***
Маленькими шажочками жизнь Питера возвращается на прежнюю орбиту, словно робкая примерка запрятанной глубоко в шкаф старой кожи, которая была в пору до того момента, пока всё, что он из себя представлял, не вывернулось наизнанку. Натянуть её на изуродованный скелет сложно. В какой-то момент Питеру кажется, что это превращается в извращённое глумление над собственным «я»; в попытку украсть у него то, что однажды было безвозвратно утеряно. Собственные чувства по этому поводу его пугают. В середине недели звонит миссис Олдридж, руководитель небольшого центра для детей и подростков. Отбросив приветствия, она заявляет, что Питер прошёл отбор на должность репетитора — «почти волонтёра» с раскатистым грудным смехом замечает она, намекая на небольшую зарплату — и может приступать к своей подработке уже сегодня. Старые декорации рушатся. Наконец на их месте появляется что-то действительно настоящее, хоть и выстроенное на руинах. Питер продолжает заглядывать после работы к Ивоне, то ли потому, что ему всё ещё нужно убедить себя, что его ад закончился, то ли потому, что он просто грёбаная собака Павлова. Народу там почти никогда нет, а если кто-то всё же и есть, то кажется таким же потерявшимся, как его хозяйка и её завсегдатай. Питера это более чем устраивает. Для этого места, для этих людей он всё ещё остаётся своим — на что указывает его столик, странным образом никогда никем не занятый, его расслабленность, само его существо — но одновременно уже не вписывающимся чем-то очень важным. Когда Питер видит в их глазах смятение, он успокаивается.***
Лёжа на кровати Уэйда после патруля, Питер лениво прокручивает неотвеченные смс, отправленные им в течение трёх последних недель, сонно щурясь на скачущие перед глазами буквы. Всё, что он видит в тусклом свете дисплея — собственные пальцы, красные, как кровь, пока тьма растаскивает остальные части его тела по всей комнате, взращивая их на потолке в причудливые тени, и уже становится непонятно, где начинается она, а заканчивается он. Мягко зевнув, Питер сползает ниже, почти полностью ложась на старые простыни. Тьма поглощает собой все звуки и запахи; подобно хищнику подкрадывается к мерклому свету. Сильнее её только запах крови. Он рушит их идеальный симбиоз, настойчиво забивается Питеру в ноздри, выдёргивает его из небытия, вонзается когтями в плечи и не позволяет отвернуться от километрового побоища, усеянного трупами. Он призывает его смотреть, и красный цвет выжигает ему сетчатку. Перевернувшись на бок, Питер зарывается носом в одеяло Уэйда, вдыхая резкий запах пороха и специй. Нужда скребётся где-то глубоко внутри, запертая среди костей и сухожилий. Питер давно от этого отвык. Он до сих пор помнил тот период жуткого человеческого голодания, когда отчаяние гнало его прочь из квартиры, а город встречал холодным блеском, отгородившись стеной как мать, больше не узнающая своё дитя, потому что оно вышло из-под её защиты, и теперь вынуждено было — должно было — справляться самостоятельно. Голод гнал его на высокие крыши небоскрёбов, в старые кинотеатры и всеми забытые закусочные. Гнал его по ночным улицам, на холодные пляжи и в общество таких же одиноких полуночников. Но когда он был особенно беспощаден, голод загонял его в постели других людей, а на утро разрастался подобно гигантской чёрной дыре, не оставив от мнимого насыщения даже воспоминания. Заставлял воровато покидать чужие квартиры, потому что то, что вчера казалось ему необходимее воздуха, сегодня вызывало лишь приступ дурноты. Вперив в экран телефона долгий взгляд, Питер печатает: «ответь мне, как только прочтёшь сообщения». «Или просто ответь». И, подумав минуту, добавляет: «пожалуйста».***
