Маскарад

В больничной палате тихо, нет никого, кроме двух подростков. Аой не произнёс ни слова после того раза. По крайней мере, не при Шу. Куренай не видел больше его улыбки, не слышал голоса, даже столкнуться с карими глазами было весьма сложно, они могли смотреть или в окно или сквозь него, словно бы альбиноса не существовало в этом мире. Но почему-то беловолосый даже обидеться не мог. Тем более, после случившегося. По правде говоря, он еле отошёл от шока. Ему пришлось не один час просидеть дома, пока до него окончательно не дошло то, что происходило на крыше. Вальт, его лучший друг, тот, кого он всегда считал самым верным и добрым человеком на свете, тот, кого искренне умудрился полюбить, даже сам не понимая как. И из-за него он просто-напросто свихнулся, по-другому назвать это было никак нельзя. Он сломал его. Уничтожил собственными руками. Теперь всё, что оставалось беловолосому, — вспоминать о прошлом, держа в пальцах лишь воздух, потому как даже коснуться мальчика теперь казалось непозволительной роскошью. И Шу приходил снова и снова просто для того, чтобы с одним-единственным желанием посмотреть на такие знакомые, хрупкие пальчики, на синие, яркие волосы, чтобы просто убедиться, что Аой всё ещё жив, что с ним ничего не случилось. И каждый раз он сидит здесь, словно ожидая чего-то, не решаясь прикоснуться или сказать одно-единственное слово. Ему стоило просить, нет, молить о прощении, стоило сказать о том, как он на самом деле полюбил Аоя, как хотел бы быть рядом, даже если просто наблюдать со стороны. Лишь бы Вальт посмотрел на него не как на пустое место, а как на человека, а после произнёс бы то, чего Шу больше всего боится: «Не прощу». И как бы Куренай не страшился этой фразы, понимал, что, скажи Аой именно так, он бы всё принял, исчезнув из его жизни, как бы больно это ни было. Однако Вальт просто продолжал молчать раз за разом, день за днём. В нём словно всё умерло в тот день, словно его желание исчезнуть в какой-то мере исполнилось, и теперь его тело бездушно, лишь оболочка того самого мальчика, который влюбил в себя альбиноса. После случившегося Шу не ходил в школу, не видел Вакию, не звонил ему, да и не зачем: их связь раз и навсегда разорвана. Это конец. И он не имел права быть после подобного счастливым. Родители сказали, что у них серьёзные проблемы на работе, поэтому в скором времени альбиносу придётся переехать. Как бы он ни хотел остаться, ему не позволят быть совсем одному в этой стране. Конечно же, его родители и ранее могли надолго оставить Шу одного, но посчитали, что бросить единственного сына вот так они не могут. Возможно, раньше им ничего не мешало это сделать, однако почему-то не сейчас. И вот уже через пару дней Куренай улетает в Америку. Насколько — неизвестно, есть вероятность, что не вернётся и вовсе… И это последний раз, когда он сможет сказать Вальту: «Прощай». И, прикусив губу, альбинос собирается с мыслями, наконец делая ход. Сейчас или никогда. Он извинится перед Аоем и оставит его в покое. Так будет лучше для них двоих. Лучше для Вальта, который, скорее всего, никогда и не желал видеть обманщика, но Шу сейчас здесь, и всё, что ему остаётся, — сделать вдох и начать, а если быть точнее, то закончить. — Вальт… — зовёт Куренай совсем тихо, голос не поддаётся, так и норовя сорваться. Но альбинос не сдастся, как не сдался его друг когда-то, решив преподнести ему урок. — Я знаю, что не заслуживаю прощения. Но хочу извиниться. Прости меня за то, что тебе пришлось пережить. Прости за обман, за то, как поступал с тобой и за то, что сотворил Луи. Я никогда не думал, что любовь может причинить такую боль… я не думал о тебе. Выдохнув, подросток зарылся пальцами в свои белые волосы, не зная, как объяснить то, что произошло. Это и правда было игрой. Глупой и не смешной, но игрой. И из-за неё пострадали люди. А Шу даже не подозревал, что всё так обернётся. Просто-напросто не задумывался о том, что станет с теми, кого покинули. — Мои родители никогда не любили друг друга. Брак по расчёту, так было