***
Пока Лука, стоя на кухне, разглядывал продукты в пакете, Элиотт отошёл на несколько минут в гостиную, разговаривая о чём-то с родителями. Лалльман не знал, что именно Элиотт планировал готовить, но мысль об очередном блюде в его исполнении так или иначе уже сводила его желудок и язык от нетерпения попробовать его. Молчание заполняло кухню, прерываясь изредка лишь на шуршание пакета и хлопанье холодильника, когда Элиотт раскладывал одни продукты по своим законным местам, а другие оставлял на столешнице для готовки. Луке не нужно было говорить, потому как, чтобы получать удовольствие, ему хватало наблюдать за жестами Элиотта, откинувшись на спинку стула. Наблюдать за тем, что он рядом. Всё же, ему действительно стало немного легче от разговора, который у них состоялся в прихожей. А может ему стало легче просто от того, что Элиотт вернулся. — Почему ты так долго ездил? — Неожиданно подаёт голос Лука, заставляя Демори замереть, раскалывая скорлупу третьего яйца и выливая его содержимое в миску. — Да, пробки. — Усмехается Демори, делая шаг к раковине. Он не соврал, пробки были, но не они заняли несколько часов его времени. — Ты же не только в магазине был? — Наивно было полагать, что отсутствие ссадин на руках уберегло бы Элиотта от наблюдательности Луки. Поэтому, вздыхая тихо, он споласкивает руки и, вытирая их полотенцем, вновь пытается закатать уже закатанные рукава кофты, оборачиваясь. Облокотившись поясницей на столешницу, он покусывает внутреннюю сторону своей щеки, глядя Луке, опиравшимся на стол локтями, в глаза, словно обдумывая в эту секунду что-то неоднозначное, но определенно важное. — Я говорил с Морелем. — Элиотт сразу же замечает, как напрягаются брови младшего, как выпрямляется его спина медленно. — Ты... Что? — Лишь пару слов произносит Лука такой интонацией, в которой ничего кроме очевидного оцепенения невозможно было прочитать. Элиотт молчит, пытаясь понять, на кой черт он вообще об этом заговорил, сомневаясь, стоит ли быть честным в подобных вещах. — Он готов дать показания против Ролана. — Говорит он еще незапланированнее и поджимает губы, замечая, как Лука морщится. — Чего? — Практически выплёвывает ядовито мальчишка. — Чего ради ему, или... Неужели он настолько скользкий, что... — Лалльман поднимается со стула, совершая короткий шаг к Элиотту. — Ему тоже могут дать срок. — Пресекает полёт фантазии Луки Демори, отчего младший всё же затихает. — Я не понимаю. — Говорит он честно, мотая головой слегка, но быстрого ответа от Элиотта не получает, видя лишь, как тот опускает взгляд задумчиво. — Всё же я думаю, что он в тебя... — Нет, Эл, нет. — Нервно усмехается Лука, перебивая его. Какой-то холод волной проходит по его телу, когда он сталкивается взглядом с голубыми, полными непоколебимой уверенности глазами. — Да, блять, не может быть любовь такой. — Выдыхает Лалльман как-то обречённо, всё ещё не соглашаясь. Всякий намёк на улыбку пропадает с его лица, и всё же он делает ещё один шаг к Элиотту. — Ты же... — Он опускает взгляд к полу, напряженно потирая пальцами лоб. — Ты же не делал ничего такого, но ты... — Язык не поворачивается сказать эти слова и Лука замолкает. Чувствуя вновь трепет в сердце, Элиотт выпрямляется и, делая шаг вперёд, обнимает его мягко, чувствуя, как он опускает руки, как утыкается носом в его плечо бессильно. — Да, я люблю тебя. — Почти шепотом произносит Элиотт и Лука ощущает, как вновь начинают гореть глаза, словно это тот самый момент. Момент, которого он так ждал, когда он сможет сказать то самое «люблю», но «я тоже» или «и я тебя» мало, поэтому, чувствуя, как пропадает голос, он лишь обнимает Элиотта крепче, приподнимая голову, упираясь подбородком в его плечо. — Просто он очень и очень... — Элиотту совсем не хочется оправдывать этого человека, и всё же он безумно желает хоть как-то Луку успокоить, — Глуп. Я не знаю, чем он жил и почему он такой, но... — Лука дрожит, его тело болит от последствий такой «любви». Элиотт цепенеет, замечая на пороге отца. Отстраняясь аккуратно, не слишком резко, он, ничего не говоря, не убирая ладоней с плеч Луки, ждёт. Лалльман, не понимая причины возникновения тишины, поднимает голову и, прослеживая напряжённый взгляд Элиотта, оборачивается. Жизнь покидает его тело за долю секунды, как и воздух лёгкие. Ивон, стоя со стаканом в руке так около пяти секунд точно, приподнимает брови, словно выражая этим жестом всего лишь лёгкое удивление, и шагает к фильтру с водой. — Так что ты готовишь? — Спокойный, без капли возмущения или злости голос Ивона режет уши им обоим. — Яблочный пирог. — Отвечает спустя пару секунд задержки спокойно Элиотт, и Лука в этот момент совсем не может понять, откуда у него только есть силы на это, ведь сам он даже не мог собраться с духом, чтобы расцепить свои ладони, крепко сжимающие закатанные рукава Элиотта. Он понимает, что эта хватка может только усугубить ситуацию, но ничерта не может с ней сделать. Ивон