Цвет настроения белый (книга 4)

Я рыдаю долго, наверное, целый час. Ни о чём не могу думать, света белого не вижу, рыдаю и рыдаю, не могу остановиться. А к вечеру у меня разболелся низ живота. «Месячные. Боже как вы не в тему!» Я напилась но-шпы и поставила прокладку. Трусики пришлось надеть. Я сижу и стону от боли. То ли у меня болит «киска», то ли сердечко. Не знаю, что сильнее, не знаю, что больнее. Сколько же крови из меня сегодня вышло! Мамка даже не подходит – видит, какая я злая. В эти дни я как собака. Ни о чём не могу говорить, ничего не могу делать. Просто сижу, стону, и по чуть-чуть на стенку лезу. Это какой-то кошмар! Первый день месячных. Каждый раз мучаюсь и каждый раз всё больнее. И самое страшное, что это нормально, это же, типа, естественно. Дикие боли, кровь – это в порядке вещей. Спасибо тебе, Боже, что создал нас такими! Смотрю на крестик, вспоминаю молитву. Не помогает. Чёрт, ничего не помогает! Когда же я уже издохну?! С трудом хожу в туалет, с трудом наливаю себе водички попить, а так ни пить, ни есть не хочу. Сижу, бледная, и страдаю. Один плюс: боль отвлекает от мыслей о разбитом сердце. Мне пару раз звонит Катька, у неё тоже месячные, и она меня понимает. Пару раз – Димка, с ним я долго разговаривать не могу. В моём состоянии мы можем только поссориться. С другой стороны, Димка многое мне прощает, он классный. Правда, не такой классный, как Сашка (то есть с ним бы я не переспала), но как друг – классный. Интересно, у Вики сегодня тоже месячные? Внизу живота тянет и будто рвёт. Ещё эти прокладки приходится менять постоянно; сколько же во мне крови! Как бы ею полностью не истечь и не умереть. Интересно, а бывали уже такие случаи? Набираю в гугле и понимаю, что не хочу читать о подобном. Лучше «Нашу Рашу» гляну, Равшана и Джамшута. Может, получится хоть как-то отвлечься. Ближе к вечеру подтягиваюсь на кухню. Мамка ест жареную картошечку, но меня от этого запаха тошнит. – Кушать будешь? – спрашивает она меня. – Нет, – беззвучно отвечаю я и мотаю головой. Ставлю чайник. – Мне бы горяченького выпить. – А зря, – говорит мамка, – поела бы. Организму надо с чего-то кровь восстанавливать. Картошка на плите. – Я не хочу. – Ясно дело, не хочет она! – иронично хмыкает мамка. – Сидишь, как моль, в своей комнате, вся страшная, бледная. На себя посмотри! Меня смешит слово «страшная», но тянущая боль внизу живота не даёт улыбнуться. Да когда же всё это кончится?! Закипает чайник, и я завариваю пакетик зелёного чая с чабрецом. – Сахар, – подсовывает мне мамка. – Я с заменителем. – Беру с полочки коробочку заменителя и дважды нажимаю на кнопку. Пара крошечных таблеток падает в стакан и мгновенно растворяется, придавая чаю неестественно сладкий вкус. – Худеешь опять? – прищуривается мать. – Куда ещё, и так ходишь по дому, костями гремишь. Как ни странно, но это скорее комплимент. Я хмурюсь – не столько от боли, сколько от желания продемонстрировать мамке, что мне больно. Опять набиваюсь на жалость. Из меня, наверное, вышла бы отличная попрошайка, стоять на переходах милостыню просить. Вот у меня как раз и крестик есть. Как вспомню попрошаек с детьми или старушек столетних с иконками, так сердце кровью обливается, что угодно отдала бы, лишь бы этого не видеть. Мне кажется, государство должно о них заботиться, а мы уж как-нибудь сами по себе. – Как экзамен сдала, Чучундра? – подшучивает надо мной мамка. – Хорошо. – Хорошо – это четвёрка. – У меня четвёрка – это ужас, кошмар, а хорошо – это пять, – наконец, улыбаюсь я. – Так чем не повод порадоваться? – Не радостно мне, – говорю себе под нос. – Что? Я тебя совсем не слышу. Куда голос пропал? – Не радостно!