***
Сняв толстовку, около десяти минут он дёргает вешалки то в один край металлической штанги шкафа, то в другой, разнося по комнате неприятный скрежет. У него был один единственный костюм, который он в последний раз надевал, наверное, во время вступительных экзаменов. Его раздражала и одна эта ассоциация, и то, что он в принципе на себе подобных вещей не выносил. Лука бы дал самому себе подзатыльник за то, что когда-то поспорил с другом на подобную глупость или, может, не сдержал бы условия спора в этот день, если бы только Артур не выполнил это дурацкое условие уже добрых три спектакля подряд. Луке было бы стыдно так глупо проиграть. Его протянутая к вешалке ладонь замирает, когда он слышит скрип двери позади себя. — Ты даже без стука? — Спрашивает он размеренным голосом, не отрывая взгляда от нелюбимой им, висящей в шкафу, под пиджаком, рубашки. — Ещё скажи, что приоткрытая дверь не была приглашением. — Мягкий тембр, от которого Лука облизывает губы невольно. Он поворачивается к Элиотту, словно обдумывая ответ, но всё его внимание концентрируется на образе долгожданного в его комнате гостя. Обычный костюм. Обычный, мать его, костюм смотрелся на этом человеке как самый дорогой, искусно отделанный, пошитый миллиметр в миллиметр к его идеальному телу наряд, в то время как на себе Лука костюм даже просто представлять не желал, упрямо прогоняя ассоциации с собой-двенадцатилеткой. — Ты всегда её закрывал. — Улыбка, расслабленная поза, прислонённое к дверной раме плечо: всё это вводит мысли Луки в тупик. Он соскучился по нему. Пускай они не виделись пару часов. Он соскучился. И у него совсем не было сил играть угрюмого, недоступного мальчишку, что так легко ему удавалось практически всю его сознательную жизнь. Он отворачивается, продолжая тщетно пытаться найти какой-нибудь другой, подходящий для себя вариант одежды, которого у него в наличии просто не было. Через пару секунд Элиотт позволяет себе пройти в комнату, и Лука это чувствует. Каждым нервом ощущает, как он становится ближе, оказываясь позади, с интересом глядя на вешалку с костюмом, которую Лука нехотя придвинул к себе ближе. Элиотт усмехается. И Лука чувствует эту усмешку своей кожей. Шеей, которой коснулось его тёплое дыхание. — Сложный выбор? — Слышится над его ухом. Лука закрывает глаза и совсем не спешит отвечать ему, потому что всё его внимание сконцентрировано на касании. Касании, которое он ещё не ощутил. Касании, которое, как он был уверен, прогонит из его тела зимнюю дрожь. Только он уже не был уверен, была ли она вызвана уличным ветром, или присутствием Элиотта за его спиной. Ладонь Демори медленно, аккуратно ложится между его лопатками, и Лука, с силой поджимая губы, чувствует подступающую к ногам слабость, абсолютно невзначай опираясь рукой на дверцу шкафа. Элиотт мягко ведет ладонью ниже, меж ребер, и Лука, бессильно опуская голову на несколько секунд, глубоко вздыхает и разворачивается к сводному брату. Губы старшего смыкаются от удивления, и он невольно бегает взглядом от опущенных на нижнюю часть его лица синих глаз к приоткрытым губам Луки и обратно. Они встречаются взглядом, и Лалльман подмечает, что его сердце не колотится в бешеном ритме, оно сжимается, словно у загнанного хищником кролика. Дыхание Элиотта затихает, когда он замечает приближение Луки, то, как он тянется к нему, опуская ресницы. Элиотт повторяет за ним этот интимный жест и практически сразу с упоением ощущает соприкосновение их губ. Лёгкие сами требуют кислорода, заставляя совершить довольно шумный вдох. Но, спустя пару секунд — разочарованный выдох от осознания, что Лука отстранился. Демори открывает глаза и тут же сталкивается с вопросом, читающимся в морских радужках: «ты же тоже этого хочешь?» Но все чего Элиотт последние недели и может хотеть — целовать его. Без остановки. Поэтому, облизывая губы, он поднимает ладони к его лицу и, правой рукой мягко обхватывая подбородок и опуская левую на шею юноши, касается наконец его губ напористее, в полной мере отвечая на поставленный вопрос, чувствуя, как он прижимается от этого поцелуя к нему сильнее. Тело Луки наполняется опьяняющим теплом, когда он обвивает шею Элиотта. Мурашки проносятся по коже от соприкосновения с грубой тканью рукавов, но яркого контраста с нежностью тёплых рук, что гладили его спину. Этот костюм не был Луке знаком. Он не разбирался во всех этих тканевых материалах, но ему казалось, что он успел запомнить на ощупь практически все виды текстур изящных нарядов Демори, с которыми он только сталкивался. Как же Элиотту нравилось его обнимать. Сжимать его открытую, чистую, идеальную кожу. Чувствовать, как он вздрагивает от этих честных и напористых касаний. Как по его телу вновь и вновь прокатывается дрожь, но он отвечает, пытаясь запустить ладонь к его шее, под застегнутый на последнюю пуговицу и затянутый галстуком воротник. Элиотт отстраняется неожиданно, улыбаясь. — У тебя губы сладкие. — Румянец на щеках Луки и его шумное дыхание пускают маленькие трещины по его самоконтролю. Пару секунд Лалльман смотрит на него удивленно, а после выдыхает: — А, это, наверное, сок. — А может ты. — Улыбается ещё более опьяняюще, вновь наклоняясь к его губам. — Что за дешёвые подкаты? — Хмурит брови, но не может сдержать улыбку Лалльман. — Но действенные. — Выдыхает, практически мурчит, с нетерпением касаясь мягких губ. Податливых, отвечающих, с привкусом красного винограда. Элиотт закрывает дверцу шкафа одной рукой, всё ещё прижимая второй Луку к себе за талию. — Мы опоздаем. — Вынужденно отстраняясь, говорит Лалльман, выдыхая судорожно. Он заныривает под руку старшего, чувствуя опасную перспективу и вовсе пропустить выступление Артура. — Ты не будешь одеваться? — Демори улыбается, касаясь своих влажных губ большим пальцем, глядя на юношу, стоящего перед ним в одних джинсах, держащего между ними дистанцию в два метра. — Буду. — С серьёзным видом утверждает Лука, не спеша сдвигаться с места. — Тогда чего ты от шкафа убежал? — Элиотт еле сдерживает рвущуюся усмешку, запуская ладони в карманы брюк. Челюсти Луки сжимаются сильнее, когда он усиленно пытается придумать нормальный ответ, бегая глазами от Элиотта к шкафу. Демори походил сейчас на некое опасное испытание, на разгоревшийся костер, который Луке предстояло перепрыгнуть. — Так... Ты там! — Брови старшего нагло лезут вверх от изумления. Не выдерживая, он всё же усмехается, отходя в сторону, усаживаясь на край кровати, всем видом показывая свою "безобидность". Только вид Элиотта на его кровати совсем не казался Лалльману более безобидным. С каким-то ненормальным удовольствием старший наблюдает за тем, как Лука, невольно хмуря брови, уверенным, широким шагом вновь подходит к шкафу, открывая дверцу и доставая оттуда проклятую вешалку. Элиотт упирается локтями в колени, сцепляя ладони в замок, когда Лука, оставляя вешалку на дверце, принимается расстёгивать пуговицу, а затем и молнию своих джинс. Лалльман замирает, прежде чем спустить с себя штаны, и с искренним недовольством поворачивается к Элиотту, пристальный взгляд которого чувствовал всё это время на себе. Демори улыбается, не допуская и намёка на то, что собирается отворачиваться, и Лука, смиряясь с этим фактом, не прерывая зрительного контакта, спускает грубую джинсовую ткань с бедёр и, хватаясь пальцами за штанину, совсем не изящно стягивает её сначала с правой своей ноги, а потом и с левой. Щёки юноши розовеют во время этого процесса, и