Вместе, только и всего

Тэхен скрестил ноги, пристроил руки на животе и пустился в долгое плавание. - Я был самым обычным и очень послушным маленьким мальчиком… - начал он детским голоском, - ел мало, но прилежно учился в школе и все время рисовал. У меня нет ни братьев, ни сестер. Думаю, поначалу родители любили друг друга. Впрочем, не знаю, я никогда не решался спросить… Но когда я рисовал лошадей или прекрасного героя Джонни Деппа из фильма «Плакса», любовь уже прошла. В этом я совершенно уверен, потому что папа больше с нами не жил. Он возвращался только на субботу и воскресенье, чтобы увидеться со мной. Он правильно сделал, что ушел, на его месте я бы сделал то же самое. Кстати, каждое воскресенье, вечером, я мечтал уйти с ним вместе, но никогда бы на это не осмелился, ведь тогда папа снова бы себя убил. Когда я был маленьким, мой папа убивал себя чертову прорву раз… К счастью, чаще всего в мое отсутствие, а потом… Я подрос, и он перестал сдерживаться, вот… Помню, однажды меня пригласили на день рождения к другу. Вечером папа за мной не пришел, и чей-то другой папа отвез меня домой, а когда я вошел в гостиную, он лежал мертвый на ковре. Приехала скорая помощь, и я десять дней жил у соседки. Потом отец сказал ему, что, если он еще хоть раз убьет себя, он отберет у него опеку надо мной, и он прекратил. Но таблетки глотать не перестал. Отец говорил мне, что вынужден уезжать из-за работы, но папа запрещал мне в это верить. Каждый день он талдычил, что он лжец и негодяй, что у него есть другой муж и другой маленький сын, с которым он каждый вечер играет… Тэхен заговорил нормальным голосом. - Я впервые об этом рассказываю… Видишь, как бывает: твой папаша избил тебя, прежде чем посадить в поезд и отправить обратно к бабушке и дедушке, а мой только и делал, что промывал мне мозги. Только и делал… Нет, иногда он бывал очень милым… Покупал мне фломастеры и уверял, что я его единственное счастье на земле… Когда папа появлялся, он запирался в гараже со своим «Ягуаром» и слушал оперы. «Ягуар» был старый, без колес, но это не имело значения, мы все равно отправлялись на нем в путешествие… Он говорил: «Могу я пригласить вас на Ривьеру, мистер?» И я садился рядом с ним на сиденье. Я обожал эту машину… - Какая модель? - По-моему МК… - МК1 или МК2? - Да что же это такое, черт побери?! Я тут пытаюсь тебя растрогать, а единственное, что тебя интересует, - это марка машины! - Прости. - Да ладно, проехали… - Продолжай… - Пфф… - «Итак, мистер? Могу я пригласить вас на Ривьеру?» - Да, - улыбнулся Тэ, - с превеликим удовольствием… «Вы взяли плавки? - продолжал он светским тоном. - И вечерний смокинг! Мы обязательно отправимся в казино… Не забудьте свою шубку, ночи в Монте-Карло прохладные…» В салоне машины изумительно пахло. Старой-старой кожей… Я помню, какое там все было красивое… Хрустальная пепельница, изящное зеркало, крошечные ручки для опускания стекол, отделение для перчаток, дерево… «Ягуар» напоминал мне ковер-самолет. «Если повезет, мы доберемся туда к вечеру», - обещал он. Вот таким был мой отец - великий мечтатель, способный часами переключать скорости в стоящей на приколе машине, он уносил меня на край света, не покидая стен гаража на окраине города… А еще он с ума сходил по опере, и в дороге мы слушали «Лебединое озеро», «Травиату» и «Женитьбу Фигаро». Он рассказывал мне истории: о грустной судьбе мадам Баттерфляй, о невозможной любви Ромео и Джульетты, о флирте графини с Керубино, который только и делает, что прячется, и о прекрасной колдунье Альцине, обращавшей своих ухажеров в диких зверей… Я мог болтать в свое удовольствие… Но чаще всего я молчал. Мне было хорошо. Теперь я ясно понимаю: такой человек, как мой отец, не мог жить с таким мужчиной, как мой папа… С мужчиной, который рывком выключал музыку, если пора было садиться за стол, и все наши мечты лопались, как мыльные