***
Спустившись на первый этаж, Лука застал родителей в гостиной около телевизора. Они не обратили на него особого внимания, поэтому мальчишка, недолго думая, улёгся на диван, попутно запутываясь в тёплый плед. С каким-то особым спокойствием на душе он наблюдал за разговором родителей в эту минуту. — О, Лука, — Ивон улыбается, оборачиваясь с пультом в руках. — Доброе утро. — Говорят они ему вместе с Кларис практически одновременно. — Доброе. — Сонно бубнит Лалльман, сильнее утыкаясь в подушку щекой. После бурного начала утра диван казался минуткой слабости, позволительного отдыха и отвлечения. — Ты не знаешь, Элиотт там встал, нет? Несколько секунд Лука медлит с ответом и, мысленно ударяя себя за эту паузу, наконец отвечает: — Он вроде в душе был, когда я спускался. — Ивон понимающе кивает и продолжает заниматься каким-то своим, непонятным Луке делом. Глаза слипались, когда он мысленно всё ещё пытался разобрать, чем именно были так озадачены родители. На ковре перетягивали между собой какую-то игрушку Джой с Элу, или, точнее говоря, Джой тянула игрушку на себя вместе с Элу в придачу. Всё это было похоже на сладкую сказку, ещё сильнее нашептывающую его глазам идею удовлетворённо закрыться. Мужчина оборачивается, улыбается и что-то говорит, но Лука не слышит. Его ресницы распахиваются лишь в тот момент, когда кто-то плюхается ему в ноги, заставляя потесниться. — Ты не помнишь, куда я дел карточку с новым набором каналов? — Она, вроде бы, была в телевизоре, в вашей комнате. — Элиотт как никогда безмятежен, в то время как Лука не может для себя решить, будет ли слишком подозрительно, если он, словно ошпарившись появлением сводного брата, сейчас сменит своё положение. Лалльман замечает, что волосы Демори уже были немного подсушены, но находились всё в таком же неприличном беспорядке. Синие глаза цепляются за чёрный джемпер. Тот самый джемпер, в котором Элиотт был, когда Лука болел. В эту секунду он подмечает для себя странную деталь — он мог вспомнить каждый из образов Элиотта гораздо быстрее и подробнее, чем дату рождения лучшего друга. Отец уходит из комнаты, в то время как Кларис всё ещё пытается что-то найти в телевизоре, щёлкая каналами. Элиотт наконец поворачивает лицо к Луке и, сталкиваясь с ним взглядом, улыбается довольно. Он словно всё ещё стебёт его за утренний приход в душ. И это до безумия бесит Луку. Переводя вновь взгляд на пол, Лалльман укладывает подушку под головой удобнее и, недовольно поджимая губы, упрямо игнорирует присутствие Элиотта в своих ногах. Буквально через минуту Ивон возвращается, с победной интонацией извещая о том, что нашёл то, что ему было нужно. — А чем занимаетесь-то? — Интересуется беззаботно Элиотт и, пока отец вставляет карточку в телевизор, заставляет одним своим действием Луку практически пискнуть. Запустив руку под плед, он, неожиданно для младшего, мягко обхватив его левую ступню, провёлся по внутренней её стороне большим пальцем. — Да, мы хотели канал с фильмами нормальными включить, но он, оказывается, в другом наборе был. Лалльман вздрагивает, и, быстро окидывая взглядом ничего не подозревающих родителей, возвращает внимание к Элиотту, смеряя его свирепым взглядом. Но тот, внимательно следя за каждым действием родителей, даже не спешил обделять вниманием его ногу, едва заметно надавливая на её изгиб. Ступню неожиданно сводит, пуская по телу Луки вместе с щекотной какое-то новое, приятное чувство, и Лалльман, паникуя, хочет сжаться в клубок, прижав ноги к туловищу, но Элиотт не позволяет ему этого сделать, продолжая поглаживать чувствительное место. Поймав себя на дикой идее, Лука расслабляется на пару секунд и, замечая, как он и предполагал, лёгкое удивление Элиотта, пользуется этой заминкой и ловко проскальзывает ступнёй к его ногам, прижимаясь между бёдер, к паху. Демори вскакивает с дивана моментально. — Фильмы? А какие фильмы нормальные? — Лепечет он, зарываясь в волосы одной рукой. Лука в эту секунду, чувствуя самый настоящий вкус победы, гордится собой, располагаясь на диване максимально вальяжно, максимально расслабленно. — Что-то вроде того, на который мы ходили. — Улыбается Кларис, поглядывая на мужчину. Элиотт приподнимает брови, всем своим видом показывая заинтересованность, даже не думая сталкиваться сейчас с наидовольнейшим взглядом Луки. На самом деле, он сам точно не знал, как умудрился себе позволить вытворить подобное, когда в этой же комнате, вместе с ними, находились родители. Ему просто слишком сильно хотелось касаться его. Ему слишком сильно хотелось, чтобы однажды это стало нормой, вот так незамысловато дотрагиваться при родителях, не имея ввиду за этими действиями ни единой пошлой мысли. Но Лука. Элиотт всё ещё чувствует его прикосновение ниже пояса и, облизывая губы, поворачивается невольно, тут же сталкиваясь с наидовольнейшим взглядом мальчишки, подпирающим в эту минуту голову рукой. — Кстати, о походе в кино. Каким образом всё дошло до предложения? — Лалльман с интересом приподнимает голову, отвлекая и себя и Элиотта от неприличных гляделок. — Ой. — Кларис смеётся, прикрывая лицо одной рукой, в то время как Ивон, мотая головой, поднимает взгляд куда-то в потолок. — В общем, — Она поворачивается к детям с какой-то нетерпеливой улыбкой на лице, попутно усаживаясь на кресло. Женщина выглядела так, словно только и ждала шанса рассказать им эту комичную историю. Элиотт замечает, как отец скрещивает руки на груди, выдавая этим жестом собственное смущение. — Сначала он рассыпал попкорн. — Лука фыркает, переворачиваясь на живот, — Моя тема, — Подмечает он, опираясь на локти, с интересом слушая рассказ. — Я сначала удивилась, почему зал пустой, ну, думаю, сеанс поздний, наверное. Лука щурится, пытаясь мысленно предугадать развитие истории. Женщина поджимает губы в одну секунду и, поворачиваясь к Ивону, замечая немой вопрос на его лице, начинает напевать какую-то мелодию. Лука знал эту мелодию, его мать часто напевала её после пересмотра её любимого старого фильма. Демори старший в эту же секунду выдыхает измученно, закрывая лицо ладонью. — Ри, я не буду петь. — Усмехается он, не замечая, как парни тут же одаривают его изумлёнными взглядами. «Ри»? — удивляется мысленно Лука. Никогда он прежде не слышал столь личное обращение к маме. — А тогда ты пел. — Дёргает бровями Кларис, где-то внутри издевается, и Элиотт моментально подмечает схожесть между ней и её сыном — Ты пел?! — Выдыхает изумленно Элиотт, когда до него наконец доходит информация. — Забудь, что ты услышал. — Бубнит Демори старший, закрывая лицо уже обеими руками. В конец засмущав Ивона, Кларис, усмехаясь, всё же поднимается с кресла и, аккуратно обвивая шею мужчины руками, ждёт когда он откроет ей своё лицо. Ивон сдаётся буквально через полминуты и, вглядываясь в её улыбку, всё же расслабляется, опуская руки на талию, отвечая на уютное объятие. Что-то сжимается в сердце Луки в этот момент. Абсолютно инстинктивно, будто бы поймав какую-то единую, личную мысль, взгляды синих и серо-голубых глаз стремятся друг к другу и, сталкиваясь, замирают. Элиотт вновь улыбается, но в этот раз его улыбка немного иная, и Лука это чувствует, он это понимает. Сейчас ему улыбался не Элиотт, пытающийся передать