Элиотт ни за что бы не отвёл от них взгляд, если бы не тёмно-синие боксеры, нагло приковавшие к себе внимание, когда Лука, наконец прервав зрительный контакт, вновь потянулся к вешалке. Элиотт не сдерживается: — Это что, под цвет глаз? — Лука оглядывается непонимающе и, оценивая маршрут чужого взгляда, смотрит в том же направлении. До него не сразу доходит шутка, но как только доходит, он хватает с пола джинсы и одним резким движением бросает их в Элиотта, наблюдая за тем, как он уворачивается, заливаясь смехом. Sound: Robert J. P. Oberg — Foolish Little Secrets Он видит эту улыбку и его кулаки сжимаются. От напускной злости, от возмущения, от заведённости, от разливающегося в груди счастья. Заставляя себя отвернуться, он наконец натягивает на себя выглаженные брюки и принимается за рубашку. Лалльман замечает, как непривычно тихо становится в комнате, но в этот раз всеми силами заставляет себя не поворачиваться. Что-то перемкнуло в Элиотте, когда он увидел Луку в подобном образе. Какое-то ноющее чувство засело в груди, внушая ему глупую мысль о том, что была жизнь, где он видел его уже таким опрятным, аккуратным, нервно застёгивающим пуговицы перед ним. — Ты ужинал? — Неожиданно спрашивает Демори, заставляя и самого себя вынырнуть из странных размышлений. — Да, в столовой перекусил. — Коротко отвечает Лука, застряв на третьей пуговице от низа рубашки. Почему-то одеваться перед Элиоттом вдруг оказалось гораздо более смущающим, нежели ходить перед ним полуголым. Возможно, потому что Он смотрел сейчас на него слишком пристально. Возможно, потому что Луке было просто не комфортно в таком наряде. А может, потому что последние недели, стоило им только остаться наедине, его кожа нестерпимо зудела, в ожидании чужого прикосновения. Лалльман в очередной раз чертыхается, когда его ноготь соскальзывает с края пуговицы. — Тебе помочь? — Спрашивает Элиотт отчего-то уже гораздо серьёзнее, без единой нотки насмешки в голосе. Лука замирает, обдумывая его предложение. Его руки опускаются. — Помоги. — Фраза, заставляющая Элиотта взглянуть на него внимательнее, почувствовать, как собственное дыхание затихает. Он поднимается с кровати и, оказываясь перед Лукой через пару секунд, аккуратно подносит ладони к его белой рубашке. Элиотт не смотрит на его лицо, на его эмоции. Упрямо цепляется взглядом за пуговицы, что податливо даются его опытным рукам. Лишь бы не посмотреть на его сжатые губы. Лишь бы не поддаться вновь его очарованию. Последняя пуговица, у самой шеи. Он застегивает её, касаясь случайно подбородка, и Лука наконец поднимает на него взгляд. Элиотт замирает, встречаясь с ним своим, внимательным. Лука ничего не делает, совсем ничего. Ничего не говорит. Не касается. Но Элиотт умирает от его взгляда, потому что чувствует, буквальным образом слышит, как он молит о том, чтобы его коснулись. Ладонь тянется к его лицу, сама по себе, невольно, так же, как его сердце тянется к нему. Он касается его щеки, поглаживая мягко, и удивляется немного, замечая, что Лука не моргает даже. Словно, моргнёт, оторвётся от серых глаз хоть на секунду — проиграет самую важную битву. — Мы сейчас пойдём в театр. — Говорит Лука немного севшим голосом, ладонь Элиотта замирает, а брови приподнимаются невольно. — Но после него... Мы сможем этой ночью побыть у тебя в комнате? "Побыть" — Элиотт всё бы сейчас отдал, чтобы прочитать мысли Луки, узнать, какой именно смысл он вкладывал в это слово. — Сможем. — Отвечает, но интонацией скорее спрашивает, выдавая своё волнение, опуская всё же взгляд на сжатые в одну линию губы. — Отлично! — Пугает Лука его уверенным, звонким ответом, отстраняясь, шустро хватая с дверцы шкафа пиджак и бабочку с полки.***
— Ох, мой бог, видела бы тебя твоя бабушка! — С искренним восхищением, приподнимаясь с дивана, протягивает Кларис, когда сводные братья заходят в гостиную. Ивон переглядывается с Хлоей, обмениваясь шутками, как вдруг Лука абсолютно измотанным голосом выдаёт: — Мам, я не могу, завяжи эту чёртову штуку. — Он подходит к Кларис, протягивая бабочку, которую в последний и единственный раз в этом году завязывала ему именно она, перед тем, как он ушёл на экзамен. Элиотт скрещивает руки на груди, по привычке своей прислоняясь к дверной раме, мысленно задаваясь вопросом, почему Лука не попросил его и это сделать, ведь он, без лишних слов и возни, справился бы с этим за пару секунд. — Ей богу, мы как будто на свадьбу вырядились. — Бубнит Лука, откидывая голову, давая волю рукам матери. Кларис замирает, оглядываясь на Ивона. Что-то проскальзывает в их взгляде, но даже Элиотт не успевает понять что именно, потому что слишком занят рассматриванием необычного амплуа Луки. — Мы хотели сказать... — Неожиданно тихо говорит женщина, подходя к Ивону. — В январе у вас будет повод снова так одеться. Несколько секунд молчания и шум телевизора на фоне. Лука хмурится невольно, поглядывая то на сводного брата, то на родителей, в то время как Элиотт инстинктивно накрывает свои губы ладонью от проскользнувшего в мыслях предположения. — Вы что, жениться наконец собрались? — Говорит Лука прямо, изумлённо, ставя руки в боки, отчего родителям хочется засмеяться, но они сдерживаются. — Понимаете, — Начинает Ивон, улыбаясь. — Вчерашний поход в кино был не только походом в кино. — Продолжает говорить загадками мужчина, мучая и без того заплывший событиями последних дней разум Луки. — То есть вы ещё вчера об этом знали? — Изумляется Элиотт, выпрямляясь. — Да, собирались сказать, но вечером было немного не до этого. — Простите. — Неожиданно подаёт голос Хлоя, с изумлением всё это время наблюдавшая за радостным событием приютившей её на несколько дней семьи. — Нет, милая, всё в порядке. — Мотает головой Кларис, глядя на неё мягко. — Господи. — Выдыхает Лука, отступая на шаг, и Элиотт сам не замечает, как опускает ладонь на его плечо. То ли из волнения, то ли из согласия с реакцией. — Ну наконец-то! — Вновь напугал Элиотта и, в этот раз, не только его Лука, разводя руки в стороны, подходя к родителям, всем своим видом требуя крепких объятий. Пара смеётся, и Кларис, обвивая его шею руками заботливо, улыбается ему в белый ворот рубашки, что так, ей казалось, шла её сыну. Они усмехаются вдвоём, чувствуя, как Ивон обнимает их обоих ещё крепче, делая из семейной близости нечто похожее на сэндвич. Элиотт с удивлением наблюдает за разыгравшейся картиной, но внутри него расцветает искренняя, тёплая радость за отца. За то, что он действительно смог найти в своей жизни человека, с которым возвращение домой вновь могло бы ассоциироваться со счастьем. Лёгкое волнение на задворках сердца не отпускало из-за мысли о том, что они с Лукой ещё не говорили с родителями о своих чувствах. Тех самых чувствах, которые, казалось бы, являлись запретными. Элиотт облизывает губы, складывая руки на груди, но всё же улыбается. В голове всплывает их первая встреча с Кларис. Когда он застал взрослую пару на кухне внезапно, заставляя смущаться, словно школьников. Улыбка на его лице от этой мысли моментально становится шире. Он наблюдал за этим и точно знал, что Лука сейчас волновался не меньше него. Но они решили для себя, решили, что сделают это, когда оба будут готовы. Но сложно достигнуть, даже просто найти момент, в котором ты будешь готов сказать самым важным людям в своей жизни о не менее важных изменениях, которыми ты теперь живешь. Сказать о любви к человеку, которым ты теперь дышишь. Сказать о том, что вы уже, кажется, являетесь одной семьей и не знаете, что с этим делать. Демори отвлекается, переводя взгляд на Хлою. Ей было приятно наблюдать за этим. Приятно, что такая дружная семья помогает и ей найти подобное в своей жизни. Несколько минут она уже с удовольствием наблюдает за Элиоттом, опираясь головой на руки, сложенные на подлокотнике кресла. Взаимные улыбка и кивок — они понимают друг друга. Говорят глазами — дальше будет только лучше.***