пузыри… Я никогда не видел его счастливым, он вообще не улыбался… А вот мой отец был очень милым и добрым. Как Намджун… Он был слишком милым, чтобы выносить подобное. Не мог позволить, чтобы маленький принц считал его чудовищем… и однажды вернулся и снова стал жить с нами… Спал в своем кабинете и уезжал на выходные… Не стало вылазок в Париж и Рим на старом сером «Ягуаре», походов в казино и пикников на берегу моря… А потом однажды утром он устал… Очень, очень устал и упал с крыши… - Упал или прыгнул? - Он был деликатным человеком - он упал. Мой отец работал страховым агентом. В тот день он находился на крыше башни - вроде как осматривал воздуховоды или что-то там еще, я не уверен, раскрыл папку с документами и шагнул не туда… - Странная история… Сам-то ты что об этом думаешь? - Я вообще об этом не думаю. Потом были похороны… А потом папа продал «Ягуар», и я перестал разговаривать. - Надолго? - На много месяцев… - Что было дальше? Слушай, можно опустить одеяло, а то я задыхаюсь? - Я тоже задыхался. Я превратился в несчастного, одинокого подростка и занес номер психушки в память телефона, но он мне не понадобился… Папа успокоился… Превратился из самоубийцы в депрессушника. Это был прогресс. Жизнь стала спокойнее. Думаю, ему хватило смерти отца… Потом во мне поселилось одно-единственное желание: смыться. В первый раз я ушел жить к другу, когда мне исполнилось семнадцать… Однажды вечером - не из тучи гром! - заявился отец с полицейскими… А ведь прекрасно знал, зараза, где я обретаюсь… Я помню, мы ужинали с родителями моего друга и говорили о войне на ближнем востоке… И тут - нате вам - полиция. Я ужасно себя чувствовал перед этими людьми, но мне не нужны были неприятности, и я ушел с ним… За одну минуту до моего совершеннолетия я ушел, бесшумно закрыв за собой дверь… Сдал бакалавриат и поступил в Высшую национальную школу изящных искусств… Четвертым из семидесяти принятых на первый курс… У меня была потрясающая конкурсная работа - я сделал ее по детским воспоминаниям об оперных рассказах отца… Работал как зверь и удостоился похвал жюри. В то время я совсем не общался с отцом и ужасно мыкался, перебиваясь с хлеба на воду, потому что жизнь в Сеуле была чертовски дорогая… Жил то у одних знакомых, то у других… Прогуливал много занятий… В основном по теории, ходил по мастерским и наделал много глупостей… Во-первых, мне было скучновато. Знаешь, я не умел играть по правилам: сам не воспринимал себя всерьез, и окружающие стали относиться ко мне так же. Я был не Художником с большой буквы, а всего лишь хорошим ремесленником… Из тех, кому самое место на главной площади, где копируют Моне и маленьких танцовщиц Дега… И потом… Я ничего не понимал. Я любил рисовать, а не слушать треп преподавателей, предпочитал рисовать на лекциях их портреты, меня бесили рассуждения о «пластических искусствах», инсталляциях и прочей ерунде. Я отчетливо понимал, что ошибся веком. Мне бы хотелось жить в XVI или в XVII веке и учиться в мастерской какого-нибудь великого художника… Готовить для него холсты, мыть кисти, смешивать краски… Может, я не был достаточно зрелым? Или у меня отсутствовало эго? Или во мне не горел тот самый священный огонь? Не знаю… Во-вторых, к несчастью, я еще встретил одного типа… Банальная история: юный болван с коробкой пастели под мышкой влюбился в непризнанного гения. В проклятого, в падшего ангела, во вдовца, в безутешного меланхолика… Настоящая шаблонная картинка: кудлатый гений, мученик, страдалец… Его отец был аргентинцем, мать родом из Венгрии - гремучая смесь, он был блестяще образован, фактически нищенствовал и нуждался в одном: чтобы маленький глупый парень готовил ему еду, пока он будет творить в жестоких муках… Я прекрасно подходил на эту роль… Отправился на рынок, купил рулон ткани, задрапировал стены нашей «комнатки», чтобы придать ей «кокетливый» вид, и начал искать работу - надо было поддерживать огонь в семейном очаге… Н-да… Очаг тут, конечно, ни при чем - готовил я на плитке… Бросил институт и предался раздумьям на тему «Какое ремесло прокормит вас в жизни лучше всего…» Противней всего, что я собой гордился! Смотрел, как он пишет, и ощущал собственную значимость… Был музой, великим спутником великого человека, тем, кто вселяет бодрость духа в гения… Тэ засмеялся. - Я гордился собой и пошел работать смотрителем в музей - очень умно, правда? Ладно, избавлю тебя от описаний сотрудников, ибо мне на своей шкуре довелось узнать, что такое власть госслужбы… Честно говоря, плевать я на это хотел. Мне было хорошо - я ведь наконец попал в мастерскую великого мастера… Краска на полотнах давно высохла, но там я узнал об искусстве больше, чем в любой художественной школе мира… Спал я в те времена мало, и ничегонеделанье в тепле стало для меня манной небесной… Одно было плохо - я не имел права рисовать… Даже в маленьком жалком блокнотике, даже если не было посетителей - а Бог мне свидетель, случались дни, когда народу приходило совсем мало! - все равно я должен был сидеть и предаваться раздумьям о жизни, подпрыгивая на стуле всякий раз, когда в зале раздавалось цоканье подошвы заблудившегося посетителя, и судорожно пряча карандаш, услышав звяканье ключей Седжина Тико… Это стало его любимым развлечением… Седжин Тико - чудное имя! - подкрадывался бесшумно, как волк, чтобы застать меня врасплох. Как же он веселился, этот кретин, приказывая мне убрать карандаш! Сколько же набросков я испортил по его вине! Нет! Терпеть дольше было нельзя! И я начал играть по правилам… Я его подкупил. - Не понимаю. - Я ему заплатил. Спросил, сколько он хочет за то, чтобы оставить меня в покое и дать спокойно работать… Тысяча в день? Ладно… Такова цена часового пребывания в уютной творческой атмосфере? Хорошо… И я их ему дал… - Черт возьми… - Да-а-а… Великий Седжин Тико… - мечтательно произнес Тэ. - Когда Чимину станет лучше, мы обязательно навестим его… - Зачем? - А я его очень любил… Он был честным пройдохой. Не чета тому простофиле, который делал козью морду из-за того, что я, возвращаясь домой с работы, забывал купить курево… А я, как полный идиот, тащился за сигаретами… - Почему ты его не бросал? - Потому что любил. И восхищался его работой… Он был свободным, раскованным, уверенным в себе, требовательным… Полная моя противоположность… Он бы скорее сдох с голоду, чем пошел на компромисс. Мне было двадцать, я содержал этого человека и находил его восхитительным. - Ты был растяпой… - Да… Нет… Это было лучшее, что могло со мной случиться, учитывая, какое у меня было детство… Вокруг все время были люди, мы говорили только об искусстве, о живописи… Мы были смешными, странными, но очень цельными и честными. Питались вшестером по двум талонам в бесплатной столовой, мерзли, стояли в очереди в общественные бани и считали, что живем лучше всех… И каким бы парадоксальным это сегодня ни казалось, думаю, мы были правы. У нас была страсть… Такая роскошь… А если не забывал купить сигарет, это вообще был праздник! Мы много пили… У меня появились дурные привычки… А потом я встретил Чонов - я тебе о них рассказывал… - Уверен, это был счастливый случай… - насупился Гук. Тэ проворковал: - О да… Наисчастливейший… Ох… У меня мурашки бегут по всему телу от одной только мысли о том дне… - Ладно, ладно… Все ясно. - Потом мы поссорились. Он мне изменял: развлекался с первокурсниками. Потом мы все же помирились, и тут он признался, что принимает наркотики - о, не всерьез, просто чтобы расслабиться… Из любви к искусству… Но об этом мне совсем говорить не хочется… - Почему? - Да потому что это очень грустно. Ты не представляешь, с какой скоростью эта мерзость ставит тебя на колени… Из любви к искусству, черт возьми… Я выдержал еще несколько месяцев и вернулся к отцу. Мы не виделись три года, он открыл