выгодно, вот и всё. Они оставляли меня одного с самого детства, хотя… думаю, ты и так это прекрасно знаешь. Я не понимаю, почему они не развелись, не понимаю, почему снимали квартиру, в которой избегали друг друга, появляясь всё реже и реже. И я не знал, что чувствую к Вакие, просто… это было чем-то иным, не похожим на дружбу, — воспоминания о начале отношений с тем златовласым подростком, что порою казался заносчивым, отдавали некой ностальгией, пусть это и не было так давно. — Нас с Вакией объединяла схожая история. Мать Вакии ушла из семьи, она была той ещё вертихвосткой… и из-за этого отец относился к нему холодно. Ведь он точь-в-точь копия своей матери. Я знаю, как глупо это прозвучит, но… нам с Вакией хотелось чувствовать себя любимыми. Хотелось, чтобы кто-то чувствовал к нам притяжение, мы думали, что у других нет таких проблем с родителями. Думали, что им не будет тяжело отказываться от своей любви… — Идиоты, — констатировал неожиданно факт Аой, заставив альбиноса вздрогнуть и уставиться в пол. Он не хотел увидеть осуждающего взгляда шоколадных глаз. Не хотел, чтобы Вальт считал его последней сволочью. Ведь он тоже хотел иметь то тепло! Тепло семьи и любви, которой ему так не хватало! И он понимал, что Вакия не сможет этого дать, ведь златовласый и сам был в таком же положении. Поэтому они решили влюблять в себя других, поэтому водили за носы людей, желая этой чёртовой любви, сами ничего не испытывая. И теперь Шу мог понять, чего ему на самом деле не хватало. Понять тех, кто любит. Узнать, как дарить эту самую любовь. Вот, что на самом деле ему хотелось! Это мгновение. Шу ждал его и в то же время страшился. Первые признаки того, что Вальту не всё равно, что ему не наплевать. И это оказалось единственное слово, которое почему-то проникло в самую глубину сердца. Ведь это было самой настоящей правдой. Он и Вакия самые что ни на есть идиоты. Они хотели получить чувства, не отдавая ничего взамен. И это губило людей, причиняло боль. Это уничтожило Аоя. — Шу… а оно того стоило? — альбинос вскидывает поражённые алые глаза на синеволосого, сталкиваясь с всё таким же пустым взглядом, который не выражал ни сострадания, ни боли, но впервые за всё это время Куренай хотя бы почувствовал: его видят, прямо сейчас, в эту секунду. И Вальт не отвернётся снова к окну, словно бы Шу и не человек вовсе. Если вообще что-то, а не пустое место. — Скажи мне… оно того стоило? — Нет, — выдавил из себя беловолосый, поджимая губы. Он выглядел жалко, хотя никогда не позволял себе выглядеть перед кем-то слабым. Но Вальт не смеётся над ним, и Куренай знает, что он не станет высмеивать его пороки. Этот человек слишком хорошо понимает, что происходит, слишком взрослый и не по годам мудрый, пусть никто этого и не замечает… Они снова молчат. Шу опускает взгляд на пол и явно пытается проделать в нём дыру, в то время как Аой продолжает смотреть на него. Смотреть и не понимать. Почему? Почему же он не может хоть кого-то возненавидеть в этой истории? Почему ему в этот момент так спокойно на душе, словно ничего и не происходило с ним? Его не похищали, не причиняли боль. Всё было прекрасно. Поступки этих двух, их грехи, вся та грязь, что покрыла мальчика с ног до головы… в голове не осталось ничего. Возможно, всё из-за того, что ему уже не первый день вкалывают успокоительные, а может, потому, что он освободился от всего этого. Пока что Вальт не мог дать ответа на данный вопрос. Ему просто было спокойно и хорошо впервые за столь долгое время. — Токо сказал, что ты скоро уезжаешь и больше не сможешь навестить меня, — неожиданно произнёс Аой. Он всё знал, конечно же знал. У него столько информаторов, что мимо комар без его ведома не пролетит. Даже если ему всего этого не нужно. И Вальт не смог промолчать, когда в их последнюю встречу Куренай извинился. Потому что конец этой истории не должен казаться незавершённым. Нужно было раз и навсегда сказать «прощай». Скорее всего, они больше могут не столкнуться на жизненном пути. По крайней мере, это гарантировал