— Так вы всё же расстались? — Элиотт вздрагивает, убирая небольшую кастрюлю с ужином в холодильник. Ивон не давил, смотрел на него спокойно, опираясь ладонью на стол, пока Кларис тщетно пыталась расправить бабочку на шее сына. — Да, как-то, так получилось. — Неловко опускает взгляд Элиотт, закрывая дверцу холодильника, и Ивон щурится, замечая этот жест. Его сын давно так не делал при нём. Давно они не затрагивали тем, о которых ему могло быть неловко говорить. — Но сейчас между вами всё в порядке? — Пытается говорить ещё дружелюбнее мужчина, и это работает, потому что Элиотт всё-таки смотрит ему в глаза. — Да, думаю, всё в порядке. — Едва заметно улыбается он, подходя ближе, выглядывая из коридора на чертыхающегося Луку. — Ну, ты просто везунчик. — Улыбается Ивон, и Элиотт вновь к нему поворачивается. — В смысле? — Не каждый после расставания умудряется сохранить с девушкой нормальные отношения. — Играет бровями отец, и Элиотт заметно расслабляется. — Да, наверное, ты прав. — Он улыбается наконец, когда Ивон к нему подходит, легко похлопывая его по плечу — Ну всё. — Отвлекает их уверенный голос мальчишки. — Если Артур сегодня не выложится по полной, я его этой бабочкой самолично придушу.***
Оказываясь в зале, Лука быстро окидывает взглядом окружение, рассматривая свободные и занятые места. Один человек привлекает его внимание, заставляя своим присутствием улыбаться заинтересованно. Не успевает Элиотт сориентироваться, как его неожиданно тянут за руку. Лука находит в зрительском зале Базиля, поглядывающего то в телефон, то на ещё пустую сцену. Взяв Элиотта за запястье, Лалльман ловко пробирается с ним на шестой ряд, усаживаясь слева от брюнета, на расстоянии одного свободного кресла. Демори приземляется слева от Луки, поправляет немного вылезший из-под пиджака галстук и хочет уже сказать юноше шутку, связанную с тем, что они слишком выделяются, но останавливается, неожиданно замечая его заинтересованный взгляд. Взгляд, направленный не на него. — Кто это? — Слишком безэмоционально, хрипло говорит он ему на ухо, заставляя практически подпрыгнуть на месте. Лука хватается за ухо инстинктивно, поворачивается резко, и, потирая мочку уха, обдумывает свой ответ, бросая быстрый взгляд на Базиля. — Это... — Говорит он тише, отчего Элиотт напрягается только сильнее, облокачиваясь правым локтём на ручку соседнего кресла. Кресла Луки. Он ещё не видел, чтобы Лалльман позволял себе пялиться на кого-то постороннего так долго. И ему это определённо не нравилось. — Это та самая безнадёжная любовь Артура, о которой я тебе говорил. — Наконец отвечает ему Лука, поворачиваясь, но смыкает губы в один момент, оказываясь в нескольких сантиметрах от лица Элиотта, на котором, кажется, в отличие от его собственного, не двигался ни один мускул. — И много вы общались? — Не торопясь отодвигаться и на сантиметр, продолжает допрос Элиотт, и до Лалльмана наконец-то кое-что доходит. Он щурится, обдумывая происходящее, замечая, как нетерпеливо Демори изгибает бровь в ожидании ответа. Но Лука не отвечает и просто отворачивается от него, заставляя округлить глаза от недовольного изумления. — Пс-с! — Шипит Лалльман, наклоняясь к соседнему, свободному креслу сильнее. Брюнет наконец замечает его: — О, и ты здесь! — Машет он ему ладошкой, улыбаясь широко, но буквально спустя пару секунд останавливается. Мысль о том, что он так и не понял, на каком уровне общения они остановились, и суровый взгляд, что он получал из-за спины русоволосого парня, заставляли его избавиться от улыбки. — Я тебе говорил же, что хотел бы занять дорожку, чтобы провести вечер со своим парнем и боулингом? — Говорит Лука, улыбаясь безмятежно, абсолютно не обращая внимания на непонимающий взгляд позади себя. — Ну, да. — Отвечает Базиль неуверенно, окидывая взглядом соседние ряды людей, радуясь, что спектакль ещё не начался, что они всё ещё имели полное право болтать, как и другие люди. — Лука откидывается на спинку своего кресла и, приподнимая ладошку, указывает на напряжённого Элиотта, улыбаясь: — Это мой парень. Демори смотрит непонимающе то на Луку, то на незнакомца. — Ого! — Выкрикивает Базиль, тут же прикрывая свой рот рукой. Все трое хотели бы знать, что именно он вложил в это "ого", но следующие несколько секунд они просто молчали. Дурацкие мысли довольно быстро выветрились из головы Демори, когда он опустил взгляд на расслабленного, улыбающегося ему Луку. Как же сильно он сейчас был похож на беззаботного, счастливого ребёнка. И как сильно ему хотелось его сейчас обнять. Не только потому что он впервые представил его кому-то как своего парня, но и просто потому, как тепло улыбался сейчас. Лука же в этот момент испытывал какое-то незнакомое ему до этого чувство гордости и уверенности, заполняющее сердце. — Я вас поздравляю. — Кивает уверенно Базиль, вновь привлекая к себе внимание. — С чем? — Приподнимает Элиотт брови, глядя на парня вместе с Лукой с сомнением. — С тем, что вы нашли друг друга. — Отвечает брюнет так, словно озвучивает что-то абсолютно очевидное. Ему всегда казалось то ли из-за своей неопытности, то ли из-за не особо сильной осведомлённости, что геев встретить крайне не просто. А тем более - дожить до того момента, когда ты, будучи человеком, любящим "нестандартно", встречаешь человека, отвечающего на твои чувства. Парни ошеломлены. Переглядываясь, они улыбаются невольно, и вновь возвращают внимание к собеседнику. — Я Элиотт. — Протягивает левую ладонь Демори, прогибаясь через Луку, отчего тот только сильнее вжимается в кресло, хотя довольно быстро признаётся самому себе, что, на самом деле, был совсем не против иметь возможность находиться с Элиоттом в публичном месте так близко, так просто, так обоснованно. Он бьёт себя мысленно то ли по лицу, то ли по рукам, и лишь пытается дышать не слишком напряжённо, дабы не выдать свой неконтролируемый поток мыслей. — Базиль. — Улыбается искренне парень, пожимая протянутую руку. Элиотт возвращается на своё место, и они отвлекаются на несколько ламп, свет которых гаснет в этот же момент. Зал понемногу успокаивается, Лука вновь переглядывается с Базилем, улыбаясь глупо, но вновь отвлекается, чувствуя, как их с Элиоттом плечи соприкасаются. — Хочешь со мной в боулинг сыграть, значит? — Слегка наклоняет к нему голову старший, отчего Лука поджимает губы, сдерживая улыбку, стараясь концентрировать внимание на людях, появлявшихся на сцене с небольшими декорациями. — Можно будет как-нибудь устроить. — Шепчет Лука, усаживаясь поудобнее, с упоением слыша смешок.***
