Цвет настроения белый (книга 4)

Что я наделала?! Теперь я уже плачу по другому поводу: мне волос жалко, мне себя жалко, у меня писюшка болит, меня любимая бросила. Отстригаю ещё одну прядь, и мне прямо сразу становится легче. Мне просто надо что-то разрушить. Как говорил Брэд Пит в «Бойцовском Клубе», «Я хочу уничтожить что-то красивое». И это «что-то» – мои волосы. Отстригаю ещё одну прядь, за ней ещё одну. А мне даже нравится новая причёска. Типа, удлинённое каре. Утром заскочу в парикмахерскую, пускай подровняют. Хочу что-то поменять в своей жизни, я же теперь лесбиянка. А что скажет мама? Она же так любила мои волосы с детства, подолгу причёсывала меня, покупала разные шампуни для длинных волос. Прости, мамочка, я очень люблю тебя, но Вику я люблю больше! «Это ради тебя, Викуля. Надеюсь, ты оценишь». Отстригаю последнюю прядь. Смотрю на себя в зеркало и вижу новую Юлю. Я больше не девочка-припевочка, я настоящая лесбиянка. Пора сказать об этом всему миру. Складываю отстриженные волосы в пакет, кладу на место ножницы. Ложусь в постель (как раз но-шпа подействовала) и засыпаю. Мне почти что хорошо. +++ – Юу-у-уля! – слышу крик мамки и открываю глаза. Уже утро; неужто я проспала до самого утра, без единого сна, без единой мысли? Внизу живота по-прежнему ноет: месячные никуда не ушли. – Мам, не кричи. – Укрываюсь одеялом с головой. Но она раскрывает меня. – Юля, что ты наделала?! – Она в ужасе смотрит на меня, а я понять не могу, что не так. – В смысле?.. – В прямом. На себя посмотри! На свои волосы! И тут я вспоминаю, что постриглась ночью, и что это был не сон. Да, я до такого додумалась? Я с ужасом понимаю, что натворила, и мне реально жаль свои волосы. Какая же я дура, чего ради было стричься. Волосы же не виноваты, что у меня с головой нелады. И что теперь мамке сказать? – Я не знаю. – Что не знаешь? Что ты не знаешь, Юлечка? – Не знаю, зачем это сделала, не знаю, зачем подстриглась, – печально смотрю на неё. Мамка подводит меня к зеркалу и поднимает оставшиеся пряди. – А я ещё думала, это ты в детстве дурная была… А ты, оказывается выросла и не поумнела. – Прости, мамочка, прости меня, – сюсюкаю с ней. Мне и волос жалко, и себя, и её – она же в меня верила. – Не плачь, не плачь, Юленька, – обнимает меня мамка и по головке гладит. И чего это она решила, что я собираюсь плакать? Хотя я сейчас такая: по поводу и без повода могу слёзы лить. Мне и причина-то не нужна. – Ладно, – говорит она. – Я сейчас знакомой позвоню, она придумает, как можно причёску подравнять. – Качает головой. – Да как ты до такого додумалась, как тебе это в голову-то пришло?! Совсем с ума, что ли, сошла?! Я знала, что мамка мне волосы не простит. Стоически сношу её упрёки, смотрю на себя в зеркало и не узнаю. Оттуда на меня смотрит совершенно другая девушка, с короткими волосами, впалыми щеками, красными от недосыпа и постоянных слёз глазами. Это не Юля, это не я. Но кто же она? – Сейчас Ирке позвоню, – говорит мамка. – Тётя Ира? – вспоминаю я. – Это твоя парикмахерша, толстая такая? – Ага, – отвечает мамка. Она достаёт свой телефон и ищет в списке контактов. – Ма-ам, она же в центре города работает. – Ничего, съездишь в центр… Это ж додуматься было – ночью взять ножницы и подстричься! Ума, как у ракушки! Буду от тебя всё колющее и режущее прятать. – Я не поеду, – надуваюсь я, ложусь в кровать и накрываюсь одеялом