Ты не можешь

Sound: David O'Dowda — Come Back       Элиотт подходит к краю кровати вплотную, будучи уверенным в том, что каждая клетка, отвечающая за его внимание, концентрируется в эту секунду на бежевой рубашке, опускающейся на белое покрывало.       Глаза желают подняться вверх, от ладони, отпустившей светлую ткань, к оголившимся плечам, но жадно концентрируются на Луке, притягивающим к себе белую подушку, следят за тем, как он медленно укладывается на живот и, обвивая её руками, утыкается правой щекой в мягкую ткань.       Всё идёт по плану. Всё по плану. Но Элиотт, словно током пришибленный, стопорится от этой картины, смотрит на смиренно лежащего, полураздетого, столь открытого для него и его прикосновений Луку и сглатывает нервно, сжимая челюсти.       И вся его прежде проявленная смелость и уверенность при этом виде падает ниже нулевой отметки, сменяясь изумлением и благодарностью за такое доверие.       Пора бы уже замолчать и просто поверить в происходящее, просто наслаждаться им, но он всё ещё чувствует себя маленьким ребёнком, которого наконец пустили в Диснейлэнд. Только он не был ребёнком, а Лука уж точно на парк аттракционов не походил. Если, конечно, не упоминать его характер.       Лука — человек, переживший невообразимое, по мнению Элиотта, количество человеческой жестокости, и сейчас этот колючий Лука, каким он казался ему в начале, сейчас этот одинокий и боязливый до его прикосновений парень лежит перед ним, всем своим видом показывая, что только и ждёт, чтобы Элиотт до него дотронулся.       Ведомый этими сводящими его разум и сердце мыслями, он опирается коленями на матрас, касается ладонями покрывала, у колен Луки, и продвигается. Ему кажется, делает он всё безумно неловко, но на деле со стороны выглядит как хищник над ничего не подозревающей жертвой.       Опираясь коленями по обе стороны от бёдер Луки, он замирает и, скользя взглядом по его изящной спине, выпрямляется. Вздыхая глубоко, он цепляется глазами за ямочки на его пояснице, прикусывает собственную нижнюю губу от моментально возникающего в нём желания погладить их большими пальцами рук, но тут же её освобождает, возвращаясь взглядом к, кажется, опущенным ресницам, которые он мог видеть благодаря повёрнутой влево голове Луки. — Я сейчас буду трогать тебя, ладно? — Слишком неуверенно по смыслу, но вместе с этим томно по интонации выдаёт Элиотт, на что Лука молчит секунд пять, размыкает веки, но, всё же не выдерживая, фыркает: — Ты что вообще сейчас спросил? — Он, пытаясь обернуться через левое плечо, желает посмотреть Элиотту в глаза. Впервые в этот момент он задумывается о неудобстве своего положения, потому что эта задача ему фактически не поддаётся.       Элиотту хочется улыбнуться от его реакции, но он вновь сводит брови от эмоций, чувствуя себя чертовски счастливым от того, что произнесённый им ранее вопрос может казаться Луке глупой шуткой.       Наблюдая за его неловкой попыткой обернуться, он вновь размеренно, тихо выдыхает. Глядя на его выступающие лопатки, чувствуя жар, скапливающийся внизу живота, Элиотт действительно считает себя тем самым извращенцем, которым столько раз Лука называл его, но вместе с этим задумывается, что хотеть Его просто не может быть извращением.       Не среагировать на его невообразимую, хочется сказать даже — неземную, притягательность кажется ему гораздо более неадекватным. — Кто-то у нас не такой опытный, как... — Пытается отшутиться младший, желая сбавить напряжение из-за затянувшейся тишины, но вмиг замолкает, когда чувствует, как Элиотт садится ему на бёдра, чуть ниже ягодиц, когда ощущает, как тёплые, кажется даже — горячие, руки опускаются на его талию, по бокам, и его лёгкие от этих ощущений тут же пустеют, а в груди всё взволнованно сжимается.       Он уже было думает, что стриптиз, наверное, был бы более щадящим для него вариантом, но невольно представляя эту сладкую картину, тут же отказывается от этой мысли.       Они оба замирают, стараясь вчувствоваться в тепло, моментально распространяющееся по их телам от тёплой, долгожданной близости.       Руки старшего продвигаются буквально лишь на сантиметр, чуть выше, свыкаясь, наслаждаясь кожей, которая в первую секунду кажется Элиотту немного холодной, но стоит её коснуться — становящейся тут же теплее. Его глаза поднимаются резко, когда он замечает, как Лука, демонстрируя ему позвонки своей хрупкой, манящей шеи, утыкается лбом в подушку.       Элиотт в эту секунду чувствует слишком много: желание — ужасно сильное, переполняющее его, и тревога — лишь бы Луке от любого его малейшего действия было хорошо, лишь бы ему было комфортно. — Ты в по... — Он скользит бережно правой ладонью к его лопаткам, не имея возможности знать, как приоткрываются в эту секунду губы Луки от этого прикосновения. — Делай что хочешь, пожалуйста. — Перебивает его Лалльман своим почти шепотом, облизывая губы, сильнее сжимая наволочку руками.       Он чувствует, как рука на его позвоночнике замирает, как тепло распространяется от места соприкосновения их кожи на протяжении секунд пяти, прежде чем пальцы на его спине не сгибаются и не скользят едва ощутимо короткими ногтями вниз, отстраняясь, заставляя почти с шипением от этой короткой ласки, если это вообще можно было назвать лаской, глубоко вздохнуть.       «Отлично. Мне нравится» — саркастично думает про себя мальчишка, размышляя о том, что умереть от перевозбуждения, потому что твою спину просто погладили — не самое страшное, что происходило в его жизни. — Как скажешь. — С заметным облегчением тихо отвечает Элиотт, усаживаясь поудобнее, притираясь невольно, или всё же вольно, пахом о ягодицы Луки сквозь двойной слой джинсовой ткани. Он тут же замечает, как плечи перед ним слегка поджимаются, рёбра приподнимаются, но, спустя секунд пять, тело юноши вновь расслабляется.       Демори уже на своём опыте знал, сколь инициативен был Лука, будучи заведённым, но в эту ночь он хотел по максимуму принести ему удовольствие. Слишком много Лука ему давал, слишком отчаянно старался принести ему удовольствие. Так сильно, что Элиотту не оставалось шанса подарить ему достаточно, по его мнению, тепла в ответ. Да и, чего греха таить, видеть, как дрожат губы Лалльмана от его ласк было вторым после его улыбки, что доводило Элиотта до самого настоящего наслаждения.       Поэтому вся эта нелепая, но, как оказалось, весьма действенная идея с массажем была лишь тщетной попыткой им управлять. — Ну, держись. — Говорит Демори с неожиданно появившейся в его голосе энергией, и Лука, прижимаясь плотнее лбом к подушке, в этот же миг чувствует, как сердце сладко поджимается. Шутливость сходит с него, когда тишина окончательно заполняет комнату и его мысли. Он даже понемногу начинает чувствовать, что рад отсутствию музыки. Так хоть на слух была возможность просчитать, услышать непредсказуемые действия Элиотта.       В первую секунду Демори хочет разбавить обстановку, устроив какой-нибудь детский массаж с отбиванием ритма ладошками и короткими щипками, но сделать так не решается. Просто не может.       Он медленно протягивает правую ладонь к мирно лежащему под ним Луке, касается кончиком пальца его позвоночника, у шеи, но тут же, словно обжигаясь, отводит руку.       Лалльман слышит за спиной размеренный выдох и почти уже решается приподняться на правом локте, чтобы обернуться, но замирает, вновь чувствуя прикосновение.       Демори скользит своими пальцами по его коже и делает это настолько осторожно, что каждый из них допускает мысль о том, словно Лука какой-то фарфоровый.       Лалльман вздрагивает, потому что Элиотт касается его рёбер спустившимися ниже кончиками пальцев так мягко и едва ощутимо, что ему даже кажется, что у него дрожат ладони, причем не слабее, чем отдаются дрожью места, где он позволяет себе коснуться. Облизывая губы, Лука осознает, что никогда не задумывался ранее, что даже у прикосновений есть звук. Не ожидал, что руки Элиотта, столь невинно скользящие по его коже так сильно будут щекотать его нервы.       Левая рука Демори опускается чуть ниже талии Луки, сжимая её не сильно, а сам он немного наклоняется, чтобы провести кончиками пальцев по правому его плечу вниз, вновь по нему подняться и, оказываясь у шеи, зарыться в мягкие волосы, прислушиваясь к тому, как Лука выдыхает от этих ощущений удовлетворённо.       Лалльману в какой-то момент даже кажется, что он мог бы заснуть от этих блаженных ощущений, но стоит Элиотту слегка поёрзать на нём, протягивая руку уже к другому его плечу, как тот сразу напрягается. Поджимая губы, выдыхая сквозь приоткрытые губы, Лука чувствует, как замирает собственное тело в томительном ожидании, стоит только ощутить на себе очередное мягкое прикосновение.       То, как Элиотт наслаждается этим моментом и поражается тому, какой красивой и приятной кажется ему кожа Луки, самым честным образом отражается в его громком, но пока ещё ровном сердцебиении.       Лишь кожа, его спина — уже понемногу отключает его от реальности. Не улыбка, не глаза, потому что казалось, посмотри ему сейчас Лука в глаза своими, глубокими, он бы умер прямо здесь.       Его мысли прерываются моментально, а тело напрягается, когда он замечает, как Лука приподнимается на локтях, поворачивая голову влево. Он уже ждёт от него какую-нибудь язвительную реплику, но вместо этого младший, отворачивая вновь голову, молчит.       Единственное, что Лалльману всё ещё до ужаса не нравилось, так это то, что он не мог смотреть на Элиотта.       Он так хочет увидеть, как выглядят его глаза, когда он, они оба понимают — так интимно его касается, возбуждая каждый нерв в его теле, посмотреть, как будут двигаться его губы, когда он, сказав очередную пошлость, улыбнётся.       Ресницы распахиваются, когда он чувствует, как от этой внезапной картинки возбуждение скапливается внизу его живота. Тело вновь сладко напрягается, стоит ему ощутить очередное мягкое поглаживание на своей коже.       Демори теряется в реальности, когда, проскальзывая плавно кончиками пальцев от правого плеча к позвоночнику Луки, он наблюдает за тем, как тот вновь утыкается лбом в подушку, как, когда он достигает его левого плеча, оно от этого прикосновения тут же опускается к постели и Лука, слабея, потирается левым виском о подушку.       Все еще опираясь правым локтем в покрывало, Лалльман прижимает своё плечо к уху, но, когда чувствует, как ладонь Элиотта скользит по его позвоночнику, а его пальцы приближаются к шее, он абсолютно невольно его отводит, открывая к ней доступ.       Элиотт, не сдерживая улыбку, моментально этим пользуется и, продвигая правую руку чуть выше, гладит его тёплую, бархатную кожу и, поднимаясь, вновь зарывается кончиками пальцев в его волосы, замечая, как губы Луки, подрагивая, приоткрываются.       Как же сильно он его любит.       Так невообразимо сильно, что дрожат пальцы, когда он касается его подрагивающей от этих же прикосновений спины. Так невообразимо сильно, что кажется, он мог бы делать это вечно, и не нужно было бы больше ничего — просто видеть, что Луке это приятно.       Его прикосновения ему нравятся.       «Делай что хочешь, пожалуйста» — отдаётся эхом в голове будоражащая его разум просьба или даже приказ, и он повинуется.       Скользя мягко короткими ногтями к правому его локтю, Демори, замечая мурашки, которыми покрывается его кожа, опускает взгляд к пояснице Луки. Не сумев сдержаться, он гладит большим пальцем руки, сжимавшей ранее талию, его ямочку, надавливая мягко, у самой кромки джинс.       Вроде бы совсем не пошло, ни на что ненамекающе, но спина Лалльмана изгибается в эту же секунду несильно, но резко, вжимаясь в постель, и Элиотта оглушает тихий, короткий стон. Стон, разжигающий каждый нерв в его теле, усиливающий желание услышать это ещё раз.       Из раза в раз.       Как Лука стонет от его прикосновений.       Горячий выдох Элиотта, пробивающийся сквозь собственный, дурманит мысли Луки, желающего, несмотря на распространяющийся по щекам румянец, развернуться и посмотреть Элиотту в глаза.       Он чувствует, как ласкающие его руки отстраняются, а сам Демори, видимо, выпрямляется. Слыша какой-то шорох, Лука, приподнимаясь слегка, не сдерживая любопытство, оборачивается через левое плечо и смотрит на него.       Замечая, как он подцепляет края чёрной толстовки, Лалльман приподнимается на локтях, оборачиваясь сильнее, чувствуя, как во рту пересыхает от вида открывающегося перед ним торса. — Это для массажа? — Интересуется он с искренним любопытством, имея ввиду постепенно оголяющийся вид сводного брата. — А? — Не сразу понимает о чём идет речь Элиотт, откладывая толстовку вправо. — Для моего личного удовольствия. — Хитро улыбается он, и, замечая, с какой жадностью смотрит в эту секунду Лука на его тело, тянется правой рукой до лежащей рядом с ним рубашки.       Лалльман сжимает губы, наблюдая за тем, как Элиотт плавно натягивает её на себя и, глядя ему в глаза, цепляется пальцами правой руки за ворот, утыкается в него кончиком носа и опускает ресницы, совершая размеренный вздох.       Глядя на то, как он с таким удовольствием вдыхает, по всей видимости, его запах, Лука практически скулит. Поджимая взволнованно губы, чувствуя жар в теле, он отворачивается, вновь опускает голову к подушке и сжимает её крепко ладонями. — Продолжай. — Бубнит он, пытаясь не подавать виду, что его уже почти трясет от простой картинки, которую он только что увидел.       Демори замечает напряжение в его теле, поэтому, наклоняясь медленно, прижимается к нему, мягко обвивая руками его ребра, скользя ладонями по открытой груди. Стараясь не давить слишком сильно, он переносит вес по большей мере на собственные локти и колени. Лука же, чувствуя, как учащается собственное дыхание, различает, как Элиотт прижимается к нему лбом между лопаток, выдыхая. — Ты там... — Голос юноши прерывается от проходящей по его телу волны мурашек, — чего застрял?       Как невероятно было видеть его кожу, чистую — без малейшего пятна от чужой жестокости, усыпанную лишь такими красивыми родинками, кажущимися Элиотту самыми настоящими мишенями для поцелуев.       Как удивительно было знать — что он ему так сильно доверяет. — Ммм... — Мурчит он, и Лука блаженно закрывает глаза. — Да тут, препятствия. — Шепчет Демори, и дрожь вновь охватывает кожу Луки, чувствующего, как скользит широкая ладонь по его груди. Он коротко, заведённо вздыхает, когда чужие пальцы задевают мягко его правый сосок. — Это не массаж. — Неожиданно ломающимся голосом утверждает он, опираясь на локти, опуская голову, наблюдая за тем, как Элиотт уже совсем не случайно его ласкает. — Да? — Невинно переспрашивает его старший, надавливая указательным пальцем на упругий розовый выступ, целуя параллельно его немного выпирающие позвонки. — А что же это? — Поднимаясь выше, шепчет он ему на ухо, слева, чувствуя, как Лука вновь поджимает от этого плечи. Его почти колотит. — Домогательство... — Выдыхает мальчишка невольно. Ему так непривычно хорошо, что он совсем теряется, — родственника. — Лепечет он первое, что приходит в голову. — Вот как мы заговорили. — Усмехается Элиотт, утыкаясь лбом в его шею, проскальзывая мягко ладонью к его рёбрам, ниже. — К счастью, мы не родственники. — Щекоча волосами его кожу, отвечает он почти шепотом, обнимая Луку крепче, проясняя немного этими словами его затуманенные мысли. — Но определённо семья. — Целует Элиотт его в левое плечо, и Луке в груди так по-приятному щекотно от этих слов, что безумно хочется обернуться, хочется обнять Элиотта прямо сейчас. Он ёрзает и, вновь отчетливее ощущая тяжесть ниже пояса, замирает, сжимая ладонями покрывало. — Элиотт, ты... — Шипит Лука, в очередной раз поднимаясь на локтях. — Что? — Снова шепчет старший, не спеша отводить ладони от его живота, заставляя своим шепотом Луку в очередной раз вздрогнуть. — У меня такими темпами все волосы на теле дыбом встанут. — Поворачивая голову, то ли возмущается, то ли признаётся мальчишка, и Элиотт от этого признания не может не усмехнуться: — Только волосы? — Шутит он, касаясь губами его щеки, отчего Лалльман выдыхает шумно, мотая головой. — Там уже давно всё готово. — Выпаливает он, и, распахивая ресницы, отворачивается, жмурясь, не веря, что сказал это вслух.       Очередная, пусть и неосознанная, но провокация, от которой Элиотт, таки отпуская его, опирается на локти, склоняя голову в бок, сам уже невероятно сильно желая увидеть его лицо, его очаровательный, он уверен — появившийся румянец.       Но когда он вот так наклоняется, прижимается откровенно — Лука отчетливо ощущает то, от чего ему, охваченному дрожью, хочется хныкать.       Элиотт такой по себе всегда мягкий, теплый и уютный, но такой невероятно твёрдый сейчас там — сзади.       Не выдерживая, Демори отстраняется и, с удовольствием замечая, как Лука вновь немного поворачивает голову, обхватывает его тонкую талию руками и переворачивает его к себе лицом.       Лалльман вздыхает глубоко, цепляясь тут же ладонями за опору — мягкое покрывало, дыша слишком часто от вида нависающего над ним Элиотта.       