Sound: Daniel Pemberton OSR IV — IV Ему нравится происходящее. Ему нравится то, как ярко всё выглядело со стороны. Насколько хорошо отыгрывали актёры, чего обычно Лука не мог в полной мере оценить, будучи одним из них. Ему нравится, как улыбается Базиль, сидя неподалёку. Нравится, как он смотрит на Артура, с изумлением следит за каждым его движением, радуясь его таланту, радуясь тому, как далеко он смог зайти в своём увлечении. Лука так видел, Лука так чувствовал, глядя на широкую улыбку и восхищённый взгляд, что он мог распознать в темноте. Ему нечасто приходилось смотреть на это всё со стороны, поэтому он чувствовал себя немного странно. Но в разы страннее он себя ощущал от мысли, что уж точно пару месяцев назад и не подумал бы, что будет сидеть в этом, уже таком родном зале рядом с человеком, с которым он точно никогда бы не поверил, что будет чувствовать покой. Лука думает о том, как сложно, когда ты в общественном месте, скрывать свои желания. Скрывать свои порывы. И была одна деталь, из-за которой он чувствовал себя особенно глупо. Он сидел на своём месте и как какая-то школьница-младшеклассница не мог избавиться от мысли о том, каково было бы взяться с Элиоттом сейчас за руки. Просто так. При всех. Даже если не увидят. Невыносимо тепло, когда он рядом. Но столь же невыносимо, когда, по идее, по логичным правилам приличия, вы не можете друг друга коснуться сейчас. Лука не хочет лишний раз к нему поворачиваться, дабы не выдать свои глупые мысли и, если Элиотт вдруг внимательно следит за происходящим на сцене, не отвлечь его от этого занятия. Демори же с трепетом сейчас вспоминает свой первый поход в театр. Яркие кадры всплывают в его голове один за другим, в то время как сам он, оперевшись на левый подлокотник, поглаживал пальцами губы, вспоминая тот ужасающе насыщенный день. Он поцеловал его тогда впервые. И Лука ответил. Элиотт замирает, поймав себя на странной мысли: как здорово не только то, что это было, но и то, что это есть до сих пор. Непередаваемое чувство, когда спустя столько недопониманий и тревог ты просто смог наконец коснуться, и тебе это позволили. Что всё это зашло так далеко. Что он сидит сейчас здесь, в месте, являющимся частью Луки, и он сам его сюда пригласил. Он доверился. Элиотт утыкается лицом в собственную ладонь, понимая, что около двадцати минут уже ничерта не следит за происходящим на сцене, лишь проматывая из раза в раз то, с чем ассоциировалась у него эта обстановка. Сердце Луки замирает, когда он чувствует, как под внутреннюю сторону его ладони мягко продвигается рука Элиотта. Демори запускает свои пальцы между его пальцами, и Лука взволнованно поджимает губы. "Вот дерьмо" — мысль звучит в его голове слишком пискляво, слишком жалобно, и он только сильнее теряет связь с окружением. Он вдруг думает: а что, если это всё сон? Вот он как проснётся сейчас в своём старом доме, с мамой, которая не могла найти себе место из-за вынужденного одиночества, с тоской, что охватывала его сердце много лет. И он совсем не замечает, как крепко сжимает своей рукой руку Элиотта в ответ. Как и не замечает немного взволнованный, удивлённый взгляд в свою сторону.***
По завершении спектакля, имея чёткую инструкцию от Луки, Элиотт и Базиль стояли с ним у запасного выхода, потому что именно оттуда обычно после выступлений они и выходили, чтобы не путаться в толпе. Артур приходит довольно быстро, Базиль тут же обсыпает его восхищенными репликами, останавливая внимание то на "здоровской подаче сюжета", то на удивительно атмосферных декорациях, и лишь раз упоминая то, как хорошо Артур вжился в роль и как "круто" он выглядел на сцене. Лука же, стоя в стороне рядом с Элиоттом, молча наблюдая вместе с ним за забавной картиной, пытался понять, выглядели ли они с ним со стороны настолько же палевно. Элиотт укладывает руку на плечо Луки, привлекая его внимание к себе, немного наклоняется к его уху и говорит: — Ну что, не будем мешать им, наверное? — Лука щурится, улыбаясь невольно, и кивает. — Ну ладно, ребятки! Нам ещё дома дела делать! — Артур с Базилем отвлекаются наконец, поворачиваясь резко. — Ну ладно, делайте. — В карих глазах, за очками, виднеется интерес. — Только не забудь, что скоро и тебе отдуваться на сцене. — Артур играет бровями, ожидая согласия, и, получая его, перекидываясь с Лукой ещё несколькими шутками, собирается попрощаться, как Элиотт вдруг отвлекает их: — Точно, на этих выходных намечается вечеринка! Ребята со второго курса организуют в честь окончания семестра, плюс приближающиеся праздники. Парни переглядываются задумчиво. — Вечеринка? — Зачем-то повторяет за Элиоттом Лука. — Ага, костюмированная. — Костюмированная? — Оживлённо повторяет в этот раз Базиль, отчего Артур усмехается, мотая головой. Элиотт замечает улыбку Луки и вдруг вспоминает его слова об их вечере. Об их плане "побыть вдвоём в его комнате". Неожиданный детский интерес, азарт, нетерпение разгорается в нём от этой мысли. — Да, подумайте над костюмами, а я потом, ближе к этой дате, скажу вам подробности. — Он хочет уже намекнуть компании на то, каким поздним был вечер, но вновь отвлекается. — А меня спрашивать, значит, не надо? — Лука изгибает бровь, глядя на Элиотта снизу вверх с наигранным недовольством. Демори хочет подколоть его, но, встречаясь с ним взглядом, лишь улыбается довольно, не в силах избавиться от неожиданно возникшей мысли о том, каким Лука был милым в этом своём пуховике. — Ты же не боишься, что у тебя будут проблемы с костюмом? Ты всегда можешь надеть этот. Артур фыркает от неожиданно рвущегося смеха. — Да щас! — Лалльман хлопает Элиотта по груди, разворачиваясь, но тот, смеясь, перехватывает его рукой, прижимая спиной к себе, утыкаясь подбородком в его макушку. Новые друзья Элиотта почему-то замолкают в этот момент, переглядываясь, но Лука не замечает этого, пытаясь выбраться из крепкой хватки, тщетно отодвинуть руки Элиотта от себя. Но, если быть честными, рывки его были слабыми и исключительно не искренними, и Элиотт это знал. Как бы больно ни было об этом думать, он помнил, как именно Лука может себя вести, если не имеет желания быть скованным объятиями чужого человека. И сейчас, цепляясь за ладонь Элиотта с тыльной стороны, он не отдёргивал, а слабо тянул. Он не царапал, а скорее гладил его кожу. — Окей, будем ждать подробностей, — отвлекает их Артур, — а пока, — подхватывает Базиля под руку, отходя на пару шагов от пары, — надеюсь, этой ночью вам не будет холодно! — Подмигивает, глядя на Луку. Базиль же смотрит на него непонимающе, но податливо следует в том направлении, куда его тянут. Лука шикает, переставая вырываться, и Элиотт усмехается. — Надеюсь, вам тоже. — Говорит Демори вслед уходящей паре, успевая заметить, как меняется Артур в лице, избавляясь от излишней насмешки, понимая, что Лука успел своему парню что-то разболтать. Оказываясь перед зданием их небольшого театра, Лалльман только сейчас осознаёт, как много зрителей собралось в этот вечер. Он замирает, цепляясь взглядом за знакомый силуэт в толпе. Элиотт замечает затянувшуюся паузу и, оборачиваясь, видя волнение на лице Луки, с лёгкой тревогой спрашивает: — Что такое? — Там... — Лалльман всё ещё пытается вглядеться в толпу. — Там... Мне показалось, что там был Ролан. — Мерзкое имя давно въелось в память Демори. Элиотт кладёт руки на плечи Луки, желая сказать ему этим жестом, что он в безопасности, и оборачивается по сторонам, щурясь слегка. — По поводу Ролана... — Говорит он тише, всё ещё разглядывая лица прохожих. — Я подключил знакомых, чтобы найти его и... Поговорить. — Лука смотрит на него с сомнением, и Элиотт, встречаясь с ним взглядом, улыбается невольно. — Если мягко выражаться. — Лука кивает, поджимая губы, намекая, что это уже больше походило на правду. — Но его нет больше в универе. — Лука хмурится. — В смысле, его отчислили после той драки. — Лалльман приподнимает брови, обдумывая полученную информацию. — Теперь ясно, о каких проблемах говорил Морель. — Синие глаза опускаются, концентрируя внимание на ворсе каппучинового пальто. — Какими бы ни были проблемы, это не дает ему право лезть к тебе. — Говорит Элиотт серьёзнее. — Лезть вообще к кому-либо. — Ему не нравился виновато опущенный взгляд Луки. А Луке не нравилось, что он не мог просто нырнуть в его объятия здесь и сейчас. — Пойдём скорее домой. — Говорит Элиотт уже в разы мягче, читая его мысли, склоняя голову к нему немного. Лука наконец на него смотрит, и, приподнимаясь на носочки едва заметно, прижимается к нему лбом, опуская ресницы. — Скорее.***
