Клянусь, я умирал миллион раз

Дожидаясь свой кофе, Питер задумчиво смотрит на гудящий допотопный автомат, размышляя, сколько бы за него отдали любители всякого антикварного хлама. По виду ровесник Джоны больше напоминал попытку скрыть машину времени среди измученных работников, чьей ежедневный рацион состоял из кофейной жижи и голого энтузиазма. Лучезарно улыбающийся двойник Бетти Грейбл, держащий давно истёршуюся белую чашку, словно бы намекал, что правильно нажав кнопки можно получить вовсе не двойной эспрессо, а путешествие в век сигар, идеальных домохозяек, сидящих на антидепрессантах, и завтракающей круасанном Одри Хепберн. Когда мысли Питера плавно перетекают к идее выставить фото на ибей, автомат издаёт протяжный хрип и наконец-то затихает, напоследок вяло моргнув ему тусклым дисплеем. Питер нетерпеливо поднимает заедающую дверцу. Пластиковый стаканчик мгновенно обжигает пальцы из-за чего он чуть не роняет его, слишком занятый фантазией о маленьком гноме, сидящем внутри, складывающим деньги в идеально ровные стопочки и варящем до ужаса дерьмовый кофе. Озадаченно нахмурившись, Питер делает машинальный глоток, слизывая пенку с верхней губы. На самом деле — чисто гипотетически — если бы ему пришлось сидеть внутри автомата, который, кажется, скоро самоуничтожится, у него тоже была бы куча других куда более важных задач. Сделав ещё один глоток, он собирается уйти, когда двери лифта разъезжаются, выпуская возбужденную Нору со стаканчиком «Старбакса». Завидев Питера, она тут же направляется к нему, отрезая любой путь к отступлению. — По долгу службы я общалась с бретарианцами и авторитетно заявляю, что все они умерли от голода, — вместо приветствия говорит она и без предупреждения кидает сендвич с курицей. Питер всерьёз задумывается над тем, что Нора — ангел-хранитель под прикрытием. Других объяснений, почему она периодически подкармливает его, точно бродячую собаку, прибившуюся к «Дейли Бьюгл», у него нет. Кроме того, что во всём виновато его неудержимое обаяние. — Ты же в курсе, что это противоречит моей философии? — Если сендвич с курицей противоречит философии — значит это плохая философия. Питер вдумчиво кивает, пока руки живут своей жизнью, нетерпеливо разрывая картонную упаковку. — На самом деле ты права. Я давно подумываю стать пастафарианином. Меня, ну, привлекает их божество и, возможно, самую малость, рай. Знаешь, с чисто научной точки зрения. Нора прячет усмешку в картонном стаканчике. Споткнувшись взглядом об этот лукавый изгиб губ, похожий на тайну, разделённую между ними двумя, Питер на секунду прикрывает глаза. Он разглядывал машину времени в кофейном автомате, купленном за бесценок, не подозревая, что жадно искал её в каждой детали. — Хорошо, как репортёр я обязана это спросить: есть что-то ещё, чего я про тебя не знаю? Чем чёрт не шутит, вдруг мне светит пулитцер. — Ну… — Питер делает вид, что всерьез задумался, впиваясь зубами в сендвич. Прожорливая черная дыра в его животе едва ли это заметит, но чёрт побери! Чёрт побери!.. — Если я присоединюсь к агхори, это устроит экспертов? — То есть, — Нора делает характерное движение бёдрами, чуть не расплескав свой кофе, — со всеми прилагающимися атрибутами? Питер смеётся так сильно, что в какой-то момент давится куском сэндвича. — Окей, — выдавливает он, с трудом откашлявшись, — я был очень близок к тому, чтобы передавать тебе новости с того света. — Как у Вуди Аллена? — Да, точно, как у Вуди Аллена. Опустив глаза, Нора некоторое время рассматривает носки своих потёртых кроссовок, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Да, на самом деле… — говорит она, почёсывая светлую бровь, — я хотела поговорить с тобой насчёт похорон. В голове у Питера проносятся тысячи фраз, но не одна из них не кажется правильной, поэтому он молча кивает, делая жадный глоток. Кофе обжигает гортань, но он едва это замечает. — В обще-е-ем-м… Всё прошло просто ужасно. То есть действительно ужасно. Если честно, даже не знаю, как меня хватило на поминки, — устало растерев лицо рукой, Нора надувает щёки и шумно выпускает воздух. — Наверное, я просто отвыкла хоронить друзей. Питер поджимает губы, не отрывая взгляда от сахара, оседающего на дне стаканчика. Билл Вуд был и его другом тоже. Два года назад потеряв семнадцатилетнего сына из-за передозировки метамфетамина, он с головой ушёл в работу над статьёй про мексиканский картель, поставляющий крупные партии наркотиков в США. Неделю назад его изуродованный труп нашли неподалёку от границы. Не то чтобы Питер действительно удивился. Он знал не мало журналистов, погибших во время расследований, но, ради бога, это же Билл! Каких-то десять дней назад они вместе смеялись над нелепыми попытками его жены начать вести здоровый образ жизни («ох, Питер, даже не представляешь, как бы мне сейчас влетело за эту дурацкую сигарету! Клянусь, я начал прятать «Рисиз» по всей квартире»), а сегодня он слушает о том, как его хоронили. Выкинув стаканчик, Питер пытается вслушаться в слова Норы, надеясь, что Билл простит ему эту слабость. Последние похороны, на которых он присутствовал, закончились… не очень хорошо. Погода тогда стояла на удивление солнечная, а он смотрел на гроб Мей, на мёртвую Мей, и ощущал, как его шаткий мир разваливается по кусочкам, обнажая картонные декорации того нового мира, в котором ему предстоит жить. От жалостливых взглядов его откровенно тошнило, а необходимость что-то делать и с кем-то разговаривать больше всего напоминала поездку на адском аттракционе, который забыли выключить. На десятом круге он пожалел, что не умер сам. Это началось практически незаметно. Просто в какой-то особенно длинный момент, когда минуты липнут к коже, адскую