На звонок ранним утром в воскресенье Питер отвечает нечленораздельным бормотанием и оглушительным зевком, с недовольными звуками зарываясь лицом в подушку. — Надо полагать, статья для научной колонки ещё не готова? Причмокнув губами, Питер поворачивает голову на бок и пытается обдумать вопрос настолько ясно, насколько ему позволяет его сонный мозг. — М-м-м? — в конце концов интересуется он, щурясь из-за света, заливающего комнату. Робби на том проводе сокрушительно вздыхает. По энергетике этот вздох настолько похож на разочарованный вздох Кэпа, ставшего свидетелем убийства метафорических щенков, что обжигающему стыду нужно совсем немного времени, чтобы объявить Питера самым мерзким человеком на планете. — Чёрт, Робби, прости… — Питер проводит рукой по лицу, с осторожностью переворачиваясь на спину, чтобы не раздражать повреждённую кожу, ещё не успевшую зажить после полировки улиц Нью-Йорка. — Дай мне пару часов, я всё сделаю. — До обеда, Питер, у тебя есть время до обеда. Извини, но больше ждать не могу. — До обеда. Понял, принял. Отбросив телефон куда-то на подушку, Питер устало растирает лицо руками, пока мысли в голове текут вяло и неохотно. В какой-то момент его снова начинает клонить в сон, глаза смыкаются, поэтому он несколько раз бьёт себя по щекам, совсем позабыв про заживающий на скуле синяк. Кофе. Ему срочно нужен кофе. Опустив ноги на холодный пол, Питер лениво чешет живот, остановившись блуждающим взглядом на отброшенном телефоне. Моргнув, он невольно замирает, прежде чем, помедлив, снова взять его в руки. Оповещения о новых сообщениях нет, но он всё равно тупо открывает свой монолог к Уэйду, растянувшийся на полтора месяца, чтобы убедиться, что на него так и не поступило ответа. Даже короткого «жив». — Ну конечно… — с горькой злобой выдыхает Питер, швыряя телефон обратно на кровать, словно тот обжёг ему руку. Перетащив из своей комнаты на кухню старенький ноутбук и сварив чёрный кофе с последними остатками сахара, Питер с головой уходит в работу над статьёй про Брайана Грина и его мультивселенные, запрещая себе думать о чём-либо другом. Особенно об Уэйде. Очередь в Walmart тянется долго. Питер успевает детально рассмотреть залысину стоящего впереди мужчины, сравнить её с Миссисипи, узнать про его разваливающийся брак и подозрения относительно страховки. Любовница (Питер предполагает, что это любовница), весь разговор мычит что-то невнятное и кажется откровенно скучающей, что только сильнее распаляет мужчину, вжимающего телефон в ухо побелевшими от напряжения пальцами. Спустя несколько витиеватых ругательств на испанском они так и не приходят к единому мнению о меркантильности его жены и можно ли короткую погоню с кухонным ножом назвать «перепадами настроения». Аэрозоль против муравьёв, зажатый между молоком и увесистой упаковкой хлопьев, чуть не выпадает у Питера из рук, когда он заслушивается постепенно увлекающей его драмой и невольно ослабляет хватку. — ¡A la chingada! — неожиданно выкрикивает мужчина, из-за чего женщина позади Питера крупно вздрагивает, наступая ему на кроссовки. — ¡Te digo que esta loca trata de matarme! Питера подмывает взять дело в свои руки и подробно рассказать ему, где обычно оказываются мужья слишком темпераментных жён, особенно когда те им изменяют; перетирание одного и того же начинает сильно его утомлять, но мужчина неожиданно переходит обратно на английский, гневно шипя в телефон: — Она клялась, что отрежет мне член, Мария!.. Да, я взял твой чёртов базилик! Ты меня вообще слушаешь?! Она говорила, что отрежет мне член, когда я буду спать! Питер сочувственно морщится, наблюдая за тем, как мужчина стремительно краснеет, играя желваками. Грудь его тяжело вздымается, губы стиснуты в одну тонкую линию. Он похож на бочку с бензином, над которой машут зажжённой спичкой. Мария, видимо, не улавливает, что этой спичкой является она сама или не хочет улавливать, потому что следующие слова слышит абсолютно весь магазин: — Что значит «ты преувеличиваешь»?!! Питер раздражённо оборачивается, встречаясь взглядом с женщиной, почти