замирает, прежде чем, повторив услышанный ответ в голове три раза, посмотреть на сына взволнованно. — Яблочный? — Переспрашивает зачем-то он, и Элиотт от этого вопроса тихо выдыхает. Так тихо, что это замечает лишь Лука. — Да. — Как-то смущённо кивает Демори младший, и Лалльман, глядя то на него, то на Ивона ничегошеньки не понимает. — Я рад. — Улыбается отец мягко, опускает взгляд и, вновь улыбаясь словно лишь своей какой-то возникшей в голове мысли, делает шаг к выходу из кухни. — Ну ладно, не буду мешать, — машет он рукой, не оборачиваясь, — вы тут только не деритесь. — Лука кивает моментально на это предостережение, потом хмурится, и вновь кивает, поджимая губы непонимающе, хоть и знает, что от него ответа не ждут, потому что отчим кухню уже покинул. «Что это было» — чертовски хочется спросить, но он лишь поворачивается к Элиотту, тут же встречая его взгляд и мягкую улыбку. «Нет, серьёзно, что это было?» — переспрашивает из раза в раз он мысленно. — Почему он так рад? — Наконец говорит Лука хоть что-то, всё ещё не понимая, что только что произошло. — Мама часто готовила нам яблочный пирог. — Дёргает плечами Элиотт, и Лука впервые находит в себе силы, чтобы наконец разжать свои ладони. Всё моментально встает на свои места и он кивает несколько раз прежде чем, опустив взгляд, подумать о чём-то и, сделав шаг назад, вернуться к столу. Элиотт, не до конца понимая эту реакцию, всё ещё волнуясь, разворачивается к миске с начищенными яблоками, начиная укладывать их в форму для выпечки. Что-то в Луке перемыкает, перестраивается на иной лад, когда он осознаёт, что Элиотт сейчас не просто готовит, не просто позволяет одной из частиц собственного прошлого, приносившего ему столько лет боль, стать настоящим, но и позволяет Луке это прошлое вместе с ним пережить. — Нас сейчас... — Говорит Лука вновь, и Элиотт, слыша его голос, вздыхает глубоко и, чувствуя тепло, разливающееся в груди, оборачивается. — Пронесло, да? — Демори улыбается и поджимает губы задумчиво, вновь поворачиваясь к столешнице, обхватывая миску с жидким тестом руками. — Видимо, для братьев нормально обниматься. — Говорит Элиотт так спокойно, словно его сердце пару минут назад не колотилось как бешеное. — Во всяком случае, в нашей семье. — Усмехается он, всё так же не поворачиваясь. «Только не деритесь» — проматывает Лука слова отчима в голове, задумчиво глядя на спину Элиотта. «Как это вообще, драться с ним?» — думает он и, спустя секунду, случайно вспоминает единственный в памяти резкий момент, закончившийся царапинами на щеке Элиотта. Ноги сами поднимают его, направляя к выходу из кухни и, убедившись в их уединении, возвращают к Элиотту. Демори вздрагивает, крепче сжимая наклонённую миску руками, когда чувствует, как под его локтями проскальзывают руки Луки и, прижимаясь плотно, обнимают. Каждый нерв настраивает свое внимание на то, как медленно двигаются ладони по его животу и груди, и на то, как чутко он эти прикосновения ощущает даже сквозь ткань своей одежды. — Лука... — Выдыхает Элиотт чересчур томно, сглатывая. — Что ты... — А Лука не отвечает, он лишь прижимается щекой к его спине между лопатками сильнее, закрыв глаза, наслаждаясь теплом Элиотта, наслаждаясь тем, что дожил до момента, когда им обоим стали так необходимы подобные прикосновения. Когда мысли о драке стали восприниматься лишь как нелепая шутка. — Как думаешь, ты бы смог его простить однажды? — Неожиданно спрашивает Элиотт, опуская миску на стол, разворачиваясь к Лалльману лицом медленно. В нем играли неоднозначные чувства. Демори был уверен, что где-то внутри Жан был влюблен в Луку, он видел это в волнении, открывшемся ему этим утром. Но то, что этот человек делал и к чему это привело, могло вызывать лишь ненависть. Несколько секунд требуется Луке, прежде чем он понимает, что тема их разговора вернулась к Морелю. Элиотт смотрел в его глаза, в миг налившиеся холодом, и чувствовал неожиданно возникший страх от мысли о том, как если бы Лука ненавидел его так. Если бы он его любил, а Лука смотрел так, как смотрел сейчас, как смотрел в первые недели их знакомства. И Элиотт не имел бы права коснуться. Ужасно. Трудно дышать. Ладонь тянется к левой щеке Луки в эту же секунду, и Демори со слишком явным облегчением выдыхает, убеждаясь, что всё так, как есть, что Лука этого прикосновения не боится, что оно ему не противно, оно ему нужно, потому что его ресницы опускаются в этот же момент, а голова чуть склоняется влево. — Нет. — Наконец отвечает Лалльман. Он неожиданно вспомнил то, что говорил ему Жан в переписках. Впервые он позволил себе их вспомнить так точно и задуматься о том, что, возможно, что-то из его рассказов всё-таки могло быть правдой. — Простить можно человека, которого ты знаешь. — Элиотт вздыхает тихо, замечая, как поднимается взгляд Луки к нему. — А тот, с кем я общался... — Сердце младшего неожиданно охватывает тоска. — Тот человек подобного бы не сделал. — Элиотт