карусель заполонило множество голосов и лиц, сливаясь в один лихорадочный хоровод. Всё, что удерживало Питера от погружения в первобытный ужас и панику, — холодная рука Мэри Джейн, крепко вцепившаяся ему в предплечье. Непривычно молчаливая и напряжённая, она незаметно следила за ним на протяжении всех похорон, спасая от назойливых людей и тех организационных формальностей, на которые у него не осталось сил. Конечно же, она первая почувствовала, что что-то не так. Сначала это были просто обеспокоенные взгляды, которые Мэри Джейн периодически кидала на него во время заупокойной мессы, но потом, во время чтении молитвы, когда он пять раз не откликнулся на своё имя, она решительно схватила его за руку и отвела до ближайшей скамейки. — Эй, — опустившись на корточки, Мэри Джейн обхватила его лицо руками, заставляя взглянуть на себя. — Питер… Питер, посмотри на меня, — дожидаясь, пока он это сделает, она сильнее нахмурилась, нежно поглаживая его щёки большими пальцами. — Скажи мне, что такое? Ты плохо себя чувствуешь? Ты принимал сегодня какие-нибудь таблетки? Ощущая, как по спине градом катится холодный пот, Питер лишь отрицательно покачал головой, испытывая непреодолимое желание свернуться в позу эмбриона и спрятать лицо от палящего солнца. Так паршиво ему не было уже давно. Вокруг Мэри Джей собралась целая толпа, но она будто бы этого не замечала, продолжая с тревогой вглядываться в его побелевшее лицо. — У меня сейчас голова разорвётся, Эм Джей… — облизнув пересохшие губы, Питер с трудом открыл глаза, стараясь не отводить взгляда от ярко рыжих волос, полыхающих точно пожар. — Скажи им, чтобы они замолчали. Озадаченно моргнув, Мэри Джейн оглянулась на людей, кидающих в могилу цветы. Будто бы почувствовав её взгляд, Анна Уотсон подняла заплаканные глаза, молча спрашивая, что происходит. Покачав головой, Мэри Джейн обернулась обратно к тяжело дышащему Питеру. — Кто, тигрёнок? — Все эти люди. — Они же закончили. Принести тебе воды? Вцепившись руками в скамейку, Питер нахмурился. Мерзкое раздражение возрастало в нём с геометрической прогрессией и, хотя Мэри Джейн не была виновата абсолютно ни в чём, ему совершенно не удалось его подавить. — Эм Джей, они говорят прямо сейчас. Рядом с тобой. Какая к чёрту вода? Прозвучало это даже резче, чем Питер рассчитывал. Мысленно отвесив себе увесистую оплеуху, он нехотя поднял тяжёлые веки, собираясь покаяться во внезапном мудачестве, но вместо оскорблённого выражения увидел лишь широко распахнутые зелёные глаза. Так Мэри Джейн не смотрела на него даже тогда, когда он в буквальном смысле добирался до порога её дома ползком. Не обращая внимания на вопросительный взгляд, она приложила узкую ладонь к его лбу, проверяя температуру. Питер снова закрыл глаза. Кожа Мэри Джейн была холодной и пахла её любимыми цветочными духами. Он даже не представлял, что так сильно скучает по этому запаху. — Я вызову такси, — раздалось откуда-то издалека. Открыв и закрыв рот, Питер снова облизал сухие губы. Тьма поцеловала его в челюсть, поцеловала в закрытые веки. Тьма прошептала, обдавая зудящую кожу прохладным дыханием летнего утра, о том, что где-то на краю земли трава сливается со звёздным небом, и Питер, не задумываясь, нырнул в её успокаивающие объятия. Первое, что он почувствовал, когда очнулся, — знакомый цветочный запах и нежные пальцы в волосах, лениво перебирающие пряди. От этого сочетания ему стало так спокойно на душе, так правильно, словно он обманул само время и вернулся на несколько лет назад, когда понятие «дом» всё ещё что-то для него значило. Не открывая глаз, Питер перехватил руку Мэри Джейн и, поцеловав ладонь, уткнулся в неё носом. — Что случилось? — хрипло спросил он, сглатывая слюну, чтобы хоть немного смочить горло. — Ты потерял сознание, и мне пришлось раскошелиться на щедрые чаевые, чтобы таксист доставил тебя прямиком до моего дивана. Не то чтобы я жаловалась, тигр, но это так типично для тебя, что я уже всерьёз подумываю добавить в резюме пункт "отважная помощница супергероя". Открыв глаза, Питер взглянул снизу вверх на улыбающуюся Мэри Джейн, потягивающую красное вино. Бордовый домашний халат, в который она была одета, приятно холодил кожу и совсем не скрывал красивых стройных ног, на которых сейчас уютно лежала его голова. — Прости, Эм Джей, я… — Т-ш-ш, это была шутка. Просто шутка. Думаешь, кто-то действительно будет требовать деньги с Мэри Джейн Уотсон? Мне казалось, уж тебе-то должно быть ясно, что это за гранью фантастики. Питер хотел сказать, что он извиняется совсем за другое и спросить, как прошли поминки, но вместо этого, пойманный в плен теплом чужого тела, промолчал, прижимаясь к мягкой ладони губами. Мэри Джейн осторожно высвободила руку. — Только не начинай это снова, хорошо?.. Ты первый дал мне отворот-поворот, и я не хочу заново вспоминать, какого это было. — Наклонившись, из-за чего её рыжие волосы защекотали ему лицо, Мэри Джейн оставила на брови Питера лёгкий поцелуй. Чуть отстранившись, она привычным жестом откинула вьющуюся прядь, упавшую ему на лоб, скользя по лицу задумчивым взглядом. — Давай не будем друг друга мучить, тигрёнок. У меня сейчас кое-кто есть и его мне не приходится делить со всем Нью-Йорком. Чувствуя, как подкатывает липкая тошнота, Питер с трудом выдавил хриплое «ты права». Он не мог поступить иначе. Не после того, как Мэри Джейн в очередной раз чуть не погибла из-за него. Оставаться и дальше рядом с ней значило осознанно записать её в число будущих мертвецов. Добровольно отдать смерти, в качестве трофея за победу его эгоизма над обстоятельствами. Только при мысли об этом Питеру хотелось разорвать самого себя на мелкие кусочки. Перевернувшись на бок, он