* * *
Накахара не мог пожаловаться на скучную жизнь, но несмотря на щедрую на приключения судьбу, до сих пор считал, что всё самое важное произошло с ним в его пятнадцать. Если спросить Дазая, он бы наверняка ответил иначе, и Чуя бы даже не обиделся: тому, что пришлось на долю Осаму, не завидуют, этого себе не просят, но пусть они и не обсуждали никогда разделенные на двоих чувства, во взаимности Накахара был уверен. Потребовалось умереть, чтобы вспомнить, но когда ему было легко. Хотя, чего лукавить, не было ничего проще: все его желания, страхи, все его действия так или иначе были связаны с Осаму. Дазай не был центром его мира, нет, были у Чуи несколько железных принципов, не слишком популярных в Мафии, что теснили его вбок. Но всё прочее пространство, от самого сердца до кончиков пальцев, в его мыслях занимал Дазай. И в этом была проблема, потому как, в отличие от всех остальных, Чуя прекрасно знал: Осаму не бессмертен. Он не останавливал пули, те не отлетали от него как горох от стены, не проходили сквозь. Он не умел излечивать раны и совершенно точно не воскресал. Он просто… Ну, он просто почти всегда знал, кто, когда и откуда захочет его пришить, так что, формально, виноват в его исключительной живучести был его разум. И отчасти — Накахара. Никакой магии, никаких сверхъестественных сил — бесящая башковитость, идиотский апломб и Накахара Чуя. Мори знал, что делал, когда их знакомил. Мори вообще, давно пора было признать и это, в большинстве случаев знал всё. И одним только им с Дазаем известно, за какие яйца они друг друга держали. Чуя не брался гадать. Он просто вдруг вспомнил, почему четыре года не пропасть, и с обречённостью, достойной висельника, решил открытием поделиться. Как тогда, в пятнадцать. «Сиськи не могут в одночасье перестать быть интересными, — сказал он тогда Дазаю, щекой потеревшись о его бедро. — Сиськи вообще интересны всегда, но тут вдруг случился ты». Осаму тогда рассмеялся. И целовал, целовал, целовал так долго, и брал… Всё до последней капли. Столько всего случилось в пятнадцать, и так много было у Накахары к восемнадцати годам — всего и не счесть. Он считал себя хозяином мира, считал, что видел в этой жизни всё, что всё, что должен, сделал, а когда Дазай ушёл… Пожалуй, стоило сказать Одасаку спасибо. Он бы так ничего и не понял. Истина ведь была в том, что он мог жить без Дазая. Дазай мог жить без него. Люди вообще неплохо справлялись друг без друга, и случись что, им будет дерьмово, конечно. Но никто из них не умрёт. Как потеря конечности: больно, но не смертельно. Возможно, Осаму потому и убегал с каждым разом всё дальше и дальше. Боялся, что Чуя не поймёт. За вычетом своих гениальных мозгов, он был тем ещё придурком. — Чуя! Сколько лет, сколько зим!.. Всего четыре года, Дазай. Ничтожные четыре года. До квартиры Чуя добрался едва ли не бегом. Дазай по-прежнему целовался так, словно дышал.* * *
Лицо Дазая выражало нечто среднее между любопытством и раздражением. Он всегда так смотрел, когда видел следствие, но не мог понять причину, и хотя в сексе не было никакой особенной интриги, Накахара частенько замечал за ним привычку размышлять сразу после… После того, как они оба кончили. Чуя находил привычку милой, хоть и слегка стрёмной, и никак не мог взять в толк… — …что может быть неясного в раздвинутых ногах? — Дело не в раздвинутых ногах, дело в выбранном времени, — философски изрёк Дазай, до невозможного походя на довольного жизнью кота. — Дай мне ещё несколько минут. — Ты ни за что не догадаешься. — Нет нужды брать меня на слабо, — осклабился Осаму и, противореча хищному оскалу, прижался губами к выпирающей подвздошной косточке. Пальцами при этом скользнул к по-прежнему болезненно пульсирующему отверстию, и Накахара со свистящим вздохом прикрыл глаза. — Для тебя слишком мелочно вот так отвлекать меня от Кью. И неразумно, — сразу два пальца толкнулись внутрь, и Чуе пришлось схватить Осаму за волосы, пока тот не придумал зайти на второй круг. — Вполне в духе Мори, но на такой финт он способен лишь во второй половине месяца — какой-то личный кодекс с очень жёстко определённым процентом неразумных выходок в году. — Информация… — Дазай легко погладил чувствительный