят, он весь горит. Ему больше не холодно. Ещё одно тесное, пошлое движение, и Элиотт снова шипит, втягивая воздух сквозь сжатые челюсти. Рука хватается за широкий ворот футболки Луки, оттягивая ткань к плечу. На пару секунд его глаза цепляются за ужасающе соблазнительный вид шеи, в которую он точно бы впился, которую бы медленно исцеловал, искусал, доводя Луку до судороги в теле, если бы у него только были силы, потому что все они сейчас уходили на то, чтобы не накинуться на влажные губы, что он видел прямо перед собой. Он не может поцеловать его. Если он перейдёт черту — назад дороги не будет. Он точно знает, чувствует, что пропадёт окончательно, если позволит себе открыться Луке полностью. Он сделает всё, что только может, лишь бы ему было хорошо, лишь бы его никто не тронул. Но он слишком боялся того, насколько сам был нестабилен внутри. Прежде чем позволить Луке поверить в него — ему было необходимо в первую очередь поверить в себя и окончательно осознать, принять неотвратимость своих чувств. Элиотт не мог позволить себе поцеловать его сейчас. Это было бы нечестно — и по отношению к Луке, и по отношению к Хлое. Лука же останавливаться в эту минуту и не думал. Его дыхание становилось тяжёлым, до неприличия шумным, когда он прижимался к Элиотту из раза в раз. Одурманенный, очарованный пульсирующей веной на напряженной шее Элиотта — Лука тянется к ней. Приоткрывает губы и целует мягко, тянуще, вырывая из груди Демори задушенный стон. Правая рука старшего быстро перемещается на талию Луки, забираясь под футболку, сжимая горячую кожу, прижимая податливое тело к себе сильнее. Левая рука тянется к его затылку и зарывается в невыносимо мягкие, длинные волосы, пуская по загривку младшего приятную дрожь. Элиотт чувствовал, как Лука доводил его до пика. До края. До сносящего крышу удовольствия. Лука тянется ладонью вниз, желая ощутить его полностью, доставить удовольствие, но Элиотт резко перехватывает её, сжимая за запястье. Он всё ещё глупо надеется проконтролировать эту ситуацию. — Отпусти. — Шепчет Лука. — Нет. — Надрывающийся хрип. — Пожалуйста, отпусти. — Мольба, отражающаяся в синих, затуманенных глазах. И Элиотт сдаётся. Ощутив свободу, Лука тянется к его руке и моментально переплетает их пальцы, сжимая ладонь Демори сильнее. Элиотт не выдерживает. Чувствует подступающую судорогу и, сжимая ладонь юноши крепче, вновь тянется к его лицу. Лалльман облизывает губы, приоткрывая их от нетерпения, но Демори, прижимая его к себе сильнее, целует его лишь в лоб, судорожно втягивая воздух. Пока он не разберётся с Хлоей — он себе этого не позволит. Они жмурятся практически одновременно, замирая. Переплетённые кисти рук, тесно соприкасающиеся ноги и целующие губы. Ради этого определённо стоило жить. Ночная тишина давно нарушена прерывистым дыханием сводных братьев, всеми силами старающихся всё это время быть как можно более тихими. Не получилось. Просто не получилось. Им требуется около пяти минут, чтобы более или менее отдышаться. — Что это было… — Хриплый, севший голос Элиотта, сводящий Луку с ума в сотый раз. — Не знаю. — Шепчет Лалльман ему в шею, и Демори вновь ощущает, как волна трепета пробегает от его затылка до кончиков пальцев. Светало. — Твою-ж… — Хрипит Элиотт, заставляя себя приподняться, тут же встречая удивлённый, но не менее утомлённый взгляд Луки. Какой же он сейчас был привлекательный со своими этими розовыми щеками и налившимися кровью губами. — Я не брал с собой вторую пару трусов. — Ругается Демори и поднимается с кровати, опираясь на негнущиеся ноги. Он всё ещё хочет найти своё спасение в ванной. Потому что если он останется сейчас с Лукой. Нет. Определённо нет. Он абсолютно точно сорвётся. Лалльман, как только остаётся наедине, открывает рот, делая глубочайший вздох, и закрывает лицо руками. Какого чёрта он творил. Как ему только хватило смелости на… Это. Картинки, ощущения моментально всплывают в голове, отдаваясь пульсирующим удовольствием внизу живота. «Я сошёл с ума, я просто сошёл с ума» — повторяет он у себя в голове, переворачивается на бок и прижимает ноги к туловищу, пытаясь успокоиться.***