уткнулся носом в живот Мэри Джейн и обессилено закрыл глаза, растворяясь в ощущении безграничного покоя, которое ему дарила это женщина. Произошедшее на кладбище вспоминалось смутно и неохотно. Погружаясь в долгожданный глубокий сон, Питер был уверен, что завтра всё это просто окажется нервным перенапряжением. — … в общем, миссис Вуд увезли в больницу. — Поправив сумку-почтальонку, готовую вот-вот соскользнуть с плеча, Нора неловко пожимает плечами. — Я подумала, что в ближайшее время было бы неплохо навестить её. Вряд ли ей сейчас можно быть одной. Вперив в Нору нечитаемый взгляд, Питер заставляет себя проглотить слова о том, что больница для него — второе кладбище. Свинцовый воздух этих мест оседает в его лёгких, мешая свободно дышать, и он думает, что когда-нибудь не проснётся. Питер всё равно просыпается, но чувство, будто там за чертой он оставляет всё больше и больше себя, никуда не уходит. — Да… Да, конечно, давай. Нора посылает Питеру ободряющую улыбку. — Только будь на связи, а то знаю я тебя, — предупреждает она, изображая пальцами звонящий телефон. — Договорись. И спасибо за сендвич, кстати! — Помни, что ты жив только благодаря мне! Усмехнувшись, Питер провожает удаляющуюся Нору взглядом, прежде чем выкинуть недоеденный сендвич в мусорную корзину и направиться к лифту.

***

Город за окном — пульсирующий живой организм, разъедаемый раковыми клетками. Его не останавливают ни стены, ни окна, когда он вливается в комнату зеркальной мозаикой искалеченных судеб, кичясь собственным уродством. Выставляя его напоказ точно жертва аварии, нагая и обезображенная, гордо шествующая через расступающуюся перед ней толпу. Он ждёт. Тело требует сна или хотя бы вон того куска затвердевшей пиццы, но вместо этого Питер поднимает оконную раму, отрезая всякий путь назад, и город радостно приветствует его хищным кличем. От предвкушения по коже бежит табун мурашек. Освобождаясь от человеческой личины, оставляя её где-то там, за закрытыми дверями с беснующейся тьмой, Питер выстреливает паутиной, позволяя воздуху подхватить себя. Город ударяется об него стеной звуков, огней и запахов, пронизывая все клеточки тела. Сливаясь с ним в одно целое. Каждую ночь Питер Паркер умирает и рождается заново. Каждую ночь реальность всё больше ускользает от него, словно между ним и миром — целая пропасть. Такая огромная, что не перепрыгнешь. В какой-то момент люди перестают глядеть в его сторону, отпугнутые расстоянием, и ему остаётся только наблюдать за ними, чтобы совсем не потеряться. Питер делает глоток воздуха и стремительно ныряет вперёд. Всё глубже и глубже. Вниз, куда не проникает свет. Вниз, где колючий холод вгрызается в кожу и монстры разговаривают человеческими голосами. Туда, откуда порой так страшно не выплыть. Реальность настигает Питера на углу Хаустон-стрит пятью патрульными машинами и кучей взвинченных полицейских, сгрудившихся около семейного ресторана. Тело снова наливается тяжестью. От колючего ветра, швыряющего в лицо запах дорожной пыли, поджимаются пальцы ног. Желудок липнет к позвоночнику, напоминая, что в нём не было ничего кроме недоеденного с утра сэндвича. И только в голове, всё ещё спасительно пустой, мягко тлеет мысль: нет разницы, ради кого он надевает этот костюм. Смысл есть лишь в том, что даже одна жизнь — это много. Господи, это так много. — Ну давай, — Гарри кивает головой в скопище машин, когда Питер поворачивает к нему голову, уловив чужое присутствие, и слишком долго молчит. — Они не справятся без тебя. Ты же поэтому не можешь их бросить? Эту стайку беззащитных детей, разбежавшихся по оживлённой магистрали. Питер не отвечает. Вглядываясь в Гарри, в его дорогой костюм и заострившееся лицо, он пытается понять кто перед ним на этот раз: изломанная версия идеального сына, прячущая ото всех воспалившиеся швы неумело пришитых конечностей, или потерянный мальчишка, когда-то ввалившийся к нему домой поздней ночью, чтобы пережить ломку. А, может, одинокий парень, который в свой день рождения сидел с ним на крыше и, потягивая тёплое пиво, обманывал себя мечтами о том, как всё бросит и начнёт жизнь заново? Вальяжно засунув руки в карманы брюк, Гарри только вопросительно выгибает бровь. В сгущающихся сумерках его силуэт похож на одну из чёрных теней, оставшихся после ядерного взрыва в Хиросиме. Ни идеальный сын, ни потерянный мальчишка, ни одинокий парень. Лишь прореха, незаживающая рана, выжженный след от разъедающей его ненависти. — Когда-то и ты пытался хоть что-то изменить. Губы Гарри кривятся в отвращении. В отвращении настолько осязаемом, что изгиб их внезапно напоминает Питеру опарыша, извивающегося в мокрой земле. — Брось. Я был не в силах спасти даже самого себя. Питер обводит большим пальцем спусковой механизм веб-шутеров. Влево-вправо. Вправо-влево. Отличное изобретение, работающее практически без осечек. Простое и понятное. Если оно и клинит, то страдает всегда только он. — Я должен был заметить Гар. Я должен был заметить это ещё очень давно. Питер поднимает глаза на острый силуэт, постепенно вытравляющий из его головы образ настоящего Гарри и их общее прошлое, но взгляд всё равно невольно устремляется на суетящихся полицейских. Эта сцена выбора, повторяющаяся из раза в раз, стала его личным проклятием без счастливого финала. В жалких попытках усидеть на двух стульях он в итоге ломает оба. — Иди, — говорит Гарри. Его лицо, перекошенное от боли и обиды, в рассеянном свете фонарей трескается на части как яичная скорлупа. — Чего ты ждёшь? Игнорируя тянущую тоску в груди, Питер срывается с места. Наверное, он действительно не повзрослел, так и оставшись тем напуганным ребёнком, плачущим в своей комнате из-за ужасного