комочек нервов, и Накахара задохнулся. — Боже, перестань. — Тебе же нравится. — А тебе не терпится узнать… — Накахара сглотнул, стоило Осаму чуть ослабить давление, и приоткрыл глаза. — Узнать, в чём дело. Ничего не получится, если ты затрахаешь меня до смерти. — Четыре года воздержания не могли встревожить одного меня, не притворяйся. — Воздержания? — недоверчиво переспросил Накахара и поерзал на матрасе, удобней устраиваясь под парящей между его ног ладонью Дазая. — Ну, сиськи интересны всегда, но мы ведь не о них говорим, — с лукавой улыбкой отозвался Осаму и с вполне искренним на взгляд Чуи благоговением подул на влажную от пота кожу. — Так что там про информацию? — Информация для тебя считается неразумной выходкой? На дне шоколадных глаз загорелся темный, опасный огонёк, и только-только заинтересовавшиеся вновь окрепшей плотью пальцы замерли. Дазай задумчиво склонил голову, несерьёзно прикусывая тонкую кожу живота, и с ещё более острым любопытством прищурился. — Он мог сознаться в этом в запале. — Тогда бы я знал, почему он сливает тебе информацию. А я не знаю, — елейно откликнулся Чуя. — Ну же, не сдавайся, ты можешь лучше. Дазай неверяще фыркнул, извернулся, ловко, быстро, молниеносно, и одним слитным движением навис над Чуей. Коснулся губами губ, щёк, прикрытых век, почувствовал дрожащее словно легкий осенний ветерок дыхание и прижался лбом ко лбу. Неуместно нежно, подкупающе, специально, но оттого не менее честно. — Я пообещал, что приду, — прошептал он, пристально, будто действительно мог видеть на таком мизерном расстоянии выражение лица Чуи, смотря поочередно то в один, то в другой глаз. — Если ему понадобится Порча. — Ты бы пришёл в любом случае, — самоуверенно брякнул Накахара, прекрасно понимая, что ещё сутки назад ни в чём не был уверен. — Он этого не знает. — Мы игнорируем тот факт, что Мори знает всё? — Всё знаю только я, этого ты забыть не мог. — Я помню, — ещё один судорожный вдох обжёг губы. Ответ за ответ. — Я вдруг понял, что могу без тебя жить. Дазай дёрнулся, но Чуя не дал ему отстраниться. — Дерьмово, конечно, — полушёпотом продолжил он. — Возможно, прыгая на одной ноге, или учась пользоваться одной рукой, или вечность таская за собой парализованную половину тела… Но могу. У меня было время убедиться. Так что завязывай бояться, что я ласты склею, если ты на шаг дальше отойдёшь. Лицо у Дазая сделалось совсем хрупким, и Чуя, сжалившись, прижался к приоткрытым губам ртом. — Про части тела — это я метафорически. Осаму продолжал молчать, и Накахара закатил глаза. — Я буду в порядке. В конечном итоге. Боже правый, что ещё я должен сказать, чтобы… Проникновение было внезапным и немного болезненным — Чуя осёкся, устыдившись сорвавшегося с губ всхлипа, и с силой схватился за плечи Дазая. Развёл ноги пошире и хрипло, надрывно рассмеялся. — О, так ты помнишь, как меня заткнуть. — Об этом ты думал, получив задание от Мори? — не сдавался Осаму. Застыл издевательски, будто имел вечность в запасе, и Накахара хотел отшутиться. Честно. Хотел во всём признаться. Тоже честно. Демон вылез из бутылки. Ты попросил меня передать. Ты умер, трижды. У меня на глазах. Я видел твоё мёртвое безжизненное лицо. Ты разгадал загадку. Ты не сказал мне имя. Вчера умер я, и я не знаю, чем закончился день, но, очевидно, тебя убили снова, потому что мы снова здесь, где-то там, возможно, приходит в себя Кью, недоумевает Стейнбек, а твой чудила-очкарик обрывает твою голосовую почту. Демон вылез из бутылки, Дазай, я не знаю, что это значит, и нам нужно… — Мне приснилось, что ты умер, — прохрипел он, выгибаясь навстречу и надеясь на грёбаную сказку, где всё плохое заканчивается сексом. Хотя там, кажется, было что-то про невинный поцелуй. — Из тебя так себе лжец. Наверное, им обоим хотелось закрыться в этой полупустой квартире и никого не впускать — больше Дазай не задал ни одного вопроса. Или же он что-то для себя понял, но в очередной раз забыл поделиться вслух. Накахаре было всё равно, как тогда, в пятнадцать, когда Коё искала их по всей Башне, а они прятались в подсобке на цокольном этаже и неловко, неумело тёрлись друг о друга. Сейчас он хотел много больше. Так долго, как только получится.