своей улыбкой любовь, а Элиотт, вкладывающий в эту улыбку собственное изумление, счастье от того, что его папа счастлив. И, глядя на Луку, улыбаясь ему, он точно знал, что тот его понимал. Понимал и, вновь укладываясь головой на подушку, отвечал на эту улыбку своей, сонной. Обсудив с родителями их планы на день, парни, остановившись на пороге в гостиную, наблюдали за тем, как отец и мать, всё ещё отшучиваясь, по всей видимости, на тему похода в кинотеатр, утеплялись в прихожей для "предновогоднего похода по магазинам". — Мы сможем сегодня послушать одну из твоих пластинок? — Опираясь плечом на дверную раму, скрестив руки на груди, глядя на родителей, невозмутимо спрашивает Лука. Пару секунд Элиотт медлит, с восхищением глядя на его профиль. — Ближе к концу вечера, думаю, да. Холод проскальзывает в сердце младшего от мысли, сотрётся ли счастье с лица его матери от новости, что её сын соблазнил своего будущего брата. Пока Элиотт рядом, он предпочитает не думать об этом, прогоняет эти мысли, заставляет их перестать существовать. Внушает себе, словно родители уже давно всё знают, они приняли их и, сейчас, просто тактично не поднимают эту тему. Лука уже практически в это поверил. — А что будет в начале вечера? — Практика. — Ты же говорил, что закончил с универом? — Он всё же поворачивается к Элиотту. — Ну, в универ мне-то ходить больше не надо, а вот в суд с Янном на процесс сгонять ещё придётся. Не знаю точно, сколько это продлится. — То есть, и Янна в универе не будет? — Лука хмурится, поглядывая на обувающихся родителей. — Ну да. — Дёргает плечами Демори. — Зашибись. — Синие глаза опускаются к полу, цепляясь за швы между досками ламината. — Я немного не понял, ты больше из-за Янна расстроился или из-за меня? — Элиотт усмехается, но, замечая неприкрытую грусть на лице Луки и его молчание, становится серьёзнее. — У меня сегодня репетиция, поэтому... — Синие глаза вновь смотрят на родителей. — И так меньше времени будет. Для нас. — Завтра спектакль? — Отвлекает Луку от напряжённых мыслей неожиданный вопрос, заставляющий повернуться. — Да. — Как-то взволнованно кивает он, глядя в голубые глаза. — Я буду там. Вся семья будет. — Демори улыбается уверенно, склоняя голову. — Так что, ты ещё пожалеешь о том, что так просил внимания. — Уголки губ приподнимаются невольно, перенимая расслабленность Элиотта, но Лука вновь отвлекается, когда родители подзывают сыновей к себе. Известив о том, что четвероногих друзей они уже покормили, а с Джой погулял Ивон, они обменялись с детьми пожеланиями об успешном дне и, закрыв за собой входную дверь, оставили их дома в компании лишь домашних питомцев. Около минуты Лука стоял у входной двери, проматывая в голове до странности длинное утро. Он оборачивается и тут же видит Элиотта, стоящего в нескольких метрах от него. Уголки его губ приподняты, а руки расслабленно расположены в карманах домашних серых штанов. Практически сухие, растрёпанные волосы, небольшая щетина, которую Элиотт, почему-то, ещё не сбрил, мимические морщинки вокруг глаз — всё это отдавало непозволительным уютом, которого Лука до пускающего по телу дрожь страха боялся лишиться. Уже несколько раз они с Элиоттом говорили о теме признания родителям, и в каждый из разов старший давал понять, что они придут к этому шагу, когда Лука будет к этому готов. Но Лука никогда не будет готов рискнуть счастьем, которое наконец получил. Он в сотый раз убеждает себя, что родители их приняли, или, может, примут. Но, не имея сил избавиться от мыслей о более реалистичном исходе подобной ситуации, он позволяет себе, практически заставляет себя, быть эгоистичным. Позволяет себе, пока у него есть возможность, пока счастье в его руках, наслаждаться им и не терять ни единой минуты. — Я не пойду на пары. — Говорит он уверенно, шагая в сторону Элиотта, и в улыбке старшего проскальзывает замешательство. — В смысле? — Бросает он вопрос практически в пустоту, потому что Лука, оставляя вопрос без ответа, подходя, берёт его за запястье и ведёт за собой, в гостиную. — Это будет наш день, до вечера. — Улыбаясь, оборачиваясь на секунду, говорит Лалльман. Элиотту нравится его улыбка, нравится до покалывания в ладонях от рвущегося желания коснуться её, запомнить её всеми возможными способами. — Каждый день наш. — Говорит Демори спокойно, заходя вместе с Лукой в гостиную, но тот, слыша этот ответ, останавливается, оборачиваясь. — Всё равно не пойду. — Мотает головой мальчишка, не выдавая ни единой эмоции, и какая-то деталь в его поведении заставляет Элиотта ощутить лёгкую тревогу. — Нет, Лука, так не пойдет. — Говорит он успокаивающим, практически убаюкивающим тоном, подходя ближе, не отпуская его руку. — Да я и без того прогуливал. — Бубнит Лалльман, опуская взгляд на ворот чёрного джемпера, так удачно закрывающего пятно на ключице. — Но не во время сессии же. — Элиотт усмехается, опуская одну руку на его плечо. — Всё равно. — Продолжает, словно ребёнок, припираться Лука, едва сдерживаясь, чтобы не уткнуться носом в его шею вновь. Ему в эту секунду отчего-то до безумия хотелось почувствовать тепло Элиотта. Хотелось, чтобы он обнял его так бережно, как обнимал всегда. Хотелось, чтобы он просто согласился с ним и провёл каждую секунду рядом, доказывая, что он тоже этого хочет. Показывая, что Лука не один, у кого так нестерпимо чесались руки от желания прикоснуться. — Лука. — Возвращает его из мыслей голос, говорящий о том, что его поведение всё же слишком детское, неуместно упрямое. — Дай мне побыть плохим парнем. — То ли шутит, то ли серьёзно требует Лука, переплетая пальцы их рук. — Ну, для этого у тебя есть ночь. — Без задней мысли отвечает Элиотт, но, тут же сталкиваясь с изумлённым взглядом, захлопывает рот, пытаясь предугадать реакцию юноши. Неожиданное отсутствие только что образовавшегося между их ладонями тепла заставляет его напрячься. Лука отходит на пару шагов от него и, протягивая руку перед собой, указывает на Элиотта пальцем. — Вместе мы больше не спим. — Чётко проговаривает угрозу Лалльман и, вздёрнув нос так изящно, как умел только он, усаживается на пол, тут же привлекая к себе внимание Элу и Джой. Элиотт чувствует лёгкое расслабление, убеждённость в том, что Лука обиделся не по-настоящему, и усмехается. Мотая головой, он усаживается на ковёр в метре от него. Джой подскакивает к Демори в этот же момент, виляя пушистым хвостом, и он с радостью одаривает её лаской. Элиотт поглядывает на Луку, который в эту минуту точно так же гладил по хрупкой спинке подставляющегося под его руку котёнка. Неожиданно Джой покидает Элиотта, направляясь к своей лежанке, и, потоптавшись по ней, укладывается отдыхать. Лука ухмыляется, замечая, что Демори бросили, но, через несколько секунд Элу точно так же выскальзывает из его рук, направляясь в сторону сводного брата. — Я ему всё-таки понравился. — Улыбается Демори, но через пару секунд его улыбка вновь угасает, когда Элу, вместо того, чтобы принять ласку от протянутой руки, обходит парня стороной, и, неряшливо забираясь на подстилку, укладывается рядом с Джой. Всё негодование пропадает из настроения Луки в один миг, как только он замечает, с какой печалью Элиотт, одинокий, смотрел в эту секунду на ковёр. Лалльман