прислонившейся к его спине, в жадных попытках уловить каждую деталь из приключений любовного треугольника. Он готов поклясться, что в какой-то момент почувствовал дыхание на своём затылке. — Мэм, если вы приблизитесь ещё ближе, вам придётся на мне жениться. Женщина возмущённо открывает рот, чтобы что-то сказать, но все её слова тонут в оглушительном взрыве, раздавшемся на улице. Магазин сотрясается. Мигают люминесцентные лампы. Несколько полок обрушивается, из-за чего звон бьющегося стекла сливается в одну пронзительную какофонию с ревущими сигнализациями машин. Тишина, разом повисшая между посетителями, обменивающимися испуганными взглядами, которые увидишь разве что в Нью-Йорке, напротив удивительно абсолютна. Питер приходит в себя первым. Выпустив из рук нехитрые покупки, он бросается за костюмом, спрятанным в переулке через дорогу, грубо расталкивая мигом слетевшихся зевак. Опасность нисколько их не смущает, он уже давно привык к таким людям, но это вовсе не значит, что каждый раз ему не хочется хорошенько им врезать. Следуя этой мысли, Питер впечатывает локоть в живот парня, зачарованно снимающего скрючившуюся в позе зародыша женщину, лежащую около тлеющего стола, отброшенного взрывной волной от веранды летнего кафе. Костюм он натягивает в рекордно короткие сроки, хоть дрожащие пальцы и мешают сделать это так быстро. Выбежав из переулка, Питер вглядывается в едкий густой дым, заглотивший Третью авеню, точно гигантский кит. Царящая вокруг суматоха мешает ему сосредоточиться, кто-то, в панике пробегая мимо, толкает его плечом. Приглядевшись, он наконец замечает небольшое вегетарианское кафе, с отвалившейся вывеской, лежащей на крыше припаркованной рядом машины. Путь к месту взрыва выстлан стеклом, хрустящим под ногами как первый выпавший снег. Оказавшись перед входом в кафе, Питер отшвыривает в сторону искорёженную дверцу машины, преградившую ему путь и, на краткий миг замешкавшись, решительно заходит внутрь. Он не врал, когда говорил Уэйду, что к такому невозможно привыкнуть. Но, лёжа в постели, измученный очередным кошмаром, он думал, что это правильно. Нельзя быть супергероем, для которого смерть стала чем-то обыденным. Пресыщенность смертью всегда рука об руку шла с равнодушием. — Пресвятая Мария Гваделупская! Что здесь произошло?.. Питер резко оборачивается. В пустой проём, где раньше было широкое окно, заглядывает мужчина из Walmart, всё такой же негодующий и громкий, будто произошедший взрыв — его личная ответственность, с которой ему теперь предстоит разбираться. Заметив Питера, он делает судорожный вдох, но почти сразу же, коря себя за проявленную слабость, демонстративно насупливается, посылая враждебный взгляд из-под густых бровей. У Питера это бравада не вызывает ничего, помимо усталости и злости. — Уходите, здесь не на что глазеть. На лице мужчины — как маска — застывает оскорблённое выражение. — Я тебе не боюсь, угроза, можешь оставить эти запугивания для кого-нибудь другого. Подкрепляя свои слова, он начинает осторожно перелазить через оконную раму, стараясь не задеть угрожающе торчащих обломков стекла. — Моя дочь работает в похожем кафе, — сердито добавляет он, не обратив никакого внимания на порвавшуюся штанину, — так что чёрта с два я отсюда уйду. Питер складывает руки на груди, со всей силы впиваясь ногтями в кожу. «Спокойно, Паркер, — думает он, — спокойно. Тебе нужно почитать книжки по управлению гневом». — И? — его голос звучит холодно, без ноток бешенства, рвущихся наружу. — Что вы намерены делать? — Помочь тебе, идиот. Питер моргает, опуская руки. — Помочь?.. Это может быть опасно. — Н-да? — кряхтит мужчина. — Но ты же почему-то всё ещё здесь. — Я не… Питер обрывает себя на полуслове. Времени на препирательства нет. Они и так уже потратили достаточно на бессмысленные споры, пока для кого-то эти минуты могли стать решающими. Тем более, сейчас