На улице дул ветер, гоняя по небу крупные тяжёлые облака. Время близилось к десяти часам вечера. И сейчас, Лука, приближаясь вместе с Элиоттом к дому, особенно сильно радуется тому, что они так быстро справились, ведь уже несколько мелких капель неожиданного для зимы дождя уже упали на его щёки. Всю прогулку он расспрашивал Демори о его эмоциях по поводу театра, о том, что он представлял, когда впервые услышал об увлечении младшего брата и как его мнение изменилось после сегодняшнего спектакля. Элиотт не знал, как тактично сказать ему о том, что единственное, на что он мог обращать внимание как во время первого выступления, так и во время второго — сам Лука. — Поэтому, в следующий раз... — Уверенно продолжает говорить Лалльман, заходя в дом, но замолкает, замечая, что Элиотт останавливается за порогом, глядя куда-то во двор. Лёгкая дымка из мелких, быстро падающих капель дождя немного размывала в глазах Луки участок, на который смотрел в этот момент его сводный брат. Демори поворачивается к Луке, встречает удивлённый взгляд и улыбается. Какие-то озорные, даже немного безумные нотки играют в его серых глазах, когда он разворачивается резко, в два шага проскакивает крыльцо и оказывается под дождём. — Эй, что ты... — Выдыхает Лука ему вслед, замирая на пороге. Находясь в неожиданном состоянии ступора, он как-то ошалело наблюдал за Элиоттом, подставляющим своё лицо под холодные капли. Лука бы соврал, если бы не согласился с тем, что Элиотт выглядел сейчас до ненормального волшебно, улыбаясь, глядя на небо. Но волнение за его здоровье было сильнее. — Мы же поэтому и спешили, чтобы под дождь не попасть! — Но Элиотт не отвечает, поворачивая голову то в одну сторону неба, то в другую. — Идиот, заболеешь же! — Ругается Лука уже громче, накидывает на себя капюшон куртки, выбегает на улицу и, шустро перескакивая мелкие лужи, оказывается рядом с Элиоттом буквально через несколько секунд. Он подхватывает его за мокрый рукав пальто и тянет домой, к собственному счастью не встречая особого сопротивления.***
— Нет, ну ты точно дефектный. — Бурчит Лалльман уже несколько секунд подряд, тормоша мокрые волосы Элиотта жёлтым полотенцем, которое он прихватил из ванной комнаты. Сняв с себя сырую верхнюю одежду, они, подметив на первом этаже лишь тихое бормотание телевизора, быстро поднялись на второй, к Элиотту в комнату. — Хорошо хоть в пальто был, костюм не промочил. — Словно мамочка продолжал ругаться Лука, пока Элиотт с искренним восторгом смотрел на его лицо, разглядывал его глаза, ресницы, немного пересохшие губы, и запоминал это всё, выбивал на стенках собственной памяти, улыбаясь как-то невинно. Лука наконец встречается с ним взглядом и замирает, прекращая поток собственных ругательств. Он вздыхает устало и опускает руки, оставляя полотенце на голове Демори. — Спасибо. — Улыбается ему Элиотт и, протирая мягкой тканью по волосам ещё пару раз, снимает её с головы, оставляя на спинке стула. Он вздыхает глубоко, ослабляя галстук. — Это не было похоже на маниакальную фазу? — Неожиданно говорит он, делая пару шагов к кровати. — Какую-какую? — Лука хмурится непонимающе, проходя к столу. — В биполярном расстройстве есть такая. — Элиотт усаживается на мягкое покрывало, наблюдая за Лукой, который в этот момент вновь тянул свои руки к его очередному блокноту с рисунками. Ладонь младшего замирает при упоминании болезни. — Признаться, несколько лет я жутко из-за этого переживал, читал, что это может передаваться генетически. — Лука поворачивается к нему и, глядя задумчиво, опирается на край письменного стола, скрещивая руки на груди. — Нет, Эл, у тебя просто детство в жопе заиграло. — Элиотт смотрит на него изумлённо, но улыбается. — Люди прыгают с парашютов, со скал на тросах, создают американские горки, чтобы искусственно вызывать чувство страха, а ты просто пробежался под холодным дождиком. — Рассуждает Лука, отводя взгляд то в одну сторону, то в другую. — Если это и была маниакальная фаза, то даже с ней живешь ты скучно. — Лалльман наконец останавливает взгляд на Элиотте и абсолютно спокойно дёргает плечами. Странное чувство восхищения сейчас проснулось в груди Элиотта. Он не ожидал, что столь простые слова смогут хотя бы немного, но утихомирить волнение, что преследовало его несколько лет подряд. — Нет. — Говорит он чётко, и Лука напрягается даже немного от этого ответа. — Почему? — Я живу с тобой. — Серьёзный ответ, заставивший Лалльмана на несколько секунд перестать дышать. Элиотт не выдерживает неловкого молчания и, глядя ему в глаза, усмехается. Но Лука остаётся всё таким же серьёзным. Он всё ещё не привык к тому, как умело его сводный брат умел выбивать из его лёгких весь воздух одной лишь фразой. Отталкиваясь от стола, он разгибает руки и кривится, опуская взгляд на узкий рукав пиджака. — Эти твои костюмы просто пиздец насколько неудобные. — Бормочет он, пытаясь совершить какие-то размашистые движения, но прекращает это делать, то и дело ощущая лишь дискомфорт. — Ты очень горячий. — Лука вновь замирает, одаривая Элиотта изумлённым взглядом. — Чего? — В этих пиздец насколько неудобных костюмах. — Дёргает бровями Демори, облокачиваясь на кровать ладонями, проминая мягкое покрывало слегка. Лука завидовал расслабленности, читающейся в его позе, потому что сам он был до чёртиков напряжён. Заведён даже. Он никак не мог найти ответ на вопрос о том, почему привычные, абсолютно обычные для него самого фразы, из уст Элиотта звучали в разы откровеннее. Провокационнее. — Ты… — Шепчет младший, но, вместо того, чтобы закончить предложение, замолкает на несколько секунд. Элиотт напрягается немного из-за перемены его настроения, волнуясь, что всё-таки сболтнул лишнего. Глядя на то, как Лука разворачивается, делая несколько уверенных шагов к выходу, он выпрямляется даже, желая извиниться, но всё же молчит, замечая, как Лалльман останавливается у порога, поднося ладонь к металлической ручке. Замок защёлкивается, и следующее, что успевает заметить Демори: свет, что стал слабее раза в два, когда Лука осознанно нажал на один из выключателей. Элиотту хочется усмехнуться то ли из-за чересчур интимной обстановки, воцарившей в комнате, то ли от облегчения, что Лука всё же никуда не собирался от него уходить. Но ему не было смешно. Sound: The Acid — Clean 🔁 Низ живота неожиданно приятно тянет, когда он встречается взглядом с юношей, облокотившемся к двери спиной. Элиотт чувствует, как трепет, исходящий из учащённого сердцебиения, прокатывается по его телу, когда Лука, опуская голову, словно до сих пор обдумывая вопросы, известные лишь ему одному, отталкивается от двери легонько и совершает несколько расслабленных шагов в его сторону. И каждый чёртов звук бьёт по его ушам. Скрип пола. Его шаги. Шорох пиджака. Лука подходит к кровати, к его ногам, и, останавливаясь между