кивает, поджимая губы, глядя на Луку с волнением. — Поэтому я не могу его простить. — Я понял. — Кивает он вновь, поражаясь мысленно, через какое количество дерьма приходилось Луке по жизни пробираться прежде чем они встретились. Да и, сердце больно сводит, и после их встречи. — Как я могу помочь? — Отвлекает его от не радужных мыслей голос Луки, опустившего взгляд на форму, уже наполненную заготовкой для пирога. — Сиди смирно, сегодня я тебя балую. — Проговаривает Элиотт уже куда веселее и, надавливая на плечи юноши мягко, заставляет его пятиться, вновь оказываясь в итоге усаженным на мягкий стул. «Впрочем, как и всегда» — проносится ответ в голове Луки и мимолетное желание расплакаться от того, как ему повезло. — Не боишься меня разбаловать? — Ехидно говорит Лалльман, опуская ладони на свои колени, с интересом наблюдая за тем, как ловко Элиотт помещает форму в уже разогретую духовку. — Я уже говорил, может это то, за что я тебя и лю... — Не успевая повернуться, улыбаясь одним лишь голосом, отвечает Элиотт, но его перебивают: — Ты мазохист, да? — С чего бы? — Правая бровь Демори изгибается и всему ему отчего-то вдруг хочется принять какую-нибудь до боли вальяжную позу, но он сдерживается, лишь опираясь левой рукой на столешницу. — Эл, я знаю, что люди говорят обо мне, да и что я сам из себя представляю. — Неожиданно серьёзно начинает говорить Лука, опуская взгляд. — Если бы не то, какой я, то то, что произошло... — Даже не думай... — Элиотт моментально становится серьёзнее, выпрямляясь. — Нет. — Юноша вновь поднимается и лишь сейчас Элиотт подмечает, как Луке не сиделось на месте, как каждый раз он всё равно поднимался со стула и подходил к нему. Это умиляло его, но черта с два он бы Лалльману об этом сейчас сказал, зная его бурную реакцию. — Я... То, какой ты. — Лука подходит и, жестикулируя одной рукой, пытается подобрать нужные слова, но, осознавая, что так в этом умении ничерта и не продвинулся, вздыхает тяжело. — Блять, Элиотт, ты идеальный. — Демори эти слова льстят, удивляют, и всё же он мотает головой, сжимая челюсти крепче, помня, в каком контексте они были сказаны. Помня, каким образом Лука описал самого себя пару секунд назад. Лалльман же, подходя ещё ближе, глядя на него уже снизу вверх, кивает. — Да. — Говорит он уверенно. — Нет. — По-детски мотая головой, противясь, отвечает Элиотт, чувствуя, как слабеет вновь от его приближения. — Ты добрый, честный, заботливый. — Неожиданно прямо для них обоих начинает перечислять Лука, невольно бегая взглядом от голубых глаз к сжатым губам и обратно. — У меня что, сегодня день рождения? — Отшучивается нервно Элиотт, выдавая то, что так, на самом деле, в своей жизни и не научился принимать комплименты. — Ты просто невозможный. — Демори, всё ещё пытаясь свести этот разговор в шутку, изгибает бровь, надувает губы и качает головой неопределённо. — И с этими всеми качествами, с тем, какой ты... — Взгляд Луки опускается, но глаза Элиотта же приковывается к нему, следя за мальчишкой внимательно. — Почему я? — Возобновившийся зрительный контакт и полное недоумение старшего, выраженное напрягшимися бровями. — Потому что это ты. — Отвечает Элиотт практически моментально, вспоминая, как удивлялся в первый месяц тому, в какую растерянность приводили его самые обычные поступки Луки, как билось его сердце напряженно в его присутствии, и как отчаянно он не мог найти причину этому учащенному сердцебиению. — И только ты. — Лука вздыхает беззвучно, приподнимая брови слишком невинно. — Я не понимаю. — Мотая головой, говорит он это так искренно, словно уже двадцать минут не может решить задачку по математике, отчего Элиотт не может не улыбнуться. И если в первый раз его «не понимаю» было целиком и полностью правдой, то сейчас Луке лишь хотелось услышать, что именно Элиотт чувствовал, что именно он имел ввиду своими словами. — Видеть тебя в Ренне. — Сердце сжимается у них обоих. — Там. — взгляд Элиотта опускается к левой ладони Луки, тыльной стороны которой он спустя несколько секунд мягко касается. — Мне впервые не было так больно. — Он вновь смотрит Луке в глаза, видя в них неподдельную растерянность, чувствуя при этом, как он, ничего не говоря, переплетает пальцы их рук. — Потому что рядом был ты. — Лалльман сглатывает, осознавая, что хоть и хотел, но совсем не был готов к такому откровенному ответу. Sound: Jacob Banks — Caroline Сердце щемит от воспоминаний, от нежности, и Лука, опуская взгляд, покусывает нижнюю губу, чувствуя, как жар вновь охватывает его щёки. — Так, убраться, наверное, надо. — Говорит он неожиданно бодро, отпускает руку Элиотта и обходит его, хватаясь за пачку с мукой. — Эй. — Демори откидывает голову назад, чувствуя очередной приближающийся проигрыш в попытке поймать Луку и не отпускать. Разворачиваясь, он успевает перехватить его за руку чуть ниже плеча и повернуть вновь к себе, приближаясь. Лука нервно облизывает губы и, замечая, как Элиотт наклоняется, затаивает