***
Нехотя разлепив веки на пару миллиметров, Лука щурится, не поднимая головы с подушки, лишь автоматически первым делом проглаживая ладонью место рядом с собой. Оно оказывается пустым и эта мысль в эту же секунду окатывает его холодом, моментально прогоняя сонливость. Знакомая мелодия отвлекает его, прежде чем Лука успевает подскочить с кровати. Приподнимаясь на локтях, оборачиваясь, всё ещё щурясь от и без того распухших от тяжелого вечера глаз, он различает силуэт Элиотта, с едва различимой улыбкой смотрящего на крутящуюся пластинку, по мелодии являющейся той самой, которую он включил полтора дня назад лишь для них двоих. Он оборачивается и, неожиданно для себя встречаясь с Лукой взглядом, улыбается удивленно, ярко. Ярче, чем освещал комнату утренний свет из окна. Лука завороженно наблюдает за тем, как Демори буквально в пару шагов подходит к кровати и, оперевшись коленом на её край, ловко плюхается на подушку рядом с ним. Улыбаясь, Элиотт наблюдает за тем, как Лука немного недоверчиво укладывается на своё, уже нагретое долгим и крепким сном, место. Улыбка Элиотта греет достаточно сильно, чтобы заставить его усомниться в реальности картинки перед глазами. Но не столько тёмные, сколько глубокие синяки под глазами старшего заставляют Луку отвлечься от мелодии и тепла, разливающегося в его груди от происходящего. — Ты спал? — Немного охрипшим, ещё не стойким голосом спрашивает Лука, думая невольно о том, насколько красив был Элиотт, насколько мысли о его красоте стали для него нормальными, привычными. Брови Демори приподнимаются невольно от этого вопроса, а улыбка чуть притупляется. Он не будет ему врать. Но и расстраивать не хочет. — Сколько-то спал. — Дёргает бровями старший, пытаясь успокоить, но, замечая тревогу в глазах Луки, чуть поджимает плечи к шее, пододвигаясь ближе, притираясь с Лукой кончиком носа. — Но, признаюсь, я всегда считал расточительным спать рядом с тобой, таким привлекательным. — Губы Луки поджимаются от волнения, и Элиотт понимает, что он попал в точку, не соврав ни в одной мелочи. Взгляд Лалльмана опускается, и Демори замечает в этом что-то слишком уязвимое, заставляющее его испытать тревогу. — Хэй... — Ладонь старшего мягко ложится на его щёку, и ресницы Луки моментально смыкаются. — Как ты? — Спрашивает он мягко, поглаживая кончиками пальцев его скулу. — Лучше, — шепчет Лука, всё так же не размыкая ресниц, и впервые на сердце Элиотта растекается надежда, — наверное. — Заканчивает свой честный ответ Лука и Элиотт всё же поджимает губы, прижимаясь к его лбу своим, точно так же опуская ресницы. — Театр? — Неловко, тихо спрашивает Демори, зная, какое значение для Луки имело сегодняшнее выступление. Где-то внутри он разрывался между вероятной радостью, которую бы испытал, если бы Лука не стал мучить себя скорейшим уходом на спектакль, и болью, которую уже испытывает от того, насколько серьёзно Лука был потрясён, чтобы иметь повод позволить себе пропустить то, к чему он так ответственно и долго готовился. — Не пойду. — Коротко отвечает Лалльман, и Элиотт, слыша в его голосе горечь, поджимает губы сильнее, утыкаясь ими в горячий лоб. Около получаса они ещё лежали, пытаясь поверить в собственный покой, прежде чем Лука всё же, вздыхая глубоко, приподнялся на локте, моментально встречая вопрос в серо-голубых глазах. — Есть хочу. — Бурчит Лалльман, переводя взгляд к окну, замечая в нём проплывающие, наводящие тоску тучи. Элиотт улыбается заботливо от этих слов и, поднимаясь с кровати, говорит: — Значит, накормим. «Вот так. Если так всё и будет — всё хорошо» — повторял Лука самому себе мысленно, глядя на улыбку Элиотта, натягивающего на себя чёрную водолазку.***
Спустившись на первый этаж, отчего-то больше не волнуясь, что они сделали это одновременно, сводные братья отправились на кухню. Туда, откуда слышали голоса родителей. Лука, не лишаясь так сильно необходимой ему компании Элиотта, перед этим переоделся в своей комнате в домашние штаны и тёплый свитер кофейного оттенка с горлом. В обычной ситуации, наверное, он бы всё равно надел именно его. Из-за холода. Но сейчас им движило лишь желание скрыть синяки на своём теле и от родных, и от самого себя. — Доброе утро. — Неловко говорит Лука, заходя на кухню, сильнее оттягивая рукава, поглядывая на встречающую его собаку, поджимая губы. Родители как раз о чём-то беззаботно разговаривали, прежде чем сыновья почтили их вниманием. Кларис, помешивающая, как кажется Элиотту по аромату, куриный суп, резко обернулась, встречая Луку взволнованным взглядом. В каком-то глупом ожидании замерли все присутствующие, глядя друг на друга. Лишь довольное мурчание Элу, которого до этого гладил Ивон, нарушало тишину. — Доброе, доброе. — Мягко отзывается Кларис наконец и улыбается, возвращаясь взглядом к плите. Ивон, глядя на сыновей задумчиво, кивает Элиотту, когда Лука наконец проходит вперёд, усаживаясь за стол. — Чем занимаетесь? — Как-то глупо спрашивает Лалльман, прослеживая взглядом движения садящегося рядом с ним Элиотта, вновь чувствуя тепло от его присутствия. Взгляд синих глаз возвращается к плите, уставленной двумя кастрюлями и сковородой, и скользит по столешнице, на которой виднелись доска с обрезками продуктов и различные пакетики с приправами. — Да вот, настроение какое-то, — Усмехается Кларис, накрывая кастрюлю крышкой, — для готовки. — Она разворачивается