Цвет настроения белый (книга 4)

Но предательские тромбоциты делают свою работу. Я отлично знаю, что такое тромбоциты, я слишком много знаю, я же умненькая. Я – отличница. Тромбоциты – это такие клетки крови, которые образовывают тромб. Чёрт, сколько же бесполезной информации в моей голове. Кроме красоты, это единственное моё сильное качество, хотя и полубесполезное. По сути, я только в школьных дисциплинах умна, а по жизни я глупенькая пустышка, ни на что не годная. Хочу быть другой. Хочу быть, пусть и глупой, но зато любимой. Пожалуйста, Господи, сделай меня любимой! Поручи кому-нибудь меня полюбить. Сделай так, чтобы она полюбила меня так же сильно, как я её люблю! Или можно немного слабее. Я всё отдам ради этого, стану монашкой, если захочешь. «Монашкой-лесбиянкой». – Опять моя испорченность! Господи, не слушай, не слушай мой дурной мозг, слушай моё сердце! Левой рукой стягиваю с себя маечку и обнажаю грудь. Правой боюсь пошевелить; хотя кровь уже остановилась, но я всё равно боюсь. «Господи, зачем мне эта жизнь, зачем мне эти муки, зачем?! Что ты хочешь мне показать? Что я такого должна попять? Я же уже всё поняла». Поднимаюсь с кровати и выхожу в коридор. – Куда? – останавливает меня по дороге старшая медсестра. – Прокладку поменять. – Мой «гениальный» разум постоянно подсказывает всякие отмазки. – Ладно, – говорит. – Только долго не ходи, тебе лежать положено. «Лежать! Почему я должна лежать? Меня что, приговорили к лежачему заключению? Диагноза же пока, вроде, нет». – Хорошо, – улыбаюсь я. Боже какая же миленькая у меня улыбка. Всё прекрасное во мне умрёт вместе со мной. Так жалко... но не себя мне жалко, а это всё: свою красоту жалко, и мамку жалко. Она же ради меня свою жизнь угробила, лучшие годы мне отдала. Работала на каких-то стрёмных работах, где платят мало. Выходила рано утром, возвращалась поздно вечером, так и не вышла замуж во второй раз. Она растила дочку Юлечку, растила меня. Прости, мамочка, прости меня, мамулечка, прости, что не могу больше жить! Очень хочу, но не могу! В руке моей окровавленный катетер, и ничего другого нет. Но я же видела, как он легко вскрывает кожу. А это как раз то, что мне нужно. Я почти молюсь на него, он способен отнять у меня самое дорогое, он способен отнять мою жизнь. Сажусь на подоконник и смотрю в окно на чернеющие небеса и на двор больницы, на ещё не покрытые листвой серые стволы деревьев, на облака среди звёзд. Возможно, я окажусь там, а может, и в другом месте – кто знает? Я беру катетер левой рукой и провожу иглой по венам запястья. Ничего. Я слишком слабо давлю. Давлю сильнее, но не могу решиться сделать себе больно. Я слишком сильно люблю себя, или же мне просто не хватает смелости. – Боже, пожалуйста, прости меня! – Вонзаю катетер в вену и изо всех сил (ну сколько там у меня тех сил) рву на себя; кривая рваная рана мгновенно заполняется кровью. И кровь эта алая, живая, не венозная, она быстро течёт и капает на подоконник. Улыбаюсь, глядя на всё это. Руки трясутся, но я хочу ещё. Снова прижимаю к своей вене иглу катетера и вновь чиркаю. На сей раз бесполезно, в последнюю секунду рука дрогнула, я всё ещё слишком боюсь боли. Третий раз – Бог любит троицу. «Ты любишь троицу», – обращаюсь я к нему и медленно вскрываю себе вену. Боже, как больно! Роняю катетер и хватаю дрожащее запястье левой рукой. Кровь идёт не то чтобы быстро, но на подоконнике уже небольшая лужица. Хотя по факту там от