Клянусь, я умирал миллион раз

Вставив ключ в замочную скважину, Питер замирает в нерешительности, с сомнением глядя на брелок с Клэфэйри — подарок Уэйда. Он не заглядывал в свою квартиру с тех самых пор, как переехал, и теперь это пусть и недолгое возвращение представлялось ему открытием сундука Пандоры, где хранились одни из самых худших его воспоминаний. Настоящим осиным гнездом, в которое он по дурости тыкает и тыкает палкой. Нахмурившись, Питер два раза поворачивает ключ и после короткого замешательства всё же заходит внутрь. Квартира встречает его оглушительной тишиной, еще более неестественной, чем прежде, и ощущением застывшего времени. Десятый круг ада, где не существует никого, кроме Питера Паркера и охотящейся на него пустоты, жадно разевающей голодную пасть из-за каждого угла. После смерти Мэй он стал её любимчиком. Она никогда не покидала его. Садилась ночью на грудь, придавив к кровати своим весом, и шептала в лицо о том, как бессмысленна его жизнь. О том, что в конечном итоге каждое действие, каждое мгновение счастья обернётся в руины. И он снова вернётся к ней. Что бы он ни делал, он всегда вернётся к ней. Питер разжимает мёртвую хватку на дверной ручке и неуверенно делает шаг вперёд, словно это не его квартира вовсе, а логово врага. Стыд берёт за такие абсурдные мысли, но ощущение приторного запаха, окутывающего с головы до ног, усиливается всё больше и больше. Забивается в ноздри. Пустота, завидев его, радостно взвизгивает, как довольная гиена. — Гарри?.. — неуверенно зовёт Питер, тревожно шаря глазами по прихожей. Ни пять, ни десять минут спустя Гарри не удостаивает Питера ответом, заставляя его виновато топтаться на месте. Гарри не показывался с момента переезда и, если быть предельно откровенным, Питер не особо искал с ним встречи, наслаждаясь вновь обретённым домом и поселившимся в душе спокойствием. Их с Уэйдом уютный мирок — то, что Питер оберегал яростнее и сильнее всего. Его маяк. Его пристань. Его стук в давящей тишине комнаты. Больше всего на свете он боялся лишиться этого. Впустить в их мир что-то инородное. Но Гарри не был чем-то инородным. Гарри был его лучшим другом. Коротко выдохнув, Питер шагает к своей комнате, стараясь ни к чему не прикасаться и издавать минимум шума, чтобы его присутствие здесь едва ощущалось. «Тебя не достанут» — стиснув челюсть, думает он, не совсем понимая, от кого прячется. Питеру хочется убежать. Вместо этого он толкает дверь в свою комнату, невольно затаив дыхание, ожидая нападения. Тишина ударяет ему в лицо. Закрыв глаза, сжав в кармане брелок с Клэфэйри, Питер перекатывает его между пальцами, ощупывая острые углы и чуть надломившееся ухо. Питеру хочется написать Уэйду «пожалуйста, забери меня отсюда», чтобы не нарушать сон этого склепа, этого музея уродства, где каждая вещь вопила об одиночестве и боли, превращая крошечную квартирку в Бруклине в агонизирующего монстра. Он так отчаянно нуждался в доме после смерти Мэй, так сильно хотел снова почувствовать человеческое тепло, ради защиты которого каждый день надевал костюм, а в итоге обезобразил это место, превратив в живое воплощение того, что происходило у него внутри. Неудивительно, что вскоре оно начало охотиться на него, внушая беспомощность, сродню той, что он ощущал, когда стоял на том самом месте, где совсем недавно лежал мёртвый Бен, глядя на кровавое пятно, впитывающееся в дешёвый ковёр. В последний раз оглянувшись на распахнутую дверь, Питер осторожно заходит внутрь, выхватывая взглядом узкое окно. Следом — разбитый ночник, который он никогда не выключал, боясь захлебнуться темнотой, пахнущей тиной и торфом. «Тебя не достанут». Как вор, осторожно обходит разбросанные по полу вещи, словно истинный хозяин этой комнаты, застрявший здесь Питер, неожиданно материализуется в дверном проёме и потребует от него ответов. «Тебя не достанут». Пару секунд он колеблется, то протягивая, то снова одёргивая руку, прежде чем твёрдо ухватиться за ручку комода и потянуть её на себя. «Тебя не достанут». Маленькая железная коробка из-под завтрака, обклеенная выцветшими потёртыми наклейками, похожа на брошенное животное, верно дожидающееся хозяина, когда-то в спешке сбежавшего без него. Вина облизывает внутренности Питера обжигающими языками пламени. Схватив