***
Спустя десять минут поисков, перемазанный краской Элиотт, и чистый, переодетый в привычную серую толстовку, куртку и джинсы Лука нашли своих родителей с кучей непонятных пакетов в толпе. Ивон, завидев парней, воодушевленно замахал руками: — Лука! — Воскликнул он, подходя ближе. Переложив пакеты в одну руку, он заключил Лалльмана в крепкие объятия, что тут же было встречено удивленной улыбкой Элиотта и довольным хихиканьем Кларис. — Это было великолепно! — Продолжает пылать эмоциями Демори старший и, отрываясь от Луки, мягко треплет его за волосы: — Я даже не думал, что ты занимаешься... Таким театром! — Каким? — С легким волнением переспрашивает Лука. — Таким крутым! Неординарным! — Продолжал восхищаться Ивон, и Элиотт, изумлённо переводя взгляд с отца на своего сводного брата, не может перестать улыбаться, замечая искреннюю радость на лице Луки. Его ладонь тянется к волосам Лалльмана, и он мягко приглаживает ту бурю, что устроил на голове его отец. Радостный взгляд Луки в один миг сменяется испуганным, но, посмотрев на родителей, к своему счастью, юноша никаких перемен на их лице не замечает. Элиотт смотрел на него уверенно, заботливо, и это не могло не запустить нити спокойствия в его сердце. — Эли, а где ты так умазался? — Взволнованно спрашивает Кларис, и сердце Луки вновь пропускает удар. — Да мы пришли в их палатку, а у них там всё не пойми как расставлено. Я задел какой-то стул, всё начало падать, я пытался поймать, и короче вышло то, что вышло. — Смущённо дёргает плечами Элиотт, и брови Лалльмана изумлённо приподнимаются. — А может кто-то просто ноги слишком длинные отрастил, вот и цепляется теперь за всё подряд? — Отшучивается Лука и тут же мысленно ударяет себя, осознавая, что впервые при родителях позволил себе отвечать сводному брату в язвительной форме. — А я вечно ему говорю, что не понимаю, в кого он уродился такой… — Модельный? — Невольно перебивает Ивона Лалльман и вновь мысленно шлёпает себя по лбу за бестактность, но отчим же на это лишь согласно кивает, улыбаясь. — А главное — для чего? Прёт в итоге в юристы зачем-то. — Разводит руками Демори старший, и Элиотт не в первый раз закатывает глаза, когда поднимается подобная тема. Лука не может сдержать рвущейся ухмылки, когда видит его в неловком положении. Очень уж ему нравилось видеть его слабости. Видеть, что он такой же, как он — уязвимый. — Кстати, — неожиданно выдаёт Ивон, — Эл, ты же на машине? — Ну да, — неуверенно кивает Элиотт. — Кларис, ты не против поехать с ним, а я с Лукой? В первые несколько секунд семья недоумённо перекидывалась взглядами, пока Кларис не нарушила тишину уверенным ответом: — С удовольствием. — Я просто хотел кое-что обсудить с Лукой. — Подмигивает Ивон Лалльману, и Элиотт не может не ощутить лёгкую волну тревоги. Он был уверен, что они были предельно осторожны. Но вместе с этим, в случае неладного, он бы не хотел, чтобы Лука принял на себя удар в одиночку.***
Sound: Robert J. P. Oberg — Fragmentos Около пяти минут они уже ехали по освещённым фонарями улицам, обсуждая организационные мелочи театральной жизни и то, что Луке больше всего в этой жизни нравится. — Но, Лука, на самом деле, о чём я ещё хотел поговорить… — Неожиданно из голоса мужчины пропадает вся задорность и Лука нервно поджимает губы, глядя в лобовое стекло, не имея достаточное количество смелости, чтобы посмотреть, какие эмоции отражались на лице отчима. — Я заметил, вы с Элиоттом гораздо сильнее сблизились… По сравнению с тем, что было в первые недели нашей совместной жизни. — Сердце пропускает удар и Лука совсем не знает, что ответить, да и нужно ли отвечать хоть что-то. Будет ли вариант «открыть дверь и выпрыгнуть из машины прямо здесь и сейчас» страшнее, чем дождаться и узнать, чем закончится этот разговор? Он не мог понять. — Я рад. — С нескрываемой мягкостью в голосе наконец произносит Ивон, разворачивая машину к их кварталу, и Лука всё же поднимает на него удивлённый взгляд. — На самом деле, я давно хотел с тобой обсудить Эла и его… Заморочки с карьерой. Лалльман хмурится слегка, но ощущает, как лёгкая волна успокоения настигает его. — Я не раз ему говорил, что хочу, чтобы он занимался тем, что ему нравится. — Продолжает свою мысль Демори старший, не отрывая взгляд от дороги. — Но он упрямится, как баран, и не слушает. Пошёл на этот юридический, просто потому что я в этой сфере кручусь, и думает, что всё в порядке. — А это не так? — Тихо спрашивает Лука и немного даже удивляется наличию собственного голоса, потому что от накопившегося напряжения казалось, словно он не слышал его несколько дней. Несколько секунд требуется мужчине, чтобы собраться с мыслями. — Он умный, чертовски умный. — Лука чувствует заботу, чувствует волнение в его голосе, и от этих чувств уголки его губ невольно