Оказалось, он невероятно скучал по привычному его строгому виду, если конечно тот пошлый и понемногу сводящий его с ума вид Элиотта в расстёгнутой рубашке сейчас можно было назвать строгим.       Демори вновь опускается на его бёдра и Лука сжимает челюсти крепко, признаваясь самому себе, что, пожалуй, сидеть к нему лицом было не такой уж благосклонной к его нервной системе идеей. Руки старшего опускаются к его животу и, не успевают его коснуться, как мышцы пресса под ними уже напрягаются от проходящего по ним трепета.       Они встречаются взглядом, и Лука почти готов сбросить Элиотта с себя к чертовой матери, перевернуться обратно на живот и уткнуться лицом в подушку, потому что то, какими глазами Демори на него смотрел, он просто не мог вынести.       Лука помнил этот взгляд, тогда в душе, помнил то, как он буквальным образом излечивал его, помнил, как он таял от него. Но в эту секунду казалось, что если он будет смотреть в его тёмно-серые, едва отдающие в эту минуту голубым холодом глаза больше трёх секунд, то просто не выдержит.       Не мог же он после всех провокаций кончить раньше, чем всё начнётся. Тем не менее, всё ниже его пояса изнывало, и они оба это чувствовали.       Кончики пальцев Элиотта, на лицо которого Лука всё же решается посмотреть, к собственному счастью замечая его опущенный вниз взгляд, аккуратно проскальзывают под жесткую чёрную ткань джинс. — Сними их. — Внезапно выдаёт Лука, удивляя самого себя, тут же с ужасом поймав зрительный контакт с тёмными глазами, наблюдая, как приподнимается подбородок Демори, как напрягается правый уголок его губ от услышанного. И мальчишка почти охает, понимая, что победное выражение лица отвлекло его от того, как в это же время ловкие пальцы Элиотта расстегивали пуговицу и молнию его штанов.       Демори вновь приподнимается на коленях, отползает к краю кровати и, хватая Луку за лодыжки, притягивает немного к себе, с удовольствием слыша его удивлённый вздох.       Запасаясь в очередной раз кислородом, пытаясь заставить сердце хоть немного успокоиться, Лалльман приподнимается на локтях, смотрит на то, как Элиотт выпрямляется, и облизывает губы невольно, наблюдая за тем, как он стягивает с его ступней короткие светло-серые носки, сбрасывая их куда-то на пол.       Лука прикусывает нижнюю губу, глядя на то, как Элиотт берётся за края штанины у его правой лодыжки. Они встречаются взглядом, жар вновь разгорается в груди младшего, и Элиотт тянет.       Только вместо того, чтобы стянуть с его ноги джинсы хоть на пару сантиметров, он притягивает к себе Луку.       Лалльман, облизывая вновь губы, поджимает их, пытаясь сдержать рвущуюся ухмылку. Сил на какие-либо колкости у него абсолютно не было, но его узкие джинсы поставили Демори в неловкое положение вместо него.       Сдержаться не получается — Лука всё же ухмыляется, дергаясь от вырвавшегося смешка.       Глядя на это, Элиотт, чувствуя подступающий взаимный от неловкости ситуации смех, какую-то даже немного истерику, сжимает губы плотно, опирается правым коленом вновь на кровать, наклоняется и, выгибаясь в спине, проскальзывает ладонями к пояснице Луки, в очередной раз сменяя довольную улыбку на его лице волнением.        Сейчас же уже ухмыляется Элиотт и, стягивая довольно резко с его бёдер чёрные джинсы, замечая, как немного съезжает ниже белоснежное бельё на Луке, как он цепляется пальцами за покрывало, наверное, не менее белоснежное, вновь выпрямляется.       И в этот раз, хватаясь за ткань довольно узкого кроя у его лодыжек, Элиотт ловко её, короткими рывками, с него стягивает, отбрасывая его джинсы на край кровати, вправо.       Ему в третий раз за этот вечер становится очень жарко, только в этот миг от вида полулежащего перед ним Луки, с этими его неловко согнутыми в воздухе ногами.       «Блять, как же хорошо он выглядит в белом» — откровенно разглядывая его, обречённо думает Элиотт, зарываясь в свои спутанные волосы левой рукой.       Не успевает он закрыть глаза, чтобы перевести дыхание, как тут же вздрагивает, когда левая ступня Луки прижимается к его прессу, между рёбер, когда она начинает скользить ниже. Демори, приоткрывая губы, отводит немного ладонь от своего лба и как-то заколдованно опускает глаза, наблюдая за тем, как пальцы ног его маленького дьявола цепляются за пряжку его ремня и, спустя пару мгновений, как прижимается к ширинке вся его ступня, окончательно лишая Элиотта здравомыслия.       По телу проходится дрожь, тело ведёт назад, но Элиотт подаётся вперёд. Он вновь зарывается в свои волосы левой рукой и обхватывает напирающую на него ступню правой.       «Стоит» — мурчит мысленно Лалльман и, замечая, как гуляют желваки Элиотта, как дёргается его грудная клетка от протяжных тихих вздохов, как напрягается его пресс, стоит ему надавить на ширинку чуть сильнее, чувствует себя невероятно хорошо.       Отстраняя неожиданно ступню, он, подминая под себя ноги, встречается тут же с помутневшим от возбуждения взглядом Элиотта, переносит вес на свои колени и поднимается к его лицу, зарываясь правой рукой в мягкие волосы на его затылке.       Губы Луки приоткрываются, когда он замечает правую ладонь старшего, поднимающуюся к его подбородку. Лалльман выдыхает горячо, когда большим пальцем тот гладит его нижнюю губу. Но, когда рот Луки приоткрывается, а сам он подаётся вперед, Элиотт отводит ладонь на пару сантиметров, с удовольствием наблюдая за тем, как Лалльман смотрит в глаза ему то ли удивленно, то ли недовольно, вздыхая и выдыхая шумно. Sound: Ta-ku, Wafia — Treading Water — Напросишься. — Многозначительно шепчет Лука и, опуская взгляд на губы Элиотта, сжимает волосы на его затылке, притягивает к себе и наконец целует уверенно.       Чувствуя тут же ладони на своей шее, он посасывает нижнюю губу Элиотта требовательно, собственнически, пока не чувствует вибрацию его голоса от короткого гортанного стона, пущенного в его подающийся навстречу язык.       Лука отстраняется, облизывает свои покрасневшие губы и оседает на кровать, отодвигаясь назад, к её середине. — Ну давай же. — Немного севшим голосом, с почти уже проскальзывающей в интонации мольбой говорит он, надеясь, что Элиотт больше не будет играть ни с ним, ни со своими желаниями. — Я твой. — Губы Демори, дышащего глубоко, приоткрываются от этих слов.       Обескуражил. Двумя словами, целиком и полностью смёл с его лица остатки спеси и напускной игривости, оставляя на их месте искреннее изумление, граничащее с восхищением.       Элиотт абсолютно точно знает, что это ловушка, но он так сильно хочет в неё попасть, что, недолго думая, цепляется пальцами за свой ремень, расстёгивая его, но, замечая как Лука сглатывает, наблюдая за этим действием, бросает эту чересчур длительную для его сильного желания поцеловать его прямо сейчас затею.       Не выдерживая, он опирается на кровать коленями, приближаясь к Луке, и, когда тот приподнимается, Демори прижимается к нему вплотную, притягивая к себе за талию, делая наконец то, от чего сам себя зачем-то всё это время сдерживал:       Хватает податливые, встречающие его губы своими, немножко истерзанными. Целует развязно, чувствуя, как Лука запускает свои ладони под его рубашку, прижимаясь к его напряжённому животу сильнее.       Язык Луки, отражая всё его скопившееся желание чувствовать Элиотта, напирает и, лаская его круговыми движениями, пускает дрожь по телу старшего от этой инициативности. Правая его ладонь неосознанно спускается по спине Луки к ягодице, сжимая её сквозь тонкую белую ткань, и Элиотт тут же чувствует, как слабеет в его руках сводный брат, как выдыхает горячо он ему в губы.       Это немного ломает план мальчишки взять инициативу в свои руки, потому что колени дрожат и хочется просто под Элиотта лечь, так хочется просто его уже почувствовать.       В этот раз абсолютно неосознанно, скорее просто теряя равновесие или искренне желая к Элиотту прильнуть, Лука, обвивая его шею руками, виснет на нём, утыкаясь губами в его шею, вынуждая Демори отклониться и, теряя равновесие, опереться правой рукой в матрас.       Отходя ещё от их развязного поцелуя, наслаждаясь близостью с таким горячим, честным, распалённым Лукой, он не сразу замечает, как тот, целуя его шею, успевает соскользнуть губами к его ключицам и, уже вымеченной ранее дорожкой спуститься по груди ниже, к торсу, пуская дрожь по его телу влажными поцелуями. — Лука, нет, нет, нет. — Лепечет Элиотт из последних сил, приподнимая его голову за подбородок, пытаясь отвлечь его от уже изученного им, но, видимо, не сумевшего насытить за один раз тела. — Повторишь то, что ты уже там вытворял, и мы и на милю не продвинемся за эту ночь. — Лука, внимая его словам, облизывает губы слишком соблазнительно и, глядя на него столь внимательно, словно бы он находился на уроке биологии, спрашивает искренне: — Почему? — Элиотт вдыхает и выдыхает глубоко, вглядываясь в неперестающие его поражать синие радужки. — Я помру. — Слишком четко и со слишком смешной гримасой отвечает ему он, отчего Лука, приподнимая брови, ухмыляется, всё-таки цепляясь пальцами за края его недорасстёгнутых джинс. — Может, я этого и добиваюсь. — Улыбается младший, утыкаясь макушкой в его грудь, потираясь лбом и спутавшейся челкой о его ключицы и шею словно кошка. — Ага, значит, — Усмехается Элиотт, накрывая изгиб его шеи левой рукой, поглаживая пальцами его затылок, — нам тогда и смазка не пригодится, и презервативы вновь окажутся неиспользованными. — Он замечает тут же, как выпрямляет голову Лука, как сверкают его глаза взволнованно, и не может сдержать от этой реакции рвущуюся наружу улыбку.       Демори отрывает правую руку от матраса и, выпрямляясь, оказывается головой чуть выше взволнованного лица Луки. Глаза на секунду опускаются на руки мальчишки, всё ещё покоящиеся у его ширинки, и эта картинка тут же отдаётся пульсаций в тесных штанах.       Возвращая внимание к его глубоким, тёмно-синим глазам, он зарывается обеими ладонями мягко в его волосы от висков. — Хочешь продолжения массажа? — Дыхание Луки учащается от этого вопроса, и сам он, не смея отвести взгляд, сглатывает вновь, пытаясь смочить пересохшее от жара горло. — Хочу. — Честный ответ почти срывает крышу Элиотту, желающему в эту же секунду повалить Луку, прижать весом своего тела и пробовать его, знакомиться вновь и вновь с каждым сантиметром его тела. — Тогда, — он поднимается на коленях, вынуждая Лалльмана поднять взгляд к его лицу очарованно.       И как же он сейчас на него смотрел, как сильно Элиотт желал этот его взгляд отпечатать на своём сердце. Поднимая правую ладонь к его щеке, он поджимает губы, пытаясь вспомнить, что ещё такого он хотел для него сделать. Вернее, какая ещё безумная идея мучила его не одну ночь и не один вечер в те дни, когда Лука бессовестно будоражил его и его фантазию своими словами или действиями. — Садись ко мне. — Говорит Демори и, отстраняясь, продвигается к изголовью кровати, прислоняясь к нему спиной, предварительно подложив под неё подушку. Лука, следивший внимательно за каждым его движением, покусывает нижнюю губу, чувствуя, как распаляет его этот почти приказ, как вновь щекотно сжимается его сердце, когда Элиотт немного разводит колени, всем своим видом словно приглашая его к себе. — Спиной. — Завершает свою идею Элиотт, и Луке эта концовка не сразу кажется хорошей, потому что грозит вновь не иметь возможности увидеть его лицо. Но сейчас Его взгляд, отчего-то такой пронзающий, но вместе с тем совсем не пугающий, скорее говорящий: "тебе будет очень приятно", в очередной раз пробуждает в нём доверие, явление которого совсем не так давно казалось ему незнакомым.       Недолго думая, хотя, пожалуй, слишком долго для того, чтобы показаться послушным мальчиком, Лука подползает к нему и, останавливаясь лицом от его уверенно приподнятого подбородка в сантиметрах пяти, разворачивается и садится.       Наклоняться спиной в никуда для Луки оказалось неожиданно волнительно, словно бы он сейчас совершал какое-то падение на доверие. Но руки, проскальзывающие под его локтями, обвивающие его тело и притягивающие к себе, моментально лишают его мыслей и каких-либо ассоциаций.       Втягивая воздух, Лука откидывает голову на правое плечо Элиотта, чувствуя, как он прижимает его к себе, возбуждённому. Ощущая в эту же секунду размеренное дыхание у своей кожи, Лука невольно поднимает левую ладонь, цепляясь ею за его плечо, сжимая пальцами ткань рубашки.       И в эти секунды Демори понимает, как скучал по тихому вздоху Луки, когда он касается губами его шеи, и судорожному, даже какому-то милому выдоху, стоит кончику горячего языка коснуться его кожи.       Губы мальчишки открываются шире, когда Элиотт касается зубами мочки его уха, но не кусает её. Ресницы блаженно опускаются, когда правая ладонь Демори скользит по его животу, к солнечному сплетению, и на шее чувствуется очередной поцелуй. — Лука, я не могу, — Шепчет неожиданно Элиотт и обнимает его талию крепко, потираясь кончиком носа о его кожу, — не могу... — Лука накрывает его правую ладонь своей, когда он целует его мягко в шею вновь, — ты такой... — Кожа юноши покрывается мурашками от этого чувственного шепота. — Мне хочется тебя всего. — Окончательно слабея от этой близости, признаётся старший, смыкая ресницы плотно. — Тогда займёшься со мной сексом? — В очередной раз проигрывая Луке, Элиотт пускает горячий для чувствительной кожи смешок. — Кажется, мы уже им занимаемся. — Кусает он легонько изгиб его шеи, чувствуя, как дёргается тело в его руках то ли от этого действия, то ли от взаимного хихиканья.       Представлял ли он это с Лукой? Может быть. Определенно да.       Думал лишь невольно, когда видел, как он реагирует на его прикосновения, с момента когда Лука вообще начал благоприятно на них реагировать, насколько приятно он мог ему сделать.       Одурманенный собственными мыслями, он ведёт правой ладонью по выступающей тазовой косточке Лалльмана и запускает плавно свои пальцы под белую ткань, проводя ладонью по правому, приподнятому бедру.       Чувствуя дрожащий выдох Луки, он понимает, что делает всё правильно.       А Луке кажется, что его уже колотит, поэтому, когда ладонь выскальзывает из под резинки его трусов, останавливаясь вновь на талии, он облегченно выдыхает.       Не стоило.       Спустя буквально секунду его внимание переключается на левую руку Элиотта, поднимающуюся к левому его бедру. Лука следит за тем, как он скользит короткими ногтями по его коже вверх, отчего его мышцы тут же напрягаются, а нога, согнутая в колене, ещё чуть сильнее приподнимается, подаваясь навстречу.       Пальцы скользят вниз — мышцы невольно расслабляются, вновь мучительно медленно вверх — по телу разбегаются мурашки.       Лука отводит ногу инстинктивно влево, ближе к ласке, как вдруг ладонь Элиотта уверенно скользит по внутренней стороне его бедра к паху. Лалльман, вздыхая шумно, инстинктивно сводит колени, но стоит ладони Элиотта обхватить сквозь согревшуюся белую ткань напряжённый член — его тело вздрагивает, колени рефлекторно немного разводятся, а таз подается навстречу ласке. Сжимая сильнее правую руку Демори на своём животе, Лука шипит сквозь сжатые зубы. — Тшш... — Успокаивает, но на деле лишь распаляет его старший, сам в эту же секунду слабо веря в происходящее.       Его мальчик. Лишь его одного.       Элиотт гладит его, ласкает. А Лука подается навстречу.       Ему нравится.       Он трёт уверенно его ладонью, сжимая то основание, то самую макушку, чувствуя тёплую влагу сквозь ткань трусов, вслушиваясь в дыхание Луки, в то, как он, вновь невольно подаваясь навстречу бёдрами, откидывая голову, пускает шумный, громкий выдох, граничащий со стоном. — Блять, — Ругается он хрипло, и Элиотт целует его в шею, не останавливая ласк, поглаживая нежно правой рукой, выскользнувшей из ослабшей хватки, низ его живота. — Как... — Выдыхает Лалльман, чувствуя очередную волну крупной дрожи, когда пальцы Элиотта сжимают головку чуть сильнее. — Что? — Хрипящим, низким голосом переспрашивает Элиотт, чувствуя как нарастает напряжение в собственном теле от того, как дрожит в его объятиях Лука. — Как это, — Чуть поворачивая к нему голову, пытается связать в предложение хотя бы несколько слов мальчишка, — я... — Облизывает губы, делая глубокий вздох. — Скажи, что? — Рука Демори останавливается, а его губы мягко прижимаются к горячей щеке. — Как возможно — чувствовать так? — Вновь обескураживает, делает безумно счастливым Элиотта своим честным, даже немного странным вопросом Лука и, чувствуя этот робкий для такой дикой ситуации поцелуй в щёку, дышит в этой нежности чертовски глубоко, но вместе с этим, кажется, задыхается. Потому что не выдерживает — так трепетно, не выдерживает — так бережно. — У меня сердце сейчас... — Лалльман на ощупь находит на своём животе правую руку Элиотта и тянет её к своей груди, прижимая плотно. — Слушай, — Самым настоящим образом наслаждаясь происходящим, прижимаясь к его щеке своей щекой, шепчет Элиотт, — инфаркт во время первого секса — это реально печально. — Он чувствует блаженно, как Лука на эту фразу, всё ещё не отпуская его руки, лишь хрипло хихикает. — Может, нам остановиться? — Целуя его вновь в щёку мягко, дразнит Элиотт. — Ещё чего. — Резко отвечает Лука, переворачиваясь даже немного на бок, к нему лицом. — Кто-то, кажется, — он сглатывает, увлажняя пересохшее горло, — обещал довести меня, — облизывает губы, всеми силами игнорируя всё ещё покоющуюся на его стояке руку Элиотта. — До судороги удовольствия.       