дверь и сказал: «Предупреждаю, еды в холодильнике нет». Я разрыдался, лег и пролежал два месяца… Когда я наконец смог встать, тут же вернулся к работе. Есть я мог только кашку и протертые супчики. После цветных фильмов со стереоизображением, 3d-сеансами и спецэффектами я вернулся к плоской жизни в черно-белом ее варианте. Смотрел телевизор, и, как только оказывался в метро на краю платформы, у меня начинала кружиться голова… - Ты думал о смерти? - Да. Представлял, как моя душа поднимается на небо под звуки арии… и папа раскрывает мне объятия и радостно смеется: «А, вот и вы наконец, мистер! Увидите, здесь еще красивее, чем на Ривьере…» Тэхен плакал. - Не надо, не плачь… - Буду. Хочу и буду. - Ладно, тогда плачь. - С тобой так просто… - Что да, то да, недостатков у меня вагон, но усложнять жизнь не люблю… Может, бросим этот разговор? - Нет. - Хочешь чего-нибудь попить? Теплого молочка с апельсиновым маслом, нас с Чимином таким бабуля в детстве поила? - Нет, спасибо… На чем я остановился? - На том, что у тебя кружилась голова… - Да, да… Честно говоря, мне бы тогда хватило щелчка по спине, чтобы свалиться, но вместо этого как-то утром Случай тронул меня за плечо рукой в черной лайковой перчатке… В тот день я сидел в музее, согнувшись в три погибели на своем стуле, и экспериментировал с пастелью. За моей спиной прошел мужчина… Я и раньше часто видел его здесь… Вечно крутился вокруг студентов, разглядывал исподтишка их рисунки… Вообще-то, я думал, он просто хочет прикадриться, я смотрел, как он болтает с польщенной молодежью. Однако выглядел он на все сто: классные очень длинные пальто или плащи, потрясные костюмы, шелковые шейные платки и шарфы… Итак, был перерыв, я сидел, скрючившись, и видел только его ботинки - мягкие и безукоризненно начищенные. «Могу я задать вам нескромный вопрос? Насколько тверды ваши моральные устои?» Я понятия не имел, куда он клонит. Решил пригласить «в номера»? Ладно, и все же: как обстоит дело с моими устоями? Я ведь подкупаю Седжина Тико. «Не очень», - ответил я, и эта короткая реплика привела меня прямиком в навозную кучу… Вляпался я по самое «не хочу»… - И чем ты стал заниматься? - Тем же, что и раньше. Но раньше я жил в скромной однушке и был слугой психа, а теперь я переселился в самые шикарные отели и стал сотрудничать с мошенником. - Ты… - Продался? Нет! Хотя… - Что ты делал? Фальшивые банкноты? - Нет, копии… И хуже всего, что меня это забавляло! Во всяком случае, вначале… Потом-то эта маленькая шутка обернулась почти рабством, но поначалу я жутко веселился. В кои-то веки я на что-то сгодился! Я жил в невероятной роскоши… Все было мне доступно. Я мерз? Он дарил мне потрясающие кашемировые свитера. Знаешь мой любимый синий свитер с капюшоном, я его все время ношу? - Угу. - Он стоил почти миллион… - Нееет… - Даааа. И таких у меня было не меньше дюжины… Я проголодался? Дзинь, дзинь, звонок в ресторан - и вот ваш омар, ешь не хочу. Крошка хочет пить? Шампанского! Заскучал? Театр, магазины, концерты! Под запретом была одна-единственная фраза: «Я выхожу из дела». Эти слова действовали как красная тряпка на быка… «Уйдешь от меня - пропадешь…» - говорил он. Да и зачем мне было уходить? Меня холили и лелеяли, я развлекался, делал то, что любил, путешествовал по Европе, ходил по музеям, о которых всю жизнь мечтал, встречался с интересными людьми… Я читал, слушал музыку, зарабатывал деньги… Оглядываясь сегодня назад, могу сказать: это было самоубийство… С удобствами… Я изолировал себя от внешнего мира и тех немногих людей, которые меня любили. В том числе от Хосока и Чанеля - они, кстати, смертельно на меня обиделись, от приятелей по Школе, от реальной жизни, морали, чести и себя самого… - Ты все время работал? - Не покладая рук. Сделал я не так уж и много - из-за технических трудностей приходилось по тысяче раз переделывать одно и то же… Патина, грунтовка