усмехается и, чувствуя в себе даже не думающее становиться слабее желание быть ближе, переносит вес на руки, медленно подползая к Элиотту. Серо-голубые глаза в эту же секунду ловят перемену обстановки, с легко читающимся интересом наблюдая за приближением Луки. — Ну вот. — Шепчет старший, следя за опущенным на его губы взглядом синих глаз, когда их с Лукой лица разделают лишь какие-то десять сантиметров. — Не так сложно быть честным. Мысль о родителях и риске, что всё может закончиться в любую секунду, обрушивается на голову Луки как всегда неожиданно, внезапно. «Не так просто быть честным» — зеркально противоположная, мучающая Лалльмана, на самом деле, гораздо больше времени, чем можно было предположить, мысль заставляет его сердце неприятно сжаться, а самого его отстраниться, оседая. Неведомым образом эта комната стала официальным местом сражения упрямо прячущихся чувств Луки и желания Элиотта эти чувства через себя пропустить, понять их. Лалльман не обижен на Элиотта, и всё же, чувствуя, что сил на честные, открытые действия, проявляющие его искреннюю тягу быть ближе, тягу чувствовать его не осталось, он приподнимается с пола и, забираясь вновь на диван, накрывается пледом, практически с головой, поворачиваясь спиной к старшему. Пару минут Элиотт молча, сидя на полу, смотрит на его силуэт, осознавая, что вновь ляпнул лишнего. Телевизор всё ещё работает, но его шум остаётся на задворках сознания, когда всё внимание Демори, буквально целиком и полностью, концентрируется на образе Луки. Отчего-то в эту секунду таком одиноком и... Раненном. Приподнимаясь, он усаживается возле дивана, подцепляя рукой краешек пледа. — Мы же должны были вместе время провести. — Тихо говорит Элиотт, легонько оттягивая мягкую ткань на себя, замечая, что Лука не сопротивляется внезапной краже. — Много болтаешь. — Бубнит Лалльман куда-то в подушку, чувствуя, что его укрытие, исчезая, переставало его защищать. — Ты любишь мой голос. — Плед остаётся на полу, а взгляд Элиотта вновь поднимается к растрёпанной макушке, к едва заметно движущимся от дыхания плечам. — Уверенности тебе не занимать. — Наконец отвечает младший, отчего Демори вновь улыбается невольно, подсаживаясь ещё ближе, отодвигая плед в сторону. — И руки мои любишь. — Луке нечем возразить, ведь Элиотт прав. И всё же он выражает свой настрой молчанием. Sound: Ólafur Arnalds — brot — И когда я делаю так. — Элиотт медлит несколько секунд, прослеживая взглядом расслабленную позу мальчишки, от головы до пят. Ему почему-то кажется в этот момент особенно запретным — потревожить эту расслабленность, дотронуться до неё. И всё же, протягивая руку перед собой, он касается костяшками поясницы юноши, чувствуя, как в эту же секунду напрягаются мышцы под его рукой. Ещё одна пауза и отсутствие сопротивления позволяет ему скользнуть ладонью к талии, чуть выше. У художников есть практика — трогать натуру, чтобы лучше чувствовать её изгибы, форму. Он оправдает свою маленькую шалость этой мыслью, если Луке это не понравится. Но он знает, что этого не произойдёт. Знает, потому что, неуверенно, медленно скользя к его бедру, от резинки шорт до их края, вздыхая взволнованно, когда собственная ладонь соприкасается с кожей Луки, успевает заметить, как напрягаются плечи младшего, прижимаясь к шее сильнее, как если бы сотня мурашек охватывала его нервные окончания в этот момент. — Или... Так? — Ладонь замирает на секунду чуть выше колена, прежде чем скользнуть к внутренней стороне бедра юноши. Лука вздрагивает и, подскакивая, в одну секунду перехватывает руку Элиотта за запястье, опираясь собственной левой на обивку дивана. — О. Рад снова тебя видеть. — Чуть склоняя голову, мурчит Демори, чувствуя, как понемногу приближается в этой затянувшейся молчанке к победе, когда замечает как Лука хлопает своими ресницами, не отводя от него взгляда, словно что-то обдумывая. Элиотт поднимается с пола, и, опираясь левым коленом на край дивана, с удовольствием смотрит на то, как Лалльман, всё ещё не отпустив его запястье, наблюдает за тем, как он опирается коленями по обе стороны от его ног. Элиотт замирает, пытаясь понять настрой Луки, проследить его следующий ход. И что-то меняется. Лука, вновь встречаясь с ним взглядом, не отпуская чужое запястье, медленно ложится на спину, вновь оказываясь головой на подушке. Нервно облизывая губы, он неуверенно тянет руку Элиотта к себе и, вздыхая глубоко, размещает её на собственной грудной клетке, внутри которой колотилось сердце. С какой-то абсолютной околдованностью Демори наблюдает за этой картиной, цепляясь взглядом то за контраст собственной светлой кожи с черной тканью, к которой прижимали его руку, то за хлопающими, синими глазами, розовеющими щеками и губами, что, будучи приоткрытыми, пытались в эту секунду обеспечить организм достаточным количеством кислорода. Опираясь левым локтём над плечом Луки, в край подушки, обхватывая мягко волосы на виске юноши, второй рукой Элиотт невыносимо медленно скользил к шее Луки, внимая теплу, которое ощущал даже сквозь толстую ткань, чувствуя выступающие ключицы, слыша, как дыхание Луки становится глубже, а рёбра, к которым он незаметно даже для самого себя прижался собственным телом, вздымаются сильнее. Кончики пальцев правой руки достигают шеи, и Лука невольно откидывает голову. Буквально на несколько сантиметров, но этих сантиметров достаточно, чтобы Элиотт знал — ему это определенно нравится. Поднимая ладонь к лицу, не способному скрыть тень удовольствия, Демори убирает пряди с его лба, отчего Лука блаженно опускает ресницы, концентрируя всё свое внимание на этих прикосновениях. Лишаясь возможности видеть Элиотта, он лишь чувствует, как кончики его пальцев едва ощутимо скользят по его лбу к переносице, как они нежно, бережно проглаживают спинку носа, достигая его кончика. Ладонь отстраняется, и Элиотт в эту же секунду видит, как Лука едва заметно приподнимается с подушки, не соглашаясь разрывать контакт с этим прикосновением. Демори видит, когда его рука спускается ниже, как приоткрывается рот Луки, и вырисовывая контур немного сухих, но ненормально притягательных губ, чувствует, как дыхание мальчишки вновь обжигает кожу его пальцев. Не имея сил больше противостоять своему желанию быть ближе, Демори наклоняется и, зарываясь в волосы Лалльмана на висках уже обеими ладонями, оставляет поцелуй на изящной линии его челюсти. Замечая, как он вновь склоняет голову в противоположную сторону, открываясь, касается губами его шеи, чувствуя, как Лалльман руками цепляется за его кофту, поднимаясь к вороту, но не отстраняя, а лишь только сильнее к себе притягивая. «Я люблю тебя» — неожиданно, но впервые настолько естественно проскальзывает в мыслях Луки фраза, заставляющая его распахнуть глаза. Она заполняет его и усиливается с каждым прикосновением, с каждым звуком поцелуев, которыми Элиотт покрывал его шею, зная, что это место всегда было самым чувствительным. Слова повторяются в голове настолько же настойчиво, насколько трещит в висках желание, чтобы эти поцелуи не прекращались, желание прильнуть к Элиотту сильнее, чувствовать его всеми возможными способами. Пусть родители их не примут. Пусть привычный мир завтра рухнет, но здесь и