приподнимаются. — За что ни возьмётся – всё получается. И на юридическом он чуть ли не лучший студент. Но… «Но…?» Мысленно повторяет Лука, но на деле молчит, внимательно ожидая продолжения. — Но я вижу, что он этим не горит. Вот совсем. Лалльман удивлён. Он не обращал внимания, он даже не задумывался о подобном. — Лука, сегодня, ваше выступление… Твоё выступление. Ты бы видел его глаза. — Мимолётно улыбается ему Ивон, позволяя себе на секунду отвернуться от дороги. — Я видел его в последний раз таким, только когда он рисовал. Когда я приезжал после командировок, и он притаскивал ко мне свои комиксы, что успел нарисовать за время моего отсутствия. Скакал вокруг и с таким рвением это всё мне демонстрировал. — Ивон усмехается, явно окончательно погрузившись в свои воспоминания, и Лука чувствует, как напряжены его щёки. От улыбки. От того, как приятно ему было слушать подобные рассказы. Машина останавливается на последнем перекрёстке перед их домом, и Демори вздыхает устало. — Я скучаю по этому. — Они встречаются взглядом, но Демори вновь опускает его. — Я скучаю по такому Элиотту. Лука видел его. Видел его улыбку со сцены, и это безумно его подбадривало тогда. Это безумно его грело. Было больно представить, каково было его отцу не видеть эту улыбку многие годы. Они подъезжают к дому и видят, что машина Элиотта уже была припаркована, а сам виновник обсуждения стоял возле неё, почему-то не спеша заходить в дом. Ивон подъезжает к гаражу, и Элиотт подходит чуть ближе, с опаской, пытаясь незаметно вглядеться в лица пассажиров. Лука уверен в причине его волнения, но сейчас, когда он уже знает тему состоявшегося разговора, это кажется ему безумно забавным, даже милым. Ивон опирается на руль локтями, потирая лицо, и не спешит выходить, глядя прямо на своего сына. — Он открывается тебе. Я уже говорил, но я действительно этому рад. — Его серьёзное лицо и неимение возможности Элиотта услышать произнесённые слова, заставляет Демори младшего напрягаться ещё сильнее, нервно сжимая ладони в карманах пальто. Ивон поворачивается к Луке, который всё это время не отрывал от него взволнованного взгляда. — Я просто хотел попросить. Если тебе вдруг удастся, помоги ему, пожалуйста, быть более честным с собой. — Он говорил тихо, размеренно, даже неуверенно слегка. И Лука был изумлён этой заботой. Этой незнакомой ему отцовской любовью, которая вырывалась буквально из каждого произнесённого отчимом слова. Лалльман поджимает губы вновь и кивает. Просто кивает, потому что это всё, на что он сейчас способен. Спустя пару минут они наконец выходят из машины, и Элиотт глубоко вздыхает, бегая глазами по их лицам. Лука улыбается — его сердце успокаивается. — Нормально доехали? — Его голос дрогнул и Демори откашлялся. Ивон играет бровями, нажимая на кнопку блокировки. — А ты что думал? Задорный настрой отца заставляет Элиотта щуриться подозревающе и улыбаться слегка. — Ничего. — Мотает головой и переводит взгляд на Луку, замечая, что он смотрит на него сейчас определённо странно. С каким-то трепетом. Таким трепетом, что заставляет его сердце сжиматься. Неожиданное похлопывание по плечу заставляет его дёрнуться, поворачиваясь, видя как отец проходит мимо него к дому, говоря: — Эл, тебе бы умыться, а то ты как будто с фестиваля красок прикатил. — Ага. — Всё, что успевает ему ответить Демори младший, провожая поднимающегося по крыльцу отца взглядом. Оборачиваясь, он вздыхает невольно, неожиданно для себя обнаруживая рядом Луку. Он смотрел на него слишком открыто. Он улыбался ему слишком тепло. И всё это «слишком» вызывало в Элиотте неумолимое желание обнять его здесь и сейчас. Снова. — Нет, ну ты реально умазался. — Прыскает от рвущейся усмешки Лалльман, глядя на уже не такое идеальное пальто. — Ага, и кто в этом виноват? — Изгибает правую бровь Демори, и Лука вновь смотрит ему в глаза, нервно облизывая губы. — Ну ладно, — неожиданно громко говорит он, разворачиваясь, — надо Джой выгулять. — Уже поздно, давай я. — Быстро реагирует Элиотт, подходя вместе с Лукой к дому. — Нет уж, тебе бы лучше поспешить вещи замочить, а то, того гляди, ещё и не отстираются. Душ там прими, или ещё что-нибудь из своих ванных процедур сделай, а я погуляю. Лука открывает входную дверь, но Элиотт останавливает его, протягивая ладонь к металлической ручке, преграждая путь. — О чём вы говорили? — С лёгкой тревогой в голосе тихо спрашивает Демори, и Лука отводит взгляд на тепло освещённый проход прихожей. — О твоих интимных фотографиях. — Чего? — Кривится Элиотт, и Лука еле сдерживает рвущуюся усмешку. Вставая на носочки, он тянется к уху старшего и шепчет томно: — Ивон рассказал, где найти ещё один альбом с твоими детскими фотками. Лука отходит, видит замешательство на его лице, приправленное лёгким смущением, и бессовестно ржёт, прикрывая рот кулаком. Он пользуется недоумением Демори и ныряет в дом, с удовольствием слыша позади себя, на кухне, возмущения Элиотта и смех отца.***
