18:10
— Отпустило? — поинтересовался Эд. Макс неприятно поморщился стоило подняться на локтях. Он молча наблюдал, как Эд натянул длинную футболку, одергивая ее до середины бедра и по привычке провел ладонями от висков к затылку, где у него некогда был хвост из дред. Макс любил вплетать в них бисер, опуская вниз целые дорожки, так что Эда можно было услышать раньше, чем ты заметишь его, вылетающим из-за угла. А он никогда не ходил — метался, как шторм. Весь в делах, да на ножах. В них обоих что-то изменилось и теперь молчаливый взгляд не обещал Максу лучшую ночь в жизни. Под этим взглядом Макс чувствовал себя виноватым. На самом деле, все начинается не с удара. Как раз таки наоборот. Это было бы ненормально просто — люди куда сложнее, Эд куда сложнее, даже если все свои поступки раскладывал на ладони. Они столкнулись характерами вокруг давно избитой темы и, будучи слепым до личностных границ, теперь Макс едва дышал отбитыми ребрами. Эд тоже умел кричать и упрашивать его до драки долго не нужно. Некогда миловидное лицо Макса исказилось до неузнаваемости от рыданий, стало уродливым, совсем не симпатичным. Эмоции накрыли его с головой от воспоминаний недавнего скандала. Когда кого-то захлестывает волна эмоций, невозможно заплакать так, чтобы сохранить прекрасный облик. — Давай без этого? Макс гнусаво, в нос, позвал Скруджи по имени и согнулся от приступа невротического кашля: — Без чего? Я для тебя какой-то прикол? Эд разблокировал телефон, даже не отвлекаясь на то, как Макса несет. — Эй, Макс, давай сожжем тачку, — он сломал голос, утрируя их былой диалог, — Так что ли? Тебе весело до поры до времени, а потом ты словно отключаешься и уходишь... Э-эд! Его рот исказился в громком крике, но руки он больше не тянул. — Э-ЭД, П-ПОЖАЛУЙСТА! МНЕ ПЛОХО! Выждав несколько секунд, Эд сунул телефон в карман, впившись в Макса взглядом глубоко уставшего человека. — Да тебе всегда плохо! Хорошо не бывает! Не выкупаешь? — Зато тебе всегда заебись! — перебил его Макс. — Относишься ко мне, как к мальчику — подай, принеси, иди нахуй, не мешай! И на парковке тебе было круто, а потом ты бросил меня! — Пожалуйся в горлышко бутылки, как обычно. Тебе ведь всегда это так нравится! — Нравится! И Тоха мне нравится, надеюсь, он еще раз набьет тебе ебальник! От переизбытка эмоций, последние слова он уже кричал зажмурившись, вцепившись себе в голову заклеенными пластырями пальцами. На коротко остриженных ногтях облупился черный лак. Влажные глаза слипались, но Макс все-равно дико осматривался, пока не поймал фокус на склонившемся над ним Эде и даже попытался поймать его лицо, но тот отстранился. Замер над ним. — Да у тя психоз, малыха. — Отвези меня к Антону, если ты не собираешься брать за меня ответственность! Я те, че, игрушка?! — Ля, Ма-акс!.. Обычно Макс всегда подхватывал унижающий тон Эда смехом. Но в этот раз его выгнуло дугой, и он впился ногтями себе в лицо. Ногти оставляли на щеках красные полосы, пока Макс не схватил себя за горло, после чего засипел. Звук этот вышел влажным, а рычание глубоким, грудным. Эду не впервой было видеть эту картину, и она его заебала. Он подхватил ключи от машины и вышел из комнаты. «Этот раз должен научить мелкого» — подумал Эд. Никакая скорая помощь ему уже не поможет, потому что проблема у Макса в голове, и Эд больше не хочет в этом участвовать. Это перестало быть забавным. Наоборот, это пугало. Макс даже не заметил когда Эд ушел. Он лупил взглядом в высокий потолок и чувствовал, что его сердце остановится