Клянусь, я умирал миллион раз

Питер уже и не помнит, когда в последний раз просыпался таким… Он старается подобрать слово, сидя на кровати в одних лишь голубых боксёрах с символикой Фантастической Четвёрки (подаренных когда-то и кем-то), пока стрелка часов неумолимо приближается к восьми. … живым? В контексте того, что с ним происходит, подобное звучит как чёрная ирония, но приканчивая безвкусный растворимый кофе, Питер приходит к мысли, что тогда на парковке Уэйд был прав: он действительно чувствовал себя мертвецом. Апатия сожрала его жизнь и единственное, что осталось от Питера Паркера — это Человек-Паук. — На работу не опоздаешь? — интересуется мужской голос, и Питер уже слишком к этому привык, чтобы как раньше обжигаться кипятком, резать себя бритвой и подскакивать на потеху окружающим. Когда он выдаёт «не беспокойся, мамочка», Гарри красноречиво выгибает бровь и сверлит его внимательным взглядом, вальяжно пристроившись на одном из стульев. — Это только что была шутка или просто предсмертная агония? — Полагаю первое. — Дурные привычки имеют свойство возвращаться? — Не надо сравнивать моё чувство юмора с ЗППП. Гарри одаривает ворчащего в кружку Питера снисходительным взглядом и неожиданно смеётся в своей особой, гариевской манере, когда не понятно злорадствует он или же действительно веселится. — Я завидую, Пит, я просто завидую. Мало что в действительности могло так сильно вывести моего отца из себя. — Ты не хочешь поставить мне памятник? — улыбается Питер и в какой-то момент действительно забывает, что его лучший друг давно уже мёртв. Гарри фыркает, с любопытством следя за тем, как он делает очередной глоток, словно в кружке плескается не кофе, а какая-нибудь дрянь из лаборатории. Яркое солнце, светящее прямо ему в спину, заливает маленькую кухоньку мягким светом и эта внезапно уютная атмосфера рождает в душе Питера тоску по давно уже ушедшим дням, когда они были ещё совсем юные, по-своему счастливые и переполненные мечтами. — Чтобы он стал грушей для битья, притягивающей всех твоих поклонников? Питер смеётся, неловко откидывая упавшие на лоб волосы. — Хотя бы на некоторое время ей перестану быть я. — И начнёшь от скуки собирать марки? — Во-первых, быть коллекционером то ещё дорогое удовольствие. Я как-то в детстве решился собирать коллекцию карточек с Капитаном Америка, но потом тётя Мэй что-то заподозрила, когда я начал слишком активно накидываться на еду дома, и заставила дядю Бена поговорить со мной, потому что беспокоилась, что у меня воруют деньги на ланч. Пришлось всё выложить. Во-вторых, хэй, кто тебе сказал, что быть избитым — это весело? С губ Гарри не сходит снисходительная улыбка, придающая его лицу чуть отстранённое выражение, словно ностальгия наконец настигла и его. — У тебя такое хорошее настроение, что аж бесит, — беззлобно усмехается он. — Как насчёт новости, что ты опаздываешь? Глаза Питера широко распахиваются. — Чёрт! Чёртчёртчёрт!.. Подскочив со стула, он хватает валяющийся около стола потрёпанный рюкзак, панически запихивая в него валяющиеся по всей квартире вещи и попутно проверяя картриджи с паутиной. — И кстати, — говорит Гарри, высовываясь из-за двери, — классные трусы.