дыхание, опуская ресницы. Шорох бумаги отвлекает его, заставляя открыть глаза. Он невольно поджимает губы от картины перед собой, пытаясь сдержать рвущуюся усмешку. Элиотт, желавший избавиться от мешавших их контакту вещей, накрыл ладони Луки своими, пытаясь забрать из его рук бумажный пакет, но, сжав его от накалившегося напряжения слишком сильно, пустил мучное облако самому себе в подбородок. — Такой ты неуклюжий. — Всё-таки прыскает от смеха Лука, но замолкает, замечая какие-то демонические нотки во взгляде напротив. — Я же идеальный. — Пародирует Элиотт интонацию Луки, вновь пытаясь дотянуться до его губ, на что младший, изгибая правую бровь, чуть отклоняет голову назад. — Сейчас отхватишь. — Предупреждает он, сжимая пачку руками крепче. — О как? — Элиотт отзеркаливает выражение лица Лалльмана, изгибая левую бровь. — И как же? — Лишь характерная ему одному ухмылка так сильно отличает его сейчас от Луки. Элиотт с интересом наблюдает за тем, как он, чуть склоняя бумажный пакет, отводит ладонь и, глядя в глаза, легонько хлопает рукой по середине, вынуждая зажмуриться от маленького облака, задевшего в этот раз кончик его носа. — Идеальный Элиотт Демори. — Бессовестно ржёт Лука, глядя на новый образ старшего брата. Элиотт знал, что он не идеален. Но слышать это от него было до чёртиков приятно. И всё же, не выдавая своего хорошего настроения, он открывает глаза и, глядя на Луку предельно серьёзно, достаточно серьёзно, чтобы улыбка спала с его лица, выпрямляется и забирает из его рук пакет, не встречая особого сопротивления. Лалльман вздыхает взволнованно, пытаясь понять, не переборщил ли в своих дурачествах, но, замечая, как Элиотт разворачивает края пачки, открывая её только сильнее, приподнимает брови изумлённо. — Не посмеешь. — Щурится, выражая сомнение, но Демори на это лишь играет бровями, замирая. Пара секунд тишины — и Лука дёргается резко, пытаясь отнять пакет из его рук, но тот успеет отшагнуть и, зарываясь в него буквально лишь кончиками своих пальцев, выпрямляет ладонь и сдувает муку юноше в лицо, заставляя его застыть, жмурясь. Несколько коротких похрюкиваний позволяют Лалльману понять, насколько нелепо он, должно быть, сейчас выглядел с белой челкой и сморщенным лицом. Строя физиономию «ах так», он делает еще один резкий шаг и тянется к рукам Демори, но тот, замечая это, смеясь, разворачивается к нему спиной, вынуждая Луку обвить его руками, пытаясь дотянуться до муки то через левое его плечо, то через правое. — Не достанешь. — Всё ещё смеётся старший, полностью отдавшись игривому настроению, пока Лука тщетно пытался дотянуться до цели. — Слишком маленький. — Отшучивается Элиотт, не подумав, и вздыхает глубоко, потому что кислорода от длительной волны смеха лёгким не хватало. — Маленький? — Задыхается от возмущения Лалльман, отстраняясь слегка, на что Элиотт кивает в полоборота, усмехаясь вновь. Облизывая губы, младший вновь прижимается к нему сзади и, вместо того, чтобы протянуть ладонь к его рукам, скользит ею к ремню и, не медля, опускаясь по брюкам ниже, сжимает её между его ног несильно. Элиотт выдыхает изумленно и оборачивается резко, на что Лука, довольный собой, ухмыляется и, дернув бровями, забирает пачку из рук ошеломлённого Элиотта. Хлопая вновь по упаковке ладонью, он вынуждает Демори увернуться, успев прикрыться лишь ладошкой. Пара секунд тишины, коротких смешков Луки и Элиотт чихает. Брови Лалльмана изгибаются изумлённо от этого чиха, от этого такого просто, смешного чиха, который, ему казалось, он вообще слышал впервые. Элиотт в этот момент выглядит настолько до боли нелепо, настолько по-детски, потирая нос, что Лука просто не может удержать очередное прихрюкивание, медленно, но верно переходящее в настоящую волну смеха, когда Элиотт предпринимает очередную попытку отнять дурацкую муку из его рук. Обнимая пачку руками, оседая на корточки, Лука всё ещё смеётся и Элиотт, присаживаясь рядом с ним, совсем больше о муке не думает. Он лишь смотрит, смотрит и запоминает. Впервые Лука так искренно и заливисто смеётся рядом с ним. И этот смех, эта улыбка после событий последних дней кажутся ему особенно драгоценными, неповторимыми. Лука затихает спустя секунд двадцать, осознавая наконец, что на него никто уже не нападал. — Ох-хох, — протягивает он в последний раз, выдыхая громко, поднимая взгляд на Элиотта. Глаза цепляются за белый слой на его подбородке и кончике носа, отчего очередная волна коротких смешков охватывает его лёгкие. Совсем не думая, всё ещё находясь под волной неожиданно разыгравшегося настроения, он протягивает руку к лицу Элиотта. Протирая ладонью линию его челюсти чересчур нежно, Лалльман фыркает: — Заслужил. — Говорит весело, но в миг затихает, чувствуя, как сжимается сердце, как воспоминание накатывает. И Лука знает, что мысли не его одного сейчас забрасывает на два месяца назад. Он видит это во взгляде Элиотта. Тишина наполняет комнату. Тишина, разбавляемая