Калейдоскоп

Осколок 7 — Вот за что я не обижаюсь на ГИДРУ, так это за то, что у них я проснулся бы уже целым, — хрипит тихо Баки, приходя в себя, и сидящий рядом на стуле Стив тут же подрывается к нему, смотря на него с каким-то затаенным страхом, не скрывая тревоги, беспокойства и благодарности. — Да брось, на мне, как на собаке, а малому бы, ох, бля, — скривился он от простелившей живот боли, — не поздоровилось бы. — И ты представить себе не можешь, как я благодарен тебе, Бак, — шепчет Стив. — Вот только не знаю, что бы делал, если бы ты погиб сегодня… предполагалось, что мы тут «долго и счастливо», — он грустно вздохнул, осторожно беря ладонь Баки и чуть сжимая. — Я очень боюсь потерять тебя снова, слышишь? Береги себя, пожалуйста. — Если бы твой сын под колеса на моих глазах полез, а я ничего бы не сделал, Стиви, ты бы меня ненавидел. И я бы себя ненавидел. Оклемаюсь, раз сразу не скопытился, не трясись. Джимми-то как? Не пострадал? — Пара царапин, я его сюда привез. Сейчас утро почти, он спит в ординаторской. Испугался очень. В том числе, и за тебя. Иногда мне кажется, что мои дети любят тебя больше, чем родного отца, — улыбнулся Роджерс. — И это заслуженно, знаешь? Стив теперь смотрит как-то излишне внимательно, словно хочет ему под кожу влезть, вот только Баки знает, что он найдет там. Знает, что Стиву вряд ли такое понравится, что это может разрушить ту светлую, доверительную дружбу, которая у них есть. И он отводит взгляд. — Бак… я просто хочу, чтобы ты знал… я долго думал, что здесь, в этом времени я буду счастливее, буду жить спокойнее, что перестанет давить на плечи все произошедшее с нами, — тихо и слишком отчаянно говорит Роджерс, и Баки приходится снова на него смотреть. — Я ошибся. Лучше там, где нас нет. Ты говорил, что тебя порой мучают кошмары, что никуда не делось чувство вины. Я тоже не сплю спокойно ночами, и прошлое не остается в прошлом. И в последние годы… годы, Бак! единственное, что делает это время хорошим местом, это Молли, Джимми. И ты. Не Пэгги. Давно уже нет. Ты, Бак. Я прихожу к тебе и словно возвращаюсь домой. — Это твой дом, Стиви, — шепчет Баки в ответ, а внутри скручивает уже не боль, но какая-то больная, несмелая, а оттого отчаянная и горькая надежда. Вдруг? Хоть на миг представить, что он для Стива является домом в том же смысле, что и Стив для него? — Что теперь? Что ты будешь делать? — выдыхает он, вспоминая, что сказал Стиву после аварии. — Не знаю, должен ли я был лезть в это… — Баки, ты правильно поступил, я имею право знать, что моя жена изменяет мне! — Да, наверное, Стиви. Но это твоя семья, вам и разбираться. Не нужно сюда третьим лезть… — Да о чем ты?! — Стив, — обрывает его Баки и словно решается: — Я думал, что умру. — Я тоже, Бак… — Не перебивай. Я думал, что умру. И сказал тебе о твоей жене. А хотел сказать другое. Наверно, после этого ты просто пошлешь меня, но я не могу больше скрывать это. Вот так сдохну и буду вечность жалеть, что струсил. А вообще, если тебе не понравится то, что ты услышал, я буду отмазываться, что из-за поганого наркоза у меня глюки… — Баки отвел взгляд снова, разглядывая темные трещинки на начавшем светлеть от восходящего солнца потолке. — Я тебя люблю, Стив. — Бак, я тоже тебя люблю, ты мне как брат! — снова перебивает Стив, а Баки сжимает его руку своей чуть сильнее, словно умоляя помолчать еще немного: — Я люблю тебя так, как ты любишь Пэгги. Я, кажется, всю жизнь влюблен в тебя, Стив. Поэтому не спрашивай, почему я не хожу на свидания и не женюсь. Если раньше я еще пытался с этим бороться, то теперь, когда одна твоя фраза подорвала семидесятилетнюю кодировку ГИДРЫ, я и стараться перестал. И это совсем ни к чему не обязывает тебя. Я все еще твой друг, который за тобой и в огонь, и в воду, и в прошлое, и в будущее. Но я рассказал тебе о Пэгги не потому, что ревную. Я давно уже не ревную. Просто я хочу, чтобы ты был в порядке, счастлив с тем, кого любишь ты. Мне этого достаточно, слышишь? И я бы никогда не стал ссорить вас нарочно, что бы она не говорила. Ты прости меня за это, Стиви. Я уже давно всем этим нашу дружбу испоганил. Не зря же сейчас лечат таких, как я… Стив отпускает его ладонь, и Баки шепчет: — Противно, да? Но Стив лишь осторожно смахивает со лба взъерошенные волосы Баки и легонько сжимает его плечо: — Бак… в 2023-м разрешены однополые браки. Уже давно доказано, что это не болезнь. И любовь… она всегда прекрасна. Сколько бы боли не приносила. Как мне может быть противно? Ты умер за меня. Ты чуть не умер за моего сына. Ты