открытия, что его тётя с дядей гораздо старше других родителей. Тогда он так боялся потерять эту единственную ниточку, связывающую его с миром. Тогда комната, погружённая в темноту, казалась совсем чужой и холодной, потому, что помимо заботливой Мей и добродушного Бена никто не держал его руку, не радовался победам на научных конкурсах и не любил его просто за то, что он это он. Люди приходили в его жизнь, но находясь в том далёком сентябрьском дне, в той внезапно огромной и пустой комнате, он не мог взять их руку, чтобы провести через тьму. Сам того не ведая он позволял ей поглотить их, когда должен был крепко сжимать пальцы. Держать изо всех сил. Теперь в эту комнату некому стучаться и, наверное, это даже к лучшему. Он — испорченный маяк, из-за которого тонут корабли. Полицейские встречают Питера холодно. В любые другие времена их отношения, отличающиеся постоянством старой супружеской пары, открыто недолюбливающей друг друга, показались бы Питеру даже милыми, но сейчас в воздухе витало такое напряжение, что его можно было потрогать. Поэтому, не обращая внимания на враждебные взгляды, впивающиеся между лопаток, он уверенно движется прямиком к молодому парню, выглядящему белой вороной среди всех этих матёрых ребят. Тот, смущённо проглатывая слова, быстро объясняет, что какой-то псих в маске, вооружённый до зубов, держит в заложниках всех посетителей, до сих пор не предъявив никаких требований. Питер встревоженно хмурится. Интуиция посылает неприятный холодок по его позвоночнику и это определённо нехороший знак. — Эй, парень! — окликает его один из полицейских. Напрягшись, Питер оборачивается, готовясь услышать кучу нелицеприятных вещей в свой адрес, но слышит лишь: — Не наломай дров, хорошо? Вечер субботы, сам понимаешь… Людей там дохрена. Он кивает. Говорит: — Положитесь на меня. Полицейский пристально смотрит в ответ, словно беспокоясь и за него, Питера, тоже. — Мы на связи, Паучок. Если понадобится помощь — дай знать. Пойманный врасплох, Питер совершенно не знает, что на это ответить, а потому, не придумав ничего лучше, шутливо отдаёт честь. За его спиной фразы «сэр, вы и вправду позволите ему войти туда?», фразы «вот именно из-за таких, как он, мы сейчас находимся здесь» собираются в чёрное жужжащее облако, но Питеру уже всё равно. Под его кожей ворочается беспокойство, нетерпеливо толкая тело вперед, и он повинуется этой команде, бесшумно влетая на паутине в гостеприимно распахнутое окно. Первый этаж встречает Питера заводной музыкой, резко контрастирующей с пугающей пустотой вокруг. Всё выглядело таким... нормальным. Таким, каким и должен быть обычный субботний вечер, коих тысячи в жизни. С дымящейся пиццей и громкими голосами детей, а не с застывшей в воздухе угрозой, ворвавшейся в чей-то маленький мир так беспощадно и непредсказуемо. С ужасом Питер замечает у дальнего столика небольшой плакат, пестрящий яркими буквами «С Днём рождения, Джимми!» и разбросанную по широкому столу бумажную посуду с Капитаном Америка. Мерзкий холод свинцом оседает в кончиках пальцев. «Пожалуйста, — думает Питер, бесшумно ступая к арке, ведущей в следующий зал, — пожалуйста, кто бы ты ни был, помоги мне. Я не так часто обращаюсь к тебе с подобными просьбами. Забудь про прибавку к зарплате и перевёрнутый фургон с хот-догами. Просто, пожалуйста, прошу тебя, помоги мне». Паучье чутьё тревожно гудит, но Питер всё равно делает осторожный шаг вперёд, минуя арку. Первое, что он видит — кровавые ошмётки, разлетевшиеся по всему помещению, словно в каком-то низкопробном хорроре. То, что некогда было живым человеком, строящим планы на выходные и пытающимся оставить свой след в мире, сейчас кусочками мозгов засохло на лице винтажной блондинки, широко улыбающейся с плаката девяностых. Злая ирония бьёт Питера под дых. Мир на несколько долгих секунд сужается до размера крошечной точки, и он стоит, не в силах пошевелиться, уничтоженный этой бессмысленной жестокостью. Тихий болезненный стон выводит его из оцепенения. Насторожившись, Питер скользит напряжённым взглядом по разгромленному помещению и медленно ступает дальше, стараясь, чтобы под его ногами не хрустела битая посуда. Смерть с интересом наблюдает за ним, мягко склонив голову на бок. В её пустых глазницах читается непонимание и холодная отстранённость, но она всё равно молчит, держась на почтительном расстоянии. Она молчит даже тогда, когда Питер опускается на одно колено перед напуганным мужчиной, прячущимся за перевёрнутым столом и придерживающим рукой выглядывающие из раны кишки. От него пахнет рвотой, мочой и кровью. Последний запах Питер ненавидит в этом мире больше всего. — Я из хороших парней, ладно?.. Как вас зовут? Мужчина несколько секунд ошалело смотрит на Питера, словно он — неожиданно заговорившая галлюцинация. — Боб… — Привет, Боб, — Питер протягивает руку. После короткой заминки мужчина хватается за неё изо всех сил, как потерявшийся ребёнок. — Привет Боб, — тихо повторяет он, — меня зовут Питер. Боб издаёт странный булькающий звук, похожий на смешок и, кажется, слегка успокаивается. — Привет, Паук-Питер… Мой сын безумно фанатеет по тебе. — Мужчина мелко дрожит и хватка на руке Питера становится почти болезненной. — Честно говоря, я уже устал видеть твою маску по всему своему дому. Питер сглатывает ком в горле, осторожно сжимая в ответ покрытую кровью руку. — Он сейчас здесь? — Боже… Кевин… Кевин с мамой. Затащил её на бейсбол, — Боб выдавливает дрожащую улыбку, глядя куда-то за плечо Питера. — А я вот… после работы. — Похоже, Кевин не даёт вам всем заскучать, да? Лицо Боба заметно смягчается. Несколько минут он смотрит в пустоту застывшим взглядом, не говоря ни слова. Когда его губы начинают