ними, поджимает губы, бегая взглядом от дождливых глаз к ослабленному галстуку и обратно. Демори заворожён. Губы приоткрываются невольно, втягивая больше воздуха, а глаза приковываются к лицу Луки. К какому-то неожиданно сводящему его с ума ракурсу. Снизу вверх. Элиотт ждёт. Следит и просто ждёт, что может произойти дальше. Ладонь Лалльмана поднимается, и Демори тут же цепляется за этот жест глазами. Лука подносит её к собственной бабочке на шее и одним незамысловатым движением, медленно, но довольно легко развязывает её, давая хоть одной части своего тела свободу. Серые глаза следят за упавшей на пол вещью. Следят за отброшенным на край постели пиджаком. И Лука, в непривычной для его образа белой рубашке, сейчас становится похожим, как кажется Элиотту, на какого-то невинного ребёнка. Вернее, ангела даже. Только взгляд его был совсем не невинен. Расстегнуть пуговицы на рукавах собственной рубашки, к их обоюдному удивлению, Луке не составляет труда. Запястья освобождаются, и Лалльман с удовольствием ими пару раз потряхивает, прежде чем небрежно закатать широкие рукава по локоть. Элиотт сглатывает, замечая как приоткрывается шея юноши перед ним, когда оказываются расстёгнутыми ещё несколько пуговиц. Мучительная тишина повисает в комнате, когда Лука останавливается. Лалльман протягивает руку вперед, и, кажется, Элиотт перестаёт дышать. Самолично отключает лёгкие, чтобы не отвлекали своим копошением под рёбрами. Чтобы он мог ощущать лишь колотящееся сердце, когда Лука снимает с его шеи галстук. Юноша мягко надавливает ладонью на его правое плечо, не сразу встречая согласие Элиотта, с какой-то околдованностью глядящего прямо ему в глаза, удивляющегося честности, желанию, что так легко читались в расширенных зрачках Луки. Сдаваясь наконец, Демори переносит вес на согнувшуюся в локте правую руку и, спустя секунду, на левую. Глаза в глаза. Дыхание Элиотта становится тише, напряжённее. Почему-то начинает казаться, что комната, в которой они находились, слишком душная, а одежда, в которую они были одеты, слишком плотная. Неожиданное прогибание матраса заставляет Демори распахнуть ресницы шире, следя за Лукой, который так уверенно, опираясь сначала на кровать одним своим коленом, а потом вторым, размещается над его бёдрами. — Лука, ну ты, конечно... — Если ты хоть раз попытаешься пошутить сейчас — я остановлюсь. — Рот Элиотта захлопывается в эту же секунду, с усилием сдерживая очередную глупую фразу, которой он тщетно хотел сбавить напряжение. Лука ужасно нервничал. Нервничал, но хотел этого. Хотел снова увидеть, почувствовать, как Элиотта ломает от его прикосновений, как он живёт буквально лишь ими одними. Он давит ему на плечи, заставляя лечь на спину, и в этот раз Элиотт не сопротивляется, заставляя себя просто расслабиться и посмотреть на то, что за безумие может выйти из этих простых прикосновений. Но наивная перспектива расслабиться кажется жестокой насмешкой, когда, спустя пару секунд, Лука, размещая руки на торсе, каменеющем от напряжения в этот же момент, прижимается к его паху. Им обоим в этот момент кажется, что плотная, брючная, неудобная ткань — самое худшее, самое жестокое, до чего додумалось человечество. Лука, сидя на нём, несколько минут не двигается, исследуя затуманенными глазами мнимо расслабленное лицо Демори. Его напряжённую шею. Уже немного мятую рубашку. Он ничего не делает, но, постепенно, Элиотт всё отчётливее ощущает, как сходит с ума, получая удовольствие просто от того, как неожиданно маняще выглядит Лука, сидящий на нём. Лалльман приподнимается, буквально на несколько сантиметров, и Элиотт едва ли не срывается, желая схватить мальчишку за бёдра и усадить его обратно на место. Место, на котором он теперь мог видеть лишь его одного. Место, на котором имел право находиться только Лука. Но он сдерживается. Сдерживается, потому что его отвлекает ладонь, протянутая к его груди. Элиотт замирает, заворожённо наблюдая за тем, как изящные пальцы расстёгивают пуговицы его рубашки. Одну за другой. Медленно. Небольшая заминка в середине заставляет старшего обратить внимание на эмоции Луки, на то, как на самом деле напряжён он был. — Нет, ну какого хрена они такие мелкие. — Бурчит младший, и Элиотт, накрывая его руки своей ладонью, приподнимается, желая дотянуться до мягких, дрожащих губ, но вместо поцелуя неожиданно чувствует сильное давление на плечи, возвращающее его в прежнее, бесправное положение. Лука переводит руки на шею Элиотта, обхватывая её не сильно, и прижимается к его животу своим, заставляя чувствовать жар, охвативший его мысли, его тело даже сквозь два тонких слоя мешающих рубашек, заставляя его этими смелыми действиями напрячься только сильнее, сжимая челюсти. Элиотту слишком горячо от того, в каком положении они находились. Ему слишком тяжело от того, в какую мучительную ловушку его угораздило попасться — очарование, такая неадекватная соблазнительность Луки, которую он мог видеть в одних его горящих щеках, искрящихся нетерпением глазах. Элиотт уверен, коснись он ладонью его скулы сейчас — абсолютно точно бы обжёгся. Мысли покидают его голову за долю секунды, когда юноша наклоняется к его губам. Элиотт тянется навстречу, но вновь оказывается припечатанным к мягкому матрасу. Он хмурится, глядя в затуманенные сапфировые глаза. Лишь сейчас он замечает, насколько поглощён был Лука происходящим. Насколько расширены были его зрачки то ли из-за тёмного освещения, то ли от неприличия процесса, возникшего между ними — во всю радужку. Лука мстит. Мстит за утреннюю невинную издёвку, что Элиотт позволил себе в ванной комнате. Младший вновь наклоняется, приоткрывая губы, но в этот же раз Элиотт не предпринимает никаких действий, внимательно следя за реакцией юноши. И реакция есть. Лука замирает в паре сантиметров от его губ, открывая глаза, встречаясь взглядом со столь же потемневшими, свинцовыми радужками. Длинные ресницы Лалльмана вновь опускаются и, поглаживая ладонями напряжённую шею уже нежнее, он вновь приоткрывает губы, касаясь ими чужих, сомкнутых, ожидая взаимности. Они, словно дети, вели сейчас какую-то странную, совсем не детскую игру, в которой в этот раз с отрывом побеждал Лука. Кончик языка касается мягкой, немного потрескавшейся от уличного холода кожи, и Элиотт, проклиная собственную чувствительность, сдаётся, облизывая губы, приоткрывая рот в нетерпении, в мучительном ожидании. Тень улыбки проскальзывает на лице Лалльмана, когда он повторяет действия парня. Кончик носа касается горящей щеки и Элиотт чувствует, как обжигает горячее дыхание его губы, как заставляет оно открыть рот шире. Приглашая. Моля. В одну секунду его мир ограничивается лишь их губами и языками, которыми они касаются друг друга осторожно, нежно, словно впервые знакомясь. Демори чувствует взволнованное дыхание, чувствует как дрожат пальцы на его шее — и он не выдерживает. Его язык отвечает, лаская увереннее, требовательнее, и приглушённый, жалобный стон вырывается из груди Лалльмана, окончательно снося крышу здравомыслия им обоим. Элиотт обхватывает его талию одной рукой, отталкивается второй от постели и оказывается над Лукой, невольно засматриваясь им таким честным, раскрасневшимся, растрёпанным. Лёгкая улыбка отражается на лице Демори, прежде чем он припадает губами к острой линии подбородка, спускаясь ниже, касаясь левой рукой изгиба шеи, зарываясь в его волосы, чувствуя, как Лука откидывает голову, открываясь только сильнее. Правая рука