силы пять капель. – Господи, как больно! – взываю я. В одно мгновение у меня в голове проясняется. Я вдруг явственно понимаю, что наделала. – Сестра, сестра! – зову я её. Неудачно спрыгиваю с подоконника и слегка подворачиваю ногу. Пачкаюсь в собственной крови. Я даже убить себя красиво не могу. – Сестра! Врач! Кто-нибудь! – последнюю фразу действительно кричу громко. Ко мне подбегает испуганная сиделка. – Что такое? Что случилось? – Она смотрит округлившимися глазами на меня, на моё испуганное лицо и на лужу крови на подоконнике. – Как это случилось?! – не понимает она. – Катетер выпал, – вру я. Я же говорила, что быстро умею придумывать всякие отмазки. И почему я не придумала её заранее? – Быстрее сюда! – Она видит, что я хромаю, и, поддерживая меня за плечо, ведёт к своему посту. Кладёт мою руку на стол и наспех перебинтовывает жгутом, чтобы кровь остановить, а после обрабатывает перекисью и забинтовывает обе раны. Несколько раз недоверчиво зыркает на меня. Видит свежие порезы и понимает, что катетер-то стоял только в одном месте, но ничего не говорит. А я рыдаю – то ли от жалости к себе, то ли от страха, то ли оттого, что я такая дура. Сестра молча перевязывает мне руку, а я сижу и рыдаю, мне так жалко себя! Влюблённая непутёвая дурочка, даже покончить с собой нормально не может! «Вика, прости меня, я отпускаю тебя», – шепчу пересохшими губами, а самой страшно: я же это почти что вслух сказала. Сиделка провожает меня в палату, помогает мне лечь, как будто присматривает за мной. А я кряхчу и постанываю, как старая бабка в больнице. Мне тяжело, мне трудно, я потеряла много крови – не из-за порезанных вен, понятное дело, а из-за этих долбаных месячных. Как всё не вовремя! Ещё и разболелось внизу живота. Надо прокладку поменять. Как только сестра выходит, я вновь поднимаюсь с койки и ковыляю к двери. Я ещё и ногу эту дурацкую подвернула... да что же это всё накинулось на меня в один момент! Все беды одновременно. Месячные, порезы, волосы... Это не может пройти бесследно, я должна что-то получить взамен, хоть какую-нибудь компенсацию. Пусть мне повезёт в любви. Не Вика, ну так другая девчонка пускай меня полюбит. Пускай сама меня найдёт, а то я так до новых веников никого не встречу. Какая же я бестолковая, до слёз себя жалко! Мне так не хватает нежности, я же девочка! Как будто мужикам эта нежность не нужна! Как будто они железные куски мяса, всегда суровые. Вспоминаю Сашку и улыбаюсь. Любил он нагнать на себя этой суровости, да и Димка точно такой же. Все мужики одинаковые: строят из себя не пойми что, а в душе такие же нежные цветочки, как и мы, девочки. Просто им положено быть сильными, а нам положено быть слабыми. Хоть, похоже, я ещё слабее, чем надо бы. Открываю дверь палаты и вижу сестру, она недалеко пока отошла. – Куда? Вернись в палату! – строго говорит она мне. – Я... я... – заикаюсь, – мне же прокладку поменять нужно. – Тебя довести до туалета? – Слава Богу, не предлагает мне свою помощь! А кто согласится поменять девушке прокладку? Даже парень откажется. И все эти разговоры про «люблю», «каждый сантиметр зацелую на твоём теле»... Вот когда надо, окажется что он и крови боится и в обморок сейчас упадёт. Зато нам сосать приходится. Я не говорю, что это что-то плохое. Просто мы обычно не брезгуем, это они нами брезгуют. Стоп, откуда такие мысли? Сашка предлагал мне кунилингус, но я отказалась. Не поверила, дурочка, своему счастью. Хотя, если