сам Луи Ширасаги. Когда-то в детстве Шу ночевал в доме Аоев. И ему приснился страшный сон о том, что его родители всё-таки развелись и оставили его одного. Тогда совсем ещё юный Вальт нагло поцеловал его в лоб, как это делала Чихару, прежде чем уложить своих детишек спать, и… сказал, что никогда не оставит Шу, даже если родители однажды и правда исчезнут… Невесомый поцелуй в лоб такой же, как в тот злополучный вечер, когда Куренай впервые подумал, как же прекрасен его друг. Вальт был светом солнца, ослепляющим и жгучим, но к нему хотелось тянуться. Видимо, Шу оказался слишком близко. Его восковые крылья растаяли, и теперь он летит навстречу водной глади, где погрузится на самое дно и уже никогда не всплывёт наверх и не сможет увидеть того самого ясного солнышка над своей головой… — Прощай, Шу… — слёзы начали катиться по щекам альбиноса. Это был действительно финал. С чего они начали, тем и закончили. Теперь все точки расставлены, но Шу ещё долго не мог просто развернуться и уйти, рыдая навзрыд у кровати того самого человека, которого любил больше всех на этом свете. Он слишком поздно понял, что самым дорогим для него всегда была светлая и радостная улыбка Вальта, и больше у него не будет возможности насладиться тем теплом, что окутывало его в те мимолётные моменты, когда Аой звонко и радостно смеялся, просто продолжая идти с ним рядом, болтая ни о чём и вечно махая своими ручонками в попытке описать всё не только словами, но и жестами. Ему было слишком мало того времени, что он никогда ранее не ценил… Вальт спокойно поглаживал белые пряди на голове Шу со взглядом тёплым, согревающим, и мягкой улыбкой. Это единственное, что осталось от тех долгих лет, что они провели вместе. Тех лет незабываемой и красочной дружбы, что прошла огонь, воду и медные трубы, но, увы, ложь, громко цокая своими каблуками, легко перечеркнула эти узы лезвием ножа. Но Вальт не станет винить в этом Шу. Не станет винить Вакию. Никто не виноват, просто так вышло. Так вышло, и так всё закончилось…

***

Разбросанные бутылки от спиртных напитков на полу, в комнате темно, несмотря на то, что уже не ночь. Шторы плотно закрывают окна, не позволяя свету проникнуть внутрь комнат. На столе ни единой крошки, да и в холодильнике вряд ли бы нашлось. Телефон давно перестал звонить, отрубился, златовласый уже и вспомнить не мог, когда последний раз ставил его на зарядку. Голубые глаза бесцельно смотрят в потолок, но это занятие всё равно ничего не даёт. На душе паршиво как никогда ранее. Больше у него ничего нет. Совершенно ничего. Он не сможет вернуть хоть кого-то из друзей, не сможет даже взглянуть на Вальта, что умудрился забрать и разбить его сердце на мельчайшие осколки, а его отец… недавно их семья испытала серьёзные финансовые трудности. Поэтому всё, что ему остаётся, штрафить оставшиеся карманные деньги, которые, к тому же, у него последние. Отец говорит, что, скорее всего, из этой дыры уже не выберется, и смутно Мурасаки осознаёт, что уже буквально через пару дней его бросят на произвол судьбы, потому как заботиться о нём теперь не имеет смысла. У отца и так проблемы, он не станет усложнять себе жизнь глупым и никчёмным сыном, которого никогда не любил. Как же за всю эту чертовщину Вакия ненавидел мать. Если бы она не ушла… если бы осталась с его отцом или просто сдохла, с ним бы не приключилось такого кошмара. Неожиданно скрипит дверь, свет проникает в комнату, но златовласый продолжает буравить взглядом потолок. Хорошо, если бы это был какой-нибудь киллер или же один из желающих полакомиться остатками денег, в любом случае его убьют и получат за это своё «вознаграждение». И все будут счастливы. Но когда над ним нависает уже знакомое лицо, Вакия думает, что лучше бы это был какой-нибудь маньяк. — Что ты здесь делаешь?.. — сиплым, пропитым голосом спрашивает Мурасаки, уставившись на того, кого предал, того, кого не любил и долгое время обманывал. Зачем он пришёл? Посмеяться? Добить? Что нужно человеку, с которым они никогда не ладили, вечно ссорились, скандалили