стуком сердец. Демори поднимает правую ладонь и, бережно касаясь ссадины на щеке Луки, поджимает губы, не говоря и единого слова. Он молчит, смотрит заботливо и молчит, и все же Лалльман знает, что говорит его взгляд. Вздыхая как-то рвано, Лука, глядя в его глаза, внимая этому нежному прикосновению, говорит слишком быстро, отчаянно: — Я люблю тебя. Тишина и эхо, которого на самом деле нет, отдаётся в мыслях их обоих около десятка секунд. Элиотта оглушает, так сильно оглушает, что губы смыкаются, а ресницы распахиваются чуть шире. Лука совсем не ожидал, что скажет это. Он не планировал, не думал даже, он просто смотрел на него, он чувствовал его прикосновение и это всё, что в ту секунду в нём жило. Всё, что живёт в нем и сейчас. Юноша замыкается еще больше, задумываясь, насколько давно он говорил подобное даже своей матери и говорил ли вообще. Язык всё ещё чувствует слетевшие с него слова и, что изумляет еще больше, Луке хочется повторить их вновь. Он не ожидал, что произнести подобное будет настолько трепетно и тепло, настолько правильно и необходимо. На фоне слышатся шаги, но парни никак не могут сдвинуться с места, не могут разорвать зрительный контакт. Лишь ладонь Элиотта, внимательно следящего за каждым жестом Луки, невольно опускается. Первым поднимается Лалльман, оборачиваясь, тут же встречая Кларис на пороге. — Ага. Вот так, значит, — усмехается женщина, тут же натыкаясь взглядом на муку, рассыпанную не только на столах, но и на одежде парней тоже, — готовят они. — Строит вид рассерженной на детей матери, но теряет свой боевой настрой, замечая некий шок на лице сына. — Всё... — Она опускает взгляд на всё еще сидящего на полу Элиотта и немного расслабляется, замечая на его лице какую-то по-детски счастливую улыбку. — Всё в порядке? — Да, мы просто дурачились. — Усмехается Элиотт, поднимаясь наконец. — Пирог уже вот-вот будет готов. — Говорит он гордо, вставая слева от Луки. — Отлично. — Всё-таки улыбается Кларис, качая головой, поглядывая на Луку незаметно, пытаясь понять причину его оцепенения. — Я тогда тут приберусь за вами, — Да нет, мы сами... — Спохватывается Элиотт, но Кларис не даёт ему и шанса отказаться, заканчивая собственную фразу: — А вы переоденьтесь сходите. Ей богу, малышня. Sound: Haux — heartbeat Лука поворачивает голову, глядя куда-то на духовку и кивает, прежде чем пойти к лестнице. Элиотт замечает это, смотрит на Кларис, кивает в спешке, улыбаясь неловко, и следует за Лукой. Их шаги по ступенькам звучат практически в унисон. «Я люблю тебя» — особенно приятный, чарующий Элиотта голос всё еще звучит в его голове, когда он смотрит на спину Луки перед собой. «Я люблю тебя» — заставляет его руки изнывать от желания прикоснуться, от желания ответить, обнять, выразить то, что он озвучил уже не раз, но что так сильно взволновало его из уст Луки. Лалльман поворачивает к своей комнате и Демори почему-то замирает в этот миг, не решаясь шагнуть ни в его сторону, ни вперёд. «Я люблю тебя» — его лёгкие вновь сокращаются от волнения, а ладони сжимаются, когда дверь справа от него закрывается, а Элиотт делает шаг к своей комнате.***
Лука выдыхает, оказываясь наедине. Не от облегчения, не от того, что он оказался в мнимой безопасности. Он просто выдыхает и вдыхает, в спешке направляясь к собственному шкафу, стягивая с себя свитер, отбрасывая его неаккуратно на стул. Замирает, разворачивается к зеркалу, ерошит челку, очищая её, и трёт лицо, хмурясь. «Вроде бы лучше» — думает Лука и возвращается к шкафу. Он роется на полках, в то время как перед его глазами всё ещё стоит взгляд. Взгляд, который не позволяет ему решить, хотел ли он, чтобы Элиотт пошёл за ним сейчас, или оказаться с ним наедине было бы действительно слишком опасно. Слишком хорошо. Лалльман чертыхается, не сумев найти хотя бы еще один какой-нибудь свитер с горлом, поэтому, закусывая губу нервно, вытягивает бордовый джемпер. Он отчего-то спешит и, запуская руки в рукава, попутно двигается к выходу из комнаты, но вновь замирает. Выглядя в полуодетом джемпере со стороны, должно быть, абсолютно нелепо, он касается левой ладонью своих губ, глядя на порог комнаты. «Люблю» — впервые так до боли понятно пульсирует в его венах. Впервые так хорошо, потому что ему захотелось подобное сказать и он сделал это. Он сказал это Элиотту. Щёки отчего-то краснеют от этой мысли, а уголки губ приподнимаются. Вздыхая глубоко, он натягивает наконец на себя кофту полностью и, не успев даже поправить взъерошенные волосы, вздрагивает, когда дверь перед его носом открывается. Сердце заходится, когда перед ним появляется Элиотт, когда он касается его щёк ладонями, когда он приближается и Лука, закрывая глаза инстинктивно, чувствует его губы на своих губах. Сердце Лалльмана ноет жалобно, когда он слышит, как глубоко Элиотт дышит, когда он, не выдерживая, целует в ответ как-то растерянно, неловко обвивая шею Демори руками. Ладони Элиотта соскальзывают к ключицам