«Обретенное время» - хорошенькое название для места, почти все постояльцы которого доживавшие свои последние деньки старики или не ходячие больные… Ну нифига себе…
Чонгук пребывал в дурном настроении. Чимин не разговаривал с ним с того самого дня, как поселился здесь, и он уже на выезде из дома начинал ломать себе голову, думая, что бы такое ему рассказать.
Приехав сюда в первый раз, Чон растерялся, и они весь день молча пялились друг на друга, как две глиняные статуэтки… В конце концов он встал у окна и начал громко комментировать происходившее на стоянке: стариков привозили и увозили, мужья собачились с супругами, дети носились между машинами - один уже заработал оплеуху, проносилась вереница машин «скорой помощи». Захватывающая картинка, что и говорить.
Эх, это место… Как говорится, кошелек обязывает, и Чону пришлось остановиться на государственном учреждении – пансионате, сооруженном на скорую руку в окрестностях города. Зона под застройку, дерьмо. Большой кусок дерьма, стоящий посреди пустоты. Он заблудился и больше часа мотался среди гигантских складов в поисках улицы, которой не существовало, останавливался на каждом пятачке, пытаясь сориентироваться по плану, а когда наконец доехал и снял шлем, его чуть не унесло порывом ветра. «Нет, что за бред? С каких это пор больных селят на сквозняке? Я всегда был уверен, что от ветра начинает больше болеть голова… О черт… Скажите мне, что это неправда… Что он не там… Пощадите… Скажите, что я ошибся…»
Внутри стояла адская жара. Чонгук шел к нужной комнате, и горло у него сжималось и сжалось наконец так сильно, что ему понадобилось несколько минут, чтобы обрести дар речи.
Как ужасны все эти старики и больные - жалкие, печальные, бесцветные, стонущие, хнычущие, стучащие палками, шаркающие ногами, чмокающие протезами, пускающие слюни, пузатые, с висящими, как плети, худыми руками… Этот, с трубками в носу, и тот, разговаривающий сам с собой в углу, и тот, съежившийся в инвалидном кресле, как будто его парализовало…
Ну что за чертова жара! Почему они никогда не открывают окна? Хотят, чтобы их постояльцы побыстрее преставились?
Приехав в следующий раз, он не снимал шлем, пока не добрался до комнаты с номером «87» на двери, чтобы не видеть всего этого кошмара.
Чимин и вовсе перестал с ним разговаривать, он только пытался поймать его взгляд, словно хотел бросить ему вызов и пристыдить.
Его взгляд прожигал Гуку спину, пока он раздвигал занавески и высматривал свой мотоцикл.
На этой неделе Чон приехал не в понедельник, как обычно, а в воскресенье. Он вихрем промчался по холлу, слегка вздрогнув при виде его нового кричащего оформления и несчастных стариков, наряженных в колпаки.
- Что происходит? У вас карнавал? - спросил он женщину в белом халате, ехавшую с ним в лифте.
- Мы репетируем небольшой рождественский спектакль… Вы ведь родственник пациента Пака, так ведь?
- Да.
- Ваш брат не слишком общителен…
- Что вы имеете в виду?
- Необщителен - это еще мягко сказано… Он так упрям…
- Я думал, он только со мной так себя ведет. Думал, с вами он, как бы это сказать… сговорчивей…
- О, с нами он очарователен. Душечка. Сама любезность. А вот с нашими пациентами дело обстоит куда хуже. Он не желает их видеть и скорее откажется от еды, чем спустится в общую столовую…
- Так он что, совсем ничего не ест?
- Ну что вы! Мы в конце концов сдались… И носим ему еду в комнату…
Чимин не ждал его раньше понедельника и так удивился, что не успел надеть на лицо маску оскорбленного до глубины души человека. Он не лежал, вытянувшись на кровати со злым выражением лица, а сидел у окна и перебирал большущий мешок с вещами из его дома, привезенный ему Чоном на прошлой неделе.
Чон опустился на пол у его ног и прислонился спиной к батарее.
- Все в порядке?
- Ммм…
- Что делаешь?
- …
- Дуешься?
- …
Они пытались переупрямить друг друга еще с четверть часа, потом Чонгук почесал голову, закрыл глаза, вздохнул, подвинулся, чтобы видеть его лицо, и произнес бесцветным голосом:
- Послушай меня, Пак Чимин, выслушай очень внимательно.