на грани ненависти друг к другу? Почему именно он заявился к Вакие в такой час? Рантаро не отвечает, забирая бутылку из ослабленной руки и ставя её на стол. Всё с таким же молчанием парень отходит к шкафчикам. Недолго в них порывшись и найдя пакеты, Кияма совершенно спокойно начинает убирать бутылку за бутылкой, даже не обращая внимания из-под чего они. Его выражение лица совершенно не меняется, пусть глаза отчётливо видят наклейки на стекляшках, и они вовсе не такие дорогие, как те, что обычно пил Мурасаки. — Что ты здесь делаешь, мать твою?! — златовласый встаёт со стула и бьёт кулаком по столу, ощущая, как по руке прошлась несильная боль от удара. Но и этого вполне хватило, чтобы Маэстро вздрогнул. И всё же не придал значения словам отчаявшегося Вакии, что был в той самой стадии, когда хотелось просто упасть на пол и громко зарыдать. Он потерял абсолютно всё, что у него было. И в этот момент. В такой отвратительный момент… к нему заявляется Рантаро. Из всех возможных и невозможных вариантов почему-то именно он. — Кияма Рантаро! Какого хуя?! Что ты здесь забыл?! — голос не слушается, срывается, и Вакия чувствует, как дрожь охватывает его тело. Как же ему хотелось избежать хотя бы этого. Неужели до Маэстро так и не дошло? Или же это жалость? Акт милосердия? Что за вздор? Разве Вакия заслуживал хотя бы этого? Наконец карие глаза поднимаются и сталкиваются с голубыми. Кияма тяжко вздыхает, поднимаясь с корточек. Комната выглядела просто отвратно, как и сам Вакия, что явно забросил совершенно всё. На занятиях его не было, к Вальту не приходил, даже Шу ничего о нём не слышал, да и, как показалось Рантаро, теперь для Куреная это совершенно и не важно. Почему-то лишь он один не мог забыть. Лишь он один каждый день смотрел на пустую парту в классе, на имя в мобильном телефоне, на чёртову кучу фотографий, что они успели сделать за такое количество времени. И не только, как пара, но и как друзья. — Я обманул тебя! Втоптал в грязь твою любовь! Я ёбанная сволочь, так какого хрена ты явился?! — ярость вызванная отчаяньем и непониманием. Что происходило в голове этого человека, что смотрел на него так спокойно? Так терпеливо, как никогда ранее. Сколько они ссорились из-за пустяков, сколько орали друг на друга, пытаясь едва ли не убить после каждой ссоры? И ни разу в жизни у Киямы не было таких глаз. И от этого становилось страшно. Вакия не хотел этого признавать, но его всего трясло от такой стойкости. Однако почему так, и сам ответить не мог. — А ты хочешь, чтобы я ушёл? — и это заставляет весь мир уйти у Вакии из-под ног. Хотел ли он, чтобы Маэстро ушёл из его жизни? Хотел ли остаться совсем один сейчас, в этой чёртовой комнате, где пахнет лишь алкоголем и разбитой уверенностью в себе и своих действиях? — Вакия, мне уйти? — Проваливай… — златовласый указывает на дверь дрожащей рукой, и сам не веря, что смог это выпалить. Смог решиться, ведь если бы Кияма остался ещё хоть на пару минут, Мурасаки бы не выдержал, не смог. Ему так плохо одному, так одиноко и страшно. Когда закончатся деньги, когда не на что будет жить, когда ему больше не куда и не к кому будет пойти, что с ним станет тогда?.. Но Маэстро не уходит, продолжая смотреть на потрёпанного подростка с золотыми, непричёсанными волосами, в какой-то грязной майке с пятнами от алкоголя, в спортивных шортах, покрытых такими же пятнами… но ему не было жаль Вакию. Потому что жалость — это совсем не то чувство, с которым он собирался сюда прийти. Совсем не то. — Ну же! Оставь меня! — выкрикивает Мурасаки, еле справляясь с эмоциями. И когда он уже думает, что ещё протянет так достаточно много времени, что сможет дождаться, пока Кияма отступит и уйдёт, ноги просто подкашиваются, и он падает на пол, чувствуя, как что-то проскальзывает вниз по щеке. Всего мгновение — и оно исчезает. Как и жизнь самого Вакии… — Оставь меня одного… Сильные руки сгребают эту совсем раскиснувшую тушку, прижимая к более сильному телу, от чего Мурасаки вздрагивает, ощущая, как от головы до пят прокатились