Десять минут прогулки заставляют Луку начать ощущать, как замёрзли его руки, а дрожь то и дело покрывала тело. Зима наступала и в пору было бы уже сменить свою тонкую осеннюю курточку на какое-нибудь пальто, аля Элиотт, или пуховик, на худой конец, но все его мысли были лишь о прошедшем спектакле и следующих за ним событиях, а не о волнениях по поводу того, как стоило ему одеться перед выходом. Растирая ладони, он быстро проскочил по ступенькам к двери, с удовольствием запуская Джой в дом в короткий срок. Вытерев лапы собаке, он точно для себя решил принять горячий душ, дабы не простудиться в очередной раз из-за переохлаждения. — А где Элиотт? — Наконец спрашивает Лука у Кларис, копошившейся на кухне с посудой. — А, он уже спать ушёл. — Улыбается она, продолжая намывать кружки. «Ага, спать, значит…» — думает про себя он, но и сам до конца не понимает, что именно от него хотел. Увидеть? Перед глазами всплывает картинка с тянущимися к нему ладонями. Он вспоминает его тепло, его запах, и мурашки моментально пробегают по его телу. — Тебе помочь? — Прогнав ненужные мысли, наконец интересуется Лалльман, но мать лишь мотает головой, беззаботно улыбаясь. — Да ну, я уже почти закончила. Лука поджимает губы и кивает понимающе, хочет уже развернуться, но неожиданный зрительный контакт с мамой заставляет его остановиться. — Лука, — произносит она мягко, — ты молодчина. Как всегда. Его брови приподнимаются, а счастливая улыбка расползается по лицу. — Спасибо. — Имитируя комично смущенную физиономию, отвечает он, отчего Кларис не может сдержать рвущуюся усмешку. Обняв мать напоследок со спины, он утыкается губами в её плечо и желает спокойной ночи, наконец направляясь к ванной комнате. Затратив на умывания и устроенные самому себе процедуры отогревания не более пятнадцати минут, Лука вновь переоделся в свои домашние серые шорты, белую футболку, нелепые яркие тапки и отправился на второй этаж, замечая, что на первом уже царила полная тишина. Пройдя половину ступенек, он замечает полоску света, исходящую из-под двери Элиотта, на которую он всегда натыкался в первую очередь, оказываясь на втором этаже. Он останавливается, не успев преодолеть последние несколько ступенек, облизывает губы взволнованно и вздыхает. Лука зарывается во влажные волосы рукой, замирает, обдумывая какую-то безумную мысль, и неожиданно энергично тормошит их, совершая один большой шаг вперед и поворачивая к своей комнате. Он тянется к ручке своей двери и чувствует, как тоска неожиданно накрывает его. Лалльман поджимает губы и, выдыхая, всё же позволяет себе вновь бросить взгляд в сторону комнаты Элиотта. Его сердце колотится.***
Закончив с одеждой, с удовольствием убедившись, что краска довольно послушно начала отходить даже от светлой ткани, Элиотт выпил чаю, но, не найдя себе места и оправданного занятия на первом этаже, таки отправился в свою комнату. Чёрная футболка, серые штаны. Он вспоминает ночной порыв Луки в Ренне, и его кулаки сжимаются. Около семи минут он стоял у окна, в надежде увидеть копошение сводного брата, но улица оставалась предательски нелюдимой. «Нужно было пойти с ним» — вновь ругается мысленно Элиотт и подходит к кровати, падая на неё спиной. Ещё десять минут втыкания глазами в одну точку на потолке и он устало накрывает лицо руками. Воспоминания, каждая мелочь прошедшего вечера проносятся перед его глазами, и уже крепче прижимая ладони к своему лицу, он ощущает, как счастье накрывает его, выражаясь в широкой улыбке, которую он упрямо закрывал руками. Лука обнимал его. Лука целовал его. Он определённо хотел этого, и подобные мысли подрывали последние замки спокойствия Элиотта, заставляя его резко подняться с кровати и снова подойти окну с целью открыть его, впустить уличный холод, который, возможно, хотя бы немного остудил его взбудораженную фантазию. Этот дом стал другим. Его жизнь стала другой с появлением Луки. Он делает несколько шагов от кровати, но тихое постукивание по двери заставляет его замереть на месте, оборачиваясь резко. Мог ли это быть Лука? Кларис уже, должно быть, спит, а отец входит чаще всего без стука. Кажется, словно все мышцы забиваются от волнения, а ладони неожиданно начинают потеть. Элиотт совершает несколько неуверенных шагов вперед и замирает на секунду, переводя дыхание, прежде чем взяться за дверную ручку. Перед глазами встает картинка, как он пару месяцев назад увидел Луку на пороге своего дома. Запыхавшегося, взволнованного, бегающего взглядом от номера дома к нему и обратно. Он открывает дверь, и Лука, который хотел уже было уйти в свою комнату, поворачивает голову на него