Луки, проглаживая их мягко, цепляясь кончиками пальцев за ворот, спускаясь ниже, останавливаясь на талии. Они целуются, но оба понимают, что в эту секунду уже целует Лука. Мучая Элиотта, посасывая его нижнюю губу, зарываясь левой ладонью в его волосы на затылке, поглаживая инстинктивно его плечо правой рукой. Сейчас Лука осознаёт, что Элиотт тоже в джемпере, только синем, как всегда более мягком, чем у него. Он никогда этого не понимал, ведь, казалось, они пользовались одним и тем же кондиционером. Но сейчас Луку волновал не кондиционер или состав материала, из которого была сделана их одежда. Его волновал лишь горячий язык, касающийся его губ, пускающих дрожь по затылку, и руки, сжимающие его талию у тазовых косточек, прижимающие его к себе ближе. — Эли, Лулу, всё готово. — Слышится где-то на задворках их сознания голос матери, лишь на несколько процентов остужающий пожар, разгоревшийся между ними. Им обоим неожиданно понравилось сочетание сокращений их имён. Но ещё больше им нравилось касаться друг друга. Элиотт невольно думает, что готов был бы пожертвовать еще сотней подгоревших блюд, лишь бы не разрывать этот такой нужный ему, нужный им поцелуй. Лука не совсем понимает, каким образом и насколько быстро оказывается прижатым к дверце шкафа, потому что всё, что он ощущает, это уже согревшиеся, влажные, немного искусанные губы Элиотта и его мягкую кожу, которой ему удавалось касаться ладонями, скользя от висков Демори к его плечам. Элиотт вынуждает себя отстраниться первым, пытаясь поймать зрительный контакт, но вместо этого видит лишь, что глаза Луки прикованы к его губам. Это вызывает улыбку, а Лука, видя эту улыбку, всё же встречается с ним взглядом. — И я тебя. — Вздыхая тихо, говорит Элиотт, наблюдая за реакцией Луки, гладя его скулы ладонями мягко. А Луке в эту секунду, когда он слышит ответ на первое в своей жизни признание, щекотно, до ужаса щекотно в сердце. Так щекотно, что брови приподнимаются, а губы невольно расплываются в улыбке. И эта улыбка, кажется, всё, что Элиотту только может быть в этой жизни нужно. Всё, что необходимо для того, чтобы быть уверенным — эта жизнь лучшая из всех, которые он только мог прожить.***
Лука чувствовал сейчас себя настоящим ребёнком на дне рождения, сидя за столом, уставленном его любимыми блюдами. А вместе с этой детской радостью в нём просыпалось давно забытое смущение и неловкая благодарность, проявляющаяся в едва заметной улыбке, от которой он никак не мог избавиться. Да и не хотел. Начало ужина действительно было странным. Каждый, сдерживая отчего-то рвущуюся улыбку, начинал есть, то и дело переглядываясь друг с другом, в конце концов останавливая внимание на Луке, который, всем было понятно, с нескрываемым удовольствием уплетал свою порцию. — Ролана задержали. — Неожиданная фраза Ивона, от которой Лука и Элиотт поднимают взгляд моментально. — Что? — Говорят они в один голос, встречаясь взглядом друг с другом спустя ещё секунду. — Благодаря показ... — Мужчина замолкает, глядя на сына. — Ты говорил ему? — Лука хмурится, понимая, что речь идет о Мореле, но, видя то, как Элиотт кивает, неожиданно чувствует тепло. Лалльман невольно вспоминает тот ужин, когда впервые так отчетливо ощутил неприятную боль в сердце от неизвестности, когда речь шла о годовщине смерти матери Элиотта. Вспоминает своё бессилие от того, как много о нём не знал и как много Элиотт не хотел ему о себе рассказывать. Но сейчас всё было иначе. Всё между ними стало иначе. — Показаний Жана Мореля хватило для того, чтобы арестовать его. Элиотту чертовски сильно хотелось сейчас взять Луку за руку, но их связь, всё еще сохраняющаяся в тайне, и ширина стола не позволяли ему этого сделать. — Это же хорошие новости? — интересуется Элиотт, возвращая взгляд к отцу. — Определённо хорошие. Лука выдыхает, обдумывая эту новость, и, медленно опуская взгляд, понимает лишь, что чувствует себя чертовски странно. Впервые в его жизни обидчик был пойман, впервые он кому-то об этом сказал и кому-то было не всё равно. — Я, кстати, — отвлекает его от раздумий голос Элиотта, — нашёл твой телефон. Несколько секунд молчания, прежде чем Лука, вновь отвлекаясь от своей тарелки и мыслей, смотрит на Элиотта. — Не работает, да? — Отдадим в ремонт и всё будет в порядке. — Спасибо тебе. — Неожиданно подаёт голос Кларис, принимаясь ложкой за кусочек пирога. В неком волнении замирает Элиотт и почему-то Лука, глядя на то, как она его пробует и, спустя пару секунд, приподнимает брови, улыбаясь довольно. — Вкусно. — Протягивает она, вновь принимаясь ложкой за кусочек пирога. — Я рад. — Элиотт улыбается на это как-то смущённо, но отвлекается, глядя на то, как Лука решил повторить действие за своей матерью, хватаясь за чайную ложку. Ивон же оставшийся ужин ел с аппетитом, уделяя своё внимание лишь еде. С трепетом Лука пробует на вкус первый румяный кусочек и, внимая всем своим ощущениям, даже закрывает глаза, лишь пытаясь представить то, что именно такой вкус Элиотт чувствовал в детстве, именно так Рени выражала свою любовь, когда могла, и именно таким, хоть и странным способом, он имел шанс с ней познакомиться. Познакомиться с прошлым Элиотта. — Вкусно. — Одно единственное слово Луки, растекающееся по венам Элиотта мягким, ласкающим сладким мёдом. «Я рад» — говорят его глаза, прежде чем он позволяет самому себе прикоснуться к десерту.***