коробку, он спешит в ванную, вопреки желанию всего его существа как можно скорее покинуть это место. Вычеркнуть себя из стен, разговоров в пустоту, ночных кошмаров, разбросанных по полу таблеток снотворного, запрятанных под кровать разорванных костюмов, витающих в воздухе несбывшихся надежд, чужих исповедей, воспоминаний, ставших важнее самой жизни. Вычеркнуть себя из памяти этого места. Плеснув в лицо холодной водой, Питер замирает, согнувшись над раковиной. Он не знает, сколько времени тратит вот так, уставившись в никуда, прежде чем, избегая зеркала, плюхается прямиком на кафельный пол. При виде засохших капель крови ему становится дурно. Оперевшись головой о стену, спрятав лицо в ладонях, он думает о Уэйде, не позволяя тьме подкрасться слишком близко. Когда Питер открывает глаза, на него смотрит Мэгги. Маленькая уродливая дырочка под её левой грудью перестаёт казаться ему незаметной. — Почему ты вернулся? — спрашивает она, внезапно грустная, серьёзная и повзрослевшая. Питер хочет сказать «потому что это мой дом», но даже от подобной мысли всё его тело выворачивает костями наружу. Это место никогда не было и не будет домом. Он отравил его своей скорбью, оставил везде отпечатки трагедии, а когда пришёл мрак только помог ему расплодиться как чуме. — Я забыл здесь кое-что важное, когда… — сбегал — переезжал. Мэгги с интересом смотрит на металлическую коробку, которую Питер инстинктивно придвигает ближе к себе. Она не спрашивает «разве можно забыть важное?» или «что находится в коробке?». Вместо этого она садится рядом с ним, вытягивая сначала одну ногу, потом другую пока они оба не замирают, глядя на одиноко покачивающуюся лампочку. — Дай угадаю: это как-то связано с тем вечно недовольным парнем, который приходил к тебе? Питер смотрит на дверь, захлопнутую по привычке, смотрит на капли крови и сидящую рядом Мэгги. Всё это настолько знакомо, словно до возвращения сюда он видел длинный сон, единственное бегство, на которое был способен, и вскоре реальность потребует от него проснуться. Клэфэйри уютно ложится в ладонь, напоминая, что это не так. Что где-то там его ждёт Уэйд. — Его зовут Гарри. Мэгги поворачивается к Питеру. Суровая складка вокруг рта крадёт у неё молодость и мягкость, превращая в злобного доппельгангера. — И из-за чего он умер? — Из-за передозировки наркотиками. Притянув колени к груди, Мэгги прижимается к ним щекой, неуловимо меняясь, становясь прежней Мэгги, мечтающей о свиданиях, ненавидящей школьную литературу и погибшей слишком рано, чтобы хоть что-то успеть. Нащупав руку Питера, она неловко толкает её мизинцем в трогательном жесте поддержки. — Как это вышло? Ну, что он… Питер опускает глаза на коробку, обжигающую ему кожу. Слова царапают его горло изнутри. Забиваются кровавыми сгустками в трахее, мешая дышать и связно думать. Выталкивая их, обличая в сухие предложения, он наконец может вдохнуть свободнее: — У него был нелёгкий период в жизни: сначала развод, потом ссора с отцом, который вечно пытался вылепить из него кого-то другого. Сломать и вылепить. Сломать и вылепить… Норман всегда точно знал, куда нужно бить. Его жестокость была подобна тончайшему скальпелю, которым он управлялся в высшей степени искусно, чтобы причинить как можно больше боли. От такой боли человек никогда не оправляется. Такая боль уродует, такая боль калечит, такая боль оставляет отвратительные шрамы, пока алкогольный угар и наркотический экстаз обещают долгожданное забвение. Обещают иллюзию нежности. Обещают обезболивание. Обещают свободу. «Ты мне как сын, Питер, — говорил Норман, кладя руку на плечо зачарованного Питера, позволяющего себе окунуться в горько-сладкое ощущение, растекающееся по всему его телу при мысли, что он вновь обрёл отца». «Ты как сын, которого у меня никогда не было, — внушительно добавлял Норман и искренность этих слов дробила мир Гарри пополам, делала самозванцем в собственной семье, заставляла смотреть на Питера раненым животным». — В конечном итоге отец лишил его финансирования, и ему пришлось ночевать в небольшом кафе, которым он владел. От предложения пожить у меня он отказался, а я не стал настаивать. Думал дать ему пространство для себя. Ну что за идиот… Питер качает головой, презрительно искривив губы. — Правда в том, что я выбрал не