сейчас, в эту минуту — он любил его. Сердце щемит от этой мысли и, неожиданно для себя обвивая Элиотта ногами и руками словно коала дерево, Лука утыкается носом ему в шею, слыша как он усмехается. Эта усмешка согревает его сердце. Колено старшего соскальзывает, и Лалльман, успевший обхватить ногами талию Элиотта, падает вместе с ним на пол. — О-о-ух... — Хрипит Элиотт, морщась, улыбаясь глупо. Лалльман, утыкаясь лбом ему в грудь, морщится вместе с ним, чувствуя ноющую боль в коленях. — Твою мать... — Практически скулит младший, заставляя Элиотта вместе с ним приподняться, тут же ощущая, как сводит спину от тянущей боли. — Ты в порядке? — Да, норм. — Хрипит Лука, не спеша отрывать лоб от его груди, хоть и чувствует, как Элиотт касается его щеки нежно, пытаясь привлечь к себе внимание. — Если не смогу завтра выступать из-за негнущихся ног — ты будешь виноват. — Э-эй. — Как-то заботливо, но не менее взволнованно усмехается Элиотт, заставляя Луку всё-таки посмотреть на него. — Ладно, я тоже немного виноват. — Смутившись, поджимает губы Лалльман и, вновь утыкаясь лбом ему в грудь, обнимает Элиотта крепче, чувствуя, как он, усмехаясь, гладит его по волосам.***
Элиотт: Как твои ноги? Практике их юридического факультета могли позавидовать действительно многие. Университет уже много лет сотрудничал с местным судом, в который многие выпускники юридического факультета отправлялись впоследствии работать. В редко имеющихся моментах суд предоставлял университету один из залов для самой что ни на есть настоящей практики. Это всё напоминало какой-то спектакль и неумолимо каждый раз возвращало Элиотта к мыслям о Луке. Телефон вибрирует, вызывая в Элиотте моментальный детский интерес. Лука: Лучше, чем твой вечер Демори хмурится слегка непонимающе, но улыбается. Элиотт: В смысле? Лука: Рядом с тобой нет меня Лука отвечает практически моментально, и его скорость, как и содержание сообщения, заставляют предполагаемого будущего успешного адвоката сейчас улыбаться, как самого наивного, влюблённого глупого школьника, что не проходит мимо внимания скучающего в этой обстановке Казаса. Лука: Кстати, хочу заметить, на мне твоя рубашка смотрится лучше. Элиотту тепло от того, что задержка между сообщениями в несколько минут коробит не только его одного. Элиотт: А я и не спорю ;) "Прочитано" — стоит перед глазами, и Демори, не выдерживая, вновь начинает печатать сообщение, лишь предполагая, как выглядело смущение Луки в эту секунду. Элиотт: Загляни в левый карман своей куртки Лука: Ты там спрятал мою мирную прежнюю жизнь? Демори усмехается, поднимая на секунду взгляд к преподавателю. Элиотт: Загляни Элиотт с волнением пялится в экран телефона несколько минут, ожидая реакции на свой очередной рисунок. Маленький, неуверенный ребёнок просыпался в нём в такие моменты. Сердце пропускает удар, когда на в телефоне высвечивается очередное уведомление: Лука: Я люблю твои руки. Губы отчего-то приоткрываются, в то время как глаза из раза в раз бегают по полученному сообщению. Лука: И голос твой люблю. Демори выдыхает, поднимая взгляд, но абсолютно ничего не видя перед собой. Телефон вновь вибрирует. Лука: А рубашка теперь точно будет моей. Элиотт усмехается в себя, как вдруг преподаватель извещает студентов о перерыве. В какую-то секунду Демори даже думает набрать номер сводного брата, но удерживает себя от этой мысли, следуя за другом по коридору к кофе-автомату. Элиотт: Уговорил!***
— Уже съезжаетесь? — Изумляется Элиотт, ожидая, когда стаканчик наполнится желанным напитком. Янн, дорвавшись, наконец встретившись вновь с другом, только и делал, что рассказывал ему о своих последних буднях и переменах, с удовольствием замечая, что Элиотт действительно слушал эту информацию с интересом. Ещё в школе он заметил эту черту в своём новом друге. Демори был довольно уверенным парнем, когда они познакомились. Но стоило им только пообщаться поближе, стоило только заметить, как изящно он обходит в разговоре личные темы и вопросы, Янн понял, что внутри этого человека присутствовала затяжная, непрекращающаяся борьба. Поэтому он был настолько счастлив, когда спустя год общения, немного напившись, он всё же затронул тему матери. Поэтому Янн был настолько рад в начале этого года, когда Элиотт столь искренне и открыто заявил ему о своих зарождающихся чувствах к неожиданно появившемуся в его жизни парнишке. Лука Лалльман. Он сильно изменил его друга. Янн это видел, и впервые на его душе было так от этого факта хорошо. Он знал, как важна была для Элиотта семья. Сначала Казас удивился тому, как безмятежно он отнёсся к вопросу о реакции родителей. Но, обдумав, Янн понял, что если кто-то в этом мире и примет благополучно подобную новость, открывающую сына с новой стороны, но вместе с этим говорящую, что он точно счастлив, то это Ивон. Слишком часто, когда они пересекались в доме Элиотта, Янн видел, с каким трепетом и волнением Демори старший относился к своему сыну. Как тактично он пытался у Казаса узнать, всё ли у Элиотта в порядке было в школе, университете и, главное, рисует ли он ещё. Янн не сразу заметил это увлечение в друге. Но, не раз вспоминая вопрос Ивона, действительно всё чаще начал заставать его за скрытным, но вместе с этим таким открытым любимым занятием. Янн увидел рисунок с Лукой раньше, чем Элиотт признался ему в том, что начинает к этому мальчику привязываться. — Ну, мне не так свезло. Я познакомился с Эммой не от новости, что мы вынуждены из-за родителей жить вместе. Элиотт на эту шутку лишь щурится, совершая небольшой глоток горячего напитка. Он никогда не был привередлив к кофе, но всё равно в этот момент ловит себя на мысли о том, что с удовольствием бы сейчас выпил кофе, заваренного Лукой. — Кстати, — воодушевляется Янн, — вечеринку перенесли на следующие выходные. Там с домом проблемы. — В смысле? Я уже всем сказал, что она на этих будет. — Всем? У тебя такая большая компания? — Ну, нет. Лука, Артур и Базиль. — О, Артур, — повеселел Янн. — Стоп. А Базиль это кто? — Ну, вроде как, я не уверен точно, парень Артура. — Улыбается Элиотт, облокачиваясь плечом на автомат. — Во развелось-то вас. — Потирая ладони, Янн наконец тянется к заветной порции горячего кофе. — Я тебе микроб что ли какой-то? — Да ладно, ладно, — Казас отпивает глоток, с удовольствием прикрывая ресницы, — просто скажи, что переносим, зато больше времени будет на сбор людей и подготовку. — Элиотт кивает, соглашаясь, и задумчиво смотрит в пол, облизывая губы. — Ну а... Как... — Привлекает к себе внимание Янн, опираясь локтем на автомат, — у вас с Лукой? Элиотт фыркает от смеха, наблюдая за тем, как его друг тактично пытается подступиться к личному разговору. — Ты отпустил? — Неоднозначным вопросом продолжает наступление Янн. — Что? — Демори не до конца понимает суть вопроса. — Маму. — Элиотт замирает, замечая в карих глазах волнение, искреннее сопереживание, которое он видел много лет подряд, стоило только разговору зайти слишком далеко. Мягкая улыбка трогает уголки его губ, и он вновь опускает взгляд. Янн неожиданно расслабляется от такой реакции. — С ним это всё кажется плохим сном. — Ответ Демори удивляет брюнета ещё больше, заставляя выпрямиться. — Закончившимся сном. — Их взгляды встречаются, и Янн тут же понимающе кивает. Обдумывает услышанные слова и вновь несколько раз кивает, заставляя Элиотта улыбнуться шире.***
