Around the world...with two badass

      Сегодня понедельник. Выходные прошли спокойно, почти без конфликтов и приключений, если не считать похода в магазин. Я разрывалась между необходимостью присматривать за Баки и написанием отчета для Бойда, который он попросил сдать в срочном порядке, раз уж на задание меня отправлять нельзя. Приходилось мотаться в штаб, но это давало мне повод по возвращении лишний раз завязать разговор фразой «чем занимался?», когда нормальные темы для беседы у нас с Барнсом заканчивались.       Мне чертовски надоело жить с одной рукой, привыкнуть может и реально, но вот смириться — ни за что. Поэтому перед возвращением в отель я заглянула в медчасть, видимо для того, чтобы окончательно испортить себе настроение. Прогноз был озвучен неутешительный, сроки выздоровления затягивались и поделать с этим ничего нельзя. Мне выдали новую партию лекарств, на этот раз более сильных, и разрешили иногда снимать повязку. На двоих у нас с Баки был уже приличный набор таблеток, которые мы принимали по часам, как какие-то пациенты психбольницы. Явных улучшений (как и ухудшений) не было ни у меня, ни у него, только апатия и постоянное желание спать. Причем для Барнса это проблемой не было, а вот я заснуть с ним в одном номере не могла.       Когда в комнате повисала даже незначительная пауза, влекущая за собой на первый взгляд безобидную тишину, я непременно вспоминала тот поцелуй. Хуже было то, что Баки легко угадывал мои мысли по этому поводу, но ничего не говорил. Я повторяла себе: «веди себя естественно», но раз за разом проваливала это задание. Приходилось искать себе дело, отвлекаться на что-то, создавать иллюзию занятости. Мы с Барнсом словно поменялись местами. Теперь ему в моем обществе было явно комфортнее, чем мне в его. Если раньше он держался в стороне от меня или Сэма и предпочитал, чтобы в таких уязвимых положениях, как сон или прием пищи, рядом никого не было, то сейчас с точностью до наоборот это делала я.       Не думала, что когда-нибудь вообще сумею застать этого мужчину спящим или сонным топчущимся у ванной. Он всегда был на чеку, даже в спокойной обстановке не мог позволить себе забыться, особенно находясь в замкнутом пространстве, где рядом был еще один человек. Пока я к этим изменениям молча привыкала, Баки ими, похоже, наслаждался. Он наконец сбросил камень с души и, подтвердив свою человечность справкой от врача, начал жить. Первое время я боялась, что сыворотка даст обратный эффект, и однажды Баки проснется реально столетним стариком, но, кажется, все шло в ином направлении. Каждый божий день мне приходилось бороться не со взрослым мужчиной, а с трудным подростком, который тянул с полок магазинов на кассу весь вредный фаст фуд и зависал в телефоне до часу ночи. Я в шутку говорила, что вот-вот застану его за курением и тогда уж точно придется «родителей к директору вызывать», а в каждой шутке, как известно, есть только доля шутки.       Был очередной день, очередное время обеда и очередная прогулка мимо Старбакса. Над Атлантик-Сити нависла грозовая туча, воздух был тяжелым, а резкая смена погоды стучала в висках на манер африканских барабанов. До кофейни я добралась в полувисячем состоянии, и опорой мне служил, конечно, Баки, который уже смирился с каждодневными прогулками. Внутрь он заходить отказался, что, собственно, не ново, и, оставив его ждать снаружи, я отправилась делать заказ.       В заведении пахло корицей и молотыми зернами арабики, народу было на порядок больше, чем обычно. Оно и понятно, город вот-вот ждал, что начнется дождь. Остаться здесь и пересидеть — было бы отличной идеей, но мне четко сказали «нет», а значит выбора не было.       К слову, запах кофе в последнее время стал ассоциироваться у меня с конкретным человеком, чью широкую спину я могла видеть через окно. Это было что-то уютное, домашнее, почти родное. Несмотря на все неловкости, которые, судя по всему, испытывала только я, хорошего во всей этой истории было больше. Впервые за долгое время рядом со мной был тот, на кого я могла положиться, кто понимал без слов, кто мог заставить искренне улыбаться. С Баки не было необходимости изображать из себя того, кем я не являюсь, с ним можно было говорить о работе, о реальной работе, а не выдумывать сказки без конкретных имен и мест. С Баки можно было молчать, пускай иногда и напряженно, но без обязательств, без упреков вроде «ты не обращаешь на меня внимания». Если между нами действительно были какие-то отношения, то они мне нравились. Но вот вопрос, нравились ли они Баки?       