Ты жил один в доме, который обожал. Я тоже очень его любил. Ты жил там один больше пяти лет, но по-прежнему стелил скатерть, красиво накрывал стол, ставил бокалы на высокой ножке и цветы в вазочке. Если не ошибаюсь, весной это были хризантемы, летом - астры, а зимой ты покупал букетик на рынке и все время обзывал его уродливым и слишком дорогим…
Я действительно не звонил, но я о тебе думал, а когда приезжал навестить, замечал, что ты натыкаешься то и дело на углы и предметы… Да, да, не смотри на меня так… Я всегда знал о тех огромных синяках, хоть ты и прятал их под свитерами…
Надо было начать доставать тебя намного раньше… Надо было заставить ходить по врачам, скандалить, чтобы ты плюнул наконец на эту чертову лопату и грабли… Но по крайней мере, ты пожил в свое удовольствие. Был счастлив. И спокоен.
- Теперь этот день настал. Мы имеем что имеем, и ты должен подчиниться, братишка. Вместо того чтобы изводить меня и строить козью морду, лучше бы поблагодарил судьбу за везение - ты остался жив, возможно не очень скоро, но все же начнешь ходить…
Чимин плакал.
- …и кроме того, ты ко мне несправедлив. Разве я виноват в том, что живу далеко и совершенно одинок? Моя ли вина, что у тебя больше никого нет? Я не виноват, что твои родители умерли, оставив тебя без братьев, которые навещали бы тебя по очереди со мной? А у меня есть разве что отец, променявший семью на любовника и развратную жизнь.
Нет, это не моя вина. Мой единственный грех в том, что я выбрал такую никудышную профессию. Я должен вкалывать, как полный придурок, и ничего не могу с этим поделать, а хуже всего то, что, даже захоти я что-то изменить, все равно ничего другого делать не умею… Да ты хоть понимаешь, что я работаю всю неделю, кроме понедельника, а по понедельникам приезжаю сюда? И не изображай удивление… Я говорил тебе, что по воскресеньям у меня дополнительные часы - надо выплачивать за мотоцикл, так что в постели я по утрам не валяюсь… Начинаю каждый день в половине девятого, а вечером работаю до полуночи. Чтобы все это выдержать, приходится спать днем.
Суди сам, что такое моя жизнь: ничто, пустота. Я ничего не делаю. Ничего не вижу. Ничего не знаю и - самое ужасное - ничего не понимаю… Во всем этом бардаке было всего одно светлое пятно, одно-единственное: нора, которую я снял у этого странного типа - я тебе часто о нем рассказываю. Знаешь, он ведь настоящий аристократ… Так вот, даже тут все пошло прахом… Он привел омежку, он живет с нами и бесит меня так, что никакими приличными словами не выразишь… Он даже не его парень! Нет, это просто какой-то убогий, которого он взял к себе под крылышко, и теперь обстановочка в доме та еще, и мне придется искать другую берлогу… Ладно, плевать, я столько раз переезжал… Как-нибудь выкручусь… А вот с тобой у меня ничего не получается, понимаешь? Я в кои веки работаю с приличным шефом. Я тебе все время рассказываю, как он орет и все такое прочее, но он нормальный мужик. У нас с ним нормальные отношения, он вообще добрый… Рядом с ним я действительно расту как профессионал, понимаешь? И не могу подвести его, по крайней мере не могу уйти раньше конца июля. Я ведь рассказал ему про тебя… Уверен, он мне поможет, но я сейчас на таком положении, что не хочу соглашаться абы на что. Я могу быть шефом в кафе или первым помощником в приличном ресторане. Но подавальщиком не пойду, ни за какие коврижки… Хватит, нахлебался… А ты должен потерпеть… И не смотри на меня такими глазами, иначе - скажу тебе честно - я перестану приезжать. Повторяю: у меня всего один свободный день в неделю, и если я каждый раз буду тут у тебя впадать в депрессуху, то просто сдохну… Скоро праздники, и работы у меня будет выше крыши, и ты, черт возьми, должен мне помочь…
И последнее… Одна милая тетка из персонала сказала мне, что ты не хочешь общаться с остальными - кстати, я тебя хорошо понимаю, весельчаками твоих компаньонов не назовешь! - но ты мог бы сделать вид… Вдруг тут есть еще один Чимин - тоже сидит в своей комнате, прячется, боится и умирает от одиночества… Может, он тоже рассказал бы тебе о своем саде и замечательном брате, но как же вам найти друг друга, если ты сидишь тут и капризничаешь, как маленький?