и, улыбаясь, смотрит мягко сначала на Луку, а потом на Элиотта, который гладил в этот момент макушку Джой, подставляющейся под ласку. — Вкусно пахнет. — Говорит Лука первое, и самое честное, что приходит ему в голову, и каждый в этой комнате от этих слов невольно улыбается. — Спектакль. — Внезапно выдаёт Лука, глядя на мать отчего-то неуверенно. — Я не буду сегодня участвовать. — Его взгляд опускается на пол, и Элиотту, тут же поднявшего на него глаза, до безумия хочется сейчас взять его за руку, хочется обнять, но он сдерживается, поджимая губы. Около пяти секунд требуется Кларис, чтобы собраться с мыслями. Чтобы не выдать собственное волнение по поводу того, каким было состояние Луки, раз он буквальным образом впервые собирается пропустить собственное выступление. — Хорошо. — Кивает она, всем своим видом показывая понимание. Комнату вновь наполняет неловкая тишина. — Кстати, — подаёт голос Демори старший, — Лука, покормишь малышню? — Лалльман оборачивается, глядя на отчима с лёгким непониманием, но, прослеживая взгляд, направленный на котёнка, улёгшегося на коленях Ивона, кивает, чуть приподнимая уголки губ. — А я пока с Элиоттом поболтаю. — Вставая с места, кивает он сыну в сторону прихожей. Лука и Элиотт, переглядываясь, хмурятся слегка от окончания этой фразы, но всё же следуют указанным действиям. На самом деле, ещё прошлым вечером родители обсудили то, как именно планируют вести себя с Лукой. Главную мысль, которую они хотели ему внушить — ничего не изменилось. Он не сломался. Он сильный. Он тот, кому не нужна помощь в банальных бытовых вещах. И где-то внутри Лука чувствовал, знал, что поведение родителей не было таким простым, каким могло показаться на первый взгляд. И он был благодарен за эту заботу. Он был рад, когда хоть и от маленького дела — насыпания корма в миску под завлеченные взгляды четвероногих малышей, он чувствовал себя небесполезным.***
— Мы подключили всех возможных знакомых. Выяснили, что Лука не первый, на кого этот парень нападал. — Да? — Глупо выдыхает Элиотт, чувствуя, как неожиданно быстро ком вновь подступает к его горлу от разговоров, связанных с произошедшим. — Были дела ещё трёхлетней давности, но их замяли из-за нехватки улик. Уверен, его отец тоже приложил к этому руку. — Элиотт смотрит в одну точку напряженно, прижимаясь поясницей к стене, с каждым услышанным словом чувствуя себя ещё более никчёмно от того, что он, после драки, поверил, что этого будет достаточно, чтобы обезопасить Луку. — Но в этот раз всё будет иначе. — Глаза поднимаются к отцу недоверчиво. — Мы сделаем всё для этого. Но... Могли быть ещё люди, которым не хватило смелости сказать. Уверен, не только Лука в университете попал под его руку. — Думаю, я знаю, у кого можно узнать подробности. — Неожиданно быстро, уверенно говорит Элиотт, выпрямляясь. — Ты же не про Жана Мореля говоришь? — Именно. — Элиотт облизывает губы взволнованно, наконец ощущая надежду на то, что он может сделать хоть что-то. — Пойду в универ сегодня, встречусь с ним. — Эл, ты... — Отец склоняет голову, глядя на сына с неприкрытым волнением. — Только не наделай глупостей. — Они оба знали, что под глупостями Ивон подразумевал драку, и Элиотт от этих слов, сжимая челюсти напряженно, опускает взгляд к полу, всё ещё ненавидя себя за то, что не сделал месяц назад достаточно. — С Лукой уже всё в порядке. Он в безопасности. — Мужчина касается ладонью его плеча, и Элиотт хмурит брови, поджимая губы сильнее. — Осталось не усугубить ситуацию. Тело всё ещё чувствует дрожь Луки, а пальцы влагу от слёз, которые он этой ночью мягко стирал с его щёк. Элиотту едва ли верилось, что Лука в порядке. — Хорошо. Правда. Я просто поговорю с ним.***
Когда мужчины семейства Демори вернулись на кухню, Лука с матерью уже сидели за столом, обсуждая какие-то отвлеченные от проблем семьи темы. Кларис старалась задавать вопросы минимально касающиеся того, что Луку могло расстроить. Всем своим видом она показывала безмятежность, которую, она хотела, чтобы перенял и её сын. Но Лука, заглянув перед разговором под крышки на плите, убедился, что мама в это утро приготовила все его самые любимые блюда, начиная от куриного супа, который он в последний раз ел в исполнении Элиотта, до картофеля с подливкой. Какая-то смущенная, детская улыбка пыталась закрасться на его напряжённое, сонное лицо. — Как же всё-таки здорово пахнет. — Слышится энергичный, бархатный голос позади и Лука оборачивается резко, глядя на Элиотта внимательно, одними своими распахнутыми сапфировыми глазами показывая, что он ждал его возвращения. Буквально в последний момент Элиотт, встречаясь с ним взглядом, сдерживает себя от того, чтобы потянуться к его шее, наклониться и поцеловать. Коснуться губами хотя бы его лба, почувствовать тепло его кожи. Сердце тянет от мысли, как сильно, на самом деле, зашкаливало в нём сейчас желание признаться родителям в их чувствах друг к другу. Желание, чтобы не было больше необходимости волноваться о том, что вот так касаться друг друга, выражать свою заботу — ненормально. — Раз уж и первое, и прекрасное второе у нас в наличии есть. — Как-то игриво говорит Элиотт, встречаясь взглядом с взволнованным Лукой, а потом с заинтересованной Кларис, — вы не против, если я приготовлю десерт на вечер? — Десерт на вечер? — Говорит весело Ивон, возвратившийся на кухню, ловко устраивающийся рядом с Кларис. — Не