– Говорю громче. – Больно. – Да я и так вижу; я, как но-шпу на столе увидала, всё поняла. Ношпа... Отлично! Значит, мне не надо больше гримасы корчить, что мне больно, она и так обо всём знает. Мне, конечно, немножко стыдно, что я так напрашиваюсь на жалость, но ничего с этим не поделаешь. Люблю, когда меня жалеют, люблю, когда обо мне говорят с нежностью. Я вообще слишком нежная и ранимая. – Ладно, пойду в свою комнату, – говорю. Допиваю чай, пакетик выбрасываю в мусорку, а чашку кладу в раковину. Может, помыть? Стою пару секунд, рассуждаю. А может, мне психануть, да всю посуду перемыть? Её немного. Но хоть одно доброе дело сделаю, вдруг мне зачтётся, а то надоело чувствовать себя бесполезной. Становлюсь над раковиной и мою посуду; беру губку, капаю пару капель средства и мою все чашки, тарелки и ложки. После ещё раз споласкиваю их водой и ставлю на место. – Ба-а-атюшки, на восемнадцатом году жизни решилась-таки помочь матери! – снова смеётся мамка. – Могу и не помогать, – безрадостно отвечаю ей. – Мой, мой посуду, доченька, на вот ещё мою тарелку помой. Я домываю посуду и сажусь на табуретку, смотрю на мать, вздыхаю. – Скажи, что с тобой происходит? Я же вижу что тебе плохо, не ври матери. – Она смотрит мне прямо в глаза. – Я и не собиралась тебе врать, – отвечаю. – Так что случилось? – Случилось, – вздыхаю, – просто не хочу говорить. Ты всё равно не поймёшь. – А ты попробуй, расскажи. – Она берёт меня за руку. – Нет, нет! – Я стыдливо опускаю взгляд. – Только не допрашивай меня, ОК? Я сама всё расскажу, когда буду готова. – Хорошо, хорошо, доченька, – соглашается мать. – Будешь готова – расскажешь. Это как-то с Сашкой связано? А у меня прям комок в горле от нахлынувших воспоминаний. Только что сидела, и всё было в порядке, а тут – на тебе. Зажмуриваюсь, чтобы не расплакаться. Долго ещё меня эта «рана на сердце» будет беспокоить?! – Не спрашивай, пожалуйста, прошу тебя, не спрашивай, я скоро сама всё расскажу, честно-честно! – Я уже не могу сдержать рыдания. Встаю и ухожу в свою комнату. Залезаю под одеяло и плачу в подушку. И за что мне всё это?! Неужели я кого обидела, неужели я сделала что-то не так? Почему именно я? Ближе к ночи засыпаю, а после опять просыпаюсь и долго-долго так смотрю в полоток; мечтаю оказаться на море, в белоснежном купальнике на золотистом песке, чтобы прямо надо мной склонилась пальма, а мускулистый загорелый парень принёс мне молочный коктейль с трубочкой, или мулаточка. Представляю её обнажённое тело, чёрные сосочки и волнующие холмики внизу живота. Представляю, как мы уединимся в кабинке, как она встанет передо мной на коленки и сделает мне кунилингус. А я буду громко стонать, и прижимать её губами к себе. И главное – не будет никаких месячных. Просыпаюсь; больно внизу живота, пора менять тампон и прокладку. На всякий случай я пользуюсь и тем, и другим. Бреду в туалет, по пути заглядываю на кухню и выпиваю но-шпу. Не помогает, зараза: наверное, отечественная или вообще подделка. Всё у меня не так как надо! Захожу в туалет. Вынимаю из себя тампон и прокладку, там всё такое кровавое. Я читала, что каждые месячные умирает одна яйцеклетка, а каждая яйцеклетка – это мой нерождённый ребёнок. С такой точки зрения это убийство. Но сколько же я должна их родить за свою жизнь? Тысячу? Нет, это слишком много. К тому же, большинство яйцеклеток так никогда и не вызревают до наступления менопаузы. Ставлю свежий тампон и прокладку и возвращаюсь в кровать. Постель моего одиночества. Трогаю своё тело, свои маленькие груди; во время месячных они немного больше – ну, по крайней мере, мне так кажется. Мягко щипаю себя за соски. Как же мне хочется ласки! Как же хочется, чтобы кто-то меня прижал к себе, погладил и пожалел! Закрываю