слабо двигаться, Питер наклоняется ближе, чтобы уловить почти беззвучное «… родила не ребёнка, а вечный механизм», прежде чем отчаянная хватка на его руке окончательно ослабнет. Отстранившись, Питер закрывает глаза, пытаясь собраться с мыслями и очистить голову. Приказывает себе: недуматьнедуматьнедумать когда аплодисменты, раздавшиеся позади, заставляют его окаменеть. Небрежно оперевшись о стену плечом, мужчина в чёрно-жёлтом костюме со странным оружием наперевес вытирает воображаемую слезу. Питер поднимается на ноги. Парадокс Тесея гласит: «Если все составные части исходного объекта были заменены, остаётся ли объект тем же объектом?». Останется ли он тем же человеком к концу своего пути, если всё больше частей, делающих его им, заменяются тёмной ненавистью? — Прости, вы ещё не закончили? Не хотел вам мешать. Это было так чертовски трогательно. — Где остальные заложники? — Терпение — добродетель. И, ради бога, не хмурься так сильно. Это задаёт вечеринке дурной тон, а я слишком старался, чтобы что-то пошло не так. Особенно, когда моё скромное празднество привлекло такую звезду. Пристально следя за оружием, контролирующим каждый его шаг, Питер молниеносно нажимает на веб-шутер, молясь, чтобы это сработало. Там наверху его просьбы игнорируют также талантливо, как он — бесконечные счета: луч, пышущий жаром не хуже солнца, проносится в паре сантиметров от руки, выпустившей паутину, вспарывая костюм. Маска преступника на месте рта собирается складками. — Чего ты добиваешься? — Питер напряжённо прислушивается, стараясь разобрать, что происходит на втором этаже. Его так пугает одна лишь мысль услышать оглушающую тишину, что когда слух различает слабый всхлип, он и сам почти готов разрыдаться. — Я же говорю: именная вечеринка. Лучший способ заявить о себе с такой-то огромной конкуренцией. Кому как не тебе это знать. — О чём это ты? — холодно цедит Питер, двигаясь по кругу от приближающегося мужчины. — Не скромничай, Паучок, — скалится тот, — там, откуда я сбежал, каждый третий в своих мокрых снах видит, как сворачивает тебе шею. Не поделишься секретом успеха? Питер хмурится, ощущая, как смертельная усталость и омерзение захватывают его в свои тиски, вызывая желание хорошенько проблеваться. Чтобы он не делал, появляются всё новые и новые искатели славы, которые готовы на что угодно ради страха при одном упоминании их имени. Один из таких оборвал жизнь Гвен и теперь, как тогда, Питеру вновь становится страшно, что они побеждают. — Он точно не заключается в том, чтобы нападать на беззащитных людей. — Ха! Они не такие беззащитные, как ты думаешь. — Остановившись, преступник грубо пихает Боба носком ботинка. Увидев это, Питер дёргается всем телом. — Люди вообще полны сюрпризов, когда загнаны в угол, не замечал? Ответить Питер ничего не успевает: отчаянное «не надо, умоляю… о, господи, пожалуйста, не надо», слившееся в одно сплошное рыдание, заставляет его резко вскинуть голову. За этим следует глухой удар и грубое «грёбаная сука! Я кому сказал жрать?!». — О, — повернув голову следом, преступник широко улыбается, — разве я не упомянул про праздничное кровавое конфетти? Прости, прости, память чт… Не дав ему договорить, Питер срывается с места. Паучье чутьё, не замолкавшее всё это время, оглушающе ревет, дробя голову с остервенением отбойного молотка. Выстрел приходится Питеру в левое бедро. Боль ослепляет его, пронзает молнией каждый сантиметр тела, словно сухое дерево. На несколько минут Питер теряет все органы чувств. Этой заминки вполне хватает, чтобы преступник, вмиг растерявший всё своё бахвальство, оказался сверху, отвешивая ему удар за ударом. — Чёртово насекомое, — рычит он, одной рукой нащупывая выпавшее оружие, а другой — сжимая горло Питера. — Пауки, — хрипит Питер, — арахниды. Мужчина кривит губы, усиливая хватку, и ядовито ухмыляется. — А я-то уже начал думать, что у Паука появился мрачный подражатель. Храбрись столько, сколько влезет. Может, тебе даже дадут посмертное звание героя, если их не огорчит тот человеческий фарш, который они найдут. «Соберись, Паркер! — теряя сознание, Питер старается подтянуть неслушающиеся ноги к груди, преодолевая сопротивление собственного тела. — Соберись, чёрт бы тебя побрал!». Вложив все оставшиеся силы в этот рывок, он резко распрямляется, как пружина, впечатывая ступни в грудь мужчины. К его изумлению тот лишь слегка отшатывается назад, почти не ослабив хватку. — Я же говорил, — оскабливается преступник, — что всё самое вкусное ещё впереди. Жаль, что ты так поторопился. Я сделаю для тебя исключение только потому, что ты мне очень нравишься. Эй, ребята! Дайте нам один праздничный фейерверк! — Нет! — в ужасе вскрикивает Питер. Его яростные попытки вырваться заканчиваются ударом рукояти по голове. Сознание прошивает странный звон. Тело становится ватным и как будто бы совсем чужим. «Кто-то зовет меня?.. — рассеянно думает Питер, скользя мутным взглядом по помещению. Голос звучит откуда-то издалека — ласковый и мягкий. Кому он принадлежит — мужчине или женщине — отчего-то не разобрать, но Питеру и не нужно: ему чудится, что в вокзальных окнах замелькали до боли знакомые силуэты. Он улыбается, неловко утирая лицо рукавом потрёпанной толстовки. Поспешно поправляет съехавшие на нос нелепые очки, подхватывает портфель и срывается с места, со всех ног несясь к стеклянной двери. Когда счастливый Питер толкает её, раздаётся глухой хлопок. Реальность наваливается на него захлёбывающимися рыданиями и тяжёлым металлическим запахом. — Сюрприз! — скалится маска в расширившиеся белые линзы. «Посмотри на меня, — смеётся Гвен, — это лицо человека, который собирается ворчать в старости, что паучьи дела тебе