Элиотт в комнату этой ночью больше не возвращался. Родители подскочили довольно рано, и Лука, "поднимаясь вместе с ними", отправился на кухню, тут же столкнувшись там с Элиоттом, попивающим кофе из маленькой кружки. Две минуты молчания и пристальных переглядываний прервались цоканьем Джой, намекающей всем своим взволнованным видом, что им пора отправиться на прогулку. При родителях же они вели себя ещё более тихо. Тише, чем когда-либо вели себя за всю их совместную жизнь. За несколько часов они не перекинулись и словом. Лука не понимал, плохо это или нет. Стоило ему переживать или нет. Он просто не способен был думать, потому что его мысли то и дело прерывались, заполняясь опьяняющими картинками вновь и вновь. Лишь кладбище действительно отвлекло его неприличных фантазий.***
Тоска медленно, но верно закрадывалась в его грудную клетку, когда они проходили между могилами, когда он вновь замечал, что настроение Элиотта переменилось так же сильно, как и его собственное. Только Лука знал, что Элиотту было в разы тяжелее. Что-то внутри него замерло, когда он осознал, что они пришли на нужное место, заметив знакомую фамилию на надгробии. Неприятное волнение окутывало его. Картинки, моменты из рассказа Демори возникали в его голове одна за другой. И всё, что он мог сделать — попытаться хотя бы на миг представить, что переживал его сводный брат. Была бы его воля – он остался бы в моменте прошлого вечера, когда их руки были переплетены. Он бы отвлёк его. Увёл бы от тяжелых воспоминаний и никогда бы не позволил им вернуться в его сердце, в его мысли, отравляя их. Лука знал, что Элиотт не ненавидел свою мать. Но это не значило, что ему было от этого легче. Оставив цветы, Демори старший довольно долго ещё разговаривал у могилы, рассказывая о переменах в жизни их семьи, в то время как Лука вглядывался в маленькую фотографию, от которой ему было холодно. Рени больше не выглядела такой, какой он запомнил её на том изображении с комода. Он словно бы видел сейчас совсем другого человека на картинке. Это мысль вновь колет его сердце острой иглой, и Лалльман тут же поднимает взгляд на Элиотта, который даже не опускал голову, не присаживался. Просто стоял и смотрел. Лука хотел увидеть его улыбку. Он невыносимо соскучился по ней. Покидая место, ради которого они приехали, Лалльман неожиданно поравнялся с Ивоном, в то время как Элиотт держался вместе с Кларис, обнимающей его за плечо, впереди. — Как тебе город? — Улыбается мужчина, и Лука быстро поднимает на него взгляд. На самом деле, он не знал, что ответить. Слишком много чувств он испытал здесь за полтора дня. — Ну, он вызывает много эмоций. — Рассуждает Лалльман, и Ивон усмехается. — Элиотт рассказывал тебе что-нибудь о нём раньше? — Нет, но… — Его глаза неожиданно начали искать что-то под ногами, — Мы много говорили вчера о… Его прошлом. И о его матери. Улыбка сходит с лица мужчины, и Лука тут же допускает мысль о том, что сказал что-то лишнее, неправильное. — Правда? Он рассказал тебе обо всём? — Неоднозначный вопрос заставляет мальчишку свести брови у переносицы на секунду. — Не знаю… — Коротко отвечает он, вспоминая все те нестыковки в словах и эмоциях Демори во время его рассказа. — Наверное, нет. И Демори старший, поджав губы, понимающе кивает. — Это может быть неправильно, но я хочу знать, что с ним происходило, почему он… Почему это до сих пор заставляет его так волноваться. Почему он не рисует так часто, как хочет. — Ты знаешь про его рисунки? — Очередной изумлённый взгляд, и Лука неуверенно кивает. — Нет, я рад. Я действительно рад, что вы… Стали так близки. И что он доверился тебе. Лука расстраивается немного от мысли, что вся информация, которую он знал о Демори младшем, либо попадалась ему случайно, либо вытягивалась из самого Элиотта долгими мольбами и просьбами. — Я бы хотел, чтобы вы… Точнее, знаешь, всё это время мне казалось, что у него нет такого человека, которому он мог бы открыться. — Но Хлоя? — Лука хмурится непонимающе. — Я не думаю, что он ей рассказывал хоть малую долю того, что испытал за те годы. Какое-то тепло разливалось в груди от воспоминания об их переплетённых пальцах. Сердце ускоряло ритм даже в такие короткие моменты. Всё-таки, как мог, Элиотт ему открылся. Как бы тяжело это для него ни было. — Было бы это нормальным… Если бы я попросил рассказать о том, что происходило? — Лука волнуется, ужасно волнуется, задавая такие вопросы. Ведь далеко не факт, что и самому Ивону было не в тягость вспоминать ту боль, что они пережили вместе с его сыном. — Это нормально. — Тёплая улыбка, позволяющая Лалльману немного успокоиться. Лука видел, как отчим собирался с мыслями, прежде чем что-то ему рассказать. — Он почти сломался тогда. И я в этом виноват. — Какая-то горечь была в голосе мужчины в этот момент. Сердце вздрагивает, когда слова Элиотта отдаются эхом в мыслях Луки: «Он, правда, чуть не сломался тогда совсем, и я в этом виноват». — Он закрылся от меня, когда она уехала. Впервые мы нормально поговорили лишь после её похорон.***