ему точно не помешают лишние руки: посетителей в кафе было достаточно много. — Просто соблюдайте осторожность, — сдаётся Питер. — И не навредите раненым. Он не говорит «если здесь остался кто-то живой». — В отличие от тебя я кое-что в этом смыслю. Очутившись в кафе, мужчина напряжённо оглядывается, сдавленно выдыхая слова, очень похожие на молитву. Питер видит, как его взгляд мечется от людей, застывших в неестественных, ломаных позах, до тех, кто завален обломками мебели и кусками отвалившейся стены. Никто из них, покрытых бурой, почти чёрной кровью не издаёт ни звука, и этого, кажется, вполне достаточно, чтобы мужчина начал креститься. — Людям некогда ждать, пока вы придёте в себя, — обрывает Питер, бережно придерживая на руках мальчика-подростка, дышащего хрипло и со свистом. — Ну же! Вы же хотели помочь! Вздрогнув, мужчина оборачивается, беспомощно заглядывая в пустые линзы паучьей маски, издевательски отражающие его перекошенное слабостью лицо. Его жалкие потуги изменить неизменное. Питер хочет сказать, что понимает, но мальчик в руках слабо дёргается и он со щелчком захлопывает рот. На сочувствие нет времени. У людей, умирающих здесь, нет времени. Мужчина кивает и что-то глухо говорит на испанском, ни к кому конкретно не обращаясь. Вместе они составляют неплохую команду, к которой вскоре присоединяется ещё пара человек. Среди них есть даже те, кто сам немного пострадал от взрыва. Они работают тихо, обмениваясь словами лишь по необходимости, полностью сосредоточенные на том, что делают. Те, у кого поблизости есть машина, отвозят сильно раненых в больницу. Когда людей, дожидающихся своей транспортировки, остаётся немного, мужчина-из-Walmart (Питер так и не узнал его имени), неспешно подходит к нему, наблюдающему за работой парамедиков. — Мы хорошо потрудились… — Ага. Они молчат, следя за тем, как покрытую кровью женщину кладут на носилки. — Слушай, парень… Прости за «идиота». То, что ты делаешь… Питер издаёт смешок. Его тело всё ещё сковывает напряжение и адреналин, а лица тех, кто был уже мёртв, когда подоспела помощь, периодически мелькают в толпе, но где-то там, где-то глубоко внутри, он безмерно рад, что они появились вовремя. Что кто-то, кому было суждено сегодня умереть, всё-таки откроет глаза. — Я привык, не переживайте. К тому же, — Питер слегка толкает мужчину плечом, — я слышал и похуже. — Знаешь, и всё-таки я склонен согласиться, что вы все, вы, разгуливающие в трико, просто чокнутые. — Он качает головой. — Это ж надо… Питер улыбается, когда в затылке начинает внезапно покалывать, словно кто-то решил просверлить его череп изнутри, превращая все слова, обращённые к нему, в белый шум. Насторожившись, он рыщет взглядом по улице, переполненной людьми и машинами. Волна звуков, которую более-менее удавалось игнорировать, теперь беспощадно обрушивается на него единой лавиной голосов, удаляющихся сирен и щелчков фотоаппаратов. Мелькающие перед глазами полицейские с пожарными отвлекают вспышками кислотно-жёлтого цвета. Сбившись в кучу на открытом пространстве, они все представляют собой до дикости лёгкую мишень. Боже. Питер с силой сжимает и разжимает кулаки, пытаясь собраться с мыслями, но усталость и хаос вокруг сводят все попытки к нулю. Из-за паники у него кружится голова. Сорвавшись с места, Питер движется вперёд, игнорируя полицейского, схватившего его за плечо. Мир вокруг сливается и пляшет, как на долбанной карусели. Сердце стучит так, что может оглушить всю улицу. Руки подрагивают. Глотнув холодного воздуха, обжёгшего лёгкие, Питер прорывается через толпу репортёров, тянущих его за костюм в жадных попытках растащить на сувениры, отчаянно прислушиваясь к паучьему чутью. А потом он видит её. Девочку, не старше пятнадцати лет, с опухшим от слёз лицом и доведённую до животного ужаса. Спутанные, кудрявые волосы развиваются на ветру, когда она делает короткие