ловко расстёгивает несколько пуговиц его рубашки, и лишь когда Элиотт спускается губами к ключицам, как только опьяняющие руки больше не касаются шеи Луки, не ласкают его скулы, он распахивает ресницы, прикусывая губу. Демори не сразу понимает, как буквально через секунду оказывается вновь под Лукой, потому что его тут же оглушает тесное соприкосновение их тел, сплетение их ног и ладони, что вновь ласкали его шею. Лука отстраняется, и Элиотт облизывает губы, глядя на то, как требовательно он выправляет из его брюк уже расстегнутую рубашку, разглаживая её по сторонам, открывая своему взору подтянутое тело. Луке мало видеть, ему хочется чувствовать. Прижимая ладони к его идеальному, напряжённому прессу, он ведет ими до самой шеи, изучая, запоминая каждый изгиб, желая где-то внутри, чтобы каждая деталь, которую он видит, принадлежала ему одному. В одну и ту же секунду они закусывают нижнюю губу. Лука от удовольствия, получаемого от того, что он имеет право вот так касаться его. Элиотт от удовольствия, получаемого от вида Луки, который касался его с таким нескрываемым трепетом. Младший невольно подаётся бёдрами вперёд, и Элиотт шипит, сжимая крепче челюсти. Это шипение отвлекает Луку, напоминая о том, что именно он хотел сделать. За пару секунд он меняет своё положение, припадая губами к выпирающим ключицам, спускаясь к дрожащим рёбрам, целуя каждый кубик вздрагивающего под его губами пресса. В этот момент Лука понял для себя одно: чувствительное место Элиотта — живот. Он спускается ниже, с удовольствием проглаживая губами линию косых мышц, замечая, как втягивается живот под его губами, чувствуя на своих волосах и плечах мягкие, непроизвольные касания ладоней Элиотта. Лука улыбается, опуская руку на пряжку ремня, но Демори в этот же момент выпрямляется немного, прижимая ладонь к его щеке, приподнимая голову, заставляя остановиться. — Что ты... — С каким-то невероятным изумлением выдыхает он. Элиотт уже был однажды ошеломлён решимостью Луки, но всё же даже мечтать себе не позволял о подобном варианте развития событий. Лука смотрит на него около пяти секунд, не двигаясь. Может быть, он обдумывал пути отступления. Может быть, он не думал вообще ни о чём. Но этого прямого, уверенного взгляда хватало, чтобы Демори в очередной раз для себя понял — он никогда не забудет эти глаза. События вновь набирают ход, заставляя старшего судорожно вздохнуть от того, что Лука, не прерывая зрительного контакта, склоняет голову к протянутой руке. Он касается губами внутренней её стороны, с удовольствием замечая, что это действие только сильнее вводит Элиотта в ступор. Несколько лёгких поцелуев — и он достигает основания пальцев. Пара секунд задержки. Он проводит кончиком горячего языка по всей длине среднего его пальца, смыкая покрасневшие от поцелуев губы на конце, и на Элиотта, словно гром, обрушивается мысль — он окончательно и бесповоротно попал. Лука отстраняется буквально на сантиметр, и дрожь проходит по запястью старшего от совместившейся влажной кожи с горячим дыханием юноши. Элиотт пьян. Ему кажется даже, что он всего навсего под кайфом, и это просто очень длинный, затянувшийся, но определённо лучший сон в его жизни, который он видит на вечеринке в честь дня рождения Янна, примкнув к барной стойке головой. Пусть это будет сон. Пусть это самая грязная фантазия в его жизни, но он не успевает осознать даже, как начинает молить всех возможных божеств, лишь бы этот сон не заканчивался, когда Лука, переплетая пальцы своей правой руки с пальцами его левой, отводит их сцепленные ладони в сторону. Он вновь берётся за металлическую пряжку ремня свободной рукой, продолжая параллельно оставлять лёгкие поцелуи на вздрагивающем прессе. Элиотт не выдерживает, оседает вновь на постель, изгибается в спине невольно, откидывая голову, сильнее сжимая его руку. Он не до конца понимал, чего хотел больше: взять сводящую его с ума ситуацию под контроль или полностью отдаться в руки этого маленького дьявола. Ему всегда хотелось чувствовать Луку лучше, отчётливее. Но сейчас его поцелуев, его касаний было так много, что казалось, словно его здравомыслие просто не переживёт этот вечер. Эту ласку, которая где-то в его мыслях больше походила на истязание. Пытку. — Лука, я... — Хрипит, не в силах даже глаза открыть, не то чтобы поднять голову с мягкой постели. Лалльман поднимает взгляд, не отрывая губ от его торса. — Ты-что? — Шепчет, и от этого шёпота по влажной коже Элиотт вздрагивает вновь. — Щекотно. — Они наконец встречаются взглядом. Лука доволен этим взглядом. Но не доволен услышанным. Он ведёт левой ладонью по его рельефному телу к шее, и Элиотт приподнимается слегка, следя за этим движением. — Только щекотно? — Правая ладонь Луки оказывается между его ног и, спустя секунду, сжимает топорщащиеся в нужном ему месте брюки. Элиотта накрывает. Вновь оказываясь прижатым к матрасу, только уже по своей воле, он вздыхает глубоко, закрывая лицо руками. Лука не отрывает от него глаз, продолжая свою нехитрую, мучительную пытку простым трением ладони. Улыбается, замечая, как часто вздымается грудная клетка Демори. Он знает, чувствует, как тесно Элиотту было в брюках, но не только ради него он тянется в этот момент обеими руками к пуговице на них, расстёгивая её, добираясь до молнии. Происходящее ударяет в голову Элиотта, заставляя его резко приподняться. — Стой, ты... Что ты... — Он смотрит в глаза, цвет которых похож был в эту секунду на океан, объятый штормом. — Мне остановиться? — Этот взгляд забирается в его душу, проникает в неё вероломно, в то время как уши Элиотта режет звук расстёгивающейся ширинки. Губы приоткрываются, требуя больше воздуха, сердце колотится. — Не останавливайся. — Отвечает быстрее, чем успевает подумать. Да какого чёрта. Он вообще ни о чём больше не мог думать. И Лука, слыша этот ответ, загорается, словно бенгальский огонь, улыбается так искренне, что, казалось бы, совсем было неуместно в той напряжённой атмосфере, которую он сам же и создал. Но Элиотту было плевать, потому что Его улыбка всегда была уместна. Лука выпрямляется неожиданно, целуя Элиотта в искусанные губы нежно, словно успокаивая их таких измученных, истерзанных. Поцелуй прерывается так же резко, как и начался, и Элиотт не успевает даже воспользоваться неожиданной передышкой, которую Лука им позволил, как вдруг распахивает свои ресницы, чувствуя крепко сжимающую под брюками его пах ладонь. Лука более чем уверен, что боксеры под его рукой Элиотт надел буквально сегодня утром, после очередного принятия душа. И его ломало от того, что он невольно вспоминал, как Элиотту пришлось после их первой совместной ночи в Ренне сменить их, когда здесь и сейчас чувствовал, как они вновь стали немного влажными от возбуждения. Их взгляды встречаются вновь, обмениваясь какой-то личной, известной лишь им одним мыслью. Воздух со спешкой покидает лёгкие Демори, когда он видит, с волнением наблюдает, как юноша вновь наклоняется к его бёдрам. Лука касается губами, смыкает их на выпирающей под тканью твёрдой макушке и тут же слышит шумный, напряженный вдох. Чувствует, как Элиотт вздрагивает всем телом, как его бёдра ведёт от этого прикосновения. Он раздвигает их, инстинктивно подаваясь вперёд, ближе к ласке. Ближе к нему. Луке нравится. Элиотту нравится. Лалльман кусает едва ощутимо в середине, оттягивая зубами горячую ткань, и Элиотт, не справляясь с накрывающей его волной трепета, оседает на локти, сжимая губы, дыша