Слыша эту претензию, Демори улыбается удивленно, закусывая нижнюю губу, не решаясь пустить шутку, которая подметила бы все те недавние моменты, когда Лука под его ласками дрожал. Вместо этого, улыбаясь ещё довольнее, щурясь слишком соблазнительно, он выскальзывает из под Луки, вынуждая его отклониться, опираясь спиной на мягкую подушку. — Запомнил. — Мурчит Демори, нависая над ним, и, склоняясь ближе, целует его коротко в мягкие губы, щекоча лоб своими пушистыми волосами. — Хороший мальчик. — Спускаясь сразу к ключицам, вновь оставляет поцелуй он, замечая, как руки Луки неловко опускаются на его плечи, но не отстраняя. Вовсе не отстраняя.       Лалльман с каким-то неожиданно притихшим дыханием наблюдает, как Элиотт скользит губами по его выступающим рёбрам, едва касаясь кончиком языка его кожи. И от того, как он его назвал, и от этих поцелуев его губы приоткрываются сильнее, а жар всё более ощутимо скапливается в теле.       Он ничего не понимает, потому что его мышцы, подрагивая, то ли пытаются увести его тело от щекочущих, вызывающих ноющее чувство в груди и паху поцелуев, то ли стремятся податься им навстречу.       Живот напрягается, когда Элиотт, замирая на какое-то время у его пупка, опускает голову. И, когда он подцепляет зубами резинку его трусов, Луке невольно кажется, что он уже готов кончить от одного горячего дыхания на его коже.       Дыхания Элиотта. Там. Sound:MOVEMENT — 5:57       Сердце вздрагивает, а затылок вжимается в подушку, когда он наблюдает за тем, как Демори, выпрямляясь, обхватывает неожиданно его правую ногу под колено и, приподнимая, касается губами его коленной чашечки.       Трепет опустошает лёгкие Луки, напрягает кисти его рук, вынуждая цепляться пальцами за мягкое покрывало. — Лука. — Шепчет Элиотт тихо, проводя губами по бархатной коже чуть ниже.       Склоняясь немного, он вновь смыкает губы на внутренней, чувствительной стороне бедра Луки, заставляя его, с волнением наблюдающего за этим, ещё крепче сжимать руками покрывало. — Лу... — Выдыхает горячо на влажную от поцелуя кожу Элиотт вновь.       Мальчишку ломало собственное имя. Ломало то, какой интонацией оно было произнесено. А Элиотт повторял его, спускаясь ниже, будто это имя было какой-то молитвой, способной помочь ему пережить этот вечер, и будто оно вовсе не принадлежало парню, который сводил его с ума одним своим взглядом затуманенных, тёмно-синих, как морская бездна, глаз.       Не то чтобы Лука думал, глядя на то, как он спускается ниже, что безопытность Элиотта пощадит его. Нет. Фактически он знал, что ему конец, потому что хватало осознания, что с ним делали его поцелуи.       Но то, что он творил сейчас. То, как, останавливаясь губами на его бедре незаконно близко к паху, то, как требовательно и уверенно, оттягивая двумя пальцами белую ткань, он, Лука готов поклясться, улыбается и, спустя секунду, смыкает губы на влажной головке, не было похоже на милого, домашнего и неловкого порой Элиотта. Но это чертовски было похоже на то, о чём он в этот вечер Луку не раз предупреждал, моля его не выводить.       Тело охватывают короткие, смыкающие мышцы волны удовольствия, когда он чувствует, как Элиотт скользит губами по нему увереннее, отчего Лука откидывает голову, изгибается в спине невольно и, замирая на секунду, выдыхает шумно, позволяя голосу постепенно прорываться.       «Сделать с тобой столько всего» — эхом, приятным чарующим тембром отдаются слова в его мыслях, усиливая возбуждение от влажных, бьющих по ушам звуков. И пусть Лука в эту секунду, едва сдерживая стоны, прорывающиеся вместе с шумными выдохами, проигрывал. Пусть все его ответные язвительные и, казалось бы, неуверенные в умениях Элиотта реплики казались теперь напускными и глупыми. Плевать. Потому что сейчас ему хорошо, потому что ему всегда было хорошо и он знает, что Элиотту все эти реплики всегда нравились.       Знает, что Элиотту нравится он, Лука, такой, какой есть.       Заходящееся и без того сердце сжимается от накатывающих в очередной раз чувств.       Пара поступательных движений головы Элиотта — левая рука Луки невольно тянется к его вьющимся волосам, сжимая их. Дыша глубоко, рвано, Лалльман опускает голову и, чувствуя очередную прошибающую его тело волну жара, понимает, что не знает точно, Элиотта правильнее было бы назвать садистом, когда он проводит свободной правой рукой по его животу выше, так пошло глядя на него во время этого занятия, или милосердным ангелом, позволяющим ему почувствовать такие грани наслаждения, до которых, Луке казалось, человек просто не способен был доходить.       Никакие сравнения не идут в голову. И не потому что не было.       Было. Что-то точно было, но сейчас он совсем не помнит, что. Не помнит, что может быть так хорошо, не помнит, что может быть так жарко.       Какие же у Элиотта мягкие волосы. Какие же красивые у него плечи. Какой же красивый у него этот, черт возьми, нос. Луке хочется уже схватить его за рубашку у ворота и притянуть к себе, но Элиотт, словно в очередной раз читая его мысли, сам отстраняется внезапно и, опираясь правой ладонью у подушки, приподнимается, скользя взглядом по его телу.       Не в силах вытерпеть, Лалльман всё же хватает его за ворот обеими руками и притягивает к себе в поцелуй. Демори, нависая над ним, отвечая уверенно, наконец в полной мере, без каких-либо сомнений наслаждаясь происходящим, скользит левой ладонью по его животу снова вниз, продолжая настойчиво гладить самую чувствительную часть тела Луки, заставляя его жалобно простонать ему в губы.       Его возбуждённый голос распаляет Элиотта вновь. Углубляя поцелуй, чувствуя, как Лука цепляется за его плечи дрожащими пальцами, он продолжает его ласкать. Как ласкал несколько секунд назад ртом — вверх-вниз.       Он отстраняется буквально на пару секунд, смотрит Луке в его очарованные и вместе с этим такие очаровательные, преданные глаза и не выдерживает: — Какой же ты красивый. — Практически шепчет, от самого сердца, озвучивая мысль, которая преследовала его всегда, таилась в нём с первой встречи, и целует вновь, наслаждаясь мягкостью губ Луки, тем, какие они податливые, горячие, позволяющие.       Неожиданно, просто потому что раньше Лука даже не мог подумать, что так можно, чувствуя, как резкими волнами напрягается от вспышек наслаждения его тело, он сжимает крепко рубашку на правом плече Элиотта и замирает, не имея сил даже на то, чтобы ответить на поцелуй.       Шутки про скорострельность обернулись против него.       Элиотт, чувствуя пульсацию под своей ладонью, то, как весь Лука под ним дрожит, совсем чуть-чуть отстраняется. Он смотрит на него замеревшего внимательно, замечает, как Лука спустя несколько секунд начинает дышать глубоко, даже удовлетворённо, и, глядя на его сомкнутые, трепещущие ресницы, пылающие щеки и приоткрытый, такой соблазнительный рот, Демори опускает взгляд к его животу, убеждается в правдивости своего предположения, хлопает глазами и вновь поднимает их, улыбаясь невольно, но чертовски довольно.       Лука не спешил размыкать веки, совсем не спешил, потому что знал, что его ждёт. Ресницы поднимаются спустя полминуты ощущения, как Элиотт мягко поглаживает низ его живота, и он тут же сталкивается с ехидной улыбкой. Ему чертовски сильно хочется закрыть лицо руками. — Кончил от моих слов о том, какой ты красивый? — Тихо, слишком радостно говорит Элиотт, продолжая его медленно гладить, чувствуя влагу под пальцами. — Я конечно знал, что ты себя любишь, но, — он улыбается, не в силах скрыть свою радость, но, замечая, как Лука накрывает собственное лицо левой ладонью, он тут же становится серьёзнее, боясь, что переборщил с шутками. Наклоняясь ближе, он берёт Луку за запястье и отводит его в сторону, целуя его в уголок губ, целуя в уголок сомкнутых век, продолжая осыпать лёгкими поцелуями его левую скулу, не замечая, как, наслаждаясь этим, Лука расслабляется. — Если я скажу, что тебя люблю сильнее, ты успокоишься? — Более или менее выровняв дыхание, произносит Лалльман нечто, заставляющее Элиотта замереть. Лука, почти разочаровавшись в своих способностях, удивляется, наблюдая за его искренним ступором, но, приходя к одной простой идее, чувствует, как на собственном лице расползается улыбка. Sound: Rationale — Tethered — Люблю тебя. — Повторяет он, замечая, с каким волнением взгляд Элиотта опускается к его губам, словно не веря в то, что они подобное произносят.       Как же Лалльману нравится его реакция на эти слова. И как же ему нравится то, насколько легко и даже живительно стало эти самые слова произносить вслух.       Всё ещё чувствуя томящееся в теле удовольствие и наиприятнейшее тепло, убеждаясь, что его трусы остались на месте, он приподнимается, опираясь на левую руку, и, поднося правую ладонь к щеке ошарашенного Элиотта, трётся кончиком носа с ним. — Люблю. — В последний раз повторяет он, и Демори выдыхает прерывисто от произнесённого в его губы признания, прежде чем Лука благодарно его целует.       И Элиотт совсем не замечает, как это на него влияет. Не замечает, как уверенно Лука, целуя, управляет им и, приподнимаясь, надавливая на левое его плечо, вынуждает сесть, вновь упираясь спиной в подушку.       Демори совсем не понимает, откуда у него столько сил, поэтому, когда Лалльман садится на него, только в этот раз лицом, продвигаясь поцелуями от губ, по щеке, к мочке его уха, он, чувствуя, что ему слишком хорошо, чтобы что-то говорить или предпринимать, опускает ладони на его разведённые бёдра.       Лука всё ещё был возбуждён и сердце Элиотта от этого факта по-приятному сильно колотилось.       Какой же он был желанный, как же он, всё-таки сдвигая с правого его плеча рубашку, покрывал его кожу поцелуями, как он мучительно притирался об него, двигая периодически своими бёдрами.       Именно в этот момент до Элиотта наконец дошла причина его внезапной энергичности.       У Луки появилось преимущество — он, черт возьми, кончил, в то время как Элиотт, ждавший этой ночи невыносимое количество времени, всё ещё томился в ожидании.       Лука кусает мягко мочку его левого уха и Элиотт, не выдерживая, поднимает ладони к его талии, сжимая её крепче, опуская голову вновь к его и без того исцелованной шее.       Голос Луки у его уха, тихий, но безмерно будоражащий, заставляет оторваться от его кожи спустя секунд пятнадцать, чтобы посмотреть ему в глаза. Но вместо этого собственные, когда он отстраняется, цепляются за пятно на шее Луки, ближе к ключицам.       Замечая напряжённые брови Элиотта, чувствуя, как он ведёт аккуратно пальцами правой руки по его коже, Лалльман обвивает его шею руками. — Пометил? — Закусывая губу, улыбаясь хитро, спрашивает он.       Демори сглатывает, опуская руки на его талию, не в силах понять — ему нравилось присутствие засоса на его коже, или кровоподтек, хоть и не сильный, его больше пугал. Он зависает от простой мысли, не сделал ли Луке больно, в то время как сам Лука готов был помчать к зеркалу, лишь бы посмотреть на это своими глазами. — Прости. — Всё-таки вырывается с уст Элиотта, не имевшего достаточно сил, чтобы избавиться от непрошеных ассоциаций, связанных с пятнами на его шее. — Нет, — Опуская голову, прижимается к нему лбом Лука, — мне нравится. — Мурчит он, и это откровение кажется Элиотту ужасно интимным и, наверное, даже жестоким, потому что он окончательно теряет опору в том, как держать себя в руках. — Очень нравится, — Повторяет Лалльман, облизывая губы, соскальзывая левой ладонью по груди Элиотта вниз, к расстёгнутому ремню, отчего руки старшего на его талии сжимаются сильнее. — Когда ты делаешь со мной то, что хочешь. — И Демори пленяется, в тысячный раз за этот вечер, глядя ему в глаза завороженно, чувствуя, как он касается его губ своими мимолетно, но вновь отстраняется. Ресницы старшего распахиваются чуть шире, когда он ощущает, как сжимается рука Лалльмана на его ширинке. — Нравится, когда ты хочешь меня так сильно. — Элиотт с шипением вдыхает сквозь сжатые челюсти, когда Лука, запуская свою ладонь под молнию его джинс, накрывает его приоткрытые губы своими.       «Что же ты со мной творишь» — вовсе не жалуясь, думает про себя Элиотт и слишком сильно увлеченный ответом на ласки языка Луки, не сразу замечает какой-то шорох. — Кажется, — Выдыхает слишком соблазнительно младший, разрывая поцелуй, — мы должны были этим воспользоваться? — Укрытые желанием глаза Элиотта не сразу концентрируются на том, что Лука держит между своим средним и указательным пальцем левой руки.       «Нравится, когда ты хочешь меня так сильно» — всё ещё барабанит в голове мучительное для его сдержанности признание и Элиотт, поднимая резко глаза к его лицу, такому, черт возьми, красивому и возбуждающему в этом положении, в этом тёплом от гирлянды освещении, как-то недобро сжимает челюсти, пуская по телу Луки очередную волну нетерпения.       Подаваясь вперёд, глядя ему в глаза, Элиотт обхватывает его поясницу ладонями и, не замечая, как Лука, чувствуя проходящую по телу дрожь, роняет презерватив, цепляясь ладонями за его плечи, прижимает его спиной к постели, целуя тут же тянущиеся ему навстречу губы.       Он чувствует, как цепляются руки младшего за рубашку на его плечах и, не желая разрывать поцелуй, ощущая, словно дыхание прервётся, заверши он его, помогает ему, стягивая с себя её на ощупь, сводя брови невольно от осознания, как же чертовски хорошо всё-таки Лука целовался.       Лалльман давит мягко ему на левое плечо и, как только Демори, не особо сопротивляясь, перенося вес сначала на левый локоть, ложится на бок, льнёт к нему, углубляя поцелуй.       Целует, выдыхает, опаляя влажные губы Элиотта, и проскальзывает левым коленом между его ног, подаваясь вперёд, чувствуя в этот же момент, как цепляется он за его плечо рукой, как выдыхает он жарко ему в губы.       Хочется мурчать от знакомых ощущений, хочется даже смеяться от того, как хорошо, и хочется просто его целовать, целовать без остановки. Хочется скулить от удовольствия, когда Лука чувствует, как правая рука Элиотта спускается, проглаживая ласково мышцы его спины к ягодицам, под резинку его белья, сжимая их.       Ведомый вновь поцеловать шею Луки, услышать его прерывистое от этого поцелуя дыхание, Элиотт зарывается в его волосы левой рукой и слегка оттягивает их, слыша, как он сквозь шумный выдох удовлетворённо тихо стонет.       Это стоит всего. Его благополучие стоит всего. Его удовольствие.       Охваченный этой мыслью, Демори скользит правой ладонью чуть ниже, приспуская вместе с ней и бельё Луки, замечая, как он без промедлений помогая этой затее, изгибает спину слегка, приподнимая свои бёдра.       Черт возьми, с этой его податливостью Элиотт просто не доживёт до конца этой ночи.       Приподнимаясь на левом локте, он заканчивает своё дело, освобождая Луку от мешающей им обоим вещи, но, возвращаясь к его лицу взглядом, всматриваясь в то, как он, лёжа на боку, поднеся правую ладонь к губам, дышит шумно и смотрит на него внимательно из-под чуть опущенных век, осознаёт, что никогда его ещё таким не видел.       Понимает невольно, что и сам никогда себя так не чувствовал, осознаёт то, что никогда удовольствие партнера не было настолько превыше собственного, никогда собственное удовольствие не подпитывалось одним лишь пронзительным взглядом и намёком на улыбку на лице напротив.       Поэтому, вновь прижимаясь к Луке животом, он касается его щеки мягко ладонью, замечая, как левая рука Лалльмана опускается слегка вместе с его ресницами. — Эл, — Демори сглатывает, слыша собственное имя, произнесённое секунду назад словно тихий, чертовски интимный стон, — хочу тебя. — Лука протягивает левую руку к его поясу, цепляясь указательным пальцем за джинсы, которые он уже почти ненавидит, и старший чувствует, как дёргается вновь его живот от ощущения его пальцев, соприкасающихся с его нижним прессом. — Сейчас. — Многообещающе, ровно отвечает Элиотт, приподнимаясь, и по коже Луки мурашки сотнями пробегают, и от усиливающегося предвкушения, и от неожиданно укутывающего его холода от того, что Элиотт от него отстранился.       Лалльман не совсем разбирает, что происходит дальше. Фокусируясь на размывающихся перед его глазами тёплых огнях гирлянды, не замечает, что не успевает пройти, насколько он был вообще способен сосчитать время, и пятнадцати секунд, и он снова блаженно чувствует тепло Элиотта на себе.       Более того, заводя на него инстинктивно левую ногу, подаваясь вперёд, он чувствует то, насколько Элиотт горячий и, Господи, спасибо, наконец — раздетый.       