бы хотел, всё равно бы сделал, остальное – отмазки. Так он же, вроде и сделал. Всё, хватит о мужиках думать! Нашла о чём думать, если честно! Столько девушек кругом, а я о мужиках да о мужиках! Может, я не лесбиянка? Кого я там люблю? Вику – точно. Сердце предательски дрожит. Мне уже начинает нравиться эта дрожь. Я научила себя любить боль. Захожу в туалет, снимаю трусики и меняю прокладку. Старую заворачиваю, чтобы с неё не капала спёкшаяся кровь, новую ставлю. Не самая приятная процедура, но это «плата» за то, чтобы быть девочкой. Типа, в остальном нам так повезло. Ну, ещё мы ходим по девять месяцев беременные, рожаем, кормим грудью, восстанавливаемся после родов (говорят, это потяжелее, чем родить и выносить). А потом у нас проблемы начинаются по женской части. Не жизнь, а сказка, не то что у мужиков! Что у них там… А, ну да: мужчины же живут меньше на пару лет. Отличная компенсация за жизнь, полную боли и несправедливости – пара лет на пенсии, дряхлой старухой! Это как-то мелковато – не находишь, Господи? Жесть: я с Тобой общаюсь как с дружбаном. Мне, видать, совсем уже поговорить не с кем. Догадываюсь, чем занимались монахи в келье и отшельники там всякие: общались с Богом. Потому как в нашей мирской жизни… я что только что обозвала свою жизнь мирской. Всё, пора завязывать. Прости, Господи, но мне иногда надо возвращаться в реальную жизнь. Не в мирскую, а в реальную – нужно использовать современные термины. А как же все эти теории феминисток о том, что Бог – женщина. Такой бред если честно! Я-то точно знаю, что он мужчина. Откуда? Ну, я же с ним разговариваю. Я обращаюсь к нему как к мужчине. Думаю, если бы он был женщиной, он бы мне намекнул ненавязчиво. В конце концов, не было бы столько несправедливости по отношению к нам. Кроме того, все религии мира не могут одновременно ошибаться. Я понимаю, что это странно, но я действительно уверена, что говорю с Господом. Можете считать меня ненормальной. Да вы и так, наверное, считаете. Смотрю на бинты на правой руке. И как это у меня ума хватило себя порезать, что со мной случилось? Затмение сознания? Выхожу из туалета и вновь натыкаюсь на сиделку. Она что, меня преследует? Конечно, после попытки суицида. Да не было никакой попытки, просто мне захотелось себя порезать, чтобы почувствовать себя живой наконец-то. Улыбаюсь от таких мыслей. – А есть у вас церковь? – вдруг спрашиваю я её. Какие меня вопросы волнуют посреди ночи! – Да, есть, – говори она, – спускаешься на первый этаж… – И дальше объясняет, как дойти до часовенки. – Спасибо! – улыбаюсь я. – Помочь найти? – заботливо спрашивает она. Как же обо мне заботятся совершенно чужие мне люди! Во-от, а вы говорите, что Бога нет. Спасибо Господи, хотя не знаю, чем заслужила такое. Я была плохой девочкой. – Не надо, – говорю, – сама дойду, ещё раз спасибо. Улыбается и смотрит мне вслед, пока я ковыляю до лестницы. Останавливаюсь, чтобы отдышаться. У меня уже одышка, и нога болит, и всё тело ноет. Я что, старуха? Постоянно смотрю на руку, жутко боюсь истечь кровью. Я научилась, наконец, ценить свою жизнь. Не идеальную, тупую и бессмысленную, но свою, настоящею, реальную. Даже без любви она чего-то да стоит. Стоит того, чтобы в конце попасть на небеса и окунуться в вечную безудержную любовь, как Ты и обещал, Господи. Я уже слишком на Тебе помешана. Как бы меня странной считать не начали. Хотя пусть считают, надоело притворяться нормальной.