против. — Неожиданно, честно выдаёт Лалльман, и Элиотт, вновь встречаясь с ним взглядом, чувствует, как переворачивается его сердце от того, с какими горящими глазами Лука на него в эту секунду смотрел. — Да, давно не было возможности в очередной раз убедиться в твоих кондитерских умениях. — Кивает женщина Элиотту, улыбаясь, на что тот, усмехаясь, вновь невольно переводит взгляд на сводного брата. Лука улыбался. Мягко, глядя на него, заставляя лёгкие старшего вновь сократиться от волнения. Элиотт до безумия любил его улыбку. Всегда. С первых недель их совместного проживания, когда получить её в свой адрес казалось чем-то недосягаемым. Но вместе с событиями прошедшего вечера, вместе с тем, что Луке пришлось пережить, со всей его разбитостью прямо сейчас эта улыбка проникала в самое сердце, действовала самым жестоким образом, заставляя терпеть, лишь бы не сорваться, не обнять. — Только мне нужно отъехать тогда, за продуктами. — Говорит Элиотт, в эту же секунду замечая, как мрачнеет лицо Лалльмана. Как расслабляются уголки его губ, но напрягаются брови. Луке хочется остановить его. Хочется привязать к себе, а потом их обоих к каким-нибудь перилам лестницы, лишь бы они имели возможность остаться вдвоём. Лишь бы Лука знал — Элиотт рядом. Так сильно ему этого всего хочется, но он молчит, лишь своим измученным, испуганным взглядом заставляя Демори перенять это напряжение. Он не хотел оставлять Луку. Совсем не хотел. Но ему нужно было в университет. И в магазин. Нужно было сделать хоть что-то, чтобы не чувствовать собственное бессилие, никчемность, чтобы хоть на долю секунды поверить в то, что он помог тому, чтобы кошмар Луки завершился. Телефон Кларис звонит где-то в коридоре и она, не успевая и подняться, усмехается, когда Ивон сам встаёт и, буквально через секунд пять уже вручает ей его в руки. Элиотт, мельком поглядывая на родителей, глубоко вздыхает, возвращаясь взглядом к Луке, который и не думал отводить от него собственного. Им не нужно было говорить, чтобы понять, какие эмоции жили в их сердцах в этот момент. — Лука, — привлекает к себе внимание уже менее мягкий голос Кларис, и Лалльман, всё же разрывая зрительный контакт с Элиоттом, оборачивается к матери. — Это по поводу театра. — Младший хмурится несколько секунд, размышляя, почему не позвонили ему лично, но сердце пронзает чувство холода, когда он вспоминает, что в последний раз пользовался сотовым, набирая сообщение, прежде чем его схватили за ворот. Элиотт, замечая паузу, усаживается вновь рядом с Лукой, замечая какие-то неживые эмоции на его лице. Он внимательно прослеживает его движение, когда тот, молча, протягивает руку к Кларис, говоря этим жестом, что сам поговорит с режиссёром. — Да, — Говорит он слишком тихо, поднося левую руку с телефоном к уху, а правую к салфетке, лежащей на столе. Семья, переглядываясь лишь изредка, молчит, внимательно наблюдая за тем, к чему может привести этот разговор, как изменится настроение Луки после этого. — Простите, что не предупредил, просто тут... — Его брови напрягаются, а взгляд опускается, пальцы как-то вяло отрывают краешек салфетки. Он совсем не понимал, что должен сказать. Он даже думать снова не хотел о том, почему именно не может сегодня быть там, где должен. Ладони Элиотта, расположившиеся на собственных коленях с силой сжимаются в кулаки. Ему хочется защитить Луку, чтобы никто и никогда больше не смел причинить ему боль. Голос режиссёра неожиданно смягчается и это не может не успокоить Лалльмана. Всё же, этот мужчина действительно не был похож ни на кого из его окружения: экспрессивный, импульсивный, горящий своими идеями, но вместе с этим понимающий и в нужный момент тихий. Лука, не пропустивший за несколько лет ни единой репетиции просто не мог разозлить или разочаровать его. Скорее лишь, заставить волноваться. — Артур? — Лука неожиданно хмурится, ладонь, оторвавшая уже десяток кусочков, замирает. — Нет, я... — Взгляд поднимается резко на Элу, запрыгнувшего на колени отчима. — не знаю, правда. Мы с прошлого вечера не связывались. — Правая ладонь невольно тянется к подбородку, потирая его кончиками пальцев. К собственному то ли удивлению, то ли ужасу Лука осознаёт, что ни разу за прошлый вечер и это утро не вспоминал об Артуре. — Хорошо, спасибо большое. — Тяжело выдыхая, но совсем не расслабляясь, говорит Лука, прежде чем повесить трубку. Глядя куда-то в пустоту несколько секунд, он всё же моргает пару раз, протягивая телефон матери, ожидающей точно так же, как и Элиотт с Ивоном, рассказа. — Артура тоже нет на репетиции. — Коротко говорит Лука, глядя куда-то в пустоту. — Сейчас репетиция? — Интересуется Ивон, в то время как Элиотт лишь хмурится, вспоминая и обдумывая последний диалог с другом Луки. — Да, а после неё, вечером, спектакль. — Всё ещё хмурясь, говорит Лука и опускает взгляд на оторванные кусочки бумаги. — Он говорил, что придёт. — Юноша облизывает губы, вновь поднося ладонь к подбородку, потирая его уже костяшками. Эта новость немного отрезвляет его спутанные, давящие мысли. Ему не становится особо легче, но впервые воспоминания и ощущения от прошлого вечера в собственном теле немного уходят на задний план. — А ещё, — говорит он тише, поднимая глаза почему-то к матери, — мой телефон. Должно быть, — он дёргает головой в сторону, словно указывая на его местоположение, — я обронил его вчера. На улице. — Его