Around the world...with two badass

      Не я должна была тащиться пешком под испепеляющим солнцем, наперевес со всеми своими вещами и тридцатью процентами заряда на телефоне. Это несправедливо. Хочешь сделать как лучше, а получается как всегда, и до правды не докопаться. Я прекрасно понимаю, что если сейчас начать жалеть себя, то из этой трясины уже будет не выбраться, и что случилось — то уже случилось, придется двигаться дальше. Страшно сейчас зависнуть в неопределенности, страшно получить выговор или вовсе остаться без работы и средств на существование.       «Как обстановка на базе?»       Думаю, что написать Крису будет безопаснее, чем позвонить Фрэнку и нарваться на скандал. Трудно представить, в каком он сейчас настроении, но можно не сомневаться, что после случившегося кому-то сверху пришло в голову вызвать моего наставника «на ковер».       «Ничего нового. Работаем»       Приходит незамедлительный ответ, потому что Крис с телефоном не расстается даже в ванной. Я непонимающе смотрю в экран смартфона, как это — «ничего нового?». Не могли же они замять это дело или засекретить, я не дотягивала до такого уровня. Разве что историю о Уилсоне, отсутствующем по их же распоряжению, освещать не хотели. Если меня все-таки уволят, то непременно подниму эту тему в кабинете у начальства.       «Про инцидент в Румынии что-нибудь слышал?»       «Твоих рук дело?» и в конце сообщения Крис добавляет смеющийся до слез смайлик.       «Fuck off. Меня теперь ждут исправительные работы»       «И смешно и грустно» еще один смайлик.       «Да чтоб тебе там провалиться, советчик чертов.»       Этот разговор ни о чем украл у меня целых семь процентов заряда и пару десятков нервных клеток. Странно, что Крис был не в курсе случившегося, но врать бы он точно не стал. Может Фрэнк постарался? Он всегда был на моей стороне, да и если учесть, что и вся движуха в компании Барнса и Уилсона — его заслуга, то Фрэнк должен отправиться загребать все это первым. Только вот мой наставник не был белым и пушистым и теплых родительских чувств к своим воспитанникам не испытывал. Я вспомнила его слова о «действительно серьезной работе», которая, по его мнению, подошла бы мне больше.       Отыскав нужное имя в списке контактов, долго смотрю, не решаясь нажать на вызов, пока экран не гаснет, и я не включаю его опять, но снова медлю.       — Да? — отвечает Фрэнк сиплым голосом и тут же прокашливается, прочищая горло, — Меган, я слушаю.       Сперва я хочу завязать отвлеченную беседу, зайти как-нибудь со стороны, и сто процентов быть обложенной за это трехэтажным матом, и быстро выбрасываю эту мысль из головы, переходя к самому главному.       — Фрэнк, что со мной теперь будет?       Мужчина шумно и тяжело вздыхает и бормочет что-то нечленораздельное.       — Ничего не будет, — наконец произносит он, — твой послужной лист свое дело сделал. А они прекрасно знают, что сами знатно проебались, загнав Уилсона на очередную фотосессию, но никогда этого не признают. Взыскания не будет ни в каком виде. Вернешься — выслушаешь увлекательную лекцию и отпустят. У них сейчас нормальных агентов раз два и обчелся, чтобы каждого наказывать.        Я не поверила своим ушам.       — Фрэнк, — проговорила я почти шепотом, — чего тебе это стоило?       — Не забивай голову. Вы у меня может и были группой настоящих имбецилов…в той или иной степени, но для своих агентов я готов на многое. Убедил их, что это твое первое серьезное задание, к тому же кандидатуру помощника утверждали совместно с этими двумя, так что за что боролись, на то и напоролись, как говорится.       — Фрэнк! Я же хотела как…       — Как лучше, — огрызнулся он, — знаю я ваше «как лучше», сначала сделать, а потом подумать. Ну нет ни у меня, ни у тебя, ни у кого-либо еще такого количества прав и дозволений, как у друзей Роджерса! Любой агент рядом с ними будет крайним. Потому что вы еще совсем сопляки, а они — спасители Земли-матушки. Понятно?       — Понятно. — Я ни в чем не оправдывалась перед Фрэнком, наверное, с самого первого года обучения. Он не позволял, говорил, что так мы лишь попусту сотрясаем воздух, а наши объяснения мало кого интересуют. Сейчас я припомнила его слова и стало стыдно.       — Вот и славно. Меня к твоему возвращению скорее всего не будет, срочный вызов, так что держи хвост пистолетом.       — А есть ли смысл мне возвращаться?       В душе задрожал крохотный огонек надежды и тут же погас.       — Повтори?       — Я имею в виду, если к ответственности они меня призывать не собираются, тогда может я продолжу работать, а лекция — потом?       — Мозги включи, Шерман. Какая работа? На твое место уже назначен другой человек.       От услышанного у меня буквально отвисла челюсть.       — Уже?       — А чего, сорок дней ждать?       — Но ведь и сутки еще не прошли.       Я отказывалась верить в то, что в одно мгновение ока лишилась такой серьезной работы, сулящей мне продвижение по службе или как минимум прибавление к жалованию.       — Так, дальше что? — Фрэнк начинал злиться, он не любил долгие телефонные разговоры «ни о чем», а в данным момент в принципе на общение настроен не был.       У меня не было ответа.       — По-хорошему, тебе надо забить. Не получилось здесь, получится в другом месте. Подыщу тебе новое задание, не переживай, на месте сидеть будешь не долго. И не смей там нюни распускать, слышишь? Ты у меня не такая.       А к горлу уже подступил ком, глаза защипало. Я не хотела, чтобы меня жалел Фрэнк, а именно это он сейчас пытался сделать. Привычнее было слышать более жесткие слова поддержки. И наверное, он был прав, не повезло тут, повезет в другом деле.       — Спасибо, — я постаралась вложить в голос больше воодушевленности, а Фрэнк снова тоскливо вздохнул, слыша, как я хлюпаю носом, борясь с натиском слез.       — Не принимай близко к сердцу, Шерман. Ты на своем месте и одна неудавшаяся миссия этого не изменит. До встречи дома.       — До свидания. — Из динамика послышались короткие гудки, и я наконец позволила всему тому ужасу, что скопился за пол дня, вырваться наружу. Не знаю, кому там от рождения перепадает способность «красиво заплакать», у меня получается совсем не картинно, а мокро, навзрыд, захлебываясь в каждом вздохе. Виски начинает сдавливать, я утираю лицо рукавом дурацкой медицинской формы, и ощущаю на губах соленый вкус. Мысленно уже понимаю, что все позади, а истерика имеет свое мнение на этот счет. И когда лобная доля словно наливается свинцом, нос закладывает напрочь, а манжеты из голубых превращаются в темно синие, пропитанные насквозь, я успокаиваюсь. Хотя как успокаиваюсь, перестаю трястись и вспоминаю, как правильно дышать. На щеках все еще горячо.       Трудно описать это состояние в «двух словах». Слезы — не более чем выход эмоций и никак не признак того, что нужно опускать руки. В очередной раз я убедилась, что все рассказы об агентах, вытирающих ноги о своих помощников, — правда. Собственно, как и везде, где есть намек на иерархию служебных отношений. В полную бесчувственность Барнса верилось с трудом, скорее уж в безразличие лично ко мне и в крайнюю приверженность своей работе. В наших инструкциях нет пункта «пожалей ближнего своего», а тот факт, что я девушка, не делает наш случай исключением.       Но ничего не запретит мне тихо ненавидеть своих уже бывших напарников.       Нужно ли говорить, что по прибытию в аэропорт я узнала, что из-за грозы в Нью-Йорке все рейсы отложены на несколько часов? Мне не везло в перелетах. Абсолютно.       Впрочем, на другой стороне океана жизнь продолжалась.