Поблагодарив официанта и взяв два картонных стаканчика, я поплелась обратно на улицу. Барнс ждал меня на том же самом месте, он озадаченно созерцал линию горизонта цвета расплавленной стали. Его мысли все еще оставались для меня загадкой, но он больше не рвался в бой, не разбирал на журнальном столике винтовку, не молчал часами, уставившись в одну точку, а на его переносице не залегала глубокая складка недовольства. Он перестал дергаться от моих прикосновений, не оглядывался опасливо на улице, и даже спокойно реагировал на обращения к нему незнакомцев.       — Вернемся обратно? — я протянула ему кофе. Зонта у нас с собой не было.       — Нет, — ответил он, мотнув головой, — идем дальше.       «Дальше» — не означало конкретного места, «дальше» означало просто идти и разговаривать. Мне наши прогулки напоминали сцену из какого-то шпионского фильма. Вокруг нас — десятки людей, спешащих по своим делам, один работает в офисе, другой — строителем, третий — еще только учится, а нас с Барнсом связывает организация под названием Щ.И.Т. Хоть кто-нибудь из этих прохожих догадывается, какой уровень опасности можно присвоить двум разгуливающим без присмотра агентам? Но ладно, сегодня у нас за поясом не припрятан пистолет, а в руках только стаканчик с кофе, и этот факт меня немного расстраивает.       — Опять это выражение лица, — раздается справа от меня голос Баки. Он крайне наблюдательный мужчина и ложь от правды отличает с профессиональной точностью, так что я говорю, как есть.       — Я — трудоголик, ты же знаешь, четыре дня на «свободе» и уже хоть на стену лезь.       — Не от меня ли? — усмехается он.       — Ты тут не при чем, просто я не умею ничего, кроме как работать. И отдыхать не умею.       — Знаю, — Баки кивает, — давно заметил, но оперативник из тебя сейчас никакой.       Он намекает на травму, будь она неладна. Но чисто теоретически я могу вернуться к работе помощника, вести дела без выездов на место, удаленно. Мне стыдно в этом признаваться, потому что я была уверенна, что тотальная забота о Барнсе заполнит этот пробел в моей жизни, но как только Баки запомнил порядок приема лекарств и перестал нарушать режим дня, мое присутствие рядом потеряло всякий смысл.       — Что мешает вернуться?       Я едва успеваю открыть рот, чтобы ответить.       — Только не говори, что я.       — Ты, разумеется, — отвечаю я, поворачиваясь к шагающему рядом Барнсу, — куда ты один? Опять бороться с кофеваркой?       Он улыбается одними уголками губ. Разумеется, в одиночку Баки справится с чем угодно, в том числе и с бытовой техникой, но ему, как и любому человеку, приятна забота.       — Не утруждай себя, придумывая оправдания.       Мы останавливаемся у пешеходного перехода. Людей на улице все меньше, а те, кто есть, двигаются в противоположном от нас направлении, к автобусным остановкам, козырькам магазинов или домам, но никак не под открытое небо, с которого вот-вот прольется холодный осенний дождь.       — А как ты так спокойно стал относиться к обычной человеческой жизни? К отсутствию тренировок и режима, заданий?       — Устал, наверное, — пожав плечами, отвечает Баки.       — А если попросят вернуться? Фьюри или Сэм? — какая-то часть головного мозга, отвечающая за чисто женскую стервозность, подсказывает мне добавить в этот список и Шэрон Картер, но я вовремя закрываю рот.       Барнс не тратит на раздумья ни секунды и дает утвердительный ответ.       — Мда, значит не будет нам спокойной жизни.       — Если бы тебе хотелось спокойной жизни, ты не пошла бы в Щ.И.Т. Там могут предложить все, что угодно, только не это.       — Да, тогда у меня не было бы бешеного начальника, сломанной ключицы и лицензии на применение оружия. Зато было бы двое детей, и муж, который спустя два года совместной жизни осознал, что мы поторопились, и нашел бы себе кого-нибудь на стороне.       — Сомнительная перспектива.       — А ты как думал? Это суровые реалии двадцать первого века.       — Ты не хочешь заводить семью?       — В ближайшие несколько лет — точно нет, приключений мне и без того хватает.       За десять минут мы успешно пересекаем пару улиц и выходим лицом к набережной, где со стороны океана гуляет такой ветер, что впору искать не крышу, а полноценное убежище.       — Давай уже повернем назад, а?       — Дождь не начнется еще как минимум полчаса, — заявляет мне Барнс с уверенностью человека, проработавшего в гидрометеостанции не менее десятка лет. Спокойнее от его слов не становится, потому что в последнее время Баки посещают разные не самые здравые мысли, а прежняя осторожность спит непробудным сном. А дальше происходит то, чему я никак не могу подобрать названия и к чему пока сложно привыкнуть. Я лишь знаю, что так — правильно, так надо, для Баки даже необходимо, а что до меня? Ну, не убудет.       — Я не замерзла, — говорю, оказываясь в крепком кольце рук, — а вот мокнуть совсем не хочется.       Барнс ничего не отвечает, только утыкается носом мне в шею и медленно выдыхает. Он не позволяет себе большего, после того случая, но и не считает нужным спрашивать разрешения каждый раз, когда хочет коснуться.       Я первой нарушаю тишину спустя пару минут.       — Может позвонить Фрэнку, и у него найдется для меня что-нибудь интересное?       — Позвони, — жесткая щетина щекочет кожу, заставляя поежиться. Голос Барнса не выражает никаких эмоций, он ни одобряет, ни запрещает, просто эхом повторяет мои слова. Я ощущаю себя мягкой игрушкой, которую ребенок не выпускает из рук ни на минуту, таскает с собой по дому и обязательно берет в любую поездку.       Наверное, стоит сказать ему спасибо за это ощущение спасительного островка спокойствия в череде сумасшедших будних дней. Я осмелюсь предположить, что эти чувства взаимны, потому что знаю Барнса и мне есть с чем сравнивать, хотя на первый взгляд трудно отличить спокойного Баки от грустного Баки, размышляющего о смерти. Не думаю, что делать сейчас следующий шаг будет здравой мыслью, потому что ни мне, ни ему не прельщает перспектива с головой отдаться мукам любви и отношениям в том понимании, к которому все привыкли.       Его левая рука скрыта под перчаткой, кожаной, под стать куртке и всему образу Барнса аля «не подходите, я — опасен». Он позволяет снять ее и прикоснуться к бионике, просто мне спустя столько времени все еще интересно, а ему вовсе не трудно потакать этой маленькой прихоти. Металл холодный, гладкий и блестящий. Сечения золотого цвета делают протез практически совершенным.       Надев перчатку на свою руку, я усмехаюсь несуразности размера. Баки моих манипуляций вовсе не замечает, он по-прежнему жмется к моей спине, изредка касаясь небритой щекой шеи. И когда при очередном порыве ветра, я плотнее кутаюсь в комок ткани, зазря называемым «осенней» курткой, Барнс как истинный джентльмен распахивает для меня объятия нагретой теплом его тела верхней одежды. Свободной рукой я подтягиваю край куртки ближе и неожиданно обнаруживаю странный предмет с острыми углами.       Невинные объятия как-то слишком быстро меняют свой характер, и та самая чудесная бионика смыкается вокруг моего запястья.       — Да ты издеваешься…       Я пару мгновений решаю, стоит ли игра свеч? Очередное выяснение отношений ни к чему не приведет, тем более после придется как-то сосуществовать вместе в замкнутом пространстве. Иногда я спрашиваю себя, а как бы отреагировал на такую выходку Стив? Я его совсем не знала, только по рассказам от самого Барнса, Сэма или же тех легенд, которые слышал почти каждый американец.        — Это крайне безответственно, — наконец говорю я, дернувшись в сторону. — Рассуждая здраво, мы не можем со стопроцентной уверенностью сказать, что и как повлияет на твое здоровье, которое, если ты забыл, находится не в самом лучшем состоянии.       В доказательство я достала смартфон и указала Барнсу на текущие показатели, что по-прежнему оставались ниже нормы. Ему этот мониторинг вообще ни о чем не говорил, спасибо, что датчики не снимает, хотя точно воспринимает их как бесполезное «украшение». Он смотрит спокойно, мимо экрана телефона, ему эти цифры нафиг не нужны, а вот с человеком напротив вполне можно что-то сделать.       