лицо не выражает ни единой эмоции и от этой картины Элиотт невольно вспоминает вечер, сжимающий его сердце с новой силой. Вечер, когда Лука пришёл домой с разбитой губой и впервые за время их совместной жизни не имел сил ни на одну язвительную реплику. Его напугало это тогда, как и пугает сейчас. Элиотт невольно выдыхает, хмуря брови от мысли о том, сколь сильно ему сейчас хотелось стереть произошедшее из памяти его мальчика. Из памяти всей этой семьи, из этой реальности. — Я посмотрю, вдруг он ещё там. — Лука поднимает глаза к нему резко. Отчего-то хочется замотать головой, отговорить, лишь бы Элиотт не подступался к тому кошмару, в котором он оказался в том месте, но он молчит. Молчит, но его глаза говорят за него. — Да он... Всё равно скорее всего уже отсырел и... — Починим. — Уверенным, но не давящим тоном говорит Элиотт, отчего губы Луки смыкаются, не в силах вымолвить отговорку получше.***
Обсудив планы на вечер, а точнее практическое их отсутствие и ужин, на котором Элиотт пообещал порадовать семью очередным своим блюдом, родители, выяснив примерное время возвращения Элиотта, отправились в гостиную, преследуемые энергичным цоканьем Джой и шустрым бегом Элу. Луке отчего-то стало в разы легче дышать, когда они с Элиоттом остались в прихожей одни. Возможно просто от того, что наконец можно было смотреть на него ни на секунду не задумываясь о том, каким именно был его взгляд. Лалльман молчит, глядя на то, как Демори, обувшись, натягивает на себя пальто. Элиотт, оборачиваясь, хочет уже улыбнуться, но замирает, замечая внимательный взгляд и какое-то неуместно глубокое, взволнованное дыхание. — Хэй... — Говорит он тихо, приближаясь к младшему на пол шага. Его правая ладонь тянется к сжатой в кулак руке Лалльмана, и тот в эту же секунду прослеживает этот жест глазами, расслабляя кисть, встречая руку Элиотта, открыто и честно переплетая с ней собственные пальцы. Дыхание старшего заходится от этой открытости. От того, что он наконец смог его коснуться. Он почему-то совсем не ожидал, что это неловкое прикосновение отдастся в его груди таким жаром. — Я ненадолго. — Говорит он мягко, склоняя голову, на что Лука, покусывая внутреннюю сторону своей щеки, молчит пару секунд и, мотая головой едва заметно, утыкается лбом ему в грудь. Знал ли он когда-нибудь, что покой его жизни будет иметь физическую форму? И что так тяжело ему будет каждый раз с ним расставаться? Он трётся головой об его мягкую водолазку, ероша собственные волосы, прижимаясь к Элиотту сильнее, сцепляя уже обе ладони с его, теплыми, широкими, на что Демори усмехается неловко, утыкаясь носом ему в макушку. Этот тихий смешок согревает Луку, но он не знает, как в эту секунду напряжены брови Элиотта, как жалостливо они сведены от нежелания уходить сейчас, нежелания разнимать этот контакт. Это такое правильное, необходимое им обоим тепло. — Я быстро. Не успеешь заметить, как я уже буду рассыпать муку по всей кухне, а ты будешь за мной убирать. — Ага, ты-то... — Бубнит Лалльман куда-то ему в ворот, расцепляя ладони, скользя ими под уже успевшее пропитаться теплом Элиотта пальто. — Хотя, твоя яичница... — Демори готов поклясться, что слышит какое-то прихрюкивание или, как минимум, усмешку, в один момент пускающую по его телу волну удовольствия. Ладони младшего обвивают его спину, и он, не сомневаясь и секунды, обнимает его в ответ крепко. Так крепко, что Лука невольно кряхтит, усмехаясь сильнее. — Жди, я скоро. — Повторяет Элиотт, напоследок вдыхая аромат его волос, намекая на то, что ему пора идти, и Лука затихает, сжимая ладонями ткань его водолазки. Он совсем больше не уверен, что наступит в его жизни момент, когда он не будет чувствовать такую тоску на сердце от ухода Элиотта.***
Стоять в переулке, описание местоположения которого далось Луке так тяжело, было для Элиотта невыносимым. Оглядываясь, он вынуждал себя не думать слишком много, не представлять, как обычно быстро у него получалось. Буквально через пару минут осматривания мокрого асфальта он замечает возле какого-то электрического щитка мобильный Луки, заставивший его вздохнуть глубоко, наклоняясь к нему. Экран, как ни странно, на кнопку блокировки не откликнулся. Элиотт мог бы сейчас подумать о многом, но, вздыхая глубоко и быстро, буквальным образом вынудил себя зажмуриться и развернуться, направляясь к припаркованной неподалёку машине. Это было так близко от дома. Так ужасающе близко, что дыхание вновь прерывалось от подступающей боли.***
Оказавшись же возле университета, Элиотт вновь почувствовал, как тяжело ему дышится, вообще где-либо в этот день, кроме собственного дома. Время близилось к часу дня, но из-за плотных облаков, укрывающих небо, казалось, что стрелка на часах обязана была указывать на добрые шесть вечера. Поднимаясь по выточенным ступенькам, он вглядывался в лица идущих навстречу ребят, не выражая ни единой эмоции, не вытаскивая ладоней из карманов пальто, невольно задумываясь лишь о том, сколько ещё людей, встречающихся с ним взглядом, могло скрывать за масками безмятежности события, подобные тем, что пережил Лука. Но ему было плевать на других людей. Пусть это было в какой-то мере эгоистично, но всё, что им сейчас движило, заставляя выискивать в толпе нужного человека, это дрожь и ужас Луки, который он всё ещё чувствовал сжатыми в кулаки ладонями. Останавливаясь периодически в коридорах, невозмутимо