резко. Он смотрит на него безумно искренне, даже испуганно немного. С этими своими влажными волосами, неряшливо спадающими на лоб, открытыми предплечьями, на которых, к счастью, Элиотт больше не видел синяков. С этими синими, дурманящими глазами. Он пришел к нему сам. — Можно к тебе? — Выпаливает быстро Лалльман, и брови Элиотта удивленно приподнимаются. Несколько секунд они молчат, и Лука понимает, что этих слов Демори недостаточно. — Мне не спится. — Говорит он четко, уверенно. Но Элиотт не может не заметить, как нервно Лалльман сжимает край футболки правой рукой. Неужели Лука не замечал этого? То, как выдавал себя и свое волнение этим жестом? — Мне тоже. — коротко отвечает Элиотт, открывая дверь шире, приглашая этим жестом юношу зайти. Лалльман неуверенно проходит в комнату и оглядывается, уже более внимательно всматриваясь в окружение. Здесь было определённо уютно. И тепло. Гораздо теплее и спокойнее, нежели ему было полчаса назад на улице. Но он чувствовал себя сейчас так хорошо не только потому что сравнивал своё нахождение здесь с уличной прогулкой, но и потому что ему действительно разрешили здесь находиться. — Чем займёмся? — Ударяет мягкий голос Элиотта по перепонкам, отвлекая Луку от наслаждения мягким, приглушённым светом лампы. Мысль о том, что они вновь остались наедине не дает спокойно дышать. Должно быть, полминуты он думает над ответом, бегая глазами по окружающим его предметам, вынуждая Элиотта вновь проверять себя на прочность и самоконтроль. Потому что выглядел Лука сейчас со своей этой неожиданной неуверенностью, в этой комнате, до безумия маняще. — Покажешь мне свои рисунки? — И Лалльман видит, как Элиотт напрягается от этой просьбы. Но стоит Демори только заметить нервно сжатые кулаки юноши – и его настроение моментально меняется. — Покажу. Что угодно покажет, лишь бы он не переставал смотреть на него так. Обходя Луку стороной, Демори подходит к узкому шкафу возле письменного стола и открывает дверцу. Уверенно он тянется к самой верхней полке, доставая оттуда несколько толстых, потрёпанных папок. Лука уверен, что похож был сейчас на какую-то собачку перед получением долгожданного лакомства. Так сильно он волновался, настолько он не знал, куда деть свои руки и какую физиономию лучше состроить. Усаживаясь с папками на кровати, Элиотт смотрит на них неуверенно несколько секунд и проводится большим пальцем по шершавой поверхности. Он поднимает взгляд на Луку, который всё это время оставался на месте, с волнением следуя глазами за каждым движением старшего, и хлопает ладонью по мягкому покрывалу рядом с собой, приглашая присесть. Несколько секунд ожидания, и Лалльман таки двигается с места, подходя к кровати, усаживается на неё по-турецки и смотрит на Элиотта ожидающе, демонстрируя свою полную готовность. Это поведение заставляет старшего усмехнуться и, повторяя за Лукой, усесться поудобнее. — В общем, смотри. — Говорит он, всеми силами пытаясь скрыть своё смущение, но Лалльман видит его насквозь, улыбаясь. Развернув к себе одну из папок, Лука удивился первым попавшимся ему рисункам. Не особо подробные или понятные образы, выполненные фломастерами, представали перед глазами один за другим. Деревья, подобия домов и кошка. Много-много рисунков с кошкой. — Это образ какого-то человека или реальный кот? — Интересуется он наконец. — Кот. — Усмехается Элиотт, взяв в руки один из рисунков. — Как его звали? — Троцкий. — Троцкий? — Кривится Лука. — Почти как клёцки. — Фыркает, возвращая внимание к рисунку. Пара секунд молчания заставляют его поднять взгляд на Элиотта и увидеть, что смотрит он на него с какой-то издевающейся ухмылкой. — Как ты дожил до девятнадцати с таким чувством юмора? — Произносит старший наконец, еле сдерживая рвущуюся усмешку, и Лука тут же поджимает губы недовольно, смеряя Демори серьёзным взглядом. Элиотт смеётся всё-таки из-за этой реакции и возвращается взглядом к рисунку. Теплота его улыбки заставляет Луку снова расслабиться и вернуть своё внимание к забавным изображениям — Почему Троцкий? — Всё же спрашивает он, взяв в руки уже шестой лист с довольно кривым подобием кота — Папа как-то пошутил, и прижилось. У него были смешные пятна возле носа. — Улыбается Элиотт, проводясь указательным пальцем над своей верхней губой. Лука улыбается ему в ответ, с интересом наблюдая за жестом парня, и Элиотт вспоминает, как сильно он этого хотел. Как желал, чтобы Лука улыбнулся ему. Просто улыбнулся. Казалось, словно этого было бы достаточно чтобы запустить в его сердце такой сложный механизм как счастье. Десятки кривых рисунков, которые, насколько понял Лука, Элиотт рисовал в первые годы своей школьной жизни, и Лалльман с огромными усилиями пытается не смеяться, замечая, как напряжён был его сводный брат в этот момент. Элиотт