запинающиеся шаги вперёд с прикреплённой к животу самодельной бомбой. Увидев его, она громко и истерично всхлипывает, будто кто-то ударил её в грудь. — Он… — начинает девочка срывающимся голосом, поднеся тыльную сторону руки ко рту, чтобы заглушить рыдания, — он сказал передать тебе «привет»… Паучье чутье Питера вопит. Всё, что он успевает сделать — создать огромный щит из паутины, прежде чем улицу поглотит новый взрыв. Оперевшись руками о раковину, Питер пристально вглядывается в своё отражение, будто это каким-то образом поможет понять ему, где находится поломка, приводящая в неисправность весь механизм. Темнота искажает черты лица, уродует их и лепит что-то совершенно чужое, отвечающее таким же пристальным взглядом, в котором безошибочно читается узнавание. Не прерывая зрительного контакта, Питер лихорадочным жестом приглаживает волосы, мешая бетонную крошку с кровью. Уродливый двойник повторяет следом за ним, тошнотворно точный в своих кривляньях. Его губы презрительно изогнуты, а в глазах столько ничем не прикрытой ненависти, что она липнет к телу, как вторая кожа. Питер смотрит на руки, покрытые запёкшейся кровью, на сломанные пальцы, чтобы удостовериться, что они — не один и тот же человек. Тело всё ещё слабо пульсирует отголосками произошедшего, где каждая новая боль являла собой доказательство того, что он жив. Двойник копирует жест лениво и неохотно, словно само наличие у Питера физического тела не делает его более реальным, чем он сам. Когда их глаза встречаются, взгляд двойника мертвеет. Вдоль позвоночника Питера пробегает неприятный озноб. Присев на корточки, скрывшись от злобного близнеца, он ищет в шкафу под раковиной упаковку пластырей, испытывая почти болезненное облегчение, когда нежно розовая коробочка впивается острым углом ему в ладонь. Неуклюже оторвав себе одну полоску, Питер выпрямляется и, кое-как достав пластырь с Hello Kitty из защитной плёнки, клеит его на щёку поперёк огромного кровоточащего пореза. Всмотревшись в своё лицо, Питер слабо улыбается. Двойник отражает улыбку как плохой актёр, жалко искривив губы. Любовно погладив пальцем пластырь, Питер наконец отходит от зеркала, чтобы попытаться стянуть с себя порванный костюм. Он чуть не задыхается от поднявшейся в воздух бетонной пыли, но даже этого сейчас недостаточно, чтобы у него хватило желания и сил затолкать себя в душ. Равнодушно растерев по лицу тонкую струйку крови, бегущую из носа, Питер вытирает руки о чёрные боксёры и, приволакивая правую ногу, лениво плетётся к себе в комнату, тихо мурлыкая под нос «Девушку» Битлов.***
Иногда Питер представляет, что Нью-Йорк — огромный плотоядный организм, порождение больной лавкрафтовской фантазии. Представляет, что он намертво вросся в него кожей, мясом, костями и душой, господи, даже душой, да так, что не отдерёшь без последствий ни одного ни другого. Иногда Питер боится, что маска заменит ему лицо, рассечёт кожу узором паутины, постепенно сгладит губы, нос, глаза, пока не превратит его во что-то безликое и не имеющее имени. Иногда, сидя на полу около окна, не в силах заткнуть призывный клич, раздающийся в ушах набатом, он долго не решается нырнуть навстречу россыпи золотых огней, потому, что однажды Питер Паркер может уже не вернуться. Но ведь эта жертва стоит того, верно?.. Из угла комнаты за ним неподвижно наблюдает Смерть, порождая тени, движущиеся по стенам точь-в-точь как солнечные зайчики. Питер не знает, чего она выжидает и, если честно, не особо хочет узнавать. Он устал. Питер печатает: «просто напиши мне, что у тебя всё хорошо или отправь хотя бы грёбаный смайлик, если опять лишился пальцев». Питер печатает: «в последнее время мне кажется, что я разваливаюсь на куски». Питер печатает: «я в ужасе от того, как мне без тебя сложно и я правда не представляю, что со всем этим делать». Питер отправляет: «эй». Осторожно, с несвойственной