оглядывая окружение, Элиотт собирал на себе не мало взглядов. Если не задумываться о том, что он их собирал в первую очередь отнюдь не из-за странного поведения, а из-за того, как неизменно привлекательно выглядел внешне. Только внутри всё тлело, а воспаленные нервы, чем дальше он уходил от дома, в котором находился Его человек, тем сильнее изнывали. Демори наконец замирает, как только находит взглядом парня, к которому, он когда-то верил, ему больше не придётся обращаться. Ему было не комфортно в собственном теле от накрывающей его тихой злости, от вины, перемешанной с мыслью о том, что если бы не поступки этого человека, с Лукой, возможно, ничего бы не случилось. Жан разговаривал на скамье с незнакомой Элиотту девушкой, глядя куда-то в пол. Вид был его удручающим, сухим, впрочем, как и всегда, а взгляд пустым, уставшим. И всё же, заметив приближающуюся фигуру, его глаза наполнились непониманием, смешанным со страхом. Элиотт, ухватив его за ворот не особо выглаженной серой рубашки, встречая в виде сопротивления лишь испуганный выдох, потянул парня за собой к лестничному пролёту, поворачивая к узкому, плохо освещённому коридору. — Эй, я... — Пытается что-то вымолвить Жан, чувствуя, что Элиотт наконец останавливается, но, как только тот, оглядываясь по сторонам, напряжённо трёт ладонью по собственному лбу, словно размышляя, что сделает с ним дальше, замолкает. Наконец заставляя себя посмотреть зажавшемуся парню в глаза, Демори чувствует, как начинают гореть костяшки от удара, которого ещё не было, но который так хочется совершить от мысли, что на скулах этого человека не было и царапины, в то время как воспоминание об утреннем профиле Луки сводило его сердце острой болью. — Что-то с Лукой? — Неожиданно смело подаёт голос Морель, не выдерживая напряжённой тишины, разбавленной лишь шумным дыханием Элиотта. Что-то даёт трещину внутри Демори, заставляя распахнуть глаза в изумлении, в подступающей ярости лишь от имени, произнесённого этим человеком. — Не смей, — Шипит он едко, подходя ближе, заставляя поднятой ладонью, которой он так сильно желал впечатать этого человека в стену, зажмуриться. — Произносить его имя. — Челюсти сжимаются от напряжения, как и ладонь в кулак от мыслей о том, что Жан Морель видел. Он это провоцировал. Из раза в раз подставлял Луку и наблюдал за тем, как он страдает. Невыносимо. Его держат лишь слова отца и мысль о том, что вид разодранных костяшек может заставить Луку волноваться. — Тогда чего ты хочешь? — Словно нарывается, выводит, отчего Элиотт пускает усмешку, чётко ощутимое безумие которой пускает по спине Жана озноб. — Чего я хочу? — Щурится Элиотт. Наполняет безумное желание закурить, пальцы тянутся к карману, но он вновь сжимает ладонь в кулак, упираясь им в собственные губы, совершая медленный, напряжённый вздох, глядя Морелю в глаза. — Упечь Ролана за решётку. — Эти слова, та горечь, которая чувствовалась за интонацией ненависти, заставляет Жана состроить гримасу волнения. — Он всё-таки...? — Слышится тревога в его голосе и Элиотта изнутри выворачивает от этой интонации. От блядского сочувствия, которое не имело ни обоснованности, ни смысла от этого человека после всего, что он сделал. — Да, блядь, он всё-таки! — Ядовито повторяет за ним Демори, не выдерживая, всё же цепляясь руками за его ворот, вжимая кулак в костлявую шею, заставляя скривиться. Синяки на коже Луки моментально встают перед глазами и Элиотт, кажется, давится воздухом, отпуская Жана в эту же секунду, глядя на него как-то ошарашенно, затравленно. Свобода ни капли не успокаивает Жана, потому что взгляд, с которым на него смотрел Демори с каждой секундой, казалось, становился только безумнее. — Что он сделал? — Выдыхает он испуганно, на что Элиотт, глядя на него всё так же безумно, сжимает челюсти напряженно вместе с опущенными кулаками, впиваясь ногтями в собственную кожу. — Тебе ли не знать. — Нет, я не знаю, правда. — Мотает головой Морель, делая рискованный шаг вперед. — Я не хотел. Я... — Он неожиданно подносит ладонь к собственным губам, опуская голову, как если бы к его горлу подступила тошнота. — Ты, — Элиотт, пытаясь сдержать себя, не двигается, прожигая человека напротив одним лишь своим взглядом, — плевать мне, хотел или нет, — его голос повышается невольно, — но ты в том, что с ним произошло, виноват не меньше. — Голос садится, практически ломается на последнем слове. — Я знаю. — Пустота, какая-то глупая тишина, разбавленная лишь гомоном из соседнего коридора режет уши старшего, заставляя нахмуриться. — То, что ты знаешь, ничего не меняет. — Шипит, подходя ближе, глядя на опущенную голову, чувствуя боль на внутренней стороне собственных ладоней. — Это не меняет то, через что Луке сейчас приходится проходить. — Я дам показания. — Неожиданные, резкие слова вводят Элиотта в ступор, заставляют нахмуриться вновь, словно бы человек перед ним говорил на неизвестном ему языке. — Я дам показания. — Повторяет Жан, опуская наконец руку, глядя куда-то в пол. — То, что он делал в универе, — глаза поднимаются к проходящим мимо людям, из-за которых он замолкает на какое-то время. — Практически всегда я был рядом. — Вздыхая тяжело, он наконец набирается сил посмотреть Элиотту в глаза, моментально жалея об этом решении, убеждаясь в очередной раз, какую сильную защиту Лука обрёл в этом университете. — Можешь получить срок за соучастие. — Всё ещё хмурясь, неверяще глядя на Жана, проговаривает Элиотт чётко, отчего тот вновь опускает взгляд. — Я знаю.***