тёплые волны. И сдержать поток слёз больше уже невозможно. Он разрыдался, как маленький ребёнок, прижимаясь к Рантаро, к последнему, кто не оставил его, кто, не смотря на всё произошедшее, подарил ему необходимое тепло. Кияма не произнёс ни слова, продолжая прижимать к себе Мурасаки, порой перебирая его длинные золотые волосы и касаясь их губами. Ему не важно, что происходит вокруг, не важно, что вся спина оказалась в ножах, о которых Маэстро до этого даже и не подозревал. Было важно лишь то, как на него смотрят заплаканные голубые глаза, как в них проявляются чувства, которых в них ранее не было. И оба ощущают этот трепет внутри, как нежно держит Вакию в своих руках Рантаро, как жмётся к нему златовласый. Поцелуй выходит тёплым и мокрым, но Маэстро почему-то кажется, что он был самым искренним за все их отношения. И самым лучшим. Тихое «Не бросай меня» так и осталось где-то в голове Рантаро. Оно не отпускало его сердце, словно обвившись вокруг него совсем как Вакия, что так и не смог выпустить Кияму из своих рук. Он весь вечер цеплялся за парня, словно бы тот мог стать просто галлюцинацией от алкоголя или же бросить его, стоит лишь немного расслабиться. Мурасаки впервые так испугался кого-то потерять…

***

Заходить в палату трудно, пусть это и не первый раз, когда он это делает. Ему никогда не нравился запах медикаментов и холодные, безразличные стены. На кушетке лежал Аой. Тот самый мальчик, которого Луи не смог не то, что защитить, даже толком поддержать. По крайней мере, так казалось самому Ширасаги. Карие глаза всё так же безразличны ко всему. Иногда Луи думал, что мальчика уже ничто и никто не волнует. Просто конец его отвратительной жизни, однако он так истощен, что пока ещё не может начать что-то с чистого листа. И Луи прекрасно понимал всё это. Аою требовался отдых. Дом, уют, тепло. Никакой суматохи, учёбы, друзей, которые пляшут вокруг него, или же, наоборот, презирают. Просто тишина и спокойствие, которых Вальту несколько месяцев так не хватало. — Семья Куреная вряд ли вернётся в страну, я устроил им такие проблемы, что больше и носа сюда не сунут. Оказалось, что Мурасаки воровал деньги из государства, поэтому его преследуют. Думаю, он тоже скоро уедет куда подальше. И Вакия останется один, — новости, единственное, что может сейчас дать ему Ширасаги, не получая абсолютно никаких указаний. Было немного страшно, что Аой вот-вот скажет ему уйти раз и навсегда, страшно, что не захочет видеть… но вот уже несколько дней он заходит после того, как часы посещения закончены. Ему можно, ведь пока у тебя есть деньги и власть, ты имеешь права нарушать какие-то границы. К тому же, Вальт в отдельной палате, никто не станет жаловаться. — Луи, ты помнишь, что обещал мне? — услышав, наконец, немного сиплый, но всё ещё детский голос, Ширасаги едва удержался, чтобы не улыбнуться. Ему хотелось услышать Вальта, почувствовать хоть какую-то отдачу, а не оставаться безучастным зрителем происходящего. Он тоже не тратил время впустую, тоже старался и работал, чтобы обеспечить этим двоим «сладкую» жизнь. И, конечно же, Луи помнил о своём обещании. Он ещё не знает, что скажет кареглазый, но ощущения у него не самые хорошие. Предчувствие редко его подводит, поэтому Ширасаги поджимает губы. Вальт не смотрит на него, поэтому приходится ответить, а не просто кивнуть. Парень выдавливает из себя скудное «Да», еле сдерживая себя. Ему не хотелось бы исполнять что-то, что может навредить здоровью Вальта, или же исчезнуть и никогда больше не видеться с мальчиком. — Я хочу, чтобы ты забрал меня отсюда, — пара минут на осознание, но Ширасаги всё равно непонимающе склоняет голову на бок. И куда же Аой собирается в таком запущенном состоянии? Вальту следовало пройти обследование, пропить таблетки, поговорить с психологами. Да, порой это сложно, но только так можно решить некоторые проблемы. — Тебе лучше остаться в больнице… твоё психологическое состояние не стабильно и… — но кареглазый перебивает, не повышая голоса, однако лишь по тональности Луи