со мной все это время, помогаешь, утираешь сопли, а я сейчас даже не представляю, каких сил всё это стоит. Не знаю, смог бы сам смотреть, как любимый человек принадлежит другому. Я не знаю, что сейчас делать, потому что никогда не думал о тебе так… — Стив снова сжимает его ладонь, а у Баки болит сердце. — Может, и зря не думал, потому что иногда мне кажется, что моя жена не Маргарет, а ты. А еще кажется, что если бы так оно и было, я бы был куда счастливее, чем сейчас. Я не могу сказать тебе, что влюблен, Баки, потому что никогда тебе не лгал. Но я могу сказать, что люблю тебя. Люблю, как любят самых близких и родных людей. Не смей думать, что я возненавижу тебя. Я с тобой до последней черты, и слов своих назад не забирал. Сейчас мне нужно разобраться с Пэгги и отвести Джимми домой. Я вечером вернусь, узнаю у врача, что нужно принести, и буду рядом, хорошо? — Стив не понимает и половины того, что несет, но знает одно: пока Баки Барнс его любит, у него есть личный ангел-хранитель, которого нужно беречь больше жизни. Небеса не дают таких дважды. А вот забирают на раз. И он тоже любит Баки. Кажется, настала пора разобраться в своей жизни всерьез. Этим он и займется. — Да, конечно. Ты не обязан тут сидеть. — Я знаю, что ты справишься сам, — Стив впервые за весь разговор улыбается открыто, радостно и искренне, — но это не обязательно, тупица! — У нас вечер сопливых флэшбеков? — У нас утро. Отдыхай, скоро врач придет. Я вернусь вечером, обещаю! И Стив возвращается. Каждый день. Осколок 8 Баки выписывают через десять дней, но он все еще не чувствует себя хорошо. Может, оттого, что медицина в двадцатом веке еще не особо хороша, может, потому что не может не накручивать себя. После их разговора кое-что изменилось. Стив не отвернулся, он был рядом почти постоянно, когда не нужно было на работу. И лучше бы ему нужно было работать еще чаще, чем обычно, потому что Стив включил режим наседки — этакой заботливой квочки, которая ни на шаг не отходила от Барнса, поддерживая, когда тот начал делать первые шаги после операции, таская вкусную еду и постоянно неуловимо прикасаясь. И вот эти почти невесомые, но неизменно нежные и заботливые прикосновения выбивали воздух из груди сильнее, чем боль в раненом теле. Но сегодняшний вечер перешел все мыслимые границы, и Баки просто не знал, радоваться ему сейчас или плакать. Потому что Стив нарисовался на пороге дома с детьми и чемоданами. — Я развожусь. Они со мной поживут. Пэгги все равно вечно не бывает дома. Ну, а я, соответственно, поживу с тобой. Не против? Баки только отрицательно помотал головой, когда Молли и Джимми подошли и осторожно обняли его, помня, что тот едва вышел из больницы и еще не полностью оправился. Вечер проходит как-то скомкано: они болтают обо все на свете, готовят скромный ужин, раскладывают небольшой диван и укладывают на него детей, Стив раскатывает матрац на полу, Баки сначала смотрит недоуменно, говоря: — Кровать же большая, обоим места хватит… — а потом осекается и тихо шепчет: — Извини, Стив… Роджерс понимает его внезапно пропавшее дурашливое настроение и почти отчаянное, отдающее горечью, смущение, а потому скатывает матрац обратно и улыбается: — Бак, мы уже это обсуждали. То, что ты сказал мне — это меня не смущает, не оскорбляет, не обижает и прочее «не», понимаешь? Я подумал, что тебе самому будет не комфортно. Но если ты не против, то кровать куда лучше пола. Спать, или ты еще хочешь поработать? — Спать, — решил Баки. Этот день был слишком длинным. Стива вдруг стало так много и в его жизни, и в его кровати, что бы это ни значило. Стив разбудил его среди ночи, буквально вцепившись в его плечи, но опасаясь трясти: — Бак, Баки! Джеймс, проснись! — Что… что такое? — прошептал тот, чувствуя, как по спине идет противный холодок, тело все ватное, и только сердце трепыхается, как сумасшедшее. — Ты кричал. Давно у тебя кошмары? После аварии? — допытывался Стив. — После ГИДРы, — шепчет Барнс, на что Стив не говорит ничего, а уже не осторожничая, сгребает того в объятия: — Спи, Бак. Черта-с-два, они до тебя доберутся хоть раз! А то, что было… ты не виноват. Может, ты сам так не думаешь, но ты ни в чем не виноват. Это их руки в крови по локоть, не твои! И Баки поддается тихому шепоту, утыкается Стиву куда-то в шею и засыпает уже без снов, согревая тому кожу спокойным, выравнявшимся дыханием. А Стив прижал его к себе покрепче, думая, что сейчас — с ним и детьми — на самом деле дома. Сможет ли он когда-нибудь принять чувства Баки и ответить на них? Быть может, однажды?