ей робостью, Смерть запускает пальцы в его волосы, неспешно перебирая их грустным, трогательно меланхоличным жестом. Питер чуть наклоняет голову, преследуя костлявую ладонь, скользнувшую вниз, к щеке, и поднимает глаза на скрытый капюшоном череп. — У вас ведь с ним особые отношения, — хрипло говорит он, ищуще вглядываясь в бесстрастные глазницы. — Ты же сказала бы мне, что с ним что-то не так, правда? Не отвечая, Смерть ласково трёт костью большого пальца кожу под его глазом, будто желая стереть виднеющуюся россыпь веснушек. Превратить их в золотую пыль. Веки Питера подрагивают. — Не знаю, почему задаю тебе такие глупые вопросы.***
Подняв оконную раму, Питер настороженно вглядывается в темноту своей комнаты, прежде чем плавно нырнуть внутрь. Ночные тени вибрируют вокруг него подобно живым существам, радостно приветствуют соскучившимися домашними питомцами, ненасытно облизывающимися на замершего в нерешительности хозяина. Когда Питер стягивает маску и устало ложится на дощатый пол, темнота вьётся вокруг него хищным зверем, урча утробно и довольно. Питер не обращает на неё внимание. Вперив сосредоточенный взгляд в книжную полку, он скользит невидящим взглядом по потрёпанным корешкам научных книг, представляя, как Уэйд, придя домой после их памятного разговора на крыше, решил, что в будущей комнате Питера явно не хватает книжной полки. Как он искал её. Как вешал. В груди Питера разливается знакомое тепло. Ему так хочется завернуться в него, словно он ребёнок без рода, без племени, а не герой со всей прилагающейся к статусу ответственностью, идеальностью, нереальностью, нечеловечностью. Питер редко себе в этом признаётся, но от слова «герой» его так воротит, что проблеваться хочется не раз и не два. В этом слове, в этом магическом заклинании скрыто столько его собственного лицемерия, его отвращения к самому себе, его исповеди «привет, меня зовут Питер Паркер и я в очередной раз крупно облажался». Те, кто успели это разглядеть, — вовремя ушли, а о тех, кто не успел, даже говорить страшно. Питер хочет помолиться об Уэйде, но не знает, о чём просить, требовать, умолять. Он смотрит на него, а видит себя. Того себя, которого не спасли ни добрые слова, ни ласковые прикосновения, ни обещания быть всегда рядом. Не спасли, потому что не было ни первого, ни второго, ни третьего. Питер хочет — действительно хочет — помолиться, чтобы Уэйда не настиг тот апокалипсис, который он в себе носит, но вместо этого изо рта постоянно вырывается только «пожалуйста, я прошу тебя, не забирай его у меня». Питер стонет сквозь зубы и ощутимо давит на рану, расползающуюся кровью по костюму, чтобы не думать, не думать, не думать. Кто-то надрывно всхлипывает в тёмном углу его комнаты, мешая исповедь с проклятиями, и Питеру становится физически дурно от концентрации человеческих трагедий на двенадцать квадратных метров. Выгнув шею, он смотрит на скрючившегося мужчину, что-то затравленно шепчущего себе под нос и всё время оглаживающего лицо руками. Жалость плескается в нём вместе с пугающим равнодушием, вместе с желанием помочь и мечтой, что все оставят его в покое. Питер проходил через это. Испуганные, надломленные, абсолютно потерянные новоявленные мертвецы слонялись около его кровати, бесцельно шатались по вагону метро, заставляли давиться дерьмовым кофе в Макдональдсе и всё смотрели на него, словно он — грёбаный господь бог, способный указать им путь к раю или дать ещё один шанс прожить жизнь менее паскудно. Питер не господь бог. Питер даже не герой. Только люди слышать этого совсем не хотят. Они смотрят на него как напуганное стадо, лишившиеся пастуха, как брошенные дети. Они возлагают на него все свои надежды и ожидания, а когда он не раздвигает руками море — закидывают его камнями. Закрыв глаза и вновь уронив голову на холодный пол, Питер собирается абстрагироваться от постороннего шума, когда мысль о