Артур, сидя на кровати, смотрит на три пропущенных звонка от матери Луки и ненавидит себя сейчас больше всего за то, что не имеет смелости на них ответить. Неизвестность пугала его, но мысль о том, что с его другом могло что-то случиться из-за его вчерашней задержки, лишь проскальзывая в голове, окончательно его разбивала. Телефон вибрирует в руках, и он вздрагивает, смотрит на номер несколько секунд и, прижимаясь спиной к стене, вздыхает глубоко, прежде чем коснуться пальцем экрана. — Да? — Говорит он слабее, тише, чем ему этого хотелось. — Артур? Ну неужели. — Выдыхает Лука, а вместе с ним и Бруссар, где-то внутри признаваясь самому себе, что, наверное, голос его друга, относительно ровный, уверенный — это то, что ему действительно было нужно. Знать, что он в порядке. — Это Лука. — Да, я понял, — усмехается нервно Артур, упираясь локтём свободной руки в колено, а ладонью в лоб. — Ты как? — Неловко спрашивает Лалльман, а Артуру кажется, что это единственное, о чем он сам только и мог думать с того момента, когда Элиотт после последнего звонка и сообщений, наполненных вопросами о том, что случилось с Лукой наконец получил ответ, состоявший лишь из "Кларис говорит, у него ссадина на лице". Лука же на самом деле знал, что с его другом тоже что-то произошло, потому что, попытавшись сначала связаться с ним через фейсбук, обнаружил сообщение от Базиля, в котором тот пытался узнать, почему Артур не выходит на связь. Что-то было не так. — Базиль спрашивает, почему ты ему не отвечаешь. — Лепечет Лалльман уверенно, зная, что с Артуром ходить вокруг да около в серьёзных разговорах не имело никакого смысла. — Элиотт сказал, что у тебя ссадина на лице. — Практически в этот же момент выдаёт Артур, и парни, замолкая, пытаясь разобрать мысленно, что услышали, спустя пять секунд тишины усмехаются нервно. — Почему ты задержался вчера? — Начинает первым Лалльман. — Лука, прости, я... — Нет, даже не начинай. — Торопится остановить его объяснения Лука, осознавая, как неправильно прозвучал его вопрос. Не так, как он хотел. — Нет, Лу... — Завязывай. — Коротко, но четко говорит Лука, вспоминая лишь то, что говорил ему Элиотт, зная, что их обоих он ни секунды в произошедшем не винил. — Хотя... — Говорит он тише, — давай так: ты расскажешь мне, что произошло с тобой, а я потом, что со мной. Артуру то, насколько лёгок в разговоре сейчас был Лалльман, казалось живительным, облегчающим то давление, что не отпускало его с прошлого вечера. — Ладно. — Блондин накрывает глаза ладонью, словно бы он не хотел сейчас встречаться с кем-либо взглядом. — Отлично. — Артур не знал, что Лука в этот момент точно так же находился в своей комнате, усаживаясь на кровати поудобнее. Но он догадывался, потому что не раз уже слышал недовольные причитания по поводу прогибающегося матраса, скрип которого сейчас слышал на конце провода. — Отец узнал, что я гей. — Что? — Выдыхает моментально Лука слишком громко, слишком взволнованно, отчего Артур поджимает губы невольно, как будто этот жест имел значение. Несколько слишком долгих секунд молчания растягивают их разговор, прежде чем Лалльман, желая не только его разбавить, но и банально получить ответы, нарушает тишину: — Но... Как? — Всё, на что его хватает. — Коллега узнала меня, застав в переулке с Базилем. — Поэтому ты ему не отвечаешь? — Самый глупый, возможно, неуместный даже вопрос вырывается из уст Луки, заставляя Артура нервно потереть глаза кончиками пальцев. — Не совсем. Точнее... Я не знаю. Лука знал, как для семьи его друга была важна репутация, и не менее хорошо знал, как категорично его отец относился к ориентации людей, к которой они с Артуром относились. Порой он даже признавался самому себе, что перспектива о раскрытии своей личной жизни семье друга казалась гораздо страшнее, чем собственной. — Он запретил тебе с ним контактировать? — Голос Луки становится неувереннее, тише. Понимание сквозило в его интонации. — Что-то вроде того. — Лалльман хмурится от этого ответа. От невольного представления того, что им с Элиоттом запретили бы встречаться, в сердце моментально закрадывается холод. — Арт... Ну ты же знаешь, что тебе не обязательно это... Делать. — Да, я знаю. — Перебивает его Бруссар. — Ты лучше теперь мне ответь, что с тобой произошло. — Ему на самом деле не было легко приготовиться к ответу на этот вопрос, потому что где-то внутри он осознавал, что готов к нему никогда не будет. А Лука, задумавшись над полученным ответом понял, что впервые за полтора эти дня забыл о том, что произошло. Хоть на несколько секунд, но впервые он волновался не из-за этого чертового нападения, а из-за друга. Из-за того, что у него могли быть проблемы и того, что все мысли Луки в этот же момент наполнились попытками найти способ ему помочь, найти решение, поддержать. И он действительно чувствовал от этого радость. Он не жалел себя, никого не винил, лишь думал о том, что он ещё способен что-то сделать, способен кому-то помочь. — Встретил Ролана вчера. — Говорит он коротко, и Артур молчит. Молчит, потому что не знает, что сказать. Не знает, что хочет услышать и не знает, как дышать даже в этот момент. — Он, вероятно... — Безмятежность рассказа о произошедшем звучит в голове Луки так нелепо и одновременно так по-жестокому