с головой. – Что значит – не поедешь? – В таком виде не поеду, пусть она к нам приедет. – Надеюсь, мамка меня понимает. Я же на порог не выхожу не накрашенная, а тут через весь город с неидеальной причёской. А ещё после маминой критики мне кажется, что я выгляжу, как дикобраз... Нет, я точно никуда не поеду. Мне уже и самой все эта идея с волосами не нравится. Вернуться бы в прошлое и отобрать у себя там ножницы. И чем я только думала?! Мне кажется, только со мной такое может случиться. Все кругом нормальные, одна я какая-то двинутая. – Как это она к нам приедет? У неё же полный рабочий день, куча клиентов. Может, и мест на сегодня не будет. Мои глаза наполняются слезами. – Я в таком виде никуда не поеду, – качаю головой. – Иди сюда. – Мамка обнимает меня, а я всхлипываю. – Я же красивая, я всегда должна быть красивой. Я не выйду на улицу такой, не выйду. – Тихо, тихо, – успокаивает меня мать. – Сейчас Ирке позвоню, что-нибудь придумаем. – Спасибо, мамочка. – Смотрю на неё заплаканными глазами, они у меня постоянно заплаканные. – И где та Юлечка, которая всегда улыбалась? – спрашивает меня мать. – Её больше нет, вместо неё тебе прислали вечно ноющую чучундру. – Я сейчас заплачу. – Юу-уль, ну ты чего, хочешь, я Сашке позвоню, поговорю с ним? – предлагает она. – Мамочка, пожалуйста, не вмешивайся! Ты ничего уже не исправишь, только ещё сильнее осложнишь мне жизнь. Хотя куда уже... – Да прямо-таки, – улыбается мать. – Ну что у вас там за шекспировские страсти? Бросил парень – найдёшь другого, подумаешь! – Не всё так просто, как тебе кажется. – Послушай, Юль, да знаешь, сколько их вокруг на тебя засматривается? Спортивные, накачанные, смазливые… – Мамка ещё долго перечисляет – просто она не догадывается, что мне девочки нравятся, а не парни. А может, ей во всём сознаться? Сейчас как раз самое время. Но это же мамка, я не могу. Не могу так разочаровать её. Сначала нужно в себе разобраться, наладить всё в личной жизни, а уж потом признаваться. «Ничего не наладится, ты попала, ты даже не представляешь, как!» – Внутренний голос не даёт о себе забыть. «И что мне теперь делать?» – спрашиваю его. По крайней мере, он со мной честен. «Искать себе подружку». «Да пошёл ты!» – не выдерживаю я. Чуть вслух это не говорю. В конце концов, у меня же есть Вика. Я не смогу встречаться с кем-то, пока люблю её. «Юлька, ты лесба, ты будешь несчастная с мужчиной… ты будешь мучиться в одиночестве… ты пропадёшь и усохнешь без любви. Ты создана, чтобы любить и дарить свою любовь». – Похоже, в душе я поэт, или в меня вселился дух какого-то древнего поэта. Я в «Рик и Морти» такое видела или в Южном Парке... Чёрт, я запуталась! – Я сейчас Ире позвоню, договорюсь, – в десятый раз повторяет мамка. – Когда у тебя экзамен? «Блин! У меня же экзамен!» – В таком виде я не пойду ни на какой экзамен… пусть ставят двойку! – Я выпучиваю глаза. – Так, когда он? – В пятницу. Мать набирает номер и пару секунд ждёт: – Привет, Ирка! – Сразу успокаиваюсь: дозвонилась, это уже хорошо… – До пятницы надо мою Юльку постричь… – Я слышу только мамкины слова, хотя можно же подойти поближе и слышать обеих, но мне лень подходить, я такая ленивая стала, как овощ. Догадываюсь, почему некоторые девушки мечтают, чтобы их на руках носили. И, похоже, я одна из них. – Нет, – продолжает мамка. – До пятницы… и надо сюда заехать… Что, не работаешь по