замечать то, что находилось у меня под самым носом. А когда спохватился, было уже слишком поздно. Гарри не просил о помощи. Он безмолвно кричал о ней, но не просил. Такое случается с людьми, когда они слишком долго бредут в темноте и теряют всякую надежду выйти к свету. Когда у них заканчиваются силы даже на последний рывок, на крохотный шаг вперёд. Гарри так долго кричал, но Питер его не слышал. И однажды Гарри просто слишком устал. — Я забеспокоился, когда пришёл к нему на работу, а кофейня оказалась закрытой, — уставившись на громоздкую фигуру Кэпа в звёздно-полосатом трико, Питер рассеяно проводит по наклейке подушечкой большого пальца. — Это в будний-то день, когда дела и так идут не очень хорошо. Убрав руку, Питер смотрит на облупившуюся краску, пока прикосновение к холодной коже Гарри оседает фантомным воспоминанием на кончиках его пальцев. — Начал названивать ему, но всё время натыкался на автоответчик. Не знаю, интуиция это была или просто банальная паника, но я вдруг ясно понял, что что-то не так. Мне… — Питер бездумно оглаживает края коробки. — Мне вдруг стало очень, очень страшно. Наверное… Думаю, я потерял его именно тогда. Просто ещё этого не понял. Именно в тот момент, в ту минуту что-то внутри меня решило, что моего лучшего друга уже нет в живых. До тела это всё ещё не дошло: оно пыталось выломать дверь, а потом устроило бессмысленную драку с прохожим, который решил, что я грабитель или сумасшедший… Мэгги слабо шевелится, поднимая глаза на лампочку, едва освещающую узкую ванную. Воздух не колеблется от её движения, одежда не издаёт шороха, а грудная клетка остаётся пугающе неподвижной. Питер вперяет взгляд в пятна крови, в единственное доказательство того, что мир вокруг него реален, пока сама реальность размывается по краям как тлеющая фотография. — Когда я его нашёл, он был уже мёртв. Я сел рядом с ним, мне пришлось постараться, чтобы разжать его пальцы, они, — Питер слабо сжимает и разжимает кулак, — да… Почесав ухо, он неподвижно замирает, бесстрастно глядя в пустоту. — Мне показалось необходимым взять его за руку, чтобы он не был один. Дать понять ему, что я рядом. Сказать, что в последнее время мы мало виделись, наши разговоры были каким-то неловкими и пустыми, каждый из нас погряз в собственных проблемах, но, эй, он же мой лучший друг!.. Я бы никогда не бросил его. Мы бы обязательно справились со всем вместе, как делали это раньше. Питер так и не спросил Гарри, о чём он думал перед смертью. Было это случайностью или осознанным самоубийством. Его лучший друг умер один, в собственной кофейне, в крошечной комнате для персонала, которую он переоборудовал под спальню. То, что приходило к нему, не было его лучшим другом. Это было лишь отпечатком его боли, обиды, его неудовлетворённой потребности в любви. Призрак Гарри очень редко улыбался. Призрак Гарри глядел на него совсем как на отца при жизни, с той лишь разницей, что в отношении отца он давно уже утратил надежду, а Питера за преданные надежды он почти что ненавидел. — Я много думал, после этого. То есть… действительно много, — Питер медленно облизывает губы, постукивая пальцами по коробке. — Первые две недели мне отчаянно хотелось убедить себя, что я ни в чём не виноват. Потом — понять, где я допустил ошибку. Через три месяца после Гарри умерла Мэй. Этот день всегда замирает в памяти Питера на половине третьего, когда он сидел у её кровати, залитой солнечным светом, пытаясь сосредоточиться на книге. Они не разговаривали, умиротворённые тишиной, окутывающей их и странным образом делающей ближе. — На самом деле этих ошибок было так много, что проще перечислить, где я умудрился не облажаться. Только один раз он нарушил тишину вопросом, стоит ли ему опустить жалюзи. Веки Мэй задрожали в мягком благоговении. Питер с любопытством посмотрел на неё, и внезапно ему показалось — как удар в грудь — что эта женщина, его мать, больше не принадлежит только этому миру; что она шагнула за черту, коснулась чего-то далёкого и теперь с ветром и солнцем её роднит намного большее, чем с ним. Не отрываясь, он пристально следил за Мэй, купающийся в мягком свете, ничего не желая так сильно, как испуганно схватить её за руку, попросить не бросать его, потому что за этой чертой он остаётся совсем один. «Не нужно, — совсем