понимает, что стоило бы сейчас прикусить язык. Он обещал исполнить любое желание Вальта, и это не самое страшное, что тот мог потребовать, ведь, в конце концов, Ширасаги его раб и пререкаться права не имеет. — Я не спрашивал твоего мнения. Я не хочу здесь больше находиться, — нависает молчание. И даже если Луи против, знает, что Аоя не переубедить. Глубокий вдох и шумный выдох, чтобы просто привести мысли в порядок. Ширасаги смог собраться и взять себя в руки. — Тогда следует поговорить с твоими родителями. Ты уверен, что миссис Чихару одобрит твоё решение? — первая мысль была о том, что Вальта просто-напросто не отпустит собственная мать. Пусть Чихару и не подозревала о серьёзности ситуации, но прекрасно отдавала себе отчет, что с психологическими травмами шутки плохи, и если у её сына случился реальный приступ в школе, она должна принять меры, дабы такое больше не повторялось. — Нет, мне не нужно одобрение мамы, — как-то слишком спокойно отвечает Вальт, словно бы этот вопрос уже давно продумал. Но если мальчику не нужно было разрешения, значит, он не собирается к себе домой? Тогда куда он хочет отправиться? — Луи, я хочу, чтобы ты забрал меня в свой дом. И в этот момент у Ширасаги земля уходит из-под ног. Он шокировано смотрит на кареглазого, всё ещё не веря, что тот произнёс нечто подобное. Дом, где его насиловали, где причиняли столько боли и страданий — неужели именно туда хотел Вальт? Разве это не ухудшит его состояние? Мысли вились в голове, но останавливались с пониманием — Вальт будет жить у него. Будет говорить с ним, а это значит, что Вальт не собирается прогонять его из своей жизни. По крайней мере, не сейчас. — Но… как ты объяснишь это родственникам? — один раз Ширасаги довелось столкнуться с Токо и Никой в конце дня, и Токонацу буквально оттащил его в сторону, чтобы сказать, что если бы Вальт не доверял Луи, на земле стало бы одной сволочью меньше. Честно сказать, сам парень отлично понимал, что поступил он, мягко говоря, по-свински. И чего он пытается добиться, продолжая находиться рядом с тем, кого искалечил собственными руками? — Никак, — коротко ответил Аой и посмотрел на Ширасаги совершенно пустыми глазами, словно бы он и не задумывался о том, что с кем-то надо что-то обсуждать. Ему просто так хотелось, вот и всё. Так почему же ему нельзя это получить, если Ширасаги может выполнить любое его пожелание? — Ты думаешь, они спокойно на это отреагируют? Да, миссис Чихару ничего не знает, но Токо, как я понимаю, в курсе, и ему это совершенно не понравится. У нас могут возникнуть серьёзные проблемы, — это была попытка образумить мальчика. Если быть точнее, то совершенно неудачная попытка, потому как Вальт абсолютно на неё не отреагировал, словно бы так и должно было быть. — Похуй, — легко срывается с уст Вальта, и больше слов у Ширасаги не находится. Сейчас спорить было бесполезно, Аой уже всё решил, и ставить палки в колёса мальчику Луи совершенно не хотелось. Возможно, всё дело в том, что это было и его желанием тоже? Хотелось быть ближе к кареглазому, несмотря ни на что? Говорить с ним, касаться его, чувствовать мягкость синих прядей на своих руках… Чем больше Ширасаги проводил времени с кареглазым, тем больше понимал, что ему нравится смотреть на Вальта, наблюдать за ним, касаться его, чувствовать… понимание? Мальчик порой словно читал его мысли, заглядывал в его душу, открывая при этом свою. Они вместе прошли и слёзы, и горечь, разделяли минуты кошмара, который уже позади. И сейчас Луи как никогда хочется помочь Аою встать на ноги. Никто не говорил, что будет просто. Никто не утверждал, что всё устаканится само собой. Парень отдавал себе отчёт в том, на какой риск идёт, какие трудности его ожидают впереди. Но он не сомневался, когда выходил из палаты, направляясь к лечащему врачу Вальта. Завтра днём Луи заберёт кареглазое чудо в свой дом, где голубоволосый готов будет окружить Аоя уютом и спокойствием. То, что было нужно мальчику, то, что поможет ему отдохнуть и физически, и морально, чтобы двигаться дальше.