важнее поездки на фермерский рынок». Взвыв, Питер обхватывает торс мужчины руками. Он давит и в половину не так сильно, как хочет, но рёбра под его пальцами всё равно податливо сгибаются, пока не ломаются подобно сухим спагетти. Мужчина что-то разъярённо орёт ему в лицо, но Питер этого не слышит. Легко отшвырнув его от себя, он наваливается сверху и бьёт, бьёт, бьёт, совсем не испытывая облегчения. С каждым ударом пустота только разрастается, вытесняя собой всё то немногое, что осталось от Питера Паркера. Обезумевший, он заносит кулак для очередного удара, когда чужие руки обхватывают его поперёк груди и дёргают назад от распластавшегося на полу преступника. — Воу-воу-воу!.. Ты, конечно, секси, когда злишься, но не слишком увлекайся этим, ладно? Я не готов отпустить тебя на тёмную сторону даже если это звучит, как воплощение моей самой грязной мечты. Обмякнув, Питер тяжело моргает. — Уэйд?.. — Привет, Паучок. Плохой день выдался, да? — Не представляешь насколько… — бормочет Питер. Спохватившись, он резко дёргается, пытаясь заглянуть Уэйду в глаза. От обилия пустых масок вокруг, к его горлу подкатывает желчь. — Люди… — Живы и, наверное, здоровы. Но если ты к ним поторопишься, они совсем не будут против. Я бы сопроводил тебя горячими кричалками в своём охуительном костюме черлидерши, но понимаешь, — Уэйд со всей силы наступает на руку мужчины, пытающегося доползти до выпавшего оружия, не отводя взгляда от Питера, — я должен разобраться с одним обсоском. — Спасибо, — только и говорит Питер, стараясь не думать, кто услышал его молитвы. Он взлетает вверх по лестнице, когда до него доносится: — Я ослышался или ты дал мне карт-бланш? Это заставляет его замереть. Осклабившись в улыбке, Уэйд глядит на потерянного Питера ласково, так и не убрав ногу с раздробленной им руки. — Иди, Паучок, — мягко говорит он. — У тебя совершенно точно нет времени меня останавливать. Некоторые загубят тысячи невинных жизней, прежде чем воспользуются предоставленным им шансом, а я, ну ты знаешь, совсем не такой терпеливый и добрый, как ты. Питер понимает, о чём говорит Уэйд. Он сам думал о том же, когда пелена ненависти застлала ему глаза. У него совершенно точно нет времени спасать свои истерзанные идеалы, даже если они осколками всего, что он верил, вспарывают ему кожу. Проводив глазами скрывшегося из виду Питера, Уэйд поворачивается к преступнику, мурлыкая под нос «Смотри, но не трогай» Кэти Перри. — Ну разве он не прелесть? Преступник его восторга не разделяет, настороженно следя за извлекаемой из ножен катаной. — Мы заплатим тебе больше, — сипло говорит он, приподнявшись на локтях. — U think I'm dumb? — Да брось, ты же блядский наёмник. Просто назови сумму и покончим с этим. — Ох, малыш, да ты меня балуешь, — Уэйд с любовью пробегается пальцами по идеально заточенному лезвию. — Но чтобы ты знал — я совсем не такая. Осторожно опустившись обратно на пол, в попытке избежать боли, валуном вдавливающей тело в землю, мужчина безучастно смотрит на пластмассовые кусочки пиццы, украшающие потолок ресторана. В полнейшей тишине из его груди вырывается слабая попытка смеха: тихий сырой звук, сразу же перешедший в задушенный свист. — Не думал, что доживу до того момента, когда Дэдпул будет корчить из себя Деву Марию. — Улыбнувшись своим мыслям, он поворачивает голову к Уэйду и некоторое время молчит, изучая его взглядом. — Ты ещё не понял свою удачу, да? Тебе отвалят столько денег, что ты сможешь ими подтираться. На этот раз жук перешёл дорогу очень серьёзным людям. Заинтересованно склонив голову на бок, Уэйд со скучающим видом тычет пальцем в одно из сломанных рёбер, широко улыбаясь, когда слышит ворох проклятий. — Ты даже готов поклясться на мизинчиках? М-м? — Посмотри, во что я одет, если не веришь, — хрипит мужчина, с трудом приняв сидячее положение только для того, чтобы предпринять неудачные попытки отползти подальше. — Такую броню, такое...такое оружие ты не найдешь даже на чёрном рынке. Уэйд мычит, совершенно не впечатлённый. — Поэтому Паучок смял её как фольгу от шоколадки? Преступник кривится то ли от боли, то ли от уязвлённого эго. Уэйд тянется, чтобы ещё раз тыкнуть его пальцем в рёбра, но тот на удивление ловко уворачивается. — Она ещё тестируется. Подумай о другом: на что способен человек, создавший такое. Уэйд стучит пальцем по подбородку, изображая действительно глубокую задумчивость. Когда мужчина открывает рот, готовясь вывалить на него очередной удивительный факт, он тут же вдавливает его покалеченную руку обратно в пол, для верности покрутив ботинком влево-вправо. — Не говори, не говори! Я сам всё угадаю! Ита-а-ак... Таинственный изобретатель, что к слову совсем не банально, не-а, нет. Что ещё? Что ещё? До умопомрачения богатый... Чёрт, это что, мистер-я-такой-крутой-писаю-прямо-в-свои-золотые-штанишки? Ну не-е-ет! Я что, по-твоему, нашёл себя на помойке? — Ты... Это не Железный человек, — кисло отзывается преступник. — Хочешь сказать, что моя дорогая матушка всё это время врала, что я отлично играю в шарады? — Я хочу сказать, — цедит преступник, — что тебе лучше прекратить придуриваться и помочь нам организовать Пауку хорошее гостеприимство, verstehen? Коротко улыбнувшись и хлопнув себя по коленям, Уэйд выпрямляется, поудобнее перехватывая катану. — Прости, пупсик, — поясняет он, без тени улыбки смотря в расширившиеся линзы маски, — ты, конечно, мастер убеждения и всякое такое. Будь у тебя жалобная книга, я бы даже оставил там отзыв, но видишь ли какая загвоздка — я очень не люблю, когда Паучку делают больно. У меня сразу же появляется непреодолимое желание делать больно в ответ. — Подожди… Уэйд улыбается, склоняясь над отползающим мужчиной. — Ну