Закончив с ужином, Кларис сказала мужчинам семейства Демори почтить вниманием Джой, отправив всех троих на прогулку. Больше всего сопротивлялся Ивон, особенно сильно противившийся последние полторы недели градусу воздуха, стоявшему на улице. Элиотт же на это просто смеялся, смиренно пристёгивая поводок к ошейнику довольно ёрзающей перед его коленями собаки. — Извини. — Кларис поднимает взгляд на сына, передавая ему очередную вымытую тарелку, чтобы он вытер её полотенцем. Она смотрит на него непонимающе, но Лука не спешит объяснять произнесённое. За всё это время они так и не обсудили ни происшествие прошлого вечера, ни события четырёхлетней давности. — Что тебе приходится это всё переживать опять из-за того, что я... — Лука, — Ровный, совсем не злой, но уверенный тон заставляет его замолчать, — не жалей меня так. — Лалльман, вздыхая тихо, поднимает взгляд на Кларис неуверенно. — Я сильнее, чем ты думаешь. — Говорит она уже куда мягче, улыбаясь, отчего Лука поджимает губы, принимая из её рук очередную тарелку. — И ты, ведь, — она усмехается, опуская взгляд к раковине. — Ты ведь весь в меня. Так что, ты и себя недооцениваешь. Мальчишка смотрит на неё серьёзно и она, замечая это, вновь улыбается. — Лука, ты сильный. — Сердце сводит, ладонь с полотенцем замирает. — И знаешь, что ты точно должен всегда помнить? — Что мой острый язык до добра не доведёт? — Быстро отчеканивает Лука, всё так же не двигаясь. — Нет, — мотает головой она, — на самом деле, скажу по секрету, — женщина чуть наклоняется к его плечу, и Лука весь напрягается в ожидании, — вредность твоя тоже от меня. — Говорит она весело и выпрямляется, оставляя сына в недоумении от вопросов о том, что именно ему испытывать. Ему было и смешно, и радостно, и где-то внутри очень сильно хотелось обнять её крепко просто за то, что она никогда не поднимала тем, которые причиняли ему боль. За её тактичность и юмор, сглаживавший все углы в худшие моменты их жизни, он так сильно хотел её обнять. — Ты должен всегда помнить, что... «Что?» — говорят глаза, точно такие же, как у неё, синие, отдающие морской глубиной. — Что я тобой горжусь. Лука замирает, смотря на неё. Он неожиданно удивлённо улыбается и принимается вытирать уже сухую тарелку, но, спустя пару секунд, вновь останавливается, сжимая челюсти крепко. Отставляя посуду, он молча вытирает руки и, поворачиваясь, обнимает Кларис крепко, утыкаясь носом в её плечо. — Мам, спасибо. — Бубнит, потому что смущён, потому что плохо слышно, когда говоришь в шерстяную ткань её кардигана. И это, кажется, всё, что только могло быть ей нужно — его открытость, его искренность, его счастье. — Лулу, — говорит она мягко, обнимая его в ответ, поглаживая ладонью его по спине, на что юноша кивает молча. — Вы с Элиоттом, ваши отношения... — сердце мальчишки проваливается сквозь землю и весь он, кажется, коченеет. Он не готов об этом говорить. Не без него. Не в одиночку. Кларис, чувствуя, как напрягается спина под её ладонями, вздыхает тихо, глубоко, и вновь продолжает его поглаживать, пытаясь успокоить. — Я рада, что вы можете друг друга поддержать. — Говорит она заботливо, потираясь щекой о плечо сына, сердце которого постепенно возвращается к жизни от окончания её фразы. — Я тоже. — Говорит он честно, облегчённо, обнимая её чуть крепче в ответ.***
Элиотт, скрестив руки на груди, оперевшись спиной о стену у входа в ванную, нервно покусывает губы, пытаясь понять, что сейчас будет происходить. «Помыть волосы. Просто помыть волосы». «Просто, блять, помыть его волосы» — думает он и, выдыхая шумно, накрывает лицо ладонью. — Ты идёшь? — Слышится из-за двери родной голос, заставляющий дёрнуться. Лука вообще Элиотта не останавливал. Пока Демори, взволнованно ожидая, когда вновь поднимется тема ванной, мыл лапы собаке, разговаривал с родителями, но только не контактировал с Лукой, тот просто подошёл, пока Элиотт наконец был в уединении, и притянул его к себе ближе, говоря: — Я пошёл. Жду тебя. И сейчас, упираясь в стену затылком, Элиотт вздыхает глубоко и то ли проклиная небеса, то ли благодаря, надавливает правой рукой на ручку двери. Тёплый воздух в эту же секунду окутывает его, дурманя. Но ещё сильнее дурманит его мысли открывшийся вид: Лука, сев поперек ванной, открыл ему изящные плечи, позвонки и колени, которые Элиотт смог увидеть, сделав всего шаг вперёд. Его волосы уже мокрые, и этот факт, этот вид неожиданно сильно опьяняет Элиотта. «Твою мать» — думает он, чутко ощущая, как бьёт желание по его вискам, как воздержание в несколько