и все такое прочее… Сам рисунок труда не составлял, проблема была в том, как его правильно «состарить». Я работал с одним японцем - он поставлял нам бумагу. Рыскал по всему миру и возвращался с рулонами бумажной древности. А еще он был химиком-самоучкой и не переставая искал способ превращать новую бумагу в старую… Фантастический тип - я от него ни разу ни одного слова не услышал… Я утратил представление о времени… В каком-то смысле я пытался уморить себя. Это была не жизнь… Невооруженным взглядом этого было не заметить, но я превращался в жалкую развалину. В шикарную развалину… В сильно пьющую развалину, одетую в эксклюзивную одежду и питающую стойкое отвращение к самому себе… Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы меня не спас Леонардо… - Какой Леонардо? - Леонардо да Винчи. Тут я встал на дыбы… Пока мы подделывали малоизвестных художников, эскизы и наброски, пока я подправлял чужие фальшивки в надежде обмануть не слишком добросовестных торговцев, все было ничего, но подделывать гения… Я сразу понял, как это опасно, и объяснил ситуацию «главарю», но им овладела алчность… Не знаю, куда он девал свои деньги, но, как говорится, аппетит приходит во время еды. Скорее всего, у него имелись свои слабости… Ну я и заткнулся. В конце концов, это была не моя проблема… В то время мы жили уже не в отеле, а в огромной меблированной квартире. Я сделал, как он хотел, и стал ждать… Он нервничал все сильнее. Часами сидел на телефоне, бегал из угла в угол по комнате и богохульствовал. Однажды утром он как безумный ворвался ко мне в комнату: «Я должен уехать, но ты отсюда ни ногой, ясно? Сидишь и не выходишь, пока я не скажу… Ты меня понял? Сидишь как пришитый и не чирикаешь!» Вечером позвонил какой-то незнакомый тип: «Сожги все», - больше он ничего не сказал и повесил трубку. Ладно… Я собрал в кучу свои подделки, сжег их в раковине и стал ждать… Ждал много дней… Боялся выйти. Боялся выглянуть в окно. Превратился в законченного параноика. Но через неделю все-таки ушел. Я хотел есть, курить, и мне было нечего терять… Я вернулся в Тэгу и нашел дом закрытым с табличкой «Продается». Неужели папа умер? Я перелез через стену и переночевал в гараже, а утром вернулся в Сеул. Я держался на ногах из последних сил. Побродил вокруг того дома с шикарной квартирой, откуда сбежал, в надежде что он вернулся. У меня не было денег, я был в полной растерянности, не знал, куда кинуться. Еще две ночи я спал на улице в моем роскошном кашемировом пальто за миллионы вон, стрелял у прохожих сигареты, потом у меня украли пальто. Вечером третьего дня я позвонил Хосоку и потерял сознание у их двери. Они меня выходили и поселили здесь, на восьмом этаже. Неделю спустя я все еще сидел на полу, раздумывая, чем бы заработать на жизнь… Точно я знал одно - что больше никогда в жизни не буду рисовать. А еще - я не был готов вернуться в реальный мир. Люди пугали меня… И я стал ночным уборщиком… Так прошел год. Я разыскал отца. Он не задавал вопросов… Я так и не узнал, что это было - безразличие или деликатность… Я не стал выяснять - просто не мог себе этого позволить: в целом свете у меня остался только он… Какая ирония… Я все сделал, чтобы сбежать от него, и вот… Вернулся откуда начинал, но без иллюзий… Я прозябал, запрещал себе пить в одиночку и мучительно искал «запасной выход» из своей десятиметровой конуры… А потом в начале зимы я заболел, и Намджун на руках отнес меня в эту комнату… Продолжение тебе хорошо известно… Наступило долгое молчание. - Ну что же… что же… - несколько раз повторил Чонгук. - Что же… Он встал, сложил руки на груди. - Что же… Такова жизнь… Настоящий дурдом… И что теперь? Чем ты теперь займешься? - … Тэ спал. Гук подоткнул ему одеяло, взял свои вещи и вышел, ступая на цыпочках. Теперь, узнав, какой была его жизнь, он не осмеливался лечь рядом. К тому же Тэ занимал всю кровать… Целиком.