что, готов оценить моё гостеприимство? Подбираясь по потолку к игровой комнате, где держат заложников, Питер прислушивается, стараясь различить голоса преступников, но всё, что до него доносится — бесконечные всхлипы и осторожное «тш-ш-ш». Так успокаивают детей, когда те слишком напуганы, чтобы понять, что насилие может спровоцировать даже громкий звук. Рука Питера, перепачканная в чужой крови, всё ещё хранит фантомное тепло чужого прикосновения, и это не позволяет ненависти, тлеющей в его груди, вспыхнуть прожорливым пламенем. Заставив себя медленно выдохнуть, чтобы сосредоточиться, он осторожно заглядывает внутрь, выхватывая взглядом мужчину и женщину со знакомым оружием. Практически не двигаясь с места, они скучающе стоят перед сидящими на полу людьми, старающимися казаться невидимыми, точно собаки, ожидающие команды «фас». Вытянув руку, Питер прицеливается и выстреливает паутиной, прилепляя мужчину к стене. Не растерявшись, женщина мгновенно поворачивается к нему, вскидывая оружие, но Питер оказывается быстрее, отправляя её следом. Опустившись на пол, он с мстительным удовольствием залепляет им рты, прежде чем оглядеть застывших заложников. При виде кровавых останков, обжигающее чувство вины накатывает на Питера удушливой волной. «Ты должен был это предотвратить» — думает он, когда белобрысый мальчик, комкающий в руках бумажный колпак с Капитаном Америка, приоткрыв рот, вдруг удивлённо выдыхает: — Человек-Паук! При виде незаслуженного восхищения в детских глазах, Питеру хочется спрятаться. Кажется, останься он ещё дольше и его тело покроется волдырями как у нечисти при окроплении святой водой. Вместо этого он подходит к мальчику, сопровождаемый взглядами всех присутствующих, и приседает на одно колено. — Привет, Джимми. Не самый лучший день рождение у тебя выдался, да? Джимми смущённо улыбается. Его мать, утирая полившиеся по щекам слёзы, облегчённо смеётся. — Это точно, — бормочет она, крепче прижимая к себе сына. — Это точно. Будто бы разбуженные этим звуком, люди начинают потихоньку выходить из транса, но вставать не спешат, всё ещё настороженные и пытающиеся как-то вписать то, что произошло в их новую картину мира. — Ты тоже пришёл поздравить меня? — Конечно, — мягко улыбается Питер, разводя руками, — правда, по пути я потерял твой подарок. — Ничего, — серьёзно говорит Джимми, для верности мотая головой, — ты спас мою маму. Женщина громко всхлипывает. Питер протягивает руку и когда мальчик с готовностью обхватывает её своей, осторожно пожимает. — Капитан Америка будет гордиться тобой. — А ты? — Сильнее меня только твоя мама. Постепенно вокруг Питера начинают собираться другие дети, кто пришедший на день рождение, кто просто с родителями перекусить. Торжественное место на плечах, конечно же, достаётся виновнику торжества, которому сегодня исполнилось девять, ещё двое — держат Человека-Паука за руки, когда колонна из людей устремляется к выходу. Питер безумно боится увидеть внизу кровавое побоище, но всё, что их там ждёт, — широко улыбающийся Дэдпул, присвистнувший при виде представшей ему картины. — Эй, а дядюшке Уэйду достанутся целительные обнимашки? — Кто это? — шепчет Джимми, наклонившись к уху Питера. — Мой друг, — говорит Питер достаточно громко, чтобы расслышали другие, — он очень помог мне сегодня. Это возымает эффект: начавшие понемногу приходить в себя дети кидаются к опешившему Уэйду, чтобы успеть занять место на плечах. Зрелище это до того уморительное, что Питер не может сдержать насмешливой улыбки, становящийся всё шире по мере того, как растерявшийся было Уэйд всерьёз решает со своими маленькими спутниками, как им выйти всем вместе. Вытянувшиеся лица полицейских стоят каждой затраченной на это минуты. — У меня что-то на маске? — Ты не хочешь рассказать, как нашёл меня? — Объяснение про телепатическую связь подойдёт? — Придумай лучше. — М-м-м, — Уэйд воздевает глаза к ночному небу, кокетливо болтая свешенными с крыши ногами. — Я подкупил твоих собратьев пауков, и они сказали мне, где ты? Белые линзы паучьей маски смотрят на него осуждающе. Уэйд ворчливо продолжает: — Хорошо, хорошо, мисс Марпл, возможно я был у одной гадалки на Пятой авеню и она указала место, где тебя искать. Даже не представляешь, сколько смертей мне напророчила эта старая ведьма. И это за триста баксов! Сдавшись, Питер закатывает маску до носа, чтобы потереть переносицу. Усталость плетёт из его тела наглядный атлас «как не надо», но, возможно, самую капельку, он скучал по этому бессмысленному трёпу и ощущению чужого присутствия на одиноких крышах. Когда Питер поворачивает голову, Уэйд смотрит на него выжидающе. — В чём дело, Паучок? — Ты же видел, что сегодня произошло. — Сам знаешь, что я не об этом. — Я уже не уверен, что есть что-то другое. — Хорошо-о-о… — протягивает Уэйд, вперив сосредоточенный взгляд куда-то вдаль на шпили высотных зданий. Подтянув ногу к груди, чтобы уложить на колено голову, Питер с интересом наблюдает за ним. — Давай я начну, а ты заполнишь пробелы. Не дав Питеру возразить, Уэйд поворачивается к нему, умудряясь даже через маску глядеть чересчур проницательно. — Возвращаюсь я, значит, после своего продолжительного турне обратно в Нью-Йорк и вижу, что мой паутинный друг совсем расклеился. Конечно, я забеспокоился. Чёрт знает, что у тебя там могло произойти. Может, хомячок сдох или девчонка какая-нибудь не дала. Да мало ли почему у людей экзистенциальный кризис случается? У меня вот этот экзистенциальный кризис может наступить только потому, что я не знаю, как выговорить этот ёбаный «экзистенциальный кризис». Но не суть. Естественно, я начал присматривать за тобой. Следовало, конечно, ворваться к тебе в дом с горячими