Гвен, сломанной, напуганной Гвен, безжалостно прошивает его сознание, скручивая внутренности в один тошнотворный узел. Взял ли её кто-то за руку, когда она осталась совсем одна? Провёл ли её кто-то к свету? Был ли кто-то с ней рядом, защищая от сумасшедшего одиночества? Прежде чем мысли о Бене и Мэй тысячами гвоздей вспорют ему грудную клетку, Питер медленно открывает глаза и снова выгибает шею, чтобы взглянуть на мужчину. Успокаивающие слова уже вот-вот готовы сорваться с его губ в попытке слабого утешения, когда он наконец слышит, что всё громче и громче шепчет сжавшаяся в комок фигура. Пустые фразы застревают в горле. С трудом сделав глубокий вдох, Питер лежит без движения несколько минут, пока не начинает ощутимо биться затылком об пол. Слова проникают ему под кожу миллиардом крошечных насекомых и всё жужжат, жужжат и жужжат. — Заткнись! — грубо кричит он. Голос звучит надорванно, злобно и совершенно незнакомо. Мужчина затихает всего на секунду, словно напуганный внезапным звуком. — Я не хочу. Питер зажмуривается до цветных кругов перед глазами, сжимая и разжимая кулаки. Он слышит, как незнакомая ему женщина, собирающаяся подать на развод и вместе с сыном переехать к родителям в Даллас, отчаянно отбивалась от своего мужа, всё ещё не отойдя ото сна, пока он в приступе исступлённой ярости колотил по её лицу отбивным молотком. Не выдержав, Питер превращает деревянный пол под его кулаками в сплошные щепки. На этот раз мужчина не обращает на шум никакого внимания, продолжая бормотать, как на громкие крики матери прибежал их семилетний сын, испуганно рыдающий и не понимающий, что происходит. Грудь Питера тяжело вздымается. Облизнув губы, он судорожно перебирает в голове воспоминания о прошлом Рождестве, когда Мэй ещё была жива и всё не могла рассказать ему какую-то уморительную историю, приключившуюся с Анной Уотсон, потому что её разбирал смех. Он так и не узнал, что всё-таки произошло. О том, как они с Уэйдом ловили злодея, будто бы сбежавшего с БДСМ-вечеринки и, кажется, всерьёз задели его эго потоком непрекращающихся шуток. Это немного помогает ему прийти в себя. Пошатываясь, он поднимается с пола. Кинув мимолётный взгляд на поднимающегося следом мужчину, Питер плетётся в ванную за аптечкой, стараясь не обращать никакого внимания на мёртвого собеседника, слепо следующего за ним по пятам. Увидев в отражении его бледное лицо, исполосованное ногтями, Питер измученно прикрывает глаза, желая хорошенько приложиться лбом об зеркало. Вместо этого он несколько раз плескает на себя холодной водой, пока по телу не бежит табун мурашек. Бубнёж рядом не умолкает ни на минуту. — Ты вообще не собираешься затыкаться? — зачем-то интересуется Питер, ища, куда Уэйд задевал пинцет. Мужчина бросает на него нечитаемый взгляд, а потом снова открывает свой чёртов рот. Пинцет вместе со спиртом оказывается в тумбочке под раковиной. Разумная часть мозга вспоминает об имеющемся у Уэйда снотворном, к которому Питер обращался в особо плохие дни, похожие на этот. Питер вообще часто обращался к аптечке Уэйда, потому что — не то чтобы его это не пугало — она являла собой настоящий рай наркомана. Одних обезболивающих там было не меньше десяти видов, не говоря уже о пачках феназепама, ксанакса и прозака. Уэйд только отшучивался и цитировал «Богемскую рапсодию». Питер молча смотрел на гору таблеток, не пытаясь притвориться, что не понимает причин всего этого. Его рука на секунду зависает над прозаком, прежде чем решительно схватить золпидем. — Придётся тебе болтать с самим с собой, говнюк, — говорит Питер, подхватывая свой нехитрый набор для выживания. И если перед сном он пишет Уэйду смс о том, что звёзды на вкус совсем как «Космостарс», только твёрже и с привкусом мела, то через пару минут Питер не помнит уже ни вкус звёзд, ни как умирала очередная несчастная семья, погрузившись в долгожданную темноту.