Элиотт, проскальзывая вновь левой рукой под его голову, позволяя Луке ей на неё опереться, гладит мягко его волосы на затылке, утягивая в очередной чувственный поцелуй.        И Лука отвечает, обвивая его шею левой рукой. Со всей своей эмоциональностью, желанием и прытью отвечает, содрогаясь от правой ладони Элиотта, скользящей вновь по его телу, спине, ниже.       Вдыхает носом горячий воздух, когда его ладонь, останавливаясь, сжимает его наконец свободную от всех препятствий мягкую кожу, как Элиотт, поглаживая вновь, проскальзывает кончиками пальцев к очередному, как оказалось, чувствительному месту Луки.       Бёдра подаются навстречу его руке, назад, и Лалльману даже немножечко от этого порыва стыдно, но лишь потому что непривычно. Стыдно, но не настолько, чтобы не сделать этого снова.       Разрывая с влажным звуком поцелуй, Элиотт, дыша глубоко, смотрит куда-то вниз. Лука, цепляясь дрожащими пальцами за волосы на его затылке, слышит какой-то щелчок и, когда Элиотт возвращает внимание его губам, замирает, чувствуя вновь на себе его руку и, по спине проходит стая мурашек — неожиданную влагу.       «Смазка!» — пищит мысленно его возбуждённый разум.       «Ох, Господи» — продолжает волноваться всё внутри него, прижимаясь сильнее к Элиотту, чувствуя, как он ровными, такими уверенными и желающими, что плавится сознания, рывками двигается бёдрами ему навстречу.       И Луке отчего-то совсем в эту секунду не хотелось думать о том, где он такому научился и со сколькими подобное вытворял. Сейчас Элиотт, целующий его, целиком и полностью принадлежал ему. Лалльман отчётливо чувствовал этот факт в каждом его бережном прикосновении, в каждом внимательном, но вместе с этим желающим взглядом, которым он столь долгое время на него смотрел, в каждом его честном порыве, за который, Лука уверен, Элиотт захотел бы извиниться. Но тоже лишь от того, что слишком сильно любил.       Не в силах быстро решить, вперёд ему двигаться или назад, не понимая, чего он сильнее хочет, Лука не выдерживает и, прикусывая нижнюю губу Демори, от чего тот, сводя брови, стонет тихо, разрывает поцелуй. — Пожалуйста. — Еле выговаривает он, опускает левую ладонь на его поясницу и, сильнее к себе прижимая, чувствуя подрагивающий, обжигающий низ его живота член Элиотта, замирает.        Лука выдыхает в его губы рвано, когда неожиданно чувствует, как, после череды мучительно мягких, влажных поглаживаний гибких тонких пальцев, получая от Элиотта ещё один нежный поцелуй, тот входит в него одним пальцем плавно.       Мальчишка утыкается ему в шею лицом, чувствуя судорогу, абсолютно ему незнакомую, но чертовски приятную. Элиотт целует его в правый висок мягко, позволяя кисти своей руки, подстраиваясь под горячие выдохи на своей коже, двигаться.       Он не спешит. Умирает, буквальным образом плавится от одного этого состояния Луки, от его, он чувствует, невольных мягких укусов в шею, от тяжелых, невероятно шумных и заводящих его выдохов и подающихся навстречу бёдер, но не спешит.       Замечая, что ласкать становится легче, чувствуя, как Лука, расслабляясь в его руках, уже находит в себе силы, чтобы не просто непроизвольно кусать его в шею, но и, нежно касаясь кончиком языка, целовать её, Демори позволяет себе добавить палец.       Ощущая это, Лука жмурится и, цепляясь левой ладонью за его плечо, изгибается немного в спине от странных ощущений.       Демори не двигается. Опирается на левый локоть, дышит глубоко и смотрит на его лицо, боясь увидеть в его чертах чувство боли. Веки перед ним сомкнуты, влажные губы приоткрыты, нахмуренные брови сначала пугают Элиотта, но прикусанная спустя несколько секунд губа заставляет его напряженно сглотнуть. Ещё несколько секунд, и самого Элиотта колотит, когда он чувствует, как Лука ведёт бёдрами назад, к его руке. — Тебе хорошо? — Не вынося собственного чувства тревоги, столь долго борющегося со жгучим желанием, спрашивает неуверенно Элиотт. Поглаживая его кожу на затылке кончиками пальцев, он замечает, как неловко поворачивается Лука к нему лицом. Демори засматривается его очаровательными розовыми щеками, тает, встречаясь с его одурманенными ощущениями в теле глазами. — Мне пиздец как хорошо. — Желая раз и навсегда прогнать сомнения из чересчур любящей поволноваться головы Элиотта, прямо, немного хрипло выдаёт Лалльман, гладя левой ладонью его грудь. И на душе у мальчишки становится так хорошо, потому что Элиотт от этого ответа наконец улыбается. С морщинками у внешних уголков глаз, с этой его искренностью, дикой влюблённостью, которую Лука несомненно чувствовал.       Эмоции внезапно охватывают его сердце, вызывая незапланированную у ресниц влагу. Он, утыкаясь в шею Элиотта лбом, подмечая уже, как прилипают пряди челки к его разгоряченной коже, рвано выдыхает, когда приятное, неизвестное ему доселе чувство наполненности от движений Элиотта в нём сковывает его тело в очередной волне дрожи, доводящей до приятного покалывания в кончиках пальцев, покоящихся на груди старшего.       Уже знакомая судорога в теле, такая приятная, но грозящая не оставить сил для завершения того, что совсем не хотелось завершать, примагничивает Луку к телу Демори сильнее. Чувствуя, как становятся увереннее движения в нём, практически хныча от действий и прикосновений сводного брата, Лука цепляется ногтями за его плечи, скользя по уже немного влажной коже к шее ладонями нетерпеливо. — Хочу, — Выдыхает шумно, опуская всё-таки левую ладонь к напряжённому животу Элиотта, создавая между ними расстояние, которое тут же хочется сократить, — чувствовать тебя. — Желание обладать Лукой, желание, чтобы Лука обладал им, мучила тело Элиотта невыносимо. — Ближе, — Проговаривает вновь на выдохе, словно в бреду Лалльман, — хочу быть ещё ближе, — он обхватывает пальцами влажную головку Демори и мягко гладит её, чувствуя дрожь в собственной руке, отчего плечи Элиотта дёргаются, а ладонь на податливых ягодицах замирает. — Но я ещё, — Демори отстраняется слегка, пытаясь заглянуть в глаза Луки, сфокусироваться на его зрачках, — недостаточно тебя подготовил. — Лука мурчать готов от того, как ему было здорово от одной этой "подготовки". — Плевать. — Он вновь подаётся бёдрами вперёд, прижимаясь к Элиотту, замечая, как он вдыхает и выдыхает глубоко. Sound: Aquilo — You There       И Луке действительно было плевать. Плевать, если будет больно. Плевать, потому что ему слишком сильно хотелось знать, каково это — быть одним целым с Элиоттом, плевать было в эту секунду на возможную боль, потому что ему слишком хотелось почувствовать на себе все те рассказы Артура о том, Как это может быть хорошо, зная, что никому так хорошо, как Луке от одних объятий Элиотта не было.       Демори мотает головой изумлённо от его слов, от его действий, от того, насколько целиком и полностью Лука, его Лука, ему отдавался.       Соскальзывая правой ладонью к его бедру, Элиотт тянет его на себя, позволяя сесть верхом, тут же замечая знакомые искры в его глазах, признаваясь самому себе в том, что ему тоже до безумия нравилось такое вот положение сводного брата на нём.        Отрывая спину от матраса, обхватывая Луку за поясницу ладонями, Демори двигается вместе с ним к изголовью кровати, ощущая, как опьяняюще Лука тут же льнёт к нему, как, обвивая шею руками, зарывается пальцами левой ладони в его волосы, пуская мурашки, как потирается с ним щекой, изгибаясь в спине, когда руки Элиотта гладят её.       Лука, буквальным образом дыша ароматом его кожи, упиваясь им, не сразу замечает, как руки на его спине замирают, прижимая его к телу Элиотта плотнее, чему он, безусловно, был абсолютно не против.       Он хочет немного отстраниться, чтобы их глаза встретились, но Элиотт, обвивая его спину ещё сильнее, утыкаясь лбом в изгиб его шеи, не даёт ему этого сделать. — Эл... — Вопросительной интонацией хочет уже назвать его по имени младший, но его перебивают: — Люблю тебя. — Сердце замершего Луки громыхает в ответ, и Элиотт ладонью, прижатой к его спине, чувствует это, задумываясь невольно о том, насколько реальна была вероятность того, что их сердца бились в этот момент в унисон.       Сердце — сама жизнь. Оно качает кровь сотни, тысячи раз в день, и то, что его сердце так колотилось рядом с Лукой — не переставало его удивлять. Словно если бы оно остановилось, окажись Лука рядом, оно бы абсолютно точно вновь завелось. — Как же сильно я тебя люблю. — Лалльман чувствует, как крепко руки Элиотта его держат, практически впиваясь ногтями в его кожу. Недостаточно сильно, чтобы испытать боль, но достаточно, чтобы поверить в то, как сильно он не хотел его отпускать.       Ероша его короткие волосы у шеи, Лука замечает, как Элиотт всё-таки немного отстраняется, осознанно потираясь с ним щекой.       Не сразу поднимая свой взгляд, Демори поджимает губы, проходясь по ним языком нервно. Пара секунд — он поднимает глаза и замирает, видя улыбку на лице Луки, такую довольную и тёплую, что уголки собственных губ без лишних вопросов тут же приподнимаются.       Лука буквальным образом сейчас своей улыбкой сказал, что очень ждал ответ на своё признание и, наконец его получив, достиг, кажется, максимальной отметки удовлетворения. — Тогда позволишь нам... — Шепчет он, словно наполнившись новыми силами, и Демори замечает, как Лука отводит взгляд и, облизывая губы, опускает левую руку куда-то в сторону. Жар проходит по телу Элиотта, от самых щёк, до кончиков пальцев ног, когда он видит в руках Луки тот самый глянцевый пакетик.       Немножко сползая с Элиотта, невольно вырывая резкий, возбуждённый выдох из его груди, Лука сжимает губы, пытаясь сдержать откуда-то взявшуюся на его лице ухмылку. Элиотт с жадностью наблюдает за тем, как он своими изящными пальцами отрывает пластиковый кусочек и, избавляется от обёртки и, облизывая губы, достаёт презерватив, опуская его вместе с ладонями вниз.       Элиотт тянет руки к собственным волосам, зарываясь в них от волнения, от приятной пульсации, проходящей по телу, когда Лука вновь его касается, мучительно медленно, плотно проходясь руками по его напряжённому члену. — Боже, — шипит он, откидывая назад голову, накрывая свои губы тыльной стороной правой ладони.       Лука, приподнимаясь, прижимаясь вновь к его груди, обвивая руками шею, дрожит, чувствуя его под собой. Он уже хочет придвинуться, но Элиотт, приходя в себя, останавливает его, опуская ладонь на его талию. — Погоди, малыш... — Трепетно говорит он, целуя тут же в губы мягко, и Лука практически растекается на нём от такого непривычного, но отчего-то совсем не смущающего его в эту секунду обращения.       Утыкаясь лбом в его ключицы и, опустив возбуждённый взгляд вниз, Лалльман наблюдает за тем, как Элиотт, дотянувшись левой рукой до чёрной бутылочки, изрядно потрепавшей ему около часа назад нервы, открывая её, делает всё возможное, чтобы Луке было хорошо, чтобы ему в ближайшие минуты от его прикосновений, не все из которых, он понимает это по дрожи в собственных руках, получится сдержать. Живот подрагивает от собственных к себе прикосновений, от мысли, что ему как можно скорее нужно Луку ощутить, безумно сильно нужно его почувствовать.       Глаза мальчишки поднимаются к лицу Элиотта, когда он, вновь прижимаясь к его груди своей грудью, целует его в губы коротко, тут же чувствуя, как вытягивается в ответ навстречу ему шея старшего, сводит брови, когда ладони сжимают его поясницу сильнее. — Сделай это уже, пожалуйста. — Разрывая поцелуй, хнычет Лука, приподнимаясь, двигая бёдрами, чувствуя такую приятную, притягивающую к себе твёрдость, и горячую влагу под собой. — Скажи, если, — Практически срывающимся от нетерпения голосом просит Демори, но Лука прерывает его просьбу, целуя вновь в губы горячо, чувствуя дрожь, охватывающую его тело, от поясницы до затылка от того, как он упирался в него, от того, как Лука физически мог ощущать то, как Элиотт его желал.       Ещё пара секунд, и Демори ощущает, как сжимается ладонь на его волосах, чувствует, как, выдыхая коротко ему в губы, опускается Лука.       Он так близко. Он почти принадлежит ему. Буквально — подайся он бёдрами вперёд, и Элиотт уже никогда не отпустит его, просто не сможет. В висках пульсирует от одного нереального представления, как это будет хорошо — чувствовать, как Лука будет обладать им, а он Лукой.       Губы юноши дрожат, ресницы зажмурены, Демори, замечая капельки пота на его висках, у лба, целует его в правую скулу, аккуратно поднимаясь искусанными губами, целуя его солёную в эту секунду кожу. — Невероятный, — выдыхает он ему на ухо, желая обнять, но внезапно чувствует, как Лука, приподнимаясь, отстраняется, проскальзывая ладонями от его шеи к плечам. Он с вниманием смотрит мальчишке в глаза, ожидая, что же он ему сейчас скажет. Но Лука, проскальзывая ладонями к его щекам, ничегошеньки говорить не хочет. Глядя на непривычно розовые скулы Элиотта, он лишь целует его быстро, мягко над раненной бровью и задумывается:       «Видел ли кто-нибудь его таким чувственным?» — Элиотт Луке с этим очаровательным румянцем казался таким непривычно юным, что уголки губ вновь невольно приподнимались, а по сердцу распространялось тепло. Поглаживая большими пальцами его тёплые скулы, чувствуя блаженно, как скользят руки Элиотта по его спине, от рёбер до поясницы и обратно, он облизывает губы. — Лу, ты такой невероят... — Выдыхает, уже словно заколдованно хочет повторить Элиотт, но замолкает в ту же секунду, как только Лука вновь медленно опускается, чувствуя тут же, как сводит мышцы от того, как Элиотт постепенно его наполняет.       Он успевает заметить, как напрягаются идеальные брови Демори, прежде чем бёдра под ним подаются навстречу, вынуждая лёгкие сжаться, а самого Луку уткнуться от странной, незнакомой доселе волны трепета, ему в плечо лбом.       Дыша шумно сквозь сжатые зубы, Элиотт, взяв себя в руки, вновь замирает и, сглатывая, хочет уже попросить прощения за свой не поддавшийся его контролю порыв, но, чувствуя, как Лука, цепляясь за его плечи пальцами, приподнимаясь буквально на несколько сантиметров, вновь опускается, забывает о своей безумной идее, обнимая левой рукой его талию крепче, проскальзывая правой ладонью к его пылающей от прилившей крови щеке.       Ещё одна мучительная пауза, он целует его в губы, чувствуя, как старается Лука ему ответить, обвивая всё-таки шею правой рукой, прежде чем они вновь двигаются друг другу навстречу.       Губы Элиотта приоткрываются на горячем выдохе, но взгляд, внимательный, наблюдает за Лукой, следит за тем, как дёргаются его брови, как дрожат его ресницы, стоит ему проникнуть чуть глубже.       Сглатывая, Демори, целуя вновь его в губы, словно пытаясь таким образом забрать любую возможную в его теле боль, вновь подаётся бёдрами вперёд, что тут же отдаётся хриплым стоном Луки на его языке и приятной дрожью в их телах.       В теле Элиотта — от того, как обжигающе невероятно было ощущать, каково это — достигнуть с его Лукой максимальной близости, в теле Луки — из-за жгучей пульсации, охватывающей неожиданно каждую его мышцу.       «Простата?» — озвучивает мысленно предположение Лалльман, утыкаясь в очередной раз лбом в плечо Элиотта, чувствуя до боли приятный трепет, подозрительно схожий по ощущениям с тем, что он видел в гей-роликах для взрослых. Он никогда не признается Элиотту в том, что сам не раз это всё дело гуглил. А может и признается.       «Приятно познакомиться» — когда Элиотт вновь двигается в нём, соглашается с собственным предположением Лука, открывая рот невольно от сдержанного стона. Он, потираясь виском об изгиб напряжённой шеи, скользит короткими ногтями по выступающим позвонкам Элиотта и, когда тот, сжимая сильнее его бёдра, вновь подаётся вперёд, Лука всё же позволяет, словно бы у него был выбор, своему голосу прорваться, в тысячный раз за время их знакомства влюбляя Элиотта в себя им.       И вряд ли бы они смогли сосчитать, сколько раз за эту ночь они целовали друг друга и сколько Элиотту потребовалось сил себя сдерживать, прежде чем Лука, наконец привыкая к этим ощущениям, прислушиваясь к ним, ускорял ритм, вызывая в Элиотте, кусающем свои губы от этого напора мысль, что то ли одного презерватива в эту ночь ему будет мало, то ли он всё-таки умрёт от переполняющих его чувств раньше, чем они успеют даже подумать, где покоились его джинсы с ещё одним.       Вряд ли Луке после всей страсти в движениях их обоих, до которой они друг с другом дошли, на следующее утро не будет больно. Но он, чувствуя, как сердце трепещет, когда Элиотт вновь и вновь его целует, абсолютно точно уверен, что не пожалеет ни об одном своём решении этого дня.       Вряд ли они вспомнят порядок каждого своего, наполненного желанием сделать приятно любимому и выразить собственную любовь, действия, но они отчётливо будут помнить свои ощущения от каждого горячего поцелуя, от скользящих по коже от нетерпения ногтей и каждой прожитой вместе секунде, в которой они, глядя друг другу в глаза, жили единой мыслью о том, что наконец являлись одним целым.