больно, что ему даже кажется, что, перейдя на новую стадию принятия, он одновременно перескочил на несколько стадий назад — к истеричному отрицанию. — Хотел изнасиловать, но я дал отпор. — Лука не думал, что ощутит такую гордость за последнюю часть фразы. Он не думал, но сказав это, услышав на конце провода судорожный выдох друга, ощутил, как неожиданно начало жечь сетчатку глаз, увидел, как плавно начала смазываться картинка перед глазами от подступающей влаги. — Блять, Лука... — Голос Артура затихает, переходя в какой-то дрожащий шепот, и Лалльман, на самом деле зная, что в их дружбе не особо часто приветствовались тисканья и прочая милая ерунда, ярко ощутил, как сильно несмотря на это знание он хотел Артура сейчас обнять. Потому что понимал, как на самом деле было паршиво сейчас его другу, и как, должно быть, ему было паршиво от того, что он мог себе накрутить ещё и по поводу вчерашнего вечера. Артур знал, что пережил Лука в школе. Он был там. И те глаза, которыми на него смотрел Лука в тот день, то, насколько они были пустыми и одновременно переполненными слезами ужаса и разочарования в окружающем его мире, он так надеялся, что никогда в жизни больше не увидит. — Я справляюсь. — Выдыхает Лалльман, цепляясь пальцами за покрывало. — И ты тоже должен. — На конце провода слышится ещё один короткий выдох, и Луке отчего-то кажется, что его друг сейчас кивает. — Мы должны. — Говорит он, казалось бы, уверенно, но дрожь в голосе его выдаёт. — И не закрывайся от Базиля. — Артур хмурится невольно, вновь напряжённо потирая пальцами веки. — Он, наверное, единственное, что сейчас может тебя... — Да. — Соглашается невольно, вслух Артур, хоть в этот момент и корит себя за то, что действительно позволил себе закрыться от него. — Вытащить. — Заканчивает свою фразу Лука, и Артур вновь кивает самому себе, прижимая телефон к уху сильнее, не размыкая влажных ресниц. — Элиотт единственное, что меня... — Голос Луки затихает, и он вновь невольно подмечает, как зашкаливали его эмоции и чувства с момента, когда Элиотт коснулся его ладони, когда страх того, что он больше не захочет к нему притрагиваться, начал исчезать. Подмечает, глядя на покрывало, как возросла нужда в его прикосновениях, как чертовски сильно он сейчас по нему скучал. — Лука, какого чёрта это с нами происходит? — Усмехается Артур измотанно, упираясь затылком в стену. — Не знаю. — Шмыгая, усмехается вместе с ним Лука. — Я не знаю. — Повторяет он. — Главное, что мы есть друг у друга. — Ещё одна усмешка, на которую Артур фыркает. — Это было так слащаво. — Передразнивает он Лалльмана, чувствуя, как оттаивает его сердце от событий последних дней. — Отвали. — И Артур усмехается, будучи уверенным — Лука, озвучив эту попытку отмахнуться, закатил глаза присущим ему одному образом, улыбаясь.***
Sound: KPH — Jenny Of Oldstones (Instrumental) Элиотт, получив, казалось бы, вполне себе воодушевляющие новости, шатаясь по магазину в поиске продуктов, совсем не чувствовал себя воодушевлённым. Точнее, глядя на прилавки, морщась от слишком яркого для его раздражённой сетчатки глаз света, он не мог понять даже, что ему вообще было нужно и зачем ему это было нужно. Это состояние было ему знакомо. Оно навевало воспоминания о его, на первой взгляд, весёлой подростковой жизни, от которой к горлу подступала тошнота. «Не против» — слышится в его голове голос, ответ на его предложение о десерте, моментально проясняющий картинку перед глазами. Лука. Десерт. Дом. Вздохнув глубоко, прогнав на какое-то время мрачные мысли, буквально за пару минут он наполнил корзину нужными продуктами, направившись к кассе. Проезжая мимо переулка, в котором этим утром он пытался провести как можно меньше времени, Элиотт сам не замечает, как снижает скорость, в конце концов останавливаясь на обочине. Несколько минут он смотрит из окна на не слишком широкое, но чертовски тёмное расстояние, в котором, он теперь знал, прошлым вечером Лука испытывал боль. Сам не зная зачем, Элиотт, открывая дверь, не сводя глаз с темноты, которая утром не казалась ему такой жуткой, такой мерзкой, выходит, захлопывая за собой дверь, блокируя машину. Несколько минут он стоит между зданиями, на тротуаре, не думая абсолютно ни о чём. Лёгкие тяжело сокращаются, прежде чем он совершает неширокий шаг вперёд. Один. Второй. Третий. Затхлость, сырость, пасмурность, холод. Он, не вытаскивая из карманов рук, оглядывает вокруг себя стены, приоткрывая губы невольно, вздыхая тяжело, неслышимо. Его глаза ищут, пытаются понять, что именно тот человек посмел сделать Луке здесь, как он это делал, как появилась на его затылке кровь. Почему он не был рядом. Почему не знал. Не проводил. Никаких конкретных следов. Лишь сырость и грязь. Оборачиваясь на полшага, Элиотт замирает, когда его взгляд цепляется за очертания лежащей неподалёку от стены здания палки. Нечто похожее на ножку от деревянного, старого стула. Тяжесть в груди усиливается, когда он, опустившись на корточки, несколько минут безмолвно на неё смотрит, запоминает. Протягивая ладонь, он неуверенно, боязливо касается её, чувствуя на кончиках пальцев холод, древесину, пропитанную сыростью. «Оказавшись на земле, он нашёл поблизости палку и защитился» — всё ещё так чётко, ясно слышится в голове слова женщины, так сильно расслабившие его сердце прошлым вечером. Но сейчас, чувствуя этот мерзкий озноб, он знает, что