Разговор
***
Майк и Эл сидели у последней в комнате. Они дурачились, иногда даже устраивали бой подушками, который всегда заканчивался фразой «Эй, так нечестно!» от Майка, когда девочка начинала применять свои суперспособности. А ещё они целовались. Мягко, нежно, прижимая друг друга за талию и спину, лохмача друг другу волосы, и просто любя. Они никогда не заходили слишком далеко, просто целовались, и, казалось, всех всё устраивало. Всех, кроме Хоппера. — …а потом она просто захлопнула дверь прямо у меня перед носом! — кричал Шериф, стоя в магазинчике своей знакомой Джойс Байерс, — Это всё этот смазливый и самовлюбленный Майк! Я скоро сорвусь. — Ну, а ты не пробовал… поговорить?.. — Произносит Джойс, развешивая новые товары. — Это не работает. — Поговорить, Джим. Не покричать, не орать, а поговорить. Они уже не дети! Они подростки и если ты начнешь им приказывать, они взбунтуются, такова их природа! Джим устало вздохнул и посмотрел на подругу. — А можешь ты с ними поговорить? — Что? Нет, это должен сделать именно ты. Я могу помочь подобрать правильные слова. Следующие полчаса они вместе составляли его речь, которую Хоппер должен был впоследствии сказать детям. Потом на протяжении ещё получаса он пытался её запомнить. А затем еще полчаса повторял её дома и набирался смелости. И только после этого дети слышат стук в дверь. — Войдите. — Отвечает на стук девочка. Джим медленно открывает дверь и видит сидящих на кровати Эл и Майка, с интересом смотрящих на шерифа. Пройдя немного вперед, он сел на стул и тяжело вздохнул. — Кажется, кому-то попадет… — с усмешкой говорит Майк, от чего девочка хихикает — Нет. Никому не попадет, — ещё раз вздыхает, — Есть кое-что, о чем я хотел с вами поговорить. Вы оба мне очень дороги и я знаю, что вы тоже дороги друг другу, поэтому так важно установить эти ограничения. Ради будущего, чтобы создать атмосферу... В которой нам всем будет комфортно. И безопасно. И… — Какие ограничения?.. — тихо, перебивая, спрашивает Эл у папы, смотря немного исподлобья. — …просто делиться чувствами. — заканчивает предложение Хоппер. — Чувства, — немного смеясь, хмыкает он, — Правда в том, что так давно я не помнил, что это такое… Я застрял в одном месте. В пещере, можно сказать. В глубокой, темной пещере. А потом, я оставил «Эгго» в лесу и ты вошла в мою жизнь. И впервые за очень долгое время я снова начал испытывать чувства. Я ощутил счастье, — девочка сидела уже с немного опухшими от слез глазами и улыбалась, слушая слова Джима, — Но в последнее время, мне кажется, ты немного от меня отдаляешься. Ты будто… подталкиваешь меня или что-то такое. Я скучаю по настольным играм по вечерам… По трехэтажным, сливочным вафлям на рассвете, по «Вестернам», которые смотрели до упаду. Но... я понимаю, что ты взрослеешь, растешь, меняешься. И мне кажется, в глубине души, именно этого я и боюсь. Не люблю перемены. Наверное, именно поэтому я сюда и приехал и просто пытался сбежать от перемен. Повернуть время вспять. Вернуть всё на прежнее место. И я знаю, это наивно. В жизни… всё иначе. Всё течет. Всё меняется, хочешь ты этого или нет. И да, мне иногда бывает очень больно. Иногда грустно. А иногда… просто удивительно, радостно. И знаешь что? Расти, моя девочка. Я не должен тебе мешать. Ошибайся, учись на своих ошибках. И когда жизнь пинает тебя, а без этого никак, запомни эту боль. Боль – это неплохо. Это значит, что ты вылезешь из пещеры. Но прошу тебя, ради всего святого и ради своего старого папы, оставляй дверь открытой хотя бы на десять сантиметров. — Джим поднимает взгляд со своих рук и видит свою дочь с красными от слез глазами и улыбкой на всё лицо. — Хорошо, папочка. Прости меня… — заикаясь и постоянно вздыхая, произносит Эл и кидается в объятия к своему папе. Майк, который всё ещё сидел на кровати, тоже немного с намокшими глазами рассматривает свои руки и чуть улыбается. Он всё, что предназначалось ему, понял. Теперь можно оставить их наедине. Он тихо прикрывает дверь, кидая на прощанье счастливый взгляд. Самая на свете лучшая дочь и самый на свете любящий отец, пусть и не родной, сидят в крепких объятиях и, улыбаясь, плачут. — И ты меня прости… За всё.