Sound: Ramin Djawadi — Winterfell Мужчина заходит в дом вслед за юношей, тихо прикрывая дверь. Элиотт быстро сбрасывает лакированные ботинки и плетётся по коридору вперёд. — Элиотт, мы должны поговорить. — Голос ломался от накопившихся эмоций. Казалось, эти слова были брошены в пустоту, потому что мальчишка даже на долю секунды не замер, услышав их. Комок невыносимой боли разрастался в груди Ивона. — Эл, пожалуйста, останься сейчас со мной. — Уже тише произносит Демори старший, судорожно выдыхая. Лёгкая надежда проскальзывает в его сердце, когда шаги парня замедляются. — Элиотт, поговори со мной. — Очередная попытка. — Расскажи, о чём ты думаешь. Мы должны говорить, иначе... — Где ты был, когда я хотел поговорить? — Приятный голос, который отец так давно не слышал, сейчас казался абсолютно бесчувственным, стальным. — Где ты был, когда был нужен ей? Когда был нужен нам? — Колкие слова, которых так боялся Ивон, жестоко ударялись о перепонки. — Эл, я... Работал. — Я знаю, что ты работал. Но где ты был, когда нужен был семье? Элиотт в самом деле не нуждался в объяснениях. Всё, что ему было необходимо – выговориться, получить ответы, которые не мог найти для себя. Которые никто не мог ему дать. Мальчишка поворачивается наконец, и что-то в груди отца надрывается, когда он видит покрасневшие глаза, его дрожащие, крепко сжатые губы. — Она орала на меня. — Уверенный тон, но дрожь выдаёт вырывающуюся наружу истерику. — Постоянно орала, что я всё делаю не так. — Элиотт подходит ближе. — Не убрался, не приготовил. Приготовил — не понравилось. Убрался — слишком чисто. — Почему ты не говорил мне? — Выдыхает ошеломлённо Ивон, сжимая кулаки невольно. — Да потому что я никчёмный. Просто мямля. Глупый мальчишка со своими тупыми рисуночками. — Голос становится громче. — Эли, что ты... — Протягивает руку Ивон, ужасаясь. — Она говорила это! Постоянно! — Элиотт отталкивает ладонь отца, такую родную, необходимую. Кулаки сжимаются до боли, а слёзы предательски смазывают картинку перед его глазами. — Но... Если бы так было всегда. Если бы… Я… — Лёгкие требовали воздуха, заставляя грудную клетку Элиотта дёргаться. — Всё было бы понятно, пап. Сердце Ивона даёт трещину от боли, и он делает осторожный шаг вперед, услышав то, как его назвал сын. Впервые за полтора года. — Но иногда она приходила, обнимала меня и плакала. — Мне было страшно, пап. Что я должен был делать? Что я должен был говорить, чтобы всё произошло иначе? — Слезы стекают по его щекам, одна за другой. — Как я мог понять? Как я должен был её понять? — Прости… — Хрипит мужчина, чувствуя как собственные глаза укрываются пеленой слёз. Он пытается обнять сына, но тут же получает лёгкий удар в грудь: — Тебя не было! — Надрывающаяся злость, отчаяние, причиняющее Ивону физическую боль. — Прости. — Повторяет он, слабея, продолжая пытаться обнять своего мальчика сильнее. — Тебя никогда не было рядом! Она ждала тебя! Я ждал тебя! — Крепкая ладонь сжимает тонкую ткань чёрного пиджака на спине мальчишки. Элиотт замечает, как грудь отца мелко дрожит, и он испуганно поднимает взгляд. Слезы в карих глазах ранят. Мальчик ужасается. Он боится, словно и его папа исчезнет. Буквально растворится в его руках, пропадёт, как и его мать. — Я работал, чтобы у нас была возможность отвести её к врачу. Она и к гадалкам ходила, и к психологам. — Голос становится тише и Элиотт замирает, лишь моргает редко, пуская новые дорожки из слёз, но слушает отца внимательно. — Я просто не успевал зарабатывать. — Я должен был приехать раньше. Должен был говорить с тобой чаще. Нужно было оставаться с ней, и может тогда… — Мужчина замолкает на миг — Элиотт, прости. — Голос срывается и Элиотт обнимает его невыносимо крепко, смешивая свою накопленную боль с теми переживаниями, что терзали многие годы и его отца.***
Капкан врезается в сердце Луки острыми лезвиями, когда впервые в жизни он допускает мысль о том, что кто-то страдал сильнее него. Что кто-то вообще мог в полной мере понять, что такое страдания. Он больше не видел в Элиотте идеального, уверенного в себе студента второго курса престижного юридического факультета. Лука видел лишь раненного мальчика, так сильно нуждающегося в простом человеческом тепле, как, он считал раньше, мог нуждаться только он сам.