Вернувшись в зал, наблюдая за процессом, Элиотт вновь не смог удержать себя от очередного визита в уже довольно длинную переписку с Лукой. Элиотт: Когда ты придёшь с театра? Лука: не знаю Лука: сегодня прогон всех сцен Лука: так чтоо Элиотт с интересом смотрит на экран телефона, игнорируя попытки Янна вернуть его в реальность или, как минимум, разделить с ним эту неприятную участь — торчать в суде в преддверии новогодних каникул. Зная скорость обычного ответа Луки, Элиотт, не выдержав затянувшегося виртуального молчания, вновь начал набирать сообщение. Элиотт: Что? Элиотт: Не отвечаешь, чтобы показать, что я упустил свой шанс тебя потискать, свалившись с дивана? Ещё пара минут задержки: Элиотт: Лука Элиотт: ЛУЛУ Лука: Дурак. «Ну, хоть не придурок» — с ненормальным удовлетворением думает про себя Элиотт, получив наконец ответ. Элиотт: Куда пропал? Лука: Элу перевернул фильтр на кухне Элиотт: Ты им воды что ли не налил? Лука: Ха-ха Демори буквальным образом видит перед собой недовольный прищур и поджатые губы Луки. «Лучше, чем твой вечер. Рядом с тобой нет меня» — сейчас эти сообщения кажутся до тоскливо сжавшегося сердца правдивыми. Демори вновь отвлекается на сообщения, прогоняющие внезапно накрывшую его тоску. Лука: я тут блин всё вытирал Лука: а пока вытирал «Порезался? Поскользнулся?» — лёгкое волнение посещает его мысли, но вновь прерывается, когда он видит последнее сообщение: Лука: Элиотт, я весь мокрый. В эту же секунду Демори поднимает взгляд на "ненастоящего" судью, убеждаясь, что ничего важного не пропустил и, вместе с этим, стараясь заполнить мысли реальными картинками, которые он видел перед собой, а не нагло лезущими развратными образами, которые Лалльман только что внушил ему одним своим коротким сообщением. Несколько раз он глубоко, но тихо вздыхает и выдыхает, прежде чем вернуть внимание к телефону. Элиотт: Ну пиздец, Лука. Элиотт: Я же в суде. Лука: А я весь в воде. Элиотт склоняет голову в бок, сжимает челюсти и, закрывая глаза, вновь совершает несколько медленных глубоких вздохов, прежде чем вернуть своё внимание к телефону. Элиотт: Ты дьявол. Лука: 😉 Элиотт: Жду, когда выйду отсюда и надеру тебе задницу Элиотт видит заветное "Печатает" и не может предугадать, его больше рассмешит или заведёт очередное письмо Луки. Лука: Я скучаю Юноша замирает, перечитывая короткое сообщение раз за разом. Чувствует, как сердце сводит. Ему так сильно хочется его сейчас увидеть. Лука: Но отвечать тебе больше не буду Лука: Всё таки Лука: Ты в суде Лука: 😏😏 Элиотт: Смотри ↑ Элиотт: Это я и Артур стебём твои попытки скрыть свою любовь ко мне***
— Эл попросил проводить тебя до театра. — Выйдя из нужного здания, чтобы встретить Луку, Артур подметил на удивление чистое для декабря и грязных луж на асфальте небо, сгущающиеся сумерки и большое количество парочек. — Ого, с каких пор ты его слушаешься? — Слышится заразная усмешка Лалльмана. — Я просто воспользуюсь этим шансом, чтобы наконец-то поведать тебе о нашем прогрессе с Базилем. — Прогресс с Базилем? Он существует? — Блондин закатывает глаза, но всё же улыбается. Ему слишком непривычно и на удивление приятно было говорить о подобных переменах в своей жизни. И Лука единственный, с кем он мог об этом говорить, оттого и не терпелось наконец увидеть этого саркастичного, не умеющего держать язык за зубами, мальчишку. — Ага, язва, давай, выходи. — На конце трубки слышится смех. Карие глаза цепляются за гирлянды, которыми уже успели украсить практически каждый местный магазинчик. — А, нет, я-ж тебя встречаю, сиди дома. — Так мне выходить или нет? — Телефон вибрирует и Артур, останавливаясь, бросает взгляд на экран. — Погоди, отец звонит, я тебе напишу, когда выходить. — Не успевая услышать ответ, он переключает звонок на входящий вызов, вновь поднося смартфон к уху. Sound: Ólafur Arnalds — Re-Enactment — Да? — Какие-то разговоры на фоне, хлопок, и блондин наконец слышит голос отца: — Артур, ответь мне сейчас на один вопрос. — Да? — Юноша щурится, чувствуя закрадывающееся волнение из-за внезапного звонка. Не так часто отец позволял себе подобное делать, особенно во время работы. — Ты спишь с парнями? — Каждый слог фразы, которую парень меньше всего ожидал сейчас услышать, ударяет по его перепонкам, заставляя остановиться. — Что? — Всё, на что хватает духу и опустевших в один миг мыслей. — Отвечай. — Стальная, как и всегда, интонация давно перестала пугать, но тема разговора создавала в голове Артура самый настоящий хаос, заставляя нервно зарываться одной рукой в волосы, в надежде понять, какой ответ тут может быть правильным. — Что за чепуха? — Усмешка, едва ли отдающая искренностью. Артур не раз упрекал Луку в отсутствии таланта к вранью, но сам, как сейчас понял, не отличался особым успехом в подобном умении. — Артур, — Голос отца повышается, отчего спину прошибает озноб, сердце страх, а к горлу подступает неожиданная тошнота, — ты гей? — Кулаки сжимаются и, прежде чем вернуть собственному голосу сил, юноша вздыхает пару раз, надеясь, что кислород вернёт ему контроль над телом. — С чего такой вопрос? — Без тени былой усмешки переспрашивает он, поглядывая на прохожих. — Я хочу знать, — голос повышается, — какого черта ко мне на работе подходит коллега и поздравляет с тем, что мой сын лижется с парнем в подворотне. Артур готов осесть на корточки, прямо здесь, от накрывающей его растерянности, медленно переходящей в панику. — Ты гей, Артур? Да или нет? Это было больше, чем "лижешься". Он прекрасно помнил тот вечер и никогда в жизни не смог бы назвать первый поцелуй с инициативы Базиля подобным образом. — Да. — Пожалуй, слишком смело и чётко, словно с вызовом в голосе, выдаёт парень, сжимая кулаки крепче, осознавая, что ничерта сейчас вокруг себя не видит. Молчание на конце провода разрывает Артура сильнее, чем крики, которые он слышал в своей голове, когда ранее из раза в раз пытался предугадать реакцию отца на подобную информацию. — Мы должны поговорить об этом лично. — Голос отца становится тише, спокойнее, но Артура от этой интонации колотит только сильнее. Он не хочет говорить об этом с ним. Он знает, как пройдёт это "лично". Он слишком хорошо помнит, как подобные "разговоры" заканчивались, когда что-то шло не по его плану. — У меня репетиция. — Выдыхает, отказывается, хоть и знает, что отцу на этот факт глубоко наплевать. — Мне плевать. — Подтверждают в эту же секунду его мысль обжигающие ухо, сердце и душу слова, доносящиеся из телефона, который Артуру, столь внезапно, столь сильно захотелось разбить об асфальт. — Зато мне не плевать. — Шипит в трубку юноша не для того, чтобы показать характер, а просто потому что за последние десять секунд разговора почувствовал, как от страха практически лишился голоса. Он сбрасывает вызов в ужасе, представляя какой только может быть реакция отца, и смотрит куда-то в землю, цепляясь глазами за отражение тёплых огоньков гирлянд на сыром тротуаре. Эти огни веяли предновогодним уютом, теплом, но в этот же момент в его груди разливался раскалённый, режущий холод, ужас и непонимание, как всё могло