пояснял ему некоторые кадры, рассказывал, с какими ситуациями был связан тот или иной рисунок, и Лука видел, как сильно всё это на самом деле было ему важно. Как сильно ему были важны слова матери о том, что это его талант и что всё это не зря. Лалльман практически отключался от внешнего мира. Он вслушивался в его голос, но не слышал слов. Он видел его улыбку и опущенный на рисунки взгляд. Он видел перед собой сейчас беззаботного, уязвимого, искреннего мальчика и внутри него что-то плакало от понимания, как сильно Элиотт любил свою маму. Как сильно ему её не хватало. Он вспоминает его рассказы, вспоминает слова Ивона о том, что произошло после похорон и его глаза предательски начинает щипать. Луке хочется обнять его. Он видит рисунки, где, как говорит Элиотт, изображены ситуации из их семейной жизни в том доме, и Лука понимает, как страшно ему было это всё терять. Элиотту не нужны были альбомы, потому что все его воспоминания всё это время были здесь. В его комнате. И сейчас он позволял увидеть их Луке. Sound: Ólafur Arnalds — Right By You В какой-то момент изображение мальчишки, коим был сам Элиотт, сменяется изображением енота. Лука улыбается вновь, но понимает, что время в этих рисунках приближается к острым переменам в жизни Элиотта. Енот на изображениях смелый, отважный, весёлый, и Демори усмехается, то и дело описывая различные кадры. Он укладывается вместе с Лукой на кровати, опирается на локти и пролистывает очередной альбом, всунутый в папку. Элиотт переворачивает страницу, и его рука замирает. Яркий контраст в рисунках заставляет дыхание Луки замедлиться. Енот был окружен тёмным, зачириканным ручкой облаком. Лука совсем не знает, что сказать. Он не может подобрать нужную реакцию, потому что он всё чувствует. Без слов. — На самом деле, — тихо произносит Элиотт, не торопясь переворачивать страницу вновь, — я не рисовал около года тогда. Лука поворачивается к нему, глядя на опущенные ресницы и уголки губ сводного брата. Ему было больно видеть Элиотта таким. И безумно страшно даже представить, что Ивон видел его таким годами. — Не раз брал ручку, но буквально через пару минут бросал. Лалльман вновь опускает взгляд на рисунок и отклоняется на локтях в бок, прижимаясь к плечу Элиотта своим. Конкретные, яркие воспоминания возникали в голове Демори, не позволяя ему без затруднений перешагнуть этот период своей жизни. Но тепло Луки, его простое нахождение рядом помогает ему дышать глубже, ровнее, и Элиотт наконец переворачивает страницу. Одна за другой тёмные картинки сменяют друг друга, пока не наступает, как говорит Элиотт, старшая школа. Время, когда отношения с отцом окончательно наладились, а Янн то и дело вытаскивал его на тусовки для «поднятия популярности». К своему счастью, Лука не видит на рисунках рядом с ним никаких енотов женского пола, но удивляется, замечая всё больше и больше зарисовок с реальными людьми. Под руки попадается «портрет» какого-то парня, раскрашенного тёмной краской. — Это что, Янн? — Да, — смеётся Элиотт и неожиданно поднимает взгляд, — ты его знаешь? — Ты слишком часто о нём говоришь с отцом. Элиотт кивает понимающе. — Эл, но… — Щурится Лука, глядя на рисунок, — почему он синий? Демори смотрит на изображение секунд пять и, приподнимая брови, отвечает наконец: — Да чёрт его знает. Лука подхватывает этот настрой и позволяет улыбке, переходящей в смех, в очередной раз расплыться на его лице. — Он недавно назвал меня Монтекки. — Усмехается Элиотт. — Почему? — Ну… Потому что у меня появились чувства к человеку, к которому я не имею права их испытывать. — Дёргает плечами юноша. «Чувства» — эхом отдаётся в голове Лалльмана слово, и его сердце заходится. — А я что, получается, Джульетта? Элиотт смотрит на него с интересом, выжидающе, и дёргает бровями: — Потянешь. — Лука щурится, мотая головой, но всё же улыбается. Он уверен, ему ещё удастся отомстить Элиотту за его шуточки. Возвращаясь же к альбому, он не мог не заметить, что с каждым десятком бумажек рисунки становились чётче, яснее. — Мне с того времени стало немного интереснее смотреть на окружение и пытаться его запечатлеть на бумаге. — Красиво. — Шепчет Лука, медленно перелистывая наброски. Впервые за долгое время Элиотту на душе спокойно. Впервые он кому-то позволяет смотреть на это всё. Зарисовки на уроках, переменах, в автобусе, множество рисунков, заставляющих Луку в очередной раз убедиться – Элиотт этим живёт. Лалльман вновь переворачивает страницу, и улыбка на его лице застывает. Хлоя. Это определенно Хлоя. Лука не выдаёт ни единой эмоции, но чувствует, как вместе с ним напрягается и Элиотт. — Как ты расстался с ней? — Вопрос вылетает инстинктивно, потому что он хочет это узнать, он хочет это услышать. — Я написал ей. Лука хмурится, поворачиваясь к нему. — Серьёзно? Ты