***

Сидя на крыше Метлайф-Билдинг, Питер задумчиво жуёт хот-дог, опустив руку на согнутое колено. Под ним Манхэттен, расколовшийся на миллиарды янтарных осколков, и он вдруг чувствует себя застывшим в нём насекомым. Когда-то попавшим в вязкую ловушку и больше не сумевшим из неё выбраться. Замершим во времени. Не человеком, но отпечатком воспоминаний, чувств, мыслей и лиц. Питер дожёвывает остатки хот-дога и, отряхнув руки, делает глубокий вдох. Шум машин и чужих голосов остаётся где-то далеко внизу, словно два сосуществующих мира. Всё, что у него есть сейчас — шорох ветра и доносимый им смех Мэгги, ребячески вышагивающей по парапету, будто смертельный канатоходец. — Питер, это так невъебенно круто! — с восторгом кричит она, без малейшего страха раскачиваясь туда-сюда подобно кукле-неваляшке. Питер посылает Мэгги снисходительную улыбку, следя за тем, как на ветру развиваются её медные волосы и короткая куртка, испачканная в машинном масле. Тонкая фигура, как в огромном шатре, усеянном золотыми софитами, осторожно вышагивает по парапету, рассекая густую тьму ночи подобно хлысту. Из-за широкой улыбки, озаряющей круглое лицо, начинают двигаться веснушки, и в какой-то момент Питер ловит себя на сожалении, что его фотоаппарату никогда не запечатлеть эту картину. Торжество жизни, через призму смерти. Сияние погасшего мира. — Что? — кричит Мэгги. — Мне семнадцать! И вообще я мертва. Какой смысл быть правильной, когда твоё тело кормит червей? Скажи спасибо, что я не подглядываю за тобой в душе! — Предпочитаю не знать такие подробности и ещё кучу похожих подробностей. — Оу, тогда ты точно не захочешь слышать о том, что та мерзкая старуха, миссис Перкинсон, просто пожирает твоё тело глазами. Питер фыркает в ответ на ехидную улыбку Мэгги. — В последний раз я слышал, что только за её испорченный газон буду гореть в аду. Удивительно на что идут люди, чтобы вернуться с того света и сказать мне это. — Ты никого не оставляешь равнодушным, — смеётся Мэгги и невинно пожимает плечами. — В этом-то и проблема. Глядишь, у меня бы было меньше посетителей желающих сообщить в три часа ночи, что их ирисы — произведение искусства, которое я изничтожил своим мерзким телом, пока плохой парень делал из меня отбивную. Улыбаясь во все свои двадцать восемь зубов, Мэгги останавливается на середине парапета, уперев руки в бока. За её спиной город переливается точно водная гладь, отражающая весь имеющийся в мире свет. — Я же говорю — мерзкая старуха. Похожа на мою училку по искусству. Может, надо было этими ирисами ей весь сад засадить? В форме среднего пальца. — Я тоже об этом думал, когда на неделю позабыл, что такое нормальный сон, но потом появился мистер Перкинсон, недоумевающий, почему какой-то парень поздней ночью высаживает у него во дворе ирисы. Мэгги так громко хохочет, что в какой-то момент оступается, потеряв равновесие. Похолодев от ужаса, Питер уже было дёргается вперёд, чтобы выпустить паутину и поймать её, но потом с запозданием вспоминает, что девочка давно мертва. Мэгги возникает на том же самом месте через пару секунд. — Драматическая пауза, — сообщает она и, несмотря на лёгкий укол грусти, к Питеру возвращается прежняя расслабленность. — Так что там мистер Перкинсон? Тоже пообещал навещать после своей смерти? — Нет, — усмехается Питер, — отпоил чаем и настойчиво поинтересовался, что я вообще забыл у него во дворе. Ночью. — Ты рассказал ему о нас? — «Сэр, ваша покойная жена навещает меня целую неделю подряд, проклинает, плачется по погибшим ирисам и испорченному газону. Что? Почему к вам не приходит? Не знаю. Наверное, траву она любит больше, чем вас»? — По-моему неплохо. — Думаю, я и так выглядел достаточно ненормальным в его глазах. Улыбаясь, Мэгги открывает рот, чтобы что-то сказать, но в последний момент передумав, молча отворачивается. Широко раскинув руки и сделав глубокий вдох, она на некоторое время замирает, а потом, без всякого предупреждения, вдруг начинает кричать во всё горло. Когда она замолкает, грудь её тяжело вздымается. — Знаешь, о чём я очень жалею? — помолчав, спрашивает Мэгги. Спрыгнув с парапета, она опускается рядом с Питером на холодный бетон, устремив задумчивый взгляд на верхушки сверкающих зданий и небоскрёбов. — Я так никогда и не узнаю, каково это лететь отсюда вниз, а потом вверх, вверх!.. Конечно, будь я жива, мы бы вряд ли познакомились, но полетать на спине Человека-Паука определённо было бы в моём списке «сто обязательных к выполнению вещей». Облизнув губы, Мэгги покрепче обхватывает себя руками, жадно смотря на бурлящий