так резко измениться. Один телефонный звонок и в его сердце, кажется, не осталось ничего живого. Как отреагирует мама? Что сделает отец? Артур прекрасно знал, как важна была для его семьи репутация, поэтому все эти годы был особенно осторожен, но... Что будет с их отношениями? Очередной глубокий, судорожный вздох немного прочищает его мысли, заставляя обратить внимание на всё ещё подсвеченный экран. Глаза медленно, но верно фокусируются на череде сообщений. Лука: Ты скоро?? Лука: Ну что Лука: Элиотт не поблагодарит тебя, если я что-нибудь себе отморожу Лука: Артур, мне реально уже пора выходить, сегодня финальная репетиция Он не понимает, столько ли времени стоял неподвижно, или столько времени возвращал свои спутавшиеся мысли в порядок. Но разница с последним сообщением и нынешних цифрах на экране в десять минут заставляет его напрячься. Лука: я пошел Лука: если ты там отвлекся на милования с Базилем Лука: щас тебя встречу Лука: и ты Последнее сообщение получено три минуты назад. Промелькивает мысль, что за это время Лука вполне мог дойти до него сам, но, предполагая вариант, что они разминулись или он всё-таки остался дома, Артур направился в его сторону.***
Пятью минутами ранее: Элиотт: Количество сообщений, на которые ты мне не ответишь будет равняться количеству шлепков по твоей наглой пятой точке. «Девять» — мысленно подсчитывает Лука, ухмыляясь. «Извращенец» — еле сдерживает порыв написать Элиотту подобное сообщение и вновь переходит в переписку с Артуром, с настроем отправить ему очередной подкол. Ему слишком нравилось наблюдать, как его друг смущается конкретно из-за этих отношений. Слишком редко Лука видел в нём подобную зависимость, поэтому с особым рвением обращал на неё внимание, словно маленький ребёнок дорвавшийся до парка аттракционов. Он успевает пройти от дома буквально лишь метров пятнадцать, попутно печатая сообщение, но неожиданные шаги с правой от него стороны и внезапное давление в шее в одну секунду заполняют его голову и сердце пустотой, постепенно сменяющейся испугом. Sound: Ólafur Arnalds — Excavating The Past Его тянут за ворот быстрее, чем он успевает переставлять ноги, не то чтобы как-то среагировать, пока не заводят за высокие мусорные баки, в проход между зданиями. Лука даже не знал, что здесь такой проход был. За месяцы жизни в этом районе он лишь выучил, как добраться до театра от, как бы он сказал раньше, дома "семейства Демори". Страх окончательно его накрывает, когда незнакомый человек разворачивает его к себе лицом и, надавливая на шею, прижимает к стене. — Наконец-то ты один. — Ударяет знакомый голос по перепонкам не слабее, чем воспоминание, в котором этот же человек бьёт его по рёбрам. Он не сразу понимает, что происходит, и лишь когда зрение цепляется за мерзкий, похотливый взгляд грязно-серых радужек из под нависших век, лишь когда этот человек облизывает свои тонкие губы, прежде чем, Лука уверен, сказать что-то наипротивнейшее, лишь когда он начинает чувствовать, как чужая рука, практически локоть давит ему на шею, приходит осознание. Это не сон, не кошмар, не игра. Это самая реальная опасность, которая вновь загнала его в угол. — Отвали. — Первая, наивная, но такая необходимая его свободе фраза вырывается из уст. Тело требует безопасности, и Лука, ведомый этим желанием, с силой надавливая на грудь Ролана, пытается его от себя отпихнуть. Мышцы быстро перенапрягаются, а грубая хватка на шее становится только сильнее, заставляя практически заскулить от давления. Рядом нет никого, есть лишь он, чужой, противный ему человек и сырость переулка. — Отвали! — Уже громче, но чуть менее разборчиво хрипит Лука, хватаясь за руку на своей шее, пытаясь отцепить её от себя. Но Ролан, вместо исполнения этого желания, приближается к его лицу и, прижимая собственный палец к дрожащим губам, шикает. — Ещё успеешь использовать свой голос. — Ужас подкрадывается к затылку, пуская по телу дрожь. Осознавая свою беспомощность, Лука пытался в эту секунду зацепиться мысленно хоть за какую-то слабость своего врага, чтобы использовать её для своего освобождения. Но единственные «слабости», что он успевает заметить, это сальные светлые волосы, неравномерная щетина и пятно на вороте серой кофты, торчащей из под расстёгнутой куртки. Несмотря на сбившееся дыхание, Лалльман пытается успокоиться, дабы не усугубить ситуацию собственной, опасной сейчас, как никогда, смелостью в словах. — Чего ты хочешь? — Всё так же хватаясь за чужие руки на собственной шее, спрашивает Лалльман нервно, пытаясь разглядеть окружение, пытаясь найти хоть что-то, что могло бы его из этого дерьма вытащить. Пытаясь за одну секунду разобраться, что важнее — осмелиться расцарапать этому человеку лицо, глаза, или разорвать грубую хватку, чтобы ему банально хватало воздуха для жизни. — Чего я хочу? — Парень улыбается, и Луке становится особенно страшно от этой улыбки. Но ещё страшнее от взгляда. Лука не знал, что для Ролана это была не первая подобная сцена. Лука не знал, что был не первой его жертвой. Он не знал, что ему не раз уже сходило подобное с рук. Но он видел это в его глазах. Видел это в его улыбке, становящейся с каждой секундой шире, по мере того, как сжимались его руки на чужой шее. Он заметил это еще тогда, на той вечеринке, когда Ролан наклонился к нему, пообещав, что та короткая встреча — не последняя. Но даже в тот злополучный момент Лука уже не мог прогнать чувство, что человек обращался не к нему. Что в нём даже собеседника не видели. Уже тогда его воспринимали лишь как способ разбавить скуку и утолить свои неадекватные желания. — Чтобы твой хахаль исправил свои ошибки. — Выплёвывает ядовито блондин. Лалльман чувствует, как хватка на шее становится слабее, но это не успокаивает его, потому что чужой голос становится серьёзнее, а улыбка, даже самая мерзкая, пропадает с лица. — Ты о чём вообще? — Юноша пытается просчитать, есть ли у него реальная возможность сейчас вырваться. — Драка, Лалльман, драка, пусть идёт в универ и всё объясняет. — Отвлекает его от попыток найти спасение чужое, слишком близкое к его лицу дыхание. Он морщится от этого. Морщится от того, что этот человек позволяет себе находиться так близко, морщится, потому что этот человек хочет, чтобы у Элиотта были проблемы. — А самому с ним поговорить смелости не хватает? — Говорит он быстрее, чем успевает подумать, тут же чувствуя, как вновь напрягается рука на его шее, заставляя прокашляться. — Зачем? Если у меня есть его маленькая шлюха. — Проговаривает Ролан в сжавшиеся в одну линию губы с особым удовольствием, напором. — Ублюдок. — Не выдерживает Лука и, пытаясь отвернуть голову, хватается за чужую шею, впиваясь в кожу короткими ногтями, надеясь, что это возымеет хоть какой-то эффект. И эффект есть, но недолгий. Отпуская наконец шею мальчишки, он даёт ему надежду и возможность глубоко и хрипло вздохнуть, откашлившись, но буквально через секунду хватает его за запястья и, отцепляя от собственной шеи, заводит руки ему за спину, прижимая к себе. Лука изгибается в спине, едва ли не хныча, чувствуя, как забиваются мышцы от тщетных попыток освободить руки. Стоило Элиотту только коснуться — и тепло разливалось под кожей. Когда же его трогал этот человек, Лука