расстался с ней по смс-ке? — Спрашивает он, хотя где-то внутри вспоминает, что у самого с ней не состоялось даже нормального разговора. Они просто не виделись пару дней, а потом она ему влепила пощёчину посреди коридора. — Не было возможности встретиться за те дни. — Поджимает губы Элиотт, уповая на то, что Лука поймёт, вспомнит, сколько всего успело произойти за эти выходные И он помнит. Отлично помнит. — Мы встретимся с ней завтра и поговорим. — Заканчивает своё объяснение Демори, но это совсем не успокаивает Луку. Наоборот, тревога с ещё большей силой смыкает его сердце в объятиях. — Я думал, всё уже решено. — Севшим голосом произносит он, вновь опуская взгляд на аккуратное изображение Жансон. Элиотт замечает яркую перемену в настроении Луки и это не может не заставить его волноваться. — Всё решено. — Твердо говорит он, но вместе с этим ужасающе мягко касается кончиками пальцев предплечья Луки, заставляя его вздохнуть, поджимая губы. Лука тянется к тетради и, переворачивая страницу, замирает. Элиотт смотрит несколько секунд на него с волнением, но широко распахнутые глаза заставляют его всё-таки опустить взгляд на рисунок. «Твою мать» — звенит мысль в его голове, когда он видит одну из первых зарисовок с Лукой, которую он позволил себе в первую неделю их совместного проживания. Несколько секунд молчания и Лалльман видит, чувствует, что Элиотт вот-вот подорвётся с места. Демори выпрямляется в одну секунду, протягивая руки к блокноту, но Лука успевает схватить его первым, быстро ретируясь вместе с ним с кровати. Накрываемый паникой, Демори подскакивает в одну секунду и, оказываясь наконец на твёрдой поверхности, протягивает руки вокруг повернувшегося к нему спиной юноши, в попытке забрать дурацкие рисунки из крепкой хватки. — Лука, я не разрешаю тебе на них смотреть! — Твёрдо произносит он, но волнение в голосе выдаёт его с головой. — А я разрешал тебе меня рисовать? — Изумленно возмущается Лалльман, не особо пытаясь скрыть свою довольную улыбку. Он чувствует, как Демори прижимается к его спине, ощущает тёплое дыхание на своей щеке и ему невероятно хорошо сейчас. Хватка Элиотта ослабевает, и он молчит, потому что ему действительно нечем ответить. Он просто надеялся, что Лука никогда этого не увидит. В то утро, когда он зашёл в его комнату за ноутбуком, эти рисунки лежали на столе. Возможно, несколько секунд – и Лалльман бы всё узнал. Возможно, тогда бы он счёл его за какого-то маньяка, и Элиотт точно так же не смог бы ему этого объяснить. Потому что он сам так и не сумел найти объективную причину, почему такое огромное количество раз нахождения рядом с Лукой заставляло его руки тянуться к блокноту, к которому, на самом деле, он мог не притрагиваться неделями. После того, как Лука чуть не наткнулся на эти зарисовки, Элиотт убрал их на самую дальнюю полку, в свой личный «архив», но совсем об этом забыл, когда самолично протянул этот самый «архив» ему в руки. Лука разворачивается к нему лицом, всё ещё ощущая на себе обнимающие руки Элиотта. Его эмоции в очередной раз зашкаливают, потому что он вновь видит борьбу в глазах старшего. Смятение, смущение, тревога — столько всего отражалось в его голубых глазах за доли секунды. — Когда ты уже сможешь открыться мне полностью? Слова ударяют по разуму Элиотта, попадая в цель, заставляя его отступить, сдаться. Он вздыхает тяжело, нервно потирая лоб пальцами, разворачивается, обходит кровать, садится на неё, опирается локтями на колени и закрывает лицо руками, пытаясь мысленно хотя бы на микроскопический, практически несуществующий процент подготовить себя к тому стыду, что он сейчас испытает. Сердце Луки колотится от неожиданных объятий, которые он всё ещё явственно ощущает, а улыбка так и держится на его лице. Повторяя движения Элиотта, Лалльман обходит кровать и садится рядом с ним. Ей богу — издевается. Ему слишком хочется видеть его реакцию, чувствовать его эмоции. Лука смотрит вновь на рисунок. Видит линии, вырисовывающие его руки, шею, спину, и снова ощущает накатывающее на него смущение от мысли, что Демори смотрел на него так внимательно. Ещё одна перевёрнутая страница — и его глаза вновь округляются. Элиотт позволяет себе взглянуть на собственное творчество и вновь резко отворачивает голову в противоположную сторону, закрывая глаза ладонью. Он скулит что-то там в себя и чертыхается, в то время как Лука с изумлением бегает глазами от наброска к его автору и обратно. — Когда ты это нарисовал? — Интересуется Лука, потому что самому ему точно высчитать момент, когда он готовил при Элиотте на кухне с голым торсом, не удаётся. — Примерно тогда, когда попросил тебя перестать щеголять по дому раздетым. — Бурчит Элиотт, не торопясь поворачиваться к нему своим раскрасневшимся лицом. — Но, смотрю, ты не особо