глаза и представляю себе мулатку, которая так старательно лизала мне во сне. А я ведь даже не успела ответить ей взаимностью. Думаю, взаимность в отношениях – это важно. Нужно дарить любимой столько же любви, сколько получаешь сама. Хотя нет, нужно дарить всегда больше. Нужно отдаваться ей всем сердцем всей душой и всем телом и ни о чём больше не думать. Пусть всё за вас решает любовь. Вновь и вновь представляю себе ту мулаточку. Похоже, она даже красивее Вики, я бы осталась с ней на всю ночь и на весь день, и вообще… можно ли во сне остаться, а не возвращаться в эту пыльную квартиру? Можно ли навсегда остаться на своём лесбийском пляже, на белоснежном коралловом песке, среди пальм, где никто не осудит? «А кто тебя здесь осуждает, дура?» Резонный вопрос, но я никому ещё не рассказала вот меня и осудить некому. Ну а если расскажу? Если откроюсь перед всем миром, что тогда начнётся? Даже думать страшно! Нет, лучше молчать. У меня нет знакомых лесбиянок, чтобы сказать: «Вот они раскрылись и теперь счастливы». Похоже, все скрывают. У нас в стране это сложно, сразу натыкаешься на гору непонимания. О чём я, собственно, думаю? Беру ноутбук, включаю и набираю: «Мулаточки-лесбиянки». Мне кажется, они все на одно лицо с моей девочкой из сна. Так романтично! Да только дрочить нельзя, не могу прикоснуться к своей «киске». А так хочется! Трогаю свои груди, мну их, ласкаю, сжимаю посильнее. Трогаю сосочки. Прикасаюсь к ним по очереди губами, язычком, посасываю. Боже, как мне повезло родиться девочкой! Спасибо, Господи, что Ты меня такой создал! Даже в месячные мне есть чем заняться. Хотя, если подумать, у мужчин-то и месячных нет. Они всегда со своей пипиркой могут поиграться. Зато у нас есть выбор: можно в дырочку пальчик засунуть, можно клитор потеребить, можно половые губки, можно просто животик погладить, а можно и грудь – сисечки и сосочки. Можно много чего ещё сделать. Читала про девочку, которая кончала от того, что сосёт; её так возбуждал оральный секс с любимым, что она могла даже кончить, пока делала ему минет. Интересно, а я так смогу? Закрываю глаза и представляю, как я лижу той мулаточке, сосу её клитор, и как она лежит на спине и постанывает, гладит меня по волосам. Свободной рукой я ласкаю свою «кисулю», и мы кончаем одновременно. А после целуемся, долго-долго целуемся, смеёмся и катаемся по песку. Обожаю свою жизнь, в ней столько радостей… можно себе представить! На секунду забываю, что это даже не сон, это моё воображение. Спасибо, Господи, за воображение! Знаешь, я понемногу начинаю понимать, как тут всё устроено. Ещё раз спасибо за то, что ты меня такой создал! Походу, я становлюсь религиозной. Мне почему-то хочется подняться посреди ночи и помолиться. Я беру в руки свой крестик и читаю молитву. Для пущей правильности я даже крещусь, как умею. В одних трусиках посреди ночи молюсь Богу; это так романтично! И сердце моё наполняется любовью. Она похожа на белоснежный морской песок, как на Мальдивах. И мне так хорошо и спокойно! Я чувствую, что Господь меня слышит, он любит меня такой, какая я есть. Даже лесбиянкой. Он ведь сам меня такой создал, а как можно не любить своих детей? Я крещусь снова и снова и раз за разом повторяю молитву, а из моих глаз текут слёзы – слёзы радости, слёзы чистоты, слёзы благодати. Мне прямо-таки хочется одеться во всё белое и постричься в монашки. Только слово «постричься» напрягает: неужели мне придётся отстричь свои волосы? Хотя, в принципе, я готова. Я поднимаюсь с кровати, подхожу к тумбочке – там лежат большие ножницы. Сажусь перед зеркалом и подбираю длину, сколько оставить. Закрываю глаза, из них стекает ещё одна слезинка. А я отстригаю прядь своих волос.