***
Чимин нервно поглаживает колени, наблюдая за танцующим по комнате папой. Он уже сейчас знает, что уйдёт из больницы жутко расстроенным, но так хочется услышать привычное «Как дела, сынок?», вместо этого он в очередной раз улавливает: — Не знаю, кто ты, парень, но давай танцевать! — весело кричит омега и, хватая Чона за руку, тянет на себя. Через тяжёлую отдышку можно услышать парочку слов из песни, которую он напевает для танца. Услышав знакомый мотив, Чон вздрогнул. Незамысловатая песенка показалась до жути знакомой и, кажется, если бы это всё сопровождалось мелодией, омега бы точно вспомнил, где он её слышал. Временами его голос срывался и Чангю начинал громко рыдать, что-то говоря про сыновей и своего мужа: — Мой милый Джено любит нашего сына больше чем меня. Почему он так больно делает? — спрашивает он, подняв взгляд на Чимина. — Ты знаешь моего сына? Хотя откуда тебе его знать. Ему всего один год. Его Чимин зовут, славный мальчик, он точно ангелочек, что когда-то стоял у меня в спальне, — слова мужчины совершенно не несут смысла, он то и дело перескакивал с темы на тему, то проклиная младшего сына, то говоря о своей любви к нему. – А Чонгука он терпеть не может, это разбивает мне сердце, мальчик, пусть я и не родной папа ему, но я люблю его всем сердцем, чего не делает Джено по отношению к своему сыну и сыну того, кого любил, кажется, сильнее жизни. Но тогда зачем он убил Джису? Так и хочется встряхнуть папу, сказать, что вот он я, твой ангелочек, твой Чимин; нельзя и он это принимает, хоть и с трудом. Сейчас он жутко завидует Чонгуку, который вырос под опекой их папы, именно их, потому что Чонгук также сильно любит своего отчима, как и он его, а не как Чон под присмотром непутёвых нянек. — П-простите, я думаю, что мне пора, — говорит он, подходя ближе к выходу. Омега лишь машет рукой, напевая уже другую песню.***
Руки до сих пор тряслись, а спина побаливала от неудачного падения. Омега наворачивал круги по небольшой приёмной больницы Долора. Рядом сидел его отец, нервно подергивал ногой, то и дело поглядывая в сторону операционной, и старший брат Мингю. Пытаясь хоть как-то успокоиться, Сокджин сел по правую руку от своего брата и уложил голову на его плечо, тихо всхлипывая. Как бы альфа и старший из сыновей Ким не пытались успокоить омегу, утверждая, что он не виноват в состоянии отца, тот всё равно продолжал винить себя. Ведь не забудь он те немногочисленные уроки врача и не поддайся он панике, то этого не случилось: его папа бы не лежал на операционном столе и никто бы из семьи не видел тусклого взгляда доктора Пака, не сулящего ничего хорошего. Дверь злосчастной комнаты с жалобным скрипом открывается и оттуда выходит врач, который, предварительно сняв медицинскую маску, опустил голову. Сокджин шустро поднимается с твёрдого стула, слегка морщится из-за звона в ушах, что иногда появляется при неудачных резких движениях, и подходит к доктору, вглядываясь в его лицо, покрытое испариной. — Мне, — врач сглатывает вязкую слюну, пытаясь хоть как-то смочить пересохшее за столько времени горло. — У вас родился прекрасный сын-альфа, — обращается он к отцу семейства. — Но вашего мужа и отца, — говорит уже всем. — мы спасти не смогли. Мне очень жаль, — тихо произносит он, глядя на всхлипывающего омегу. Слышится ни то всхлип, ни то жалкий скулёж. Пусть омега и не был истинным Седжуна, не был предназначенным ему судьбой, альфа всё равно полюбил его, так крепко, как, казалось, не полюбил бы своего истинного. И сейчас, сидя в этой маленькой комнатке, названной комнатой ожидания, ему кажется, что стены сдвигаются с каждой секундой всё ближе; кажется, что воздух из лёгких выкачали, кажется, что внутри и места целого не осталось — боль, подобно яду, проникла в каждую клетку организма, оставляя без надежды на выживание. Он медленно переводит взгляд на сидящего на полу теперь уже среднего сына — и сердце начинает болеть с новой силой — омега сидит, схватившись за голову, слегка качаясь, старается сдержать крик, разрывающий грудную клетку. Лишь громче всхлипывает, зарывается пальцами в тёмную шевелюру и хрипит, сил хватает только на это, как бы хотелось хотя бы прикрикнуть, выпустить накопившиеся напряжение и боль. — П-почему так больно, папа? — вместо привычного «отец» выдаёт он так жалобно, что тело ломить от рези начинает. — Я ведь знал, что так будет, но не принимал до последнего, отрицал происходящее; скрипя зубами, убеждал себя, что всё будет хорошо, — Сокджин поворачивается в сторону окна, на котором появлялись крупные капли дождя одна за одной. С каждым мгновением их становилось в десятки, а то и в сотни раз больше. Небо плакало вместе с Кимом, оно страдало вместе с ним. Восемнадцать лет назад — Мерцай, мерцай, маленькая звёздочка, — шёпотом поёт мужчина, качая сынишку на руках. — Как я хочу узнать, кто ты, — вместо привычной тишины слышится слабое бурчание омежки. — Хэй! — смеётся Чонсу, поглаживая крохотную ручку. — Папа тоже хочет спать, а ты не даёшь. Маленький проказник, — шутливо угрожает пальцем, а потом, уловив улыбку на детском личике, искренне улыбается. — Папа тоже тебя любит и никогда-никогда не отпустит, — приговаривает он, прижимая тельце, завёрнутое в одеяльце. — Посмотрим, как ты будешь мне жаловаться, когда твои дети будут веселиться всю ночь прямо как ты сейчас. — Па-ап, — к омеге подходит старший сын, потирая кулачками глаза. — Почему он не спит? — интересуется маленький альфа, заглядывая в свёрток, что весело взвизгнул, стоило только увидеть старшего брата, что с первых дней стал для него неким авторитетом. — Приве-ет, Джинни-я, шалун. Почему бы тебе не дать папе отдохнуть? Наблюдающий за этим Ким улыбается, понимая, что сейчас он по-настоящему счастлив.