на самом деле был против? — Ухмыляется, издевается, не может нарадоваться. — Ты выводил меня. — Это как же? — Ты выводил меня, заставляя своим видом и присутствием чувствовать то, что «натуралы» не чувствуют. — Они наконец встречаются взглядом и сердце Луки замирает. Они довели друг друга до такой меры эмоций, которую сами едва могли вынести. Он вновь опускает взгляд на рисунок, потому что чувствует, как краснеют его щёки. — А я хорош, да? — Улыбается Лука, пытаясь разбавить напряжённую обстановку. — Глянь, какие мышцы. — Проводит пальцем Лалльман по изображению собственной спины. Хотя внутри ощущает, как смущение накрывает его всё сильнее, потому что он помнит, отчетливо помнит, что чувствовал на себе взгляд. Его взгляд. И сейчас, подробно прорисованная шея заставляет его щёки заливаться краской с новой силой. — Слишком хорош. — Повержено говорит Элиотт, вновь закрывая лицо ладонью. Демори кажется ему сейчас в разы спокойнее по сравнению с первой его реакцией на эти рисунки. Но Лука видит его горящие, красные уши, видит его напряжённые руки и в очередной раз тонет в той глубине чувств, что эти детали вызывали в нём. — А это где? — Элиотт нехотя разводит пальцы, поглядывая на рисунок. Лука со спины, три зарисовки. — В университетской библиотеке. — Мы сидели в библиотеке вместе? — Изумляется Лалльман. Не то чтобы он там часто зависал, но из-за истории первобытного времени, которая, как ему казалась, совсем не сдалась, периодически приходилось. Обиднее было, когда у Артура не было возможности составить компанию и, видимо, это был один из тех случаев. — Ты не заметил меня. — Зарываясь в волосы, утомлённо опуская голову, произносит Элиотт. — Наверное, к счастью. — Усмехается Лука. — Интересно, как бы я отреагировал, если бы узнал про эти рисунки. Демори поднимает на него взгляд и дёргает плечами, демонстрируя, что даже представить себе подобный исход не может. — Думаю, я бы тебе врезал. — Да ты и так мне врезал. — Усмехается Демори, но лицо Луки не меняется. — На то были другие причины. — Спокойно говорит он, продолжая разглядывать рисунки, и взгляд Элиотта становится серьёзнее, внимательнее. Он помнит его глаза в ту ночь. Помнит то отчаяние. Сбившееся дыхание. Вспоминает и только сильнее не может поверить, что Лука здесь. Что он сидит рядом с ним. В его комнате. На его кровати. Новая волна нежности распространяется по его телу. — Элиотт! — Неожиданно громко говорит Лалльман, открывая для себя очередной «портрет». — Лука? — С опаской отзывается Демори, не имея достаточного количества смелости, чтобы взглянуть на причину такой бурной реакции. — Ты рисовал меня, пока я спал? — Я… — Он всё-таки смотрит на рисунок. — Я рисовал тебя, пока ты спал. — Обреченно повторяет за Лукой обвинительные слова такой удручённой интонацией, словно выносит себе смертный приговор. — Да ты реально маньячина. — Изумлённо выдыхает Лука, но Элиотт не смотрит на него, лишь прикрывает вновь лицо раскрасневшимися ладонями, желая провалиться сквозь землю. Ему стыдно. Ему безумно стыдно. Лалльман опускает глаза и замечает более подробный рисунок его губ, ощущая, как что-то приятно щекочет его рёбра. — Ты хотел поцеловать меня? — Выпаливает он быстро, из-за чего Демори неожиданно поднимает голову, глядя на него ошарашенно. Он действительно не понимал, как Лука мог вот так просто задавать такие провокационные вопросы. Откуда у этого мальчишки было столько смелости. — Я хотел поцеловать тебя. — Говорит он ровным тоном, и Лука застывает от такой честности. — Я думал об этом постоянно. — Смотрит на него уверенно, настолько, что, Луке казалось, если бы он стоял — его колени подкашивались бы. — Ты помнишь, я не выдержал однажды и… Ранил тебя. Лука, я безумно хотел поцеловать тебя, и это пугало меня самого. — Элиотт не знал, какого чёрта он всё это только что произнёс. Как он смог озвучить те мысли, которые сам в то время боялся даже допустить, принять. Он заразился его смелостью. Он лишь хотел, чтобы Лука понимал, как сильно он завладел им. Как сильно он влиял на него. Как сильно он был ему нужен. Лалльман хлопает ресницами, глядя на него. Гулкие удары сердца заполняют его разум, а руки, в которых находится катализатор их чувств, мелко дрожат. Он пугливо опускает взгляд на рисунки, признаваясь самому себе, что на самом деле совсем не отличается смелостью. Непослушной, дрожащей ладонью он переворачивает страницу, открывая для себя очередное изображение с самим собой, которое тёплым мёдом радости тут же обволакивает его сердце. Лука замечает зарисовки, вероятно, его волос, в конце концов переходящие в изображение, насколько он понимал, ёжика. — Я ёжик? — Его голос дрожит, и он, не поднимая взгляд, продолжает всматриваться в милый рисунок. — Ты ёжик. — Говорит Элиотт мягко, протягивает ладонь и