месяцев ударяет не только в голову, но и в пах. Лука поворачивает голову в бок и... Его опущенные ресницы. Изящное ухо. Скулы. Демори вздыхает шумно, заставляя себя найти глазами чёртов шампунь. — О чём говорили? — То ли отвлекает от дурных мыслей, то ли распаляет их только сильнее голос Луки. «О чём?», «с кем?» — крутятся в голове спутанные мысли, прежде чем до него наконец доходит, что его спрашивают о прогулке с отцом. — Да, обо всём и ни о чем. — Нервничая, не особо напрягая память о разговоре, уделяя всё своё внимание тому, сколько шампуня уже налил на ладонь, отвечает Элиотт, пододвигая ногой табуретку к себе ближе. — А вы? — Поддерживает он беседу, прежде чем, усевшись, ощутить, как проходит волна трепета по телу от цитрусового аромата шампуня в его руке. Шампуня Луки. Запаха его волос, который пускал трещины по его самоконтролю с первых недель их совместного проживания. Демори, потерев ладони между собой, аккуратно касается ими его головы, и ресницы Луки, чувствующего это прикосновение, тут же опускаются, а голова чуть отклоняется назад. — Нужно рассказать им. — Эти слова немного отрезвляют Элиотта. Его руки всё ещё мягко поглаживают волосы, постепенно намыливая их, по возможности избегая раны, которая, к счастью Элиотта, казалась ему совсем не большой по сравнению с теми картинками, что возникали в его голове вместе с воспоминанием о красных кончиках пальцев. — О нас. — Лука опускает голову, открывая взору Элиотта свою шею. — Ты готов? — Спрашивает Демори спокойно, соскальзывая ладонями к его плечам. Они говорили с протяженными паузами, никуда не торопясь. — Я никогда не буду к этому готов. — Измотанно, тихо отвечает Лука, концентрируясь на спасительной нежности, которую чувствовал в прикосновениях Элиотта. — Понимаю. — Кивает самому себе старший и приподнимается, переключая воду с крана на лейку. Взяв её в правую ладонь, он улыбается слегка, замечая, как Лука выпрямляется и, словно читая его мысли, откидывает голову назад для удобства их обоих. Демори, смакуя момент, смывает шампунь с его волос особенно бережно, скользя пальцами свободной руки от висков Лалльмана за его ухо, из раза в раз поднимаясь и спускаясь к затылку. Хоть Элиотт и гордился в какой-то мере собственному самоконтролю, но вместе с этим не мог не изумиться, почему влажные пряди на затылке Луки, контраст цвета его мокрых волос и кожи выглядел так привлекательно. Закончив наконец, он, вздыхая тихо, опускает лейку в воду и, засмотревшись, облизывает губы, плавно скользя кончиками пальцев по выступающему позвоночнику, успевая достичь лишь лопаток, прежде чем Лука изгибается подальше от этого прикосновения резко. — Погоди! — Требует он, закрывая шторку за собой. «А есть чего ждать?» — изумляется мысленно Элиотт и, сжимая влажную ладонь в воздухе, поднимается со стула к полотенцу. Лука дёргается, слыша звук шоркнувшей табуретки. Он вновь открывает шторку и Элиотт, оборачиваясь, замирает. Всё же, никогда он не видел такого приятного, тёплого оттенка кожи. Такого тёплого, что хочется коснуться и согреться. То ли художник в нём просыпался, то ли зверь, но на Луку ему сейчас до смерти было необходимо смотреть. Не касаться, хотя бы просто смотреть. — Я тут. Я никуда не ухожу. — Сглатывая напряжённо, проговаривает Демори, и Лука, поджимая мокрые губы, кивает, вновь закрываясь. Но Элиотту хочется взвыть от мысли: лишь бы он этого не делал. И всё же он держится, молчит и отворачивается к запотевшему зеркалу. Он уже видел торс Луки, не раз, но это только больше пробуждало в нем желание его коснуться, поцеловать, приласкать, потому что ни разу он не спускался ниже ключиц, но бесчисленное количество раз представлял это, заставая его полураздетым в доме. Позволяя себе всё-таки обернуться через плечо, не справляясь со своим детским любопытством, а если быть честнее, желанием, Элиотт замечает по силуэту Луки, как сильно он трёт свою кожу, словно пытается смыть застоявшуюся вязкую грязь, хоть и, Элиотт был уверен, чище его кожа уже просто быть не могла. Увиденное напрягает его и, только он думает о том, чтобы остановить Луку, отвлечь его, Как тот вновь включает воду в лейке, приподнимаясь. Дыхание Демори затихает, и он тут же отводит взгляд к раковине как какой-то стеснительный неопытный школьник. Как будто он впервые видит тело девушки, которая ему нравится. Как будто впервые видит мужское тело. Это кажется до одури смехотворным — вот так теряться перед кем-то после всего, что он вытворял в выпускном классе, но вместе с этим до жгучего трепета приятно, что Лука вызывает в нём подобные чувства. Звук отодвигающейся шторки вырывает его из мыслей за долю секунды, вынуждая медленно обернуться. — Смоешь с меня это всё? — Каждое слово бьёт по ушам, заставляя неверяще хлопать глазами, глядя на, казалось бы, абсолютно спокойное лицо Луки, напрягая каждый нерв, чтобы не опустить взгляд ниже, на намыленное и, Элиотт уверен, чертовски мягкое, манящее тело.