***

      Сердце всё ещё отбивает свой живой, непривычно сильный ритм, когда Элиотт смотрит на Луку, лежащего рядом с ним, когда чувствует, как покоится его левая ладонь на его талии, и улыбается, наблюдая за тем, как слипаются устало его длинные ресницы.       Кончики пальцев уже пару минут поглаживают его всё ещё пылающую левую скулу, а глаза цепляются за то открывающиеся, то смыкающиеся плотно красноватые губы. Элиотт поджимает собственные, улыбаясь в очередной раз невольно от тепла, от покоя, распространяющегося по его сердцу от этой картины. — Ты... — Сглатывая, не открывая глаз, наслаждаясь мягкими прикосновения Элиотта, шепчет немного охрипшим от долгого использования голосом Лука. — Просто сумасшедший. — Многозначительно бубнит он, вынуждая ладонь старшего замереть на его щеке.       Элиотт смотрит внимательно на черты его лица, пытаясь выцепить в них правильный ответ на то, как именно он должен был расшифровать это заявление. И, глядя на то, как облизывает Лалльман инстинктивно губы, он неожиданно широко улыбается от мысли, что имелось в виду всё то безумие, что они ранее устроили. — Ты тоже. — Усмехается Демори, прижимаясь к его лбу своим, с распространяющимся по сердцу удовольствием замечая, как дёргаются перед ним уголки расслабленных губ.       Кажется, Лука окончательно тонет в этом согревающем его душу тепле, но, всё так же не размыкая век, чувствует, как пытается проникнуть под его кожу холод от открытого остывающему воздуху тела.       Элиотт почти сразу этот факт замечает, подмечая лёгкую дрожь на его плечах.       Он моментально для себя решает, что, спустя пару секунд, поднявшись, он укроет Луку и, убедившись в том, что ему комфортно и тепло, позволит себе по обычаю своему полюбоваться им ещё несколько добрых десятков минут, прежде чем заставит себя подняться и доделать дела.