аккуратно касается его затылка, медленно зарываясь во всё ещё влажные волосы. Это прикосновение заставляет Луку вздрогнуть, а волну мурашек охватить его шею, заставляя сильнее цепляться за блокнот своими пальцами. Лалльман вновь переворачивает страницу, в надежде, что следующий рисунок его отвлечет. И это происходит. Перед глазами обиженный ёжик и грустный, глядящий на него виновато енот. — Когда это было? — Спрашивает он тихо, и ладонь отстраняется от его шеи, перемещаясь вновь на мягкую поверхность покрывала. Луке становится неожиданно холодно без этой ласки. Несколько секунд и Элиотт, собравшись с мыслями, отвечает: — На следующий день после того, как я полез к тебе пьяный. Я был в универе и… Это не выходило из моей головы. Я не знал, как извиниться перед тобой. Лука осторожно поднимает на него взгляд, но голубые глаза остаются недвижимыми, всё ещё цепляющимися за изображение на бумаге. Лалльман проматывает в голове события тех дней. Помнит, как Элиотт предлагал его подвезти. Помнит, как расспрашивал его в следующий вечер о причине его ссадин. Как же Элиотт раздражал его тогда. Как же сильно он его пугал. Лука совсем не мог тогда даже допустить мысль о том, что тревога этого человека была искренней. Что это не была напускная любезность или глупые попытки загладить вину за распускание рук лишь для того, чтобы у него не было проблем из-за возможного осуждения родителей, скажи Лука им тогда хоть слово о произошедшем. А сейчас Лалльман чувствует, что ему безумно не хватает тепла, где пару минут назад коснулся его Элиотт. Чувствует, знает, что он рядом, но этого «рядом» уже недостаточно. Ещё одна перевёрнутая страница и Лалльман улыбается, замечая енота, наблюдающего за кушающим ёжиком. — Ты серьёзно? — Усмехается он, поднимает глаза и с радостью замечает, что Демори тоже улыбается. — А я не шутил, когда говорил о том, что обожаю твое наигранное недовольство, когда ты пробуешь приготовленную мной еду. Лука смотрит на его довольную улыбку и мотает головой, признавая своё поражение. Он переворачивает страницу и его сердце пропускает удар. Плачущий ёжик, укрытый пледами, и енот, обнимающий его. Они замолкают, и Лалльман поджимает губы, проводясь по изображению кончиками пальцев. — Почему ты рисовал всё это? — Произносит он тихо. — Не знаю, это… Помогало мне чувствовать эти моменты. Рисунки в блокноте заканчиваются и Элиотт с волнением наблюдает за Лукой, который всё ещё не мог отвести взгляд от последней страницы. — Я могу взять его себе? — Он поднимает на Элиотта свои синие, полные чувств глаза и Демори сдаётся моментально, словно кроме согласия и не мог никогда в этой жизни допустить какого-то другого ответа на этот вопрос. Он забирает блокнот из рук младшего и тот дёргается, передавая его аккуратно, бережно, словно в самом деле в нём могла находиться душа Элиотта. Парень располагает листы в руках поудобнее и аккуратно отрывает рисунок, возвращая его Луке. Лалльман берёт его и, словно заворожённый, не отрывая от него взгляда, разворачивается лицом к кровати и на коленях подползает ближе к подушкам, плюхаясь на них уверенно. Брови Элиотта приподнимаются от удивления, хотя что-то внутри него определенно согревается от сложившейся картины перед собой. — Ты что, тут спать удумал? — Этот вопрос заставляет Луку отвлечься от так сильно полюбившегося ему изображения. Бережно откладывая его на тумбочку, он вновь поворачивается к Элиотту, подкладывает мягкую подушку под голову и глядит на него заговорщически. — А если родители зайдут? — С интересом спрашивает старший, медленно располагаясь рядом с Лукой. — Мы же не собираемся делать ничего тут такого… — Бубнит Лалльман, наслаждаясь видом Демори рядом с собой. — Какого такого? — Правая бровь старшего изгибается, и Лука поджимает губы от такой резкой перемены в Элиотте от милого смущённого мальчика до хищного обольстителя. — Так, может ты у нас и поехавший, но я умею себя контролировать. — Ага, вот так, значит. — Улыбается широко Элиотт. — Успешно контролирующий себя Лука Лалльман, с малой периодичностью потирающий бёдрами причинное место своего сводного брата. Лука вспыхивает моментально от этой издёвки, поднимается резко, хватает подушку и пихает её в лицо старшего, возмущаясь: — Нет, да когда-ж ты уже об этом забудешь! Элиотт смеётся от такой бурной реакции и, перехватывая руки младшего, расцепляет их, тянет на себя, заставляя Луку прильнуть к его груди своей, и разводит их по сторонам. Он добился того, чтобы их лица разделяли какие-то пять сантиметров, наполненных тяжёлым, судорожным дыханием. — Никогда. — Улыбается Элиотт довольно, и щёки Лалльмана заливаются краской с новой силой. Он определённо попал в плен. В плен, из которого вряд ли когда-нибудь выберется. В плен, из которого выбираться никогда не захочет.