тихо сказала Мэй, слабо улыбаясь лучам, целующим её бледное лицо, — не нужно, Питер. Это так хорошо…». — Просто раньше врать самому себе было гораздо проще. Они просидели так до самого заката, погружённые в тишину, точно в защитный купол. Громкие крики полицейских машин, промчавшихся как свора обезумевших псов, в одно мгновение положили этому конец. Первые несколько минут Питер даже не понимал, почему чувствует себя обкраденным, почти надруганным, пока Мэй твёрдо не взяла его за руку и не велела идти, непреклонная к любым попыткам остаться рядом с ней; позволить кому-нибудь другому со всем этим разобраться. Они оба прекрасно знали, что бездействие выжжет его изнутри. Осторожно сжав тонкую руку, покрытую пигментными пятнами, Питер огладил большими пальцами ниточки вен, вспоминая, как раньше эти руки по-матерински нежно перебирали его волосы, пока он, положив голову Мэй на колени, позволял всем своим страхам и обидам раствориться в её безграничной любви. «Иди, Питер, — мягко подтолкнула Мэй, — я всё равно собиралась немного вздремнуть». Питер с сомнением посмотрел на неё, хрупкую и бесконечно далёкую, не решаясь отпустить тёплую руку. «А если тебе что-то понадобится?». «Я не настолько беспомощна, молодой человек, — возмутилась Мэй, на несколько секунд став прежней бойкой и неунывающей собой, которую ещё не сожрала болезнь. — Иди. Потом почитаешь мне дамский роман в качестве наказания». Питер криво улыбнулся, наконец разжав пальцы. «Звучит как план». Мэй не сдержала своё обещание. Когда Питер вернулся, её уже не было. — Вот что бывает, когда долго бежишь от правды, — скупо улыбнувшись Мэгги, он смахивает остатки облупившейся краски на пол, чтобы чем-то занять руки. — Рано или поздно она забирает у тебя доверие даже к самому себе. В голове у Питера царит неприятная пустота. К ней лучше не притрагиваться, Питер выучил это уже давно, но когда он нарушает собственное правило выживания, на него внезапно нахлынывает горечь от невозможности заполнить её чем-то хорошим. На этот раз прикосновение Мэгги больше похоже на хватку. Стиснув пальцы, она сидит не двигаясь, напоминая скорее отпечаток собственного существования, нежели нечто полноценное, способное мыслить и чувствовать. У Питера немеют губы. С трудом пошевелив покалывающими пальцами, он закрывает глаза. На долгий миг ему кажется, что они оба два заблудших фантома, навечно привязанные к этому месту, бесконечно ищущие и бесконечно ненаходящие. — В твоём мире очень холодно. — Да, — говорит Питер, — я знаю. Стоя под обжигающими струями воды, Питер с силой растирает кожу мочалкой, сантиметр за сантиметром, останавливаясь только тогда, когда терпеть боль становится невыносимо. Эта ванная почти такая же маленькая, как и его собственная, но даже через шум воды прекрасно слышно, как Уэйд коверкает песни Hypnogaja, готовя «фирменный канадский пирог» специально к просмотру «Запрещённого приёма», который они запланировали ещё на прошлой неделе. Отложив мочалку, Питер снова разминает плечи, не в силах избавиться от ощущения онемения всех конечностей, от ощущения, что его руки и ноги одеревенели, словно он пролежал в снегу несколько часов. Пару раз, отчаявшись, он проверяет у себя пульс, сосредоточенно закрыв глаза и раздражённо поджав губы, но каждый раз от этого как будто бы не становится легче. Монотонный звук капель, разбивающихся о кафель, усыпляет его, вводит в транс, стирая границу между миром, заселённым мертвецами, и миром, где Уэйд в нелепом фартуке кружит по кухне, выкрикивая «Talk to me, like lovers do!» громче Джейсона Арнольда. Схватив мочалку, вылив на неё остатки дешёвого геля, Питер принимается с остервенением тереть кожу, стараясь заглушить трупный запах, въевшийся в его кости. Стереть ощущение ледяной руки Гарри. Уничтожить следы пребывания в доме, никогда не бывшим домом. Только когда кожа начинает кровоточить, он наконец чувствует себя чистым, соскоблившим несколько толстых слоёв грязи, облепивших тело коконом. Выключив воду, уперевшись лбом о стену, Питер переводит дыхание, вслушиваясь в отвратительное пение Уэйда, выдёргивающее его из кошмара. Он снова падает, падает так быстро, что от страха перехватывает дыхание, а земля кажется ближе, чем обычно, но впервые… Впервые он позволяет этому случиться.