***

      Момент, когда ресницы сонного, вдоволь выспавшегося Луки открываются, навсегда запомнится ему нотками аромата ананасов, которые он ощутил, щурясь от дневного но, признаться честно, не слишком яркого света.       Мальчишка как-то автоматически проводит ладонью по своему животу и неожиданно для себя не обнаруживает на своей коже ничего липкого. — Разбудил? — Сердце, встрепенувшись словно птица, посылает импульс, заставляющий обернуться, тут же ощущая, как трясется матрас от, по всей видимости, улёгшегося на него Элиотта, придвигающегося моментально к его спине ближе. — Доброе утро. — Тёплое приветствие, мягкий поцелуй в макушку, и Лалльман чувствует, как ловко и уверенно ладонь Демори скользит по его плечу и, проскальзывая к талии, опускается к... — Погоди! — Дёргается Лука, натягивая на себя простыню, подмечая мысленно свою наготу. — Ты сейчас что, стесняешься? — С искренним изумлением спрашивает Элиотт, наблюдая за тем, как Лука, прикрываясь до самой груди, неловко отползает от него к изголовью кровати. — Ничего я не... — Он возвращает чересчур серьёзный взгляд к сводному брату, выглядящему, Лука готов нецензурно выражаться, незаконно соблазнительно в этих чёрных боксерах, которые он вчера толком и не успел рассмотреть, и тут же его отводит, поджимая губы, чувствуя, как наливаются жаром щеки от постепенно наплывающих воспоминаний и странных ощущений в теле. — Тогда поцелуешь меня? — Демори, стараясь не выдавать своего волнения от далеко не привычного, бодрого для утра состояния Луки, опираясь на руки, немножко приближается к нему, но Лалльман, облизывая губы, встречаться с ним взглядом не спешит. — Лу, — Ресницы мальчишки хлопают от волнения, — Не стоит. Я же тебя даже умыл. — Колени Луки отчего-то приподнимаются, а сам он, попадаясь в ловушку, сталкивается с довольными глазами Элиотта. — И трусишки твои постирал. — Дёргает плечами старший, и Лука, вздыхая глубоко, открывая рот, чтобы сказать в ответ хоть какую-то колкость, которая реабилитировала бы его положение, вместо этого подрывается таки с места и, отталкиваясь рукой от матраса, приближается к Элиотту. Приподнимаясь на коленях, замечая, как тот повторяет это действие, Лалльман зарывается в его волосы правой рукой и целует его в губы напористо, уверенно.       Не стесняется он вовсе. И уж точно не жалеет. У него лишь немного слетели все державшие его в адекватном состоянии ранее рамки. Он уже чувствует, как отдаётся лёгкой пульсацией боль в мышцах, но, ощущая, как скользит рука Элиотта по его талии, осознаёт, что это того стоило.        Нехотя разрывая поцелуй, ослабляя хватку на его волосах, Лука смотрит в его уже немножко голубые при дневном освещении глаза и видит в них растекающееся успокоение. Сердце Луки сжимается от мысли, как сильно всё-таки от него зависело настроение Элиотта.       Пока руки Демори покоятся на его талии, с которой шустро сполз пододеяльник, пока он в ожидании, облизывая губы, смотрит Луке в глаза, пытаясь предугадать его следующее действие, младший понимает один глупый факт: — Хочу в туалет. — Выдыхает он ему во влажные губы и Элиотт, приподнимая брови, спустя пару секунд улыбается. — Ну... — Он думает невольно о перспективе увидеть сейчас его, голопопого, и улыбается ещё шире, — Иди тогда.        Лалльман, отстраняясь, не до конца сонными мозгами понимая ещё собственные слова и действия, тут же хватает под собой белую ткань, не замечая, как сводятся брови старшего жалобно от настигнувшей его внезапно печали.       Укутавшись в пододеяльник аки греческое божество, Лука, игнорируя внимательные, прикованные к нему глаза, встаёт с кровати, но делает лишь шаг — и тут же отшатывается, с шипением упираясь правой рукой в стену.       Элиотт, видя эту картину, поднимаясь с постели резко, в два шага спускается с неё и, приобнимая Луку за плечи, спрашивает взволнованно: — Ты как? — Как... — Шипит юноша, выпрямляясь медленно, — начищенный пятак с простреленной с винтовки задницей. — Так... — Сжимает губы в рвущейся наружу улыбке Элиотт, — я тебя начистил или прострелил? — Далеко не сразу до самого Луки доходит смысл каламбура, который они сейчас устроили. — Да черт тебя знает. — Бурчит Лалльман и, признаваясь честно самому себе, что он действительно хотел в туалет, продвигается вдоль стенки вперёд, не обращая внимание на волочащуюся за собой простыню.

***

      Справившись со всеми делами, чувствуя себя гораздо свежее и довольнее, действительно обнаружив на батарее собственные, и впрямь постиранные трусы, Лука, хмуря брови от изумления, недолго думая натягивает их на себя и, поворачиваясь к небольшому, как и вся эта светлая ванная комната, зеркалу, замирает.       Несколько секунд тишины, заполняющей комнату. Sound: Ramin Djawadi — Just Me and You       Ладонь невольно поднимается к шее, останавливаясь над небольшим, красноватым пятном. Рука медленно опускается ниже, к ещё одному, у рёбер. Сердце пульсирует от странных ощущений.       Сколько же всего странного он за прошедшую ночь ощутил, но, глядя в эту секунду на пятна, оставленные губами Элиотта, он неожиданно чувствует покалывание на кончике носа. Лука, без единой мысли в голове, дотрагивается средним и безымянным пальцем левой руки до бордового пятнышка на своих рёбрах, нажимает легонько и, хлопая ресницами, надавливает чуть сильнее.       Никакой боли.       Губы открываются от рваного выдоха. Опуская наконец ладонь, он смотрит самому себе в глаза, подмечая до безумия жалкий от неожиданных эмоций на лице и смешной от неряшливой прически вид. Лука действительно не думал, что наступит в его жизни момент, когда, увидев кровоподтёки на своём теле, даже самые маленькие, он не будет себя ненавидеть.       Окидывая взглядом вновь своё не столь уж привлекательное по его мнению тело, опять чувствует, как сводит сердце. Лука вспоминает уже более осознанно события прошлого вечера, поднимает взгляд к своему лицу и глубоко вздыхает.       «До чего же тебе, засранец, повезло» — глядя на самого себя как-то неверяще, мотает головой он, опираясь руками на раковину. Моргая часто, Лука, опуская голову, протягивает правую ладонь к крану, задаваясь в эту минуту единственной целью — умыть лицо и, в частности, глаза, к которым в очередной раз подступила непрошеная солёная влага.

***

      Уже гораздо более бодрый, свежий, хотя бы немножечко одетый Лука щелкает пальцами по выключателю и проходит по коридору, слыша на фоне какую-то мелодию, заведомо согревающую его сердце. Sound: Jacob Banks — Silver Lining       Проходя немного неловкими от сохраняющегося небольшого дискомфорта в теле шагами к центру квартиры, Лука, завидев Элиотта у столешницы, раскладывающего на тарелку кусочки ананаса, запах которого он учуял в первые секунды своего пробуждения, подрывается с места, улыбаясь ярко.       Но, успевая сделать лишь несколько резких шагов, оказываясь у дивана, отшатывается, опираясь рукой на его спинку, на которой покоилась включенная, но уже не такая яркая при дневном освещении гирлянда. — Да твою-ж ты мать... — Шипит он, замечая, как Элиотт, видя его состояние, спешит подорваться с кухонной зоны к нему и, подойдя, с искренним чувством вины на лице коснуться ладонью его правого плеча. — Ты не мог бы в следующий раз быть немного посдержаннее? — Хрипит младший, глядя на него из под нахмуренных бровей, усаживаясь аккуратно на спинку дивана. — Ну, — Элиотт, склоняя голову, прислоняется к его мягким волосам губами, — вчера ты просил меня немного о другом. — Лука сжимает челюсти, чувствуя сладкие языки пламени, вновь зарождающиеся внизу его живота от всплывающих вновь в его голове воспоминаний.       Он думал, это не так работает. Думал, сбросил напряжение — и слава богу. На пару недель хватит.       Но сейчас, когда Элиотт скользил ладонью по его спине, казалось, в нём просыпалась сотня кроликов, охваченных тревогой о наступающей весне.       Запах кожи Элиотта был настолько приятным, дурманящим, что казалось, он готов был бы ему отдаться ещё и второй и третий раз за день, как бы его задница после этого не болела. Но, Лука уверен, Элиотт не позволил бы этому произойти.       И мягкий поцелуй, который он в эту же секунду чувствует на своей макушке, ему эту мысль подтверждает.       Мелодия сменяется и, вновь отличаясь своей мягкостью и успокаивающей мелодичностью, вызывает у Луки усмешку. Sound: Isak Danielson — Bleed out Acoustic Version — Что это у тебя тут за атмосфера, пока меня нет? — Да, — усмехается Элиотт, поглаживая его опущенные плечи руками, — на самом деле Янн стебал меня за романтичность, видел в моей комнате проигрыватель, — Лука, встречаясь с ним взглядом, улыбается, наблюдая за тем, как Элиотт кивает влево, — в один год подарил мне рок пластинки, а в другой вот, — Демори фыркает, и Лалльман, заражаясь, улыбается чуть сильнее, — набор из "лучших треков для первого свидания". — Смеётся он.       «Первого свидания» — поджимая губы, повторяет мысленно Лука, сдерживая улыбку. — И ты включал её своим девушкам? — Приподнимая брови, с абсолютно спокойной миной интересуется юноша, — Хлое? — Ты первый. — Честно и просто отвечает Элиотт, проводя мягко большим пальцем по его шее, отчего у Луки не находится ни одного умного или хитрого слова. Лишь накатившая на него вновь необъятная нежность и абсолютная вера в правдивость его слов. — Да и, — Продолжает Элиотт, опуская взгляд на бёдра Луки, сжимая губы от всплывающей картины, в которой Лука сидел на нём, — я никогда, например, не думал об этой песне так, как сейчас, — многозначительно объясняется он, — припев у неё странный. — Доходит до мыслей Луки объяснение и лишь после этого он, поворачивая немного голову к проигрывателю, начинает вслушиваться в слова. — «Истекать кровью вместе»? — Щурясь, риторически спрашивает он, наслаждаясь тем, как руки Элиотта касаются бережно его подбородка. — Вот это романтика. — Улыбаясь одним, правым уголком губ, говорит мальчишка, заворожённо глядя ему в глаза. — В свое время я истолковал себе это как "переживать боль вместе". — Прищур Луки становится серьёзнее. — Вчера ты говорил о том, как, — Элиотт поджимает губы, водя пальцами по его ключицам левой рукой, — как странно было верить в то, что найдется человек, — Демори встречается с его синими глазами своими, — с которым будет хотя бы просто приятно. — И я думал — как это удивительно, должно быть, найти человека, с которым не то что боль вместе можно было бы пережить, но и вообще иметь силы рассказать о ней. — Чувствуя вновь ком в горле, как тогда, у зеркала, Лука моргает часто, слушая его внимательно. — Впервые эта песня, как и та, которую я тебе включал в моей комнате, кажутся мне такими... — Он вновь опускает взгляд, пытаясь подобрать слова, — Не знаю. Совсем не такими, как раньше. — Дёргает плечами он, улыбаясь неловко, чувствуя, как Лука молча накрывает ладонь, касающуюся его щеки, своей. — Лука, спасибо. — Выдыхает абсолютно неосознанно Элиотт, не в силах насмотреться на эту картину. — За что? — Ресницы младшего трепещут, когда он отвечает, и Демори волнуется, подмечая в очередной раз, что этот необычайно синий оттенок его глаз становится таковым лишь во время сильных эмоций. — За то, какой ты. — Обвивая руками его шею, зарываясь пальцами в его пушистые пряди, говорит старший, утыкаясь губами в макушку.       Лука дышит размеренно, прижимаясь лбом к его груди и ведёт неуверенно правой ладонью от его рёбер к спине. — Какой такой? — Вновь задаёт вопрос он, и Элиотт, слыша это, невольно смеётся, осознавая, что все больше обожает то, как Лука, характерно ему одному, всегда переспрашивает его в такие моменты, умудряясь добраться до самой сути его слов. — Такой исключительный. — Чувствуя, как обвивают всё-таки руки мальчишки его спину, ощущая его дыхание на своей коже, отвечает искренне Элиотт, целуя его в правый висок. — Кушать-то будешь? — Опускает он правую ладонь к его выступающим лопаткам. — Буду. — Как-то угрюмо бубнит Лука, всё ещё прижимаясь лбом к его груди, и Элиотт, улыбаясь шире, всё-таки отстраняется.       Лука же, думая несколько секунд опустив голову, не торопясь показывать во всей красе вновь вышедшую из под его контроля эмоциональность, разворачивается лицом к столику, аккуратно перемещая свою измученную пятую точку вглубь дивана.