Чимин ошеломленно смотрел на него.
- Вот и хорошо. Я выложил все, что хотел, и теперь не могу встать, так болит жо… задница. Ну и? Что ты там рассматриваешь?
- Это ты, Чонгук? Это правда ты? Я никогда в жизни не слышал от тебя такой длинной речи… Надеюсь, ты не заболел?
- Ничего я не заболел, просто устал. Осточертело все, понимаешь?
Чимин долго смотрел на него, потом тряхнул головой, словно наконец очнулся.
- Помнишь я просил тебе привезти пару пакетов с вещами из моего дома? Вот эти носочки связала наша бабушка, узнаешь? Вообще тут столько всего интересного...
Его перебил грохот подноса.
- Что это такое?
- Ужин.
- Почему ты не спускаешься в столовую?
- Вечером еду всегда разносят по комнатам…
- А сколько сейчас времени?
- Половина шестого.
- Что за бред? Они заставляют вас есть так рано?
- По воскресеньям всегда так, чтобы персонал мог пораньше освободиться…
- Ну и ну… Что это за еда? Она же воняет…
- Не знаю, что это, и предпочитаю не думать…
- Это рыба?
- Скорее картофельная запеканка…
- Брось, пахнет рыбой, точно… А это что за коричневая фигня?
- Компот…
- Не может быть!
- Очень даже может…
- Уверен?
- Да я уж и сам засомневался…
***
- Ну ладно, я, пожалуй, пойду.
- Посиди со мной две минутки…
- Ладно, но не больше. Мне ведь еще ехать…
- Две минуты.
Чимин положил руку ему на колено и задал вопрос, который Чон меньше всего ожидал услышать:
- Скажи-ка, омежка, о которой ты мне рассказывал… Тот, что живет с вами… Какой он?
- Глупый, самодовольный, тощий и такой же испорченный, как все…
- Ну и ну…
- Он…
- Он что?
- Он вроде как из умников… Да не вроде - точно интеллигент. Они с Намджуном вечно роются в книжках, часами могут трепаться о всякой ерунде. Но знаешь, что самое странное? Он уборщик…
- Да что ты?
- Говорю тебе - он странный… Если бы ты увидел, до чего он худой, тебе бы плохо стало…
- Он что, не ест?
- Понятия не имею. Да мне плевать.
- Как его зовут?
- Тэхен.
- Какой он?
- Я же тебе рассказал.
- Опиши мне его лицо.
- Эй, ты почему об этом спрашиваешь?
- Чтобы ты подольше не уходил… Да нет, конечно, мне просто интересно.
- Ладно, слушай: у него короткие каштановые волосы - совсем короткие, почти ежик… Глаза, кажется, карие, ну, во всяком случае, точно не светлые. Он… да плевать я хотел!
- А нос у него какой?
- Нормальный.
- …
- По-моему, у него родинка на носу… Он… почему ты улыбаешься?
- Просто так, я тебя слушаю…
- Ну уж нет, я пошел, ты меня нервируешь…
***
- Ненавижу декабрь. Праздники плохо на меня действуют…
- Я знаю, папа. Сегодня ты повторяешь это уже в четвертый раз… Едешь в Тэгу на Рождество?
- Придется… Знаешь ведь, какой характер у твоего дяди… Ему нет до меня дела, но, если я проигнорирую его индейку, будет целая история… Составишь мне компанию в этом году?
- Нет.
- Почему?
- Я работаю.
- Выметаешь елочные иголки? - с сарказмом в голосе поинтересовался отец.
- Именно так.
- Издеваешься?
- Нет.
- Заметь - я тебя понимаю. Поедать праздничные кимчи в компании идиотов - это просто ужасно, разве нет?
- Ты преувеличиваешь. Они милые…
- Бррр… Эти «милые» тоже плохо на меня действуют…
- Я заплачу… - Тэхен перехватил счет. - Мне пора…
- Ты что, постригся? - спросил отец у входа в метро.
- Я все ждал: заметишь ты или нет?
- Отвратительно. Зачем ты это сделал?
Вниз по эскалатору Тэхен бежал. Ему нужен глоток воздуха. Немедленно.