Лука был здесь один, что он в каком-то времени, в каком-то существующем, черт его дери, прошлом буквальным образом сражается прямо здесь за свою жизнь, а его, Элиотта, который обещал, Элиотта, который так хотел защитить, рядом нет. И Лука совсем не знает, придёт ли он, спасётся ли сам. Жмурясь, он одёргивает руку, прижимая ладони к собственному лицу, выдыхая судорожно. «Ты не виноват» — слова Кларис пульсируют в его венах. «Прости, что я не послушал тебя» — слова Луки ранят, заставляя подняться. Заставляя вспомнить его ожидающий, взволнованный взгляд. Около десятка метров его отделяло от машины. Около нескольких десятков метров его отделяло от дома, от надежды наконец вздохнуть полной грудью, почувствовать воздух, почувствовать вновь жизнь, которая, он уверен, забьётся в нём с новой силой, как только он сможет увидеть его. И Элиотт, разворачиваясь, сокращает это расстояние.***
Sound: Alessandro Martire — The New Millennium Входная дверь захлопывается и Джой моментально подскакивает со своего места, направляясь к источнику шума. Лука, укутанный в плед, смотревший до этого с родителями какой-то комедийный фильм, который ни коим образом не отпечатывался в его памяти, считал минуты, подмечая, как быстро садилось солнце и как долго Элиотта уже не было дома. Шум в прихожей заставляет его вздрогнуть, моментально поворачивая голову к коридору. Несколько секунд он молча смотрит туда, прежде чем его отвлекает голос матери: — Эл, наверное, вернулся. Помоги ему пакеты разобрать. — Говорит она безмятежно, возвращая собственное внимание к телевизору. — А, да. — Как-то заторможенно отвечает Лука, глядя на неё и, не веря собственному счастью, поднимается с кресла и, не удосужившись даже скинуть со спины плед, направляется в коридор. Освещённый лишь приглушенным светом кухонного светильника, Элиотт успел лишь расстегнуть пальто и стянуть с себя сырую обувь, переобувшись в тапки, как вдруг в коридоре послышались шаги, заставившие его обернуться. Темный силуэт Луки, а точнее его растрёпанных волос и опущенных плеч на фоне освещённой гостиной, моментально лишил тело Элиотта способности совершать движения, заставляя вместо этого лишь внимать моменту, когда он сможет увидеть его лицо. Лука замечает тень улыбки на лице старшего и, ускоряя шаг, не чувствуя даже, как с одного плеча сползает мягкая ворсистая ткань, за пару секунд проходит коридор, оказываясь совсем близко. Не говоря ни единого слова, он обнимает Элиотта крепко, вжимаясь, практически снося его с ног, заставляя усмехнуться удивлённо. — Ну ты и копуша. — Бубнит Лука, потираясь щекой об мягкую ткань его кофты, чувствуя, как моментально, миллиметр за миллиметром, согревается его сердце от этого тепла, от этого запаха, от мысли, как будто утреннее объятие и не прерывалось. — А ты зато, я смотрю, ласкун. — Говорит Элиотт мягко, возвращая край пледа на законное место, плечо Луки, и, укутывая его получше, обнимает наконец в ответ, утыкаясь кончиком носа в висок, вдыхая аромат его волос, чувствуя, как заходится сердце, как оно оживает с каждым вздохом. Но не своим. Лука дышит глубоко, шумно, словно бы ему дали кислородную маску, его руки крепче обнимают рёбра Элиотта, цепляясь пальцами за ткань на его спине. Лалльман, выпрямляя шею медленно, скользит кончиком носа к его подбородку, оказываясь в нескольких сантиметрах от его губ. Мальчишка замирает на несколько секунд прежде чем потянуться к ним собственными. — Не сейчас. — Шепчет Элиотт, отказывая, но его ресницы опускаются, признавая желание, его заворожённость. Единственное лишь ещё волнует его сердце — лишь бы искренность Луки, такая острая тяга к прикосновением не являлась последствием травмы, глубокого, душевного страха. — А когда? — Столь же тихо проговаривает Лука, вставая на носочки, касаясь своими губами его губ. Демори вздыхает судорожно, облизывая собственные. Он мотает головой, размещая ладони на опущенных плечах Луки. — Я не смогу остановиться на поцелуе. — Честность — единственное, что в нём осталось. Самое главное, чему его научил Лука. — А что еще? Обнимешь? — Юноша льнёт к нему, растворяясь, смыкая губы на линии его челюсти, заставляя старшего этим поцелуем прикрыть глаза на секунду от распространяющегося по телу трепета. — Да. — Отвечает Элиотт коротко, склоняя голову, ближе к Луке, не отрывая взгляда от его длинных ресниц, опущенных из-за синих глаз, так жалобно цепляющихся за губы, растянутые мягкой улыбкой. Лишь в эту секунду Демори внезапно осознал, как давно он на самом деле не целовал его. Как давно не целовал по-настоящему. — Ты уже это делаешь. — Лука, всё-таки встречаясь с ним взглядом вновь, потирается с ним кончиком носа. — Этого мало. — Руки Элиотта поднимаются к шее юноши, вороту, заставляя Луку откинуть голову слегка, чувствуя, как по телу проходит стая мурашек от прохладной кожи его больших пальцев, касающихся подбородка. — Пожалуйста. — Шепчет, просит, более того, словно преподносит Элиотту самого себя Лука, лишь бы он его обнял. Вручает в его холодные от улицы, но вместе с этим такие тёплые и заботливые руки всё, что он только может ему дать, лишь бы Элиотт не отказался от этого. — Сначала десерт. — Непреклонно, мучая самого себя, отвечает Демори, наклоняясь, позволяя себе наконец соприкоснуться с ним губами. Буквально несколько коротких секунд. Секунд, заставивших лёгкие их обоих сократиться взволнованно.