выезду? Блин, Ирка, сделай исключение! Тут у нас такое… – Мамка смотрит на меня и улыбается. Не могу, когда она на меня так смотрит, и прячусь с головой под одеяло. Не хочу, чтобы кто-то меня видел, даже мамка! – Будешь? – Снова пауза. – Ну и отлично! С меня причитается. Сочтёмся. – Кладёт трубку и смотрит на меня. – В четверг вечером дома будешь? – улыбается мамка. – Я теперь до четверга из дому не выйду, – отвечаю я и ещё плотнее запутываюсь в одеяло. Мамка тихо выходит из комнаты, а я сижу под одеялом в «домике», как когда-то в детстве. Здесь тепло и уютно, хоть и трудно дышать. Моё дыхание такое горячее, надеюсь, у меня нет температуры. Мне так хорошо здесь, так безопасно! Нет ничего вокруг. Нет этого жестокого мира, где все меня обижают. Здесь я и только я и мои волосы… да как у меня ума хватило постричься?! Как я до такого додумалась?! Обвинять себя проще всего, а ты попробуй других виноватых найти. Но всё дело в том, что нет виноватых. Никто ни в чём не виноват, я сама подстриглась. Я всё сделала сама, я сама во всём виновата. Я сама всё испортила. Никто мне не «помогал» разрушать свою жизнь. Мне предлагали помощь, но я отказывалась, и теперь сижу одна под одеялом и не могу на улицу выйти. «А может, косынку носить, как в церкви?» – приходит мне в голову. Но я же не монашка. Думаю про церковь и прижимаю к себе свой крестик. «Спасибо тебе, Боже! Только ты один меня понимаешь. Только ты меня любишь, только знаешь о чём я плачу, ты всегда со мной». Целую крестик. С каких это пор я стала такой религиозной? Болит внизу живота, пора принимать но-шпу. Поднимаюсь на ноги и, пошатываясь, бреду на кухню. Внизу живота мне как будто гирю шестнадцатикилограммовую вшили – так тянет. Больно, жутко и страшно туда заглядывать, там же кровища! Достаю но-шпу и выпиваю сразу шесть таблеток, хотя вроде как по две положено. Я не считаю, по пути смотрюсь в зеркало; я не могу сейчас долго смотреться, потому что там бледная, с кругами под глазами, плохо подстриженная девочка, не накрашенная, сутулая. Боже, во что я превращаюсь?! Иду в туалет, менять прокладку (эта вся в кровищи; там такое... я туда даже заглядывать боюсь). Хотя писюшку помыть надо, но не сейчас. Не сегодня, пусть она для начала болеть перестанет. Чёрт, как же болит и ноет! Когда же уже но-шпа подействует?! Ставлю свежую прокладку и ковыляю на кухню. – Есть будешь? – спрашивает мамка. – А то ты постоянно отказываешься, я уже и не предлагаю. – Да, – киваю. Мамочка накрывает для меня стол. Какая же она заботливая! Мне её до слёз жалко: у неё единственная дочурка такая непутёвая вышла. Я сажусь. Отрезаю кусочек яичницы и кладу в рот. Не чувствую вкуса, просто жую и глотаю. Так прикольно, когда ни вкуса, ни радости, как будто я робот! У меня что, рецепторы умерли? – Я больше не буду. – Отодвигаю от себя тарелку. – Юу-у-уль, ты в последнее время плохо есть стала. Может, тебя врачу показать? – Ай! – хватаюсь за живот и пытаюсь встать. – Боже, как болит! А у меня даже голова кружится от боли. Долбаные месячные, ещё и такие болезненные! За что?! – Юль, ты до комнаты дойдёшь? – Мамка подхватывает меня, чтобы я не упала. – В порядке, всё в порядке. – Я высвобождаюсь из её рук. – Не надо, я сама. – Пытаюсь улыбнуться, но понимаю, насколько это убого смотрится. В конце концов, у меня жутко всё болит. Не до улыбок сейчас. Я делаю несколько шагов и падаю.