носом судорожно, напряженно. Пальцы плавно забираются под широкую, но не слишком тугую резинку, заставляя этим прикосновением Демори охнуть, практически задохнуться, выпрямляясь. Нереалистичность, иллюзорность картинки перед глазами вынуждала его вдыхать и выдыхать, пытаясь отрезвить помутневшие мысли кислородом. Только даже в воздухе, казалось, его совсем не осталось. Был лишь Лука. Повсюду. Лалльман мешкается несколько секунд, поджимая губы, внимательно глядя на то, с каким напряжением Элиотт вцепился взглядом в руки, держащиеся за резинку. Лука видел, как работали его прикосновения. Он понимал, какой контроль имеет. Мысль о том, что человек, не обративший когда-то на него в столовой и внимания, сейчас готов был практически хныкать от одного лишь его поцелуя в шею — щекотала нервы Луки, подогревала и без того раскалённое желание. Он наконец оттягивает мешающую ему ткань, успевая заметить как дёргается Элиотт, и замирает, думая невольно: "Блять. И тут идеальный" Дыхание Луки перехватывает от неожиданной волны жара, охватывающей его щёки и рёбра, его руки и колотящееся сердце. Он вздрагивает, чувствуя ладонь на своих волосах. Элиотт смотрит на него непозволительно нежно, немного неуверенно. Даже сейчас, господи, он заботится о нём, намекая Луке на то, что он не обязан ничего делать, что они всегда могут остановиться. Но Лука совсем не хотел останавливаться. Он тянется к его лицу и целует в губы, отвечая той же нежностью, той же заботой, что всё это время получал. Возвращаясь в прежнее положение, Лука выдерживает паузу, чувствуя, как немного сгибаются ноги Элиотта в коленях от напряжения, и, спустя секунду, приоткрывая губы, целует. Приглушённый стон, смешанный с судорожным, громким выдохом ударяет по перепонкам Луки. Им нельзя было шуметь. Демори вновь зарывается в его волосы, только в этот раз уже увереннее, ведомее страстью. Он не отворачивается. Не позволяет себе лечь, хоть его руки и подкашиваются так старательно от слабости. Элиотт пытается запомнить это, его каждое движение, каждое касание. Не только то, как он его чувствует, но и то, как оно выглядит. Запомнить, что он делал для него. Что он хотел для него сделать. Лука не знал, как правильнее. К вероятному счастью Элиотта, он ни с кем подобного не вытворял. Ни разу не думал даже. Не хотел. Он определённо знал, какие касания нравились ему самому и какие действия могли бы довести его самого до пика. Сомкнутая у основания рука, скользящие по всей длине губы и неуверенно вступающий в действие язык пускали преждевременную судорогу по телу Элиотта, который уже истратил практически весь контроль над своим голосом и движениями: Бёдра из раза в раз подаются вперёд, дыхание звучит в такт дрожи, прокатывающейся по торсу Элиотта, руки не могут найти себе место, в один момент сжимая покрывало, в другой — волосы Луки. Лалльман действовал инстинктивно. Инстинктивно и максимально внимательно к реакции Элиотта. К каждому его рваному вздоху, к его откинутой голове. Внимая каждой волне мурашек, что только проходила по его напряженному телу. Он слышал его судорожное дыхание, он видел уже, вероятно, в сотый раз прикусанную губу и упивался тем, что являлся причиной безумия, до которого Демори доходил. То вновь норовя слиться телом с постелью, то приковывая всё внимание к Луке, Элиотт гладил его по спутанным волосам дрожащими руками, лишь иногда, совсем незаметно позволяя самому себе надавить на затылок юноши, облизывая в этот момент собственные губы нервно. Тихий стон перекрывает не менее пошлые звуки, так нагло рушащие последние три минуты невинную тишину. Стон Луки. Лишь сейчас Элиотт замечает, что Лалльман был возбуждён не меньше. И эта мысль тут же отдаётся пульсацией на губах младшего. "Сумасшествие. Это, блять, просто какое-то сумасшествие." — проносится дикая, кричащая мысль в голове Демори, когда он понимает, что ничерта в эту секунду не понимает. Ни одна мысль не связывается в его голове в нечто большее, чем "хочу", "сильнее" и "глубже". Это был не первый его подобный опыт. Но это определённо был первый раз, когда его тело выло от напряжения, от одурманивающего наслаждения, когда кожа горела, а руки просто напросто не могли найти себе место. Это было лучше, чем секс. Лучше, чем всё, что он только испытывал с другими людьми. Элиотт в принципе не знал, что его тело способно на подобное. Что он способен чувствовать так. Что это в принципе возможно — подсчитать точное количество нервов в собственном теле, потому что буквально каждый из них сводило от наслаждения, и он это чувствовал. Лука смыкает губы плотнее, увереннее, отчего Элиотт, прерывисто выдыхая, сжимает ладонью его волосы крепче. Он замечает, как на долю секунды Лалльман хмурит брови, поэтому, не желая лишь сделать ему больно, тут же отпускает спутанные локоны, цепляясь руками за плед. Потому что ему нужно было за что-то цепляться. За последние детали, всё еще связывающие его с реальностью. Он не мог знать, что Луке, на самом деле, эти требовательные касания нравились. Очередной вырвавшийся стон Элиотта, пускающий по венам Луки экстаз, очередной судорожный выдох извещали его о том, что Демори на грани. Лалльман позволяет себе немного ускориться, одёргивая попутно расстёгнутые брюки ниже, увеличивая частоту повторяющегося движения головы и рта. — Твою-ж... — Практически рычит Элиотт, чувствуя подступающую судорогу удовольствия. Последние силы, последние призрачные следы самоконтроля заставляют его приподняться и, обхватывая подбородок Луки ладонями, притянуть юношу к себе и, вернувшись с ним в лежачее положение, к удивлению Луки, поцеловать его горячие, влажные губы. Он зарывается в его волосы одной ладонью, гладит второй по щеке и, чувствуя взаимное, честное движение языка, замирает, напрягаясь каждой клеткой своего тела. Прерывистый стон Элиотта, вырвавшийся вместе с жарким выдохом в приоткрытые губы, доводит и Луку. «Охренеть, кончить от того, что заставил кого-то кончить» — мимолетная мысль, которую Лука забывает в следующую же секунду, когда Элиотт, не имея больше и маленькой крохи сил, откидывается на спину, все ещё беспорядочно поглаживая левой рукой опирающегося на один локоть Лалльмана по волосам. Шумный вдох — шумный выдох. Действие, повторяющееся из раза в раз, в такт вздымающейся груди, на которой Лука с удовольствием наблюдал маленькие капельки пота. Элиотт пытается. Нет, он даже не пытается успокоиться. Безумно жарко. Всё его тело, всё его существование сейчас было основано на чувствах. Он всё ещё чувствует пульсацию. Чувствует неадекватный кайф, растекающийся по телу. Чувствует, как смертельно болят мышцы, кажется, всего тела, чего он давно не ощущал даже на тренировках. — Лука... — Выдыхает он, вновь закрывая глаза. Лалльман улыбается, укладываясь на бок, рядом с ним, потираясь носом об его ухо, дыша глубоко. Он до одури доволен тем, что между ними сейчас произошло. Никогда ранее он не думал о том, что подобное сможет вызвать в нём столь положительные эмоции. — Мы всё нахрен испачкали. — Шепчет младший, вкладывая в сам шёпот свою рвущуюся, немного истеричную усмешку. Лалльман видит, как уголки губ Элиотта приподнимаются, но трепещущие ресницы остаются опущенными. — Что ты со мной сделал. — Говорит на очередном глубоком выдохе, его руки всё ещё немного потряхивает, но он пытается найти слева от себя ладонь Луки. — Приласкал. — Шепчет, касаясь губами мочки его уха, с каким-то приятным покоем в сердце переплетая пальцы их рук.