***

— А ты когда их стирал? — Закончив с небольшой порцией ананасов, не без помощи Элиотта, прожевывая в эту минуту с особым аппетитом оставленные ему в коробке кусочки вчерашней, поздно обрадовавшей их своим появлением пиццы, неожиданно задаёт Лука вопрос Элиотту, домывающему последнюю с прошлого вечера тарелку. — Ночью. — Коротко отвечает старший, и, оборачиваясь, хватая ближайшее вафельное полотенце серого цвета, вытирает им тарелку, возвращая взгляд к Луке, лопающему на диване размеренно свою порцию, поджав под себя ноги.       Элиотт любуется им не в первый раз за это утро и чувствует, как щемит в груди от мысли, как если бы они могли проводить каждое утро вот так. Если бы они жили вместе. Если бы они имели на это право.       Просто... Это было так необычайно — ощущать полную свободу, приятнейшую уверенность и стабильность в них двоих и в месте, в котором они находились. Каким приятным было утро, в котором они могли не волноваться о том, что их кто-то заметит или, вдруг, осудит.        Взгляд опускается от внезапно возникшей в голове мысли о проценте вероятности принятия их отношений родителями. Глаза вновь возвращаются к Луке, когда Элиотт, неожиданно для самого себя, наверное впервые так живо понимает то, о чем говорил ему Лука прошлым вечером. Понимает это чувство безысходности, когда мысль об отъезде из дома кажется слишком тяжелой, благополучная совместная домашняя жизнь с Лукой без разрешения родителей нереальной, а перспектива после всего, что между ними было, не иметь возможности при них даже щеки его коснуться — мучительной. — То есть, после секса со мной ты вещи пошел стирать? — Возвращает его к реальности голос, приправленный нотками усмешки. Элиотт смотрит на Луку, повернувшему наконец к нему голову, и, отставляя тарелку, опирается на столешницу руками с каким-то больно задумчивым видом. — Секса с тобой... — Повторяет он за ним чересчур тихо, словно желая опробовать на языке подобное сочетание слов.       Ему очень нравится.       Но Лука, прожевывавший до этого последний кусочек теста, замирая, проглатывает его и, отворачиваясь, переводит внимание к ужасно не вовремя опустевшей коробке. — Ну, сначала я любовался тобой, — «похрапывающим» — хочет вернуть веселья своему голосу Элиотт, но, замечая и без того смущенное состояние Луки, спускаясь ровными шагами к нему, не спешащему поворачиваться, заканчивает честно предложение, — засыпающим. — А потом уже... — Он останавливается возле дивана, усаживается на него, ближе к откинувшемуся на спинку дивана Лалльману, и подмечает его всё ещё прикованные к плоской коробке взгляд.       Демори поднимает ладонь к его правому плечу и, касаясь мягко, замечает как Лука едва заметно вздрагивает, наполняя лёгкие воздухом тихо. — Тебе понравилась прошлая ночь? — После небольшой паузы, скользя пальцами к его позвоночнику, точно так же, как делал это прошлой ночью, спрашивает Элиотт осторожно. — Нет. — Спустя несколько секунд промедления, выдаёт резкий ответ Лалльман, ощущая, как рука на его плече и на миллиметр больше не сдвигается. Да и, он только сейчас замечает, как до жути не вовремя закончившаяся мелодия давит на него своим отсутствием. — Если бы я так ответил, что бы ты делал? — Поворачивая голову немного в бок, спешит закончить свою мысль он, волнуется даже немного, не получая ответа сразу, но, ощущая спустя несколько секунд, как ладонь всё-таки скользит к его левому плечу, а сам Элиотт склоняется ближе, вздыхает глубоко. — Сделал бы всё возможное, чтобы тебе захотелось изменить свой ответ. — Потираясь лбом о его правый висок, томно проговаривает Демори, отчего Лука тут же поворачивается к нему, наклоняется навстречу и, глядя на его губы, признаётся: — Я соврал. — Правая ладонь Элиотта поднимается к его щеке, а с губ вырывается смешок. Он, встречаясь таки с Лукой взглядом, упираясь левым плечом в спинку дивана, опускает на неё свою голову, как прошлым вечером. Лука же, ведомый нежным прикосновением, повторяет за ним это действие, опуская голову вправо. — Я знаю. — Дёргая бровями, придвигаясь чуть ближе, отвечает Демори. И как же ему всё это нравится. — Чего... — Бубнит Лалльман спустя секунд пятнадцать этих безмолвных гляделок, — смотришь? — Элиотт, не ожидавший подобного, прыскает от смеха из-за этой недопретензии. Он замечает, как приподнимаются уголки губ Луки и, понемногу успокаиваясь, улыбается мягко. — Думаю о том, какой ты красивый. — Он смутил Луку этим внезапным выпадом, а может и невольной ассоциацией с Их ночью, которую тот сам в очередной раз провёл в своей голове. Элиотт видит это по его открывшимся чуть шире векам, по тому, как неловко он, опуская взгляд, притирается правой щекой об обивку дивана.       Идиллия грозит нарушиться, когда они оба слышат какую-то вибрацию, в стороне прихожей.       Лалльман первый приподнимает голову, глядя в сторону доносящегося тихого шума. — Это... — Он чувствует, как ладонь Элиотта таки опускается, — мой телефон, наверное. — По его лицу Демори чувствует внезапно возникшее в воздухе волнение, по всей видимости от того, что звонить ему могла, например, Кларис, и пока младший соображал, что с этим делать, Демори довольно быстро поднялся с места. — А... — Реагирует наконец Лука, когда тот уже успевает обойти диван, — он в куртке, в правом кармане, вроде. — Лепечет он и, поджимая губы, когда глаза невольно скользят по соблазнительной спине Элиотта, ждёт, когда они вновь встретятся взглядом.       С первого раза нащупывая в кармане всё ещё вибрирующий мобильный, Элиотт округляет глаза, замечая на его экране время.       Без двадцати трёх четыре.       Он совсем не думал, что они столько времени были вместе, потому что про свой сотовый, на котором, он только сейчас вспомнил — он прошлым вечером вырубил сеть, Элиотт к моменту пробуждения Луки вспомнить даже не успел. — Это... — Он, сдвигаясь с места, поднимает немного напряженный взгляд к Лалльману, — Ивон. — Брови младшего приподнимаются. — Отвечу? — Коротко спрашивает Элиотт, на что Лука дёргает плечами сначала, но, боясь, что не ответить будет ещё хуже, пару раз кивает.       Демори, получив разрешение, уже тянет большой палец к зелёной кнопке, но вызов сбрасывается на секунду раньше.       Перед глазами всплывают двадцать семь пропущенных звонков.       Лука замечает некое оцепенение, проскальзывающее по чертам его лица и, опираясь коленями на диван, приподнимаясь, спрашивает: — Чего такое? — Да тут, — Моментально реагирует Элиотт, — куча пропущенных. — Куда тише заканчивает предложение он и, протягивая телефон Луке, дожидаясь, когда тот неуверенно возьмёт его в свои руки, обходит диван, с целью достать собственный мобильник.       Лука усаживается обратно, пролистывая пальцем звонки от матери, отчима и Артура, отсчитывающиеся по времени с двух часов ночи, в то время как Элиотт, дотянувшись до своего телефона, лежавшего на краю стола, усаживается рядом с ним, упирается левым локтём в колено и накрывает ладонью губы, включая сеть.       В них обоих чувствуется напряжение, когда Лука, глядя на то, как сыпятся уведомления на телефон Элиотта, дышит тихо, чувствуя зарождающийся неприятный ком в груди.       Телефон в руках Элиотта вибрирует и он вздрагивает, напрягая брови сильнее. Понимая, что ему звонит отец, встречаясь с Лукой взглядом, он делает глубокий вздох, прежде чем, поднеся мобильник к уху, ответить: — Хэй, — улыбается сначала он, но, опуская взгляд к полу, потирая пальцами лоб, спустя пару мгновений становится серьёзнее. — А, мы, как вчера и говорил, остались, — Лука, чувствуя напряжение во всём теле, следит за каждой его малейшей реакцией, перестаёт даже дышать, когда Элиотт вдруг замолкает. — Что? — Как-то глухо спрашивает Демори, отчего Лалльман сжимает челюсти напряженно, потирая собственные, неожиданно ставшие холодными и влажными, пальцы.       Элиотт смотрит на Луку невольно, но вновь опускает взгляд, словно прикладывая невероятное количество сил в эту секунду для обдумывания своих ответов. — Да, всё в порядке. — Кивает он, но голос его остаётся всё таким же серьёзным. — Хорошо, мы скоро будем. — Его глаза поднимаются к окну, и Лука хмурится, потому что уже не выносит этой неизвестности, не понимает, какого чёрта сейчас происходит, — в течение часа, наверное. — Заканчивает свой ответ Элиотт и, кивая словно самому себе, вновь говорит: — Хорошо. — Луке кажется, что его лёгкие вдруг решили вспомнить, как работать, когда он видит, как заканчивает наконец вызов Элиотт. — Что случилось? — Нетерпеливо спрашивает он через секунду, но Элиотт, покусывая нижнюю губу, внимательно смотрит на экран ещё секунд десять, прежде чем дать хоть какую-то пищу его встревоженному разуму. Но эта пища совсем не помогает: — Они в курсе, что мы не ночевали в том доме. — Он наконец встречается с Лукой взглядом, не выражая в собственном ничего. Он хочет сбавить напряжение, хочет улыбнуться, но он слишком много в эту секунду думает. — Что? — Безумно тихо переспрашивает его Лука, но на деле выглядит так, словно никакое объяснение его не успокоит. — Сейчас, — Придвигаясь к нему ближе, — говорит Демори, успокаивая в этот момент словно и самого себя, — ещё попробую. — Лука видит, как он находит в пропущенных номер Янна и набирает его. Челюсти младшего, послушно ожидавшего объяснения, сжимаются, когда Элиотт переключает звонок на громкую связь, и комнату наполняет череда протяжных гудков. — Эл? — Немного глухо доносится наконец из динамика знакомый голос. — Да, привет, — уже энергичнее отвечает старший, но его прерывают: — Ну слава богу отозвался! — Янн, ты в курсе, что происходит? — Без малейшего обвинения, лишь с искренним желанием узнать суть ситуации, спрашивает Элиотт, — сейчас только с отцом созвонился и, — Лука замечает, как напрягаются его брови, когда он пытается подобрать слова, чтобы вернее истолковать ситуацию. — Блин, прости, — Сразу отзывается Казас, дыша глубоко. Складывается ощущение, словно он куда-то шёл, но Элиотт понимает, что для четырёх часов дня этот факт совсем не являлся странным. — За что? — С сомнением в голосе переспрашивает Демори. — Да я в четыре утра прочухался немножко, увидел пропущенные от Ивона, — Лука встречается взглядом с Элиоттом, обмениваясь с ним взаимным непониманием, — напугался, думаю, дай перезвоню, а у него голос такой серьёзный. Решил — мало ли у вас что стряслось. — Элиотт облизывает губы нервно, опуская свой взгляд вниз. — И? Они узнали о квартире? — Да, я не совсем понял, они до этого с Артуром разговаривали, и что-то там пошло не так. — Уже оба в этой комнате выдыхают шумно от ситуации, которая становилась с каждой секундой только непонятнее.       «Нужно было сказать ему» — накрывая лицо правой ладонью, горько думает про себя Элиотт, ощущая, как опускается на его левое плечо рука Луки. — Эл, он попросил честно ответить, где вы, и я ответил. Попытался объяснить, что вы, наверное, так их тревожить не хотели, решили расслабиться и всё-такое, но у него реально голос такой был, что я решил, что вы точно в беде. — С искренним волнением и даже сожалением объясняется Янн, на что Элиотт, глядя на перепуганные глаза Луки, совершает тяжелый вдох. — Понял. — Шумный выдох. — Эл, просто... — Пытается ещё что-то сказать его друг, но Демори, понимая по его интонации то, что разговор идёт не в ту сторону, спешит его прервать: — Нет, всё нормально, — мотает головой он, хоть и видеть это мог сейчас лишь Лука, — Прости, что вообще оказался во всё это втянут. — Да о чём речь вообще, — Фыркает Янн, — просто, — говорит он уже чуть серьёзнее, — надеюсь, всё будет хорошо. — Да, надеюсь, спасибо. — Кивает он и, задумываясь невольно о том, что слишком часто их телефонные разговоры, связанные с Лукой, были приправлены таким количеством тревоги, обменивается с другом ещё парой фраз и вешает трубку.       Опуская наконец телефон на стол, Элиотт вновь напряжённо выдыхает, встречаясь с Лукой, который, кажется вечность вот так недвижимо сидел, взглядом. — Отец попросил как можно скорее приехать домой, потому что Кларис волновалась за то, где мы всё это время были. — Лёгкие Луки наполняются живительным воздухом, но в груди остаётся всё та же тяжесть. Sound: Ramin Djawadi — 1% of Something — Нужно собраться и, — Элиотт видит, как Лалльман опускает свой какой-то неживой, стеклянный взгляд, и накрывает его правую ладонь своей, привлекая вновь к себе его внимание. — Всё будет хорошо. — Уверяет его Демори своим не стойким от не меньшего напряжения голосом и, касаясь правой рукой его плеча, притягивает к себе, не встречая никакого сопротивления. — Как я им объясню боль в заднице, из-за которой хромаю. — Спустя секунд десять молчания, уткнувшись лбом в его шею, бубнит Лука, заставляя Элиотта этими словами прыснуть от смеха и, склонив голову, замечая, как он поворачивается, посмотреть ему в глаза. — Напоролся на что-нибудь. — Дёргает плечами старший, поглаживая его предплечье мягко. — Ага, — отводит Лалльман свой взгляд в сторону, выпрямляясь, — на сводного брата напоролся. — Элиотт хочет посмеяться с его шутки, потому что она действительно казалась ему удачной. Но то, как опускается вновь взгляд Луки, то, с какой слабостью его ладонь сжимает его руку в ответ, говорит ему прямо о том, что ничерта с ним от этих всплывших фактов не было в порядке. — Хэй, — опуская руки на его плечи, тихо говорит Элиотт, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Я что-нибудь придумаю, — говорит он, наконец встречаясь с Лукой взглядом, чувствуя, как сильнее закрадывается тревога в сердце от этого всё ещё испуганного взгляда, — в конце концов они знали, что всё в порядке. — Ему и самому паршиво. Он вновь подвёл Луку, хоть и обещал, что всё пройдёт гладко. — Ты прав. — Спасительно для состояния Элиотта кивает Лалльман, запуская руки к его талии, чувствуя лишь, что что бы они сейчас друг другу не сказали, напряжение не покинет их, пока они не приедут домой и не поймут до конца ситуацию.