жизнью, сотканный из тысячи разных лоскутков мир. — Каково это, а? Падать и знать, что не разобьёшься. Питер медлит с ответом несколько минут, прежде чем наконец произнести: — Это как будто на пару мгновений перестать существовать. Лишиться мыслей и чувств. Потерять все границы и выйти за пределы собственного тела, когда становится непонятно, где заканчивается оно и начинается окружающий мир. Как будто на несколько секунд стать частью всего и одновременно ничего. Мэгги шумно выдыхает, глядя увлажнившимися глазами на совершенно чёрное небо, вспарываемое острыми шпилями зданий. — Звучит, — наконец произносит она и кривит губы в подобие улыбки, — звучит просто невъебенно круто. Питер собирается что-то сказать, но его слух неожиданно улавливает тяжёлые шаги, которые определённо могут принадлежать только одному человеку, стремящемуся предупредить о своём присутствии. Следом раздаётся протяжное: — Паучо-о-ок! И дверь позади него стремительно распахивается. Растерявшись, Питер только в последний момент успевает натянуть лежащую рядом маску и повернуться к Мэгги, которая испуганно глянув на него, тут же растворяется в воздухе. — Оу… — медленно говорит Уэйд не решаясь двигаться дальше. — Я не вовремя, да? Ты-ы-ы чем-то занимался, пока я не припёрся? Вызывал НЛО? Самоудовлетворял себя? Возносил молитвы богу дождя? Это, в общем-то, неважно, потому что я готов присоединиться к любой твоей вечеринке даже если в списке приглашенных не значится моё имя. Глядя на Уэйда, замеревшего около двери в нелепой позе пойманного с поличным мультяшного воришки, Питер насмешливо улыбается, ни за что не желая признаваться самому себе, что где-то в глубине души очень надеялся на эту встречу. — Глупо спрашивать, как ты на этот раз нашёл меня? — То есть ты специально выбрал одно из самых высоких зданий в Манхеттене? Я одновременно польщён и раздосадован. — Нет, я… Просто не ожидал увидеть тебя сегодня. Уэйд прикладывает руку к груди, выглядя настолько оскорблённым, насколько это вообще возможно. — Скажи, что ты пошутил, Паутинка. Я могу пообещать помочь в каком-нибудь замесе и проспать, потому что две горячие латиноамериканки, сражающиеся друг с другом в грязи огромными фаллоимитаторами, это определённо то, что я хочу видеть. То, что я определённо не хочу видеть, так это то, как какой-нибудь чувак, с ненормальной тягой к убийству наёмников в красном, идёт ко мне, чтобы сделать очень и очень больно. Да, я регенерирую, но кто сказал, что отрывание, скажем, руки похоже на отрывание заусенца? Нет, блядь, это похоже на отрывание грёбаной руки. Так что да, две латиноамериканки — я, кстати, ставил на Бернандиту, ты бы видел, что вытворяет эта горячая штучка! — определённо могут быть мне интереснее чёртового Апокалипсиса. Но обещание угостить пиццей?! Да это же почти клятва на крови! — Оу… — произносит Питер так же медленно, заинтересованно склонив голову на бок. — Так мы идём есть пиццу? — Если ты не против, — шаркает ножкой Уэйд. — У меня даже есть право выбора? А как же клятва на крови и-и-и… Что там происходит с нарушителями? — Тебе не понравится то, что ты услышишь. Да и какая разница? Я слишком хороший друг, понимаешь, Паучок? Я не смогу применить к тебе этот кодекс. Вот так я дорожу нашей дружбой. Я просто… Просто спрыгну с вот этой вот крыши! — С вот этой вот? — уточняет Питер, откровенно веселясь. — Да, да, именно с вот этой вот! И пока я буду умирать, я успею вывести кровью на асфальте, что во всём виноват мой паутинный друг. Представляешь, что потом начнётся? Набегут любители тайн и загадок. Про нас снимут фильм. Подростки, обуреваемые сперматоксикозом и неуёмной сексуальной энергией, оборудуют на месте моего падения что-то вроде музея под открытым небом. Начнут продать всякие значки и плакаты с моим телом, размозженным об асфальт. Устроят спиритические сеансы, привлекая всяких сатанистов. Потом организуют экскурсии по местам моего последнего пребывания. Всё! Прощай спокойная жизнь! — В общем-то, у меня и так не было особого повода нарушать эту клятву. Конечно, я абсолютно не выспался из-за кое-кого, но кто вообще в здравом уме откажется от пиццы? Уэйду очень сильно хочется пошутить про двусмысленность прозвучавшей фразы, но Питер смотрит на него совершенно невинно, явно не осознавая, что сейчас ляпнул, так что он, в конце концов, сдаётся и не шутит. Подвиг, достойный памятника как минимум. — Только идиот, Паучок, — говорит Уэйд и невольно улыбается, наблюдая за тем, как Питер, что-то ворча о чистоте — даже о чистоте крыш небоскрёбов — поднимает обёртку от хот-дога. — Только идиот.