моделями и пиццей икс икс сэль, но тайна личности, я помню, не смотри на меня осуждающие, если ты это делаешь. Да и… у меня тут тоже были дела. Важные дела, понимаешь, Паучок? Я не мог их не решить. — Уэйд, тебе не нужно… — Нет, нет, нет, не перебивай меня, я как раз подошёл к самому интересному: этих жалких недоразумений, которых ты сегодня встретил, обрядил один ублюдочный толстосум. И нет, я не про Железяку, если мы одновременно о нём подумали. Проблема в том, что ушлёпок скрысятничал и много кому дорогу перешёл, поэтому его яйца на золотом подносе захотело много влиятельных дядечек и, о, боже, даже тётечек. Оно, может, и подождало бы всё, но — каков нахал, а! — этот искатель приключений на своё причинное место решил, что неплохо бы ещё и поохотиться. Но теперь эту охотилку я ему на всю жизнь отбил. — Он жив? — уточняет Питер, пытаясь разобраться в том ворохе информации, что натараторил Уэйд. Тот честно пожимает плечами. — Когда переходишь дорогу стольким людям — будь готов к последствиям. — А… за кем он охотился? Уэйд совершенно безэмоционально смотрит на Питера, которого, вымотанного и злого, это начинало изрядно напрягать. — Это уже не важно, Паучок, — внезапно мягко говорит он. — Главное, что теперь Нью-Йорк может спать спокойно. Конечно, долго это не продлится — кто тогда вообще будет покупать комиксы? — но пока Дружелюбный сосед может… Ох, ну даже не знаю… Угостить своего друга, например? Его друг та-ако-о-ой голодный! Не поднимая головы с колена, Питер проигрывает сражение с самим собой и слабо усмехается. — Боюсь, что Дружелюбный сосед скоро будет вынужден подворовывать еду, потому что ему урезали зарплату, а тот телефон, купленный Дружелюбным соседом в кредит и разбитый одним из плохих парней через неделю, явно этому поспособствует. Уэйд театрально прикрывает рот рукой. — Дружелюбный сосед явно не из везунчиков. — Я бы сказал, что он тот ещё лузер. — Хм, но, Паучок, у Дружелюбного соседа ведь есть безумно горячий и щедрый друг с большим сердцем! Он-то уж точно угостит его и не позволит умереть с голоду. А если Дружелюбный сосед будет с ним мил, то наверняка узнает, что у его друга большое не только сердце. Питер ощутимо толкает пакостно улыбающегося Уэйда в бок и поднимается, чтобы размять косточки. Фоновая боль никуда не уходит, но он привык переносить на ногах и не такое. На самом деле куда страшнее ему было сейчас остаться одному. Не особо скрываясь, Уэйд проходится взглядом по стройной гибкой фигуре, стараясь не думать, как выглядят эти бесподобные потягушки без одежды. Выходит из рук вон плохо. То есть ну вот прям совсем. — Паучок, ты же не собираешься свалиться в обморок по дороге? Если почувствуешь себя плохо — предупреди меня заранее, я подхвачу тебя как в романтических фильмах. Возможно, даже успею включить что-нибудь из «Реальной любви». — Если небеса допустят такое, хочу, чтобы ты помахал перед моим носом горячей пепперони. — Мне прямо сейчас разрушить твои надежды или потешить воображение новыми фантазиями? Питер сразу же замирает и поворачивается к Уэйду. Кажется, он действительно настроился провести нормально хотя бы ночь, потому что губы его кривятся в совсем уж невесёлую улыбку. — Благотворительный ужин отменяется? — Обижаешь, Паутиноголовый. Просто пиццу — пепперони, да? Я запомнил — мы поедим с тобой завтра. Сегодня же, парам-пам-пам, Макдональдс! — Может тогда лучше Бур… — Нет, именно Макдональдс. Питер выгибает бровь, непонимающе смотря на Уэйда, который как неопытный менеджер по продажам нетерпеливо ждёт его ответа. — Чт… откуда в тебе взялась такая поразительная преданность к их фаст-фуду? Я не знаю какой-то жуткой истории, стоящей за этим? — К сожалению, всё куда тривиальнее: я как бы некоторое время ещё побуду на мели— долгая история, ты не захочешь слушать — а в карманах совершенно случайно завалялись скидочные купоны. — Честно говоря, мне нет особой разницы, но ты точно уверен, что я не обрекаю тебя на, ну... голодную смерть? — Вариантов у меня гораздо больше, чем ты думаешь: например, я могу пойти подворовывать еду вместе с тобой и мы станем как Бонни и Клайд двадцать первого века. Не стоит также исключать этих чертовски беззащитных разносчиков пиццы, буквально кричащих «напади на меня! Это аппетитный запах и щуплая фигура — мой способ привлечь таких голодных самцов, как ты!». Плюс ко всему не забывай про мою охуенную регенерацию, Паучок, — я легко могу отрезать себе руку и подать её в качестве стейка разной степени прожарки. Питер отчаянно машет руками, но Уэйд видит — он улыбается, закусив губы, чтобы это не было так заметно. — Ты отбиваешь у меня аппетит, а ещё я чувствую себя настоящим монстром. — А счастливым? — Что? — вмиг теряется Питер. — Я говорю, что твой желудок уже вступил со мной в телепатическую связь и умоляет о спасении. — Удивительно. Со мной он проделывает такие фокусы каждый день. — Правильно ли я понимаю, что скоро схвачусь за твою паутинку — к сожалению, это не эвфемизм — и буду держать тебя на манер воздушного змея? Питер усмехается, смотря на Уэйда как на разыгравшегося ребёнка, предлагающего ему нацепить на себя плащ, схватить деревянный меч и пуститься в странствие через натянутые одеяла. — Хотел бы я сказать, что меня чертовски пугает твоя фантазия, но, учитывая моё недалёкое будущее, у тебя есть все шансы. — Хотел бы я сказать, что одна мысль об этом вызывает во мне щенячий восторг и желание завизжать вот прямо сейчас, но учитывая моё обещание заботиться о тебе, я этого не допущу. — Уэйд?.. — Да, Паутиныч? — Не допусти этого прямо сейчас, потому что мне кажется, что я уже слышу запах жареной картошки, и я совсем не уверен, что через минуту она со мной не заговорит.