не мог мысленно даже назвать это касанием. Прикосновения Элиотта согревали, успокаивали, будоражили буквально за несколько секунд. Но на действия Ролана его тело смыкалось, буквальным образом коченело. — Лалльман, твое лицо настолько смазливое, что я никак не могу избавиться от желания размазать его по асфальту. — Лука не может перестать вырываться, но вместе с этим боится, что из-за тщетных глупых рывков ему не хватит сил в самый важный момент. — Демори тоже заднеприводный? — Очередные мерзкие слова распаляют его, заставляя посмотреть в глаза. — Поэтому так за тебя впрягся? — Это, блять, тебя не касается. — Шипит мальчишка ему в лицо. — Еще как касается, после того, как он руки распустил, меня отчислили. — Голос повышается, а сам парень наступает, заставляя больно уткнуться затылком в шершавую стену. — Не его, блять, а меня. — Не моя проблема, что у тебя хуёвая репутация. — Выплёвывает Лука столь же ядовито, сколь смотрел сейчас на своего насильника. Какая-либо расчётливость покидает его, как и внимание к боли на собственной шее, запястьях и затылке. Всё его тело болело в эту секунду, и не было ни желания, ни сил пытаться оценить, какая боль была сильнее. — Ты язык-то попридержи, еще успеешь им воспользоваться. — Озноб охватывает Луку с новой силой. — Он пойдёт в универ и скажет, что сам эту хуйню устроил. — Процеживает каждое слово, надавливая на хрупкие запястья сильнее, прижимая к себе слабое тело напористее. — Папочка впихнул учиться в престижном универе, а ты и этого не смог? — Серые глаза распахиваются в ярости, и Лука осознаёт, что попал своими, в очередной раз не сдержавшимися словами в цель, но совсем этому не радуется, потому что буквально спустя секунду Ролан, отпуская наконец затёкшие от неудобного положения руки, давит на его губы ладонью, с глухим стуком впечатывая голову юноши в бетонную стену. Шершавая шпатлёвка вызывает раздирающую, острую боль на затылке и подступающие к глазам слёзы. Лука вновь цепляется за чужую руку, что с неадекватной силой давила в эту секунду на его лицо. Ему было больно. Он не мог дышать, потому что ему не позволяли этого, уже не только надавливая на рот, но и лишая возможности вздохнуть даже носом. Лука рыпается, жмурится, пытаясь нащупать руками чужую шею, лицо, грудь, что угодно, что дало бы ему шанс хотя бы раз вздохнуть. Он пытается дёрнуть ногой, ударить, но его прижимают так сильно, что хочется скорее слиться со стеной, чем даже просто открыть глаза и увидеть вновь эту мерзкую улыбку. Он слабеет и именно в эту секунду ему наконец позволяют вздохнуть, вновь перемещая руки на шею, сдавливая её в этот раз уже не так сильно. — Как ты... — Откашливается, с ужасом осознавая, что руки на шее после столь сильной нехватки воздуха уже не кажутся такой ужасной пыткой. — Как ты можешь делать подобное. — Хрипит, и, когда на его шею вновь давят, заставляя прижаться головой к стене, шипит, чувствуя расползающуюся от затылка, ноющую боль. — Ох, Лука. — Тело буквальным образом колотит от собственного имени, произнесённого этим голосом. Голосом, который он вряд ли когда-нибудь забудет. Если у него ещё вообще будет возможность что-нибудь после этого вечера вспомнить. Если в его жизни будет ещё хотя бы один вечер. — Я тебе ничего ещё даже не сделал. — Говорит Ролан с такой невинностью в интонации, что Луке хочется буквальным образом взвыть от ужаса. — Психопат. — Практически шепчет ломающимся от накрывающей истерики голосом. — Какой же ты смелый. — Прижимаясь сильнее, парень улыбается, позволяя себе, расслабив правую руку, провестись по щеке Луки, к виску, крепко сжимая волосы, наблюдая, как мальчишка хмурится от этих действий. Он дышит через нос, громко, слишком быстро, слишком загнанно, сжимает челюсти, чтобы губы не дрожали, чтобы не выдать свой страх. Не страх умереть, и даже не страх испытать боль сейчас. Страх, что это последний момент его в жизни. Последний и такой паршивый. — В постели ты такой же прыткий? Поэтому все так охотно тебя трахают? — Никто меня не трахает. — Выдыхает Лука с отвращением, но где-то внутри даже испытывает мимолётную грусть от мысли, что они с Элиоттом не успели. Так много не успели. — Можешь не разыгрывать неженку. Жан рассказал мне про тебя достаточно. — Чего? — Упоминание этого имени, мысль о том, что всё это, всю эту мерзость, всю несправедливость происходящего он вынужден испытывать лишь по его вине вызывает в нём просыпающуюся, дающую ему новые силы бороться волну ненависти. — Развёл драму, перевёлся в другую школу, а сам тут же побежал ложиться под другого долбаёба, который повёлся на твою смазливую мордашку. Мысли в конец разламываются по кускам. В голове всплывает фото, которым Жан, видимо, тыкал в лицо чуть ли не всему универу. Очередная волна страха захлёстывает его от мысли, какими жуткими могут быть люди. Насколько жуткий этот мир. На долю секунды, глядя в безумные серые глаза, Лука подумал о том, что это могли быть его последние минуты, потому что этот человек действительно смотрел так, словно готов был убить. Словно он уже не раз подобное вытворял и с лёгкостью сделает это снова. — Думал, подставишь задницу любимчику универа, так тебя никто тронуть не посмеет? — Да отвали ты от меня! — Наконец подступившая, очередная истеричная паника накрывает Луку. Жизнь бьётся в нём с новой силой. Цепляясь за чужие руки, дёргаясь резко, отталкивая нападающего всем своим телом хоть на несколько сантиметров, он с размаху пытается ударить обидчика между ног. Попадает. Освобождается. Пробегает в конец ослабевшими, негнущимися ногами несколько шагов, успевая лишь выйти из-за мусорных баков, увидеть огни гирлянд в таком далёком от него переулке, и вновь чувствует боль в шее. Ролан перехватывает его за ворот, впечатывая в стену, прижимается и шипит ему в затылок, ожидая, когда волна собственной боли пройдёт. Ты не чувствуешь свои кости так отчетливо, пока их не охватывает звериная хватка вроде этой. Лука упирается руками в шершавую, холодную поверхность, хочет закричать, лишь бы его услышали, но это намерение тут же оказывается замеченным. Ролан вновь закрывает ему рот рукой, надавливая так, что не то чтобы закричать, но и на миллиметр двинуть челюстью не представляется возможным. Лишь бы вырваться. Лишь бы вновь оказаться дома и увидеть семью, увидеть Джой, Элу. Лишь бы снова увидеть Элиотта. Сердце скулит, а к глазам неожиданно подступают слезы от мысли, как если бы их сегодняшнее утро — было бы их последним утром. А слова, что крутились в его голове тогда, никогда не будут услышаны Элиоттом. И Лука никогда не увидит его неловкую улыбку, которая, он уверен, появилась бы на его лице, как только бы он произнёс это признание. Он не готов. Просто не может этого представить. — Ого, а чего мы плачем? — Унижение, заставляющее его зажмуриться, прогоняя непрошеную влагу с глаз. Ему неожиданно стало холодно. Холоднее, чем было за все недели декабря. Настолько холодно, что тряслись коленки. Лука не хотел признавать, что они тряслись из-за страха. — Да ладно тебе. Ты тоже получишь удовольствие. В детстве ты шокирован тому, что люди в принципе на такое способны. Сейчас же ты шокирован, потому что, как бы ни сопротивлялся, как бы не хотел верить, что кошмар закончился — ты вновь в него возвращаешься. Все те слои заботы, любви и уверенности, в которые ты с радостью укутывался все эти недели, просто растворяются в воздухе, и вместо них вспышками возвращается твоё прошлое, твой личный кошмар, насилие. На секунду кажется, что он должен был сейчас принять мысль о том, что всё это время покоя было несказанной щедростью от жизни, иллюзией, которую она подарила ему на время, прежде чем вернуть в его личный круг ада. Только Лука не знает, никак не может понять, что такого ужасного он сделал в прошлой жизни, что в этой вновь и вновь должен был это испытывать. Лука мычит, дёргается, пытается отцепить руку от своего лица, пытается хоть как-то его оттолкнуть, но ничерта не выходит. — Давно хотел тебя попробовать. Он расстёгивает его куртку, и Лалльман пытается отстраниться, но спиной тут же ощущает чужое тело. Этот псих действительно упирался в эту минуту в него стояком, попутно, забравшись под толстовку, поглаживая низ его живота. Луку буквальным образом подташнивало от происходящего. Хотелось исчезнуть. Перестать существовать. Лишь бы не чувствовать. Если бы он был чёртовым ежом, он бы пустил свои иглы наружу, он бы защитился, ранил обидчика, выпутался. Но никаких игл у него не было, а ассоциация с рисунком, лежащим в его кармане, заставляла в эту секунду его сердце вновь облиться кровью от мысли, что это мог быть последний рисунок Элиотта, который он успел увидеть. — Лука, не сопротивляйся, так только больнее будет. Это не осталось в прошлом. Это вновь повторяется. Это не сделало его сильнее. Он думал, что сделало, он хотел в это верить. И в какой-то миг у него это даже получалось. Но сейчас, чувствуя, как дрожат колени, как тщетно собственные руки пытаются избавиться от чужих рук на своем теле, как дыхание едва заметно начинает срываться на плач, он понимает, что остался всё тем же глупым мальчишкой, не имеющим ни храбрости, ни сил защититься. Этот человек не имел право даже на то, чтобы вторгаться в его личное пространство. Но он это делал. Он не имел права его касаться. Но ему было плевать, потому что если и двигала его всю жизнь какая-то определенная мысль, так это мысль о том, что он может сделать всё, что захочет, и когда захочет. — Признаться, я хотел тебе просто пригрозить. — Он прижимается к нему сильнее, заставляя упереться щекой в сырую стену. — Но ты такой... — Шепот на ухо, чужой, мерзкий, а за ним прикосновение языка к уху, заставляющее Луку дёрнуться всем телом, вырывая из груди жалобное, спасительное мычание в грубую ладонь. Мальчишку прошибает отторжение, словно не то что он, само тело сопротивлялось, готово было распасться на маленькие кусочки. Всё ещё пытается вырваться, чувствуя, что только сильнее вжимается в шершавую стену. — Мысль о том, чтобы отыметь тебя прямо здесь. — Слова, заставляющие его замереть на секунду, распахнув глаза. — Она, знаешь. — Давит ему на челюсть, заставляя откинуть голову, зажмурившись. — Нереально заводит. — Разум отключается окончательно, когда парень проводится носом по его шее. Собирая последние крупицы сил, Лука бьёт его локтём, под рёбра, что есть мочи, что есть желания жить, дышать. Но больше нет сил для того, чтобы бежать. — Блять. — Шипит Ролан, и хватая отшатнувшегося на метр Луку за ворот, бьёт его сзади под колено, заставляя осесть. Прошлое его не отпустило. Оно лишь крепло в тени и ждало момента, чтобы сломать Луку окончательно. Так ему в этот момент казалось. В этот самый момент, когда с каждым действием Ролана он лишался свободы и, внушавший самому себе всё это время уверенность в защите Элиотта, готов был рыдать от того, что его рядом в эту секунду, чтобы защитить, не было. Глаза распахиваются от ужаса, когда Лука, опираясь руками в грязный асфальт, слышит звон расстёгивающегося ремня позади себя. — Ну, давай же, Лука, сделай хоть что-нибудь полезное в своей жизни. Обезумевшие синие глаза смотрят в пустоту. В потрескавшуюся у земли шпатлёвку. Невольно взгляд цепляется за детали справа от него, у баков. За подзаплесневевшую ножку от деревянного стула. Сердце Луки сжимается с новой силой, когда у него появляется надежда.***
Время близилось к семи вечера, когда, наконец закончив с вымотавшей всех окончательно практикой, Элиотт сидел на скамье у здания суда, ожидая Янна, чтобы обсудить прошедший день и, попрощавшись, разъехаться. Он помнит, как несколько месяцев назад точно так же сидел здесь, у этого здания, у своей машины. Руки в тот вечер упрямо тянулись к пачке сигарет, но сейчас, в этот день, ему совсем не хотелось курить. Вместо этого пальцы тянулись к телефону, чтобы набрать очередное глупое сообщение Луке, приумножая шансы на высокую температуру совместного вечера, который он мысленно уже успел запланировать. Демори хмурится, когда вместо окна набора сообщения перед глазами всплывает входящий звонок от Артура. Не успевает он нажать пальцем на зелёную кнопку и поднести телефон к уху, как из динамика доносится напряжённый голос. — Элиотт? — Да? — Глупо отвечает Демори, поднимая взгляд на огни проезжающих мимо машин. — Лука. Его нет дома. — Огни перед глазами неожиданно мутнеют, когда всё внимание Элиотта концентрируется на голосе в телефоне. — В смысле? — Он вздыхает глубоко, глядя в одну точку. — Вы же должны были вместе пойти в театр? — Ровным тоном проговаривает предложение, не замечая, как свободная рука напряжённо сжимает край пальто. — Да, я вышел, но дошёл до самого дома... — Голос Артура в один момент затихает и эта заминка тут же холодом отдаётся в сердце Элиотта. — Но так его и не встретил. Он ничего тебе не писал? — Нет, он... — Глаза болят от того, что, Демори понимает, он всё это время не моргал. — Мы около часа не переписывались. Может... — Он пытается разобрать спутавшиеся мысли, поднося неожиданно ослабевшую ладонь ко лбу. — Может вы разминулись? — Не знаю, я пойду обратно, но... — Даже через телефон было слышно, насколько сбилось дыхание Артура, сколько волнения, нескрываемого напряжения было в его словах. — Эл, я чувствую, что что-то не так. — Последний удар, усиливающий правдивость собственных дурных мыслей в сто крат. — Позвони, если найдёшь его. — Неожиданно севшим голосом просит Элиотт, вслушиваясь в напряжённое дыхание. — Хорошо. — Пара секунд и за этим ответом следует громкая череда частых гудков, извещающих о том, что вызов закончен. Сердце грохочет, подступая к горлу. Может, он зашёл в магазин? Или, может, он вдруг решил пойти другой дорогой? Может... Грудную клетку в одну секунду ошпаривает волна страха. Может, кто-то на него напал? Губы приоткрываются, и Элиотт рвано выдыхает, поднимаясь со скамьи, отчётливо ощущая в эту секунду слабость, охватившую внезапно его тело. Вынуждая собственные ноги совершать шаги, он подходит к машине и, не думая абсолютно ни о чём в эту секунду, снимает блокировку. «Лука» — лишь повторяется в его мыслях имя, провоцирующее выяснить всё самому, найти своего мальчика. «Лука» — звенит в ушах, когда он вставляет ключ в зажигание, абсолютно не помня в эту секунду о договорённости с другом поболтать. «Лука» — и он предельно аккуратно выруливается с парковки, всё с той же слабостью в руках и холодом на сердце обещая себе, что этот вечер не закончится для них плохо.