Мне нельзя с ним спорить, потому что проиграю, а Барнс далеко не тот вежливый пай-мальчик, каким был (и был ли?) в прошлой жизни. Да, может тогда он и постарался бы сгладить конфликт улыбкой или ласковым словом, но теперь это не его методы, хотя навык и остался.       — Я не приду на твои похороны. Знай это.       — Я тебя и не позову, — тут же парирует Баки без тени улыбки на лице.       — О господи…все, Баки Барнс пустился во все тяжкие, в следующий раз я тебя, наверное, заберу посреди ночи с какой-нибудь вечеринки в невменяемом состоянии и все равно крайней буду. И когда ты все успеваешь?!       Мужчина равнодушно пожимает плечами, он делает это на автомате, чтобы не говорить мне «не начинай», но подразумевает именно это. А действительно, когда? Все-таки большую часть времени мы проводили вместе и под присмотром друг друга.       Он играет не по правилам, включает режим «зимнего солдата» каждый раз, когда я пытаюсь воззвать его к ответственности касательно собственного здоровья. Чтоб вы знали, это абсолютно сбивает с толку, потому что не понятно, насколько он притворяется, а насколько готов вступить в открытую борьбу?       Я подхожу к нему вплотную и, задрав голову, ловлю внимательный прищур серых глаз. Некоторых привычек у него не отнять, а именно просчитывать противника на два шага вперед, анализировать буквально каждый его вздох. В определенные моменты мне удавалось застать Баки совершенно растерянным и даже похожим на обычного человека, но потом он снова примерял образ уверенного в себе на все двести процентов мужчины, и я мысленно посылала все лесом.       — Баки?       — М? — он вопросительно изгибает бровь и понимает, что я пытаюсь сделать. Барнс в наглую пользуется нашей разницей в росте, и приходится не только вставать на носочки, но и взяв его обеими руками за подбородок, наклонять к себе.       В том, что сам Барнс от этого получает явное удовольствие, я даже не сомневаюсь. Думаете он каждому второму позволяет вот так вот с собой обращаться? Попробовать, конечно, можно, но велика вероятность остаться без рук. От него все так же веет пряным коричным ароматом, к которому добавляется еще и запах недавно выпитого кофе, и если там и было место сигаретам, то я этого уже не узнаю.       — Хватит изображать жертву.       Выражение серьезности сменяется той плотоядной, на грани похоти, ухмылкой, на которую способен только Баки, и вдобавок он слишком красноречиво закусывает нижнюю губу. Ведь знает, какой эффект это оказывает на окружающих? И я сейчас говорю не только о себе, и вообще, не только о представительницах женского пола, потому что, однажды стоя в очереди на кассу…ну не суть.       Я смелею лишь тогда, когда убеждаю себя, что рабочего, между нами, больше, чем личного, хотя утверждение крайне спорное. Если бы мне официально поручили задание на расположение к себе Барнса, было бы просто замечательно, совмещать полезное с приятным, и не выглядеть в его глазах влюбленной дурочкой. Было бы отличное оправдание природе моей к нему привязанности.       Дурацкая женская привычка — менять мужчину, думать, что сможешь это сделать, возводить это в идею-фикс. Но это или заложено у нас на генетическом уровне самой природой или же воспитано социумом, не знаю, однако факт остается фактом, мы это делаем, но ни к чему хорошему не приходим.       — Чего ты добиваешься? — делаю акцент на последнем слове, это скорее утверждение или даже обвинение, но Баки изрекает свое коронное «не понимаю, о чем ты». Бессовестный лжец. Я рассматриваю, его как картину в музее, но с расстояния, за вторжение в которое могут не только из выставочного зала вывести под руки, но и влепить штраф. И все, что я вижу перед собой, мне чертовски нравится, и в особенности ощущение некоторых прав на это великолепие с грустными серыми глазами. Барнс не страдает от заниженной самооценки, комплексов по этому поводу тоже не имеет. В обычном состоянии этому можно сопротивляться, но когда он откровенно намекает «I'm Sexy And I Know», то гасите свет…       Я выпускаю его лицо из ладоней, и мужчина даже не пытается скрыть внутреннего недовольства. Поражение в этой игре дорого мне обойдется, а терять рассудок сейчас никак нельзя.       С неба падают первые крупные капли, оставляя на сером тротуаре темные пятна.        — Нагулялись.