***

      Закончив со всеми сборами, забрав даже некоторую оставшуюся еду с целью создания своего алиби-продолжения вечеринки с друзьями, они покинули квартиру, номер и обстановка которой надолго засядут в их памяти.       Времени, чтобы доехать до дома в напряжённом молчании, пока каждый пытался проиграть в голове возможные диалоги, для них оказалось неожиданно мало, но минут раздумий, чтобы выйти наконец из машины и собраться с духом для того, чтобы в дом зайти, потребовалось гораздо больше.       Артур не ответил на звонки ни одного, ни другого, и Лука боялся. Безмерно боялся неизвестности и чего-то ещё. Чего-то, засевшего в его груди, но пока не совсем для него понятного.       Лалльман, сидя в машине, смотрит на входную дверь дома и сжимает челюсти крепко, вспоминая день, когда ему было столь же страшно перешагнуть этот порог.       Худший день в его жизни.       Но почему ему так страшно сейчас?       Они сидят в машине и, держась за руки, ещё минут пять не решаются выйти, пока дверь дома внезапно не открывается.       Лука едва успевает рассмотреть лицо матери, как Элиотт, отпуская его руку, вдруг открывает дверь. Тело Луки цепенеет, а сердце колотится, когда округлившиеся от страха глаза наблюдают за тем, как родные ему люди идут друг к другу. Он наконец цепляется за ручку двери со своей стороны, когда замечает, как выходит из дома и Ивон с курткой в руках, которую он спешит накинуть на плечи женщины. — Элиотт. — Говорит Кларис тоном, в котором ещё толком не получается распознать — она больше была напугана или зла. — Лука. — Отводя взгляд за спину Элиотта, говорит женщина чуть тише, словно даже слабее, с острым вниманием всматриваясь в то, как её сын, выйдя из машины, неуверенно закрывает за собой дверь.       Лалльман вновь застывает от этого обращения, от её голоса и ледяного взгляда, чувствуя, как покалывают виски от давящего напряжения. — Где вы были? — Спрашивает она, возвращая взгляд к Элиотту, бегая какими-то стеклянными глазами от его лица к лицу не спешащего подходить к ним Луки и обратно. — Да мы, — Неловко улыбаясь, начинает говорить Элиотт, но заминается, замечая в её синих, ставших такими родными для него глазах неподдельную тревогу. — Почему не отвечали? — Вновь спрашивает она, чувствуя, как касается её плеча Ивон сзади, но абсолютно никак на это не реагируя.       Элиотт зарывается в волосы правой рукой взволнованно, и Кларис цепенеет, когда замечает на его брови ссадину. — Это Ролан? — Как-то глухо, по-неживому спрашивает она, подходя ещё ближе, вновь с тревогой переводя взгляд на сына, хмурящегося в эту же секунду от услышанного вопроса. — Что? — Чувствуя моментально распространяющийся по груди холод, спрашивает в ответ Элиотт, медленно опуская свою руку.       Лука, чувствуя, как силы возвращаются к нему от искреннего непонимания, делает несколько шагов вперёд. — Кто это сделал? — Со страхом, прорывающимся в громкости её голоса, вновь спрашивать мать Луки, и Элиотт пытается, правда пытается собраться в кучу и дать ей разумный ответ, но то, как она говорила и что она говорила полностью рушило все возможные подготовленные варианты, которые только могли крутиться до этого в его голове. — Ри, тише. — Отвлекает его голос отца, когда тот, встречаясь с ним взглядом, вновь мягко гладит её по плечу.       Ивон видел, что его сын был в порядке, даже неожиданно сильно счастлив. Но она не видела. Она лишь безумно сильно волновалась. — Ты защищал Луку? — Практически молит своим голосом Кларис ответить уже хоть что-нибудь, но Элиотт, хмурясь от этого вопроса только сильнее, вновь напуганно смотрит на отца. — Родители Ролана уговорили судью перед переводом в тюрьму отпустить его на день к семье. — Хоть немного разъясняет наконец Ивон ситуацию, и Элиотт, слушая его внимательно, замечает усталость на его лице, наводящую на него мысль о том, словно он не спал всю ночь.

***

      Тринадцатью часами ранее: — Здравствуйте, Миссис Лалльман. — Ох, Артур, рада слышать, — улыбается тут же Кларис и, зажимая телефон между плечом и ухом, ставит тарелку для второго по счету ужина в микроволновку. Они с Ивоном, пока не было детей, решили устроить себе романтический вечер. — Я тоже рад вас слышать, — усмехается невольно от такого приятного приветствия Бруссар, — парни уже вернулись домой?        Кларис, проставляя необходимое количество минут для разогрева немножко медлит с ответом: — Нет, а должны были? — А, — стопорится парень, — нет, наверное нет. — Немного странным по её мнению тоном повторяет он. — Всё в порядке? — Артур, стоя на крыльце того самого дома, в котором проводилась вечеринка, ещё раз оглядывается по сторонам, убеждаясь, что машины Элиотта всё-таки поблизости не было. — Да. — Слишком серьёзно для того, чтобы она успокоилась, отвечает он. — Артур, — она усмехается мягко, поворачиваясь к столешнице спиной, — это прозвучало не очень убедительно. — А, — Отзывается он тут же, пуская нервную усмешку, — не обращайте внимания, просто я немного взволнован после... — И он вновь заминается, понимая, что шутка о недавней драке её ничуть не успокоит.       Кларис, вздыхая глубоко, терпеливо ждёт продолжения, но, не выдреживая, спрашивает: — Лука с Элиоттом были вместе на вечеринке? — Ну да, — Говорить о них двоих с матерью Луки казалось для его длинного языка чертовски опасно, — да, — повторяет он, вспоминая, что она была в курсе планов на их вечер, — конечно. — он чувствует себя от этого разговора чертовски неловко. Как будто ходит по минному полю. — Но ты не видел, как они уходили? — Вот только сам Артур их планов на вечер не знал. — Да нет, — мотает головой парень, облокачиваясь рукой не перила, подмечая потрескавшийся на них лак, — наверное, просто разминулись. — Они могли пойти к Янну? — Не успокаивается женщина и Бруссар, выпрямляясь, заражаясь её волнением, вновь оглядываясь, не находя и одного человека достаточно на эту, по его мнению, шоколадную шпалу похожего. — К Янну? — Пытается оттянуть момент Артур, задумываясь об идее зайти в дом, но, понимая, что музыка оглушит его, отказывается от неё.       «Где, блять, этот Янн?!» — думает он про себя, но к его счастью, Кларис, когда за её спиной пищит микроволновка, заканчивает свой допрос: — Ладно, Артур, ты веселись. Но если что-нибудь узнаешь, позвони, хорошо? — Да, безусловно! — С уже гораздо большей энергией соглашается он, сам не меньше желая убедиться в том, что его друг был в безопасности. — Чертовы идиоты. — Заставляет женщину, повесившую наконец трубку, ещё сильнее напрячься голос вошедшего на кухню Ивона. — Что такое? — Осторожно спрашивает она, опуская телефон на столешницу, совсем отчего-то забывая о том, что разогревала в микроволновке. — Да суд, — Бурчит нерадостно Ивон, открывая холодильник, — им лишь бы деньги, пустили этого паршивца перед переводом день с семьёй провести. — Он достаёт пачку молока и устало выдыхает. — Под охраной, «канун Рождества» всё-таки. — Откручивая крышку, замечая затянувшееся молчание, он оборачивается и, поймав застывший на нём взгляд Кларис, чувствует закрадывающуюся в сердце тревогу. — Эй, что такое? — Спрашивает он, опуская крышку на стол, подходя к ней ближе. — Лука и Элиотт, они, — Говорит она тихо и, отвлекаясь вновь на телефон, взяв его в руки, набирает номер сына. — Что? — Терпеливо ожидая объяснения, следя за её действиями, останавливается рядом с ней мужчина. — Не отвечает. — Говорит тихо, слишком серьёзно для такого приятного вечера спустя секунд пятнадцать она. — Кто не отвечает? — Спрашивает спокойно Ивон. Кларис вновь набирает номер, только в этот раз Элиотта. Она, покусывая нижнюю губу, поднимает свой встревоженный взгляд к его лицу. — Никто не отвечает.

***

— Он уже под там, где должен быть, так что... — Говорит Ивон, но его перебивают: — Что произошло вчера? — Холодные маленькие иглы покалывают сердце Лалльмана, судорожно ищущего в своей голове удачное объяснение, когда мать вновь заставляет его застыть. — Сколько раз вам говорить, чтобы не ставили на беззвучный! — Она смотрит на Луку и вновь переводит взгляд на бровь Элиотта. — Кто это сделал, Элиотт? — Её голос, такой громкий, такой серьёзный, такой дрожащий. Такой, каким он не слышал его много лет, забивает мышцы Луки вновь.       Она переживала. Так сильно переживала, потому что они соврали. Потому что не могли сказать правду. — Да это, — вновь пытается натянуть неловкую улыбку Элиотт, но не получается, совсем не получается и он чувствует себя чертовски беспомощным, осознавая, как прокололся. Они никогда не врали им в лицо, никогда не сталкивались с такой ситуацией, чтобы было необходимо видеть последствия их отношений, которые они так старательно скрывали. — Мам, мы с Элиоттом, — гремит в ушах тихий, неуверенный голос Луки, но, Боже, до чего же Элиотту в эту секунду необходимый, — мы... — Старший оборачивается через правое плечо, и его сердце, когда он встречается с его пронзительным, то ли парализующим, то ли парализованным взглядом ошпаривает тревога.       Лука, глядя ему в глаза, облизывает губы нервно и, сжимая кулаки, вздыхает глубоко. — Что вы с Элиоттом? — Обжигает холодом Луку очередной вопрос и интонация матери, — на другую вечеринку ушли? — Она отходит немного от Элиотта влево, чтобы видеть лучше сына, нервничая от непонимания, почему тот не мог к ним просто взять и подойти. — Почему нельзя было предупредить, я не понимаю. — Повышается её голос. — Ри, успокойся... — Обнимая её за плечо, уже увереннее говорит Ивон, желая лишь обсудить всё мирно, будучи уверенным, что это просто глупое стечение обстоятельств заставило их так поволноваться. — Нет, я думала... — Мотает головой она, вздыхая рвано, — я столько всего успела себе надумать за эту ночь. — Она отшагивает невольно, когда, проматывая в голове минуты, часы неизвестности и страха, что с Лукой могло что-то вновь случиться, чувствуя, как слабеют колени от наконец дошедшего до неё осознания — её сын здесь, он в порядке, но на лице Элиотта была рана, они оба смотрели на неё испуганно, и она от этого всего совсем не была в порядке. — Мы... — вновь предпринимает попытку связать хоть одно предложение Лука, чувствуя, боль в груди от того, как переживала сейчас его мать. В голове вспышками возникают все их семейные вечера. Первый такой мирный, приятный в его жизни ужин с этой чёртовой пиццей. Их совместный просмотр альбомов. Смущение Ивона из-за рассказа Кларис о его предложении и поп-корне. Её смех. То, как Ивон поддержал его в нелёгкий момент, то, как он Луку и его особенность принял. Sound: Sarah Warne — We Were Wrong       Но ему чертовски больно от таких моментов, как этот. Больно от невозможности сказать правду, от того, как каждый раз сердце слабо, но ныло, когда они тянули к друг другу ладони во время очередных их семейных посиделок, как неловко касались кончиками пальцев, если удавалось вместе сесть на диван.       Прятались. Изо дня в день.       Прятались от самых близких.       Элиотт видит, как медленно наполняется воздухом грудь Луки. И он, чувствуя, как колотится собственное сердце, отшагивает назад. Лалльман смотрит ему в глаза тут же, и, когда они, совершая ещё несколько шагов, становятся рядом, переводит взгляд на мать и, вздыхая вновь глубоко, чувствуя, как с кислородом по телу вновь и вновь распространяется страх, выдыхает.       Элиотт ощущает прикосновение холодных пальцев к его правой руке, и его губы приоткрываются, втягивая воздух, кажущийся в эту секунду ледяным. — Мы давно хотели... — голос мальчишки от внимательного, выжидающего взгляда матери вновь пропадает, а Элиотт смотрит на него, слушает и просто не может поверить в происходящее. Ему кажется, словно это какой-то сон, только где-то на подкорке маячит осознание, что они не проснутся. И до него доходит неизбежная мысль о том, что он поймёт — кошмар ли это, лишь когда узнает его концовку. — Сказать... — Продолжает пытаться Лука, и Элиотту впервые становится настолько страшно. Впервые настолько реальной кажется их с Лукой ситуация и хоть малейшая, но существующая вероятность потерять его из своей жизни.       Но Лука был готов рискнуть, он видел это в его напуганном, но таком уверенном взгляде, Элиотт видел его уже раньше. Он любил этот взгляд. Так сильно любил жизнь в Луке, за которую тот всегда упрямо боролся.       Чем бы не закончилась их эта семейная прогулка, Элиотт точно знал, — исход будет реальным. Но сейчас — он видит такую боязливую решительность Луки и, поворачиваясь к родителям лицом, сплетает пальцы их рук. — Мы встречаемся. — Оглушает, бьёт по вискам своей реальностью, хоть он и ожидал этого, признание Луки. Их признание.       И Луке, цепляющемуся в эту секунду за его руку своей, дрожащей, так страшно было Элиотта потерять. Так страшно.       До сжавшихся холодно лёгких страшно, до впившихся в правый кулак ногтей.       Но как же сильно он хотел поверить в то, что их семья была не такой, как другие, так сильно, что выдохнул эти слова, словно последние в своей жизни.       В эту секунду, встречаясь взглядом с отцом, не различая и единой эмоции на его лице, с колотящимся сердцем спустя пару секунд переводя глаза к застывшей Кларис, Элиотт понял, что сделано это Лукой было не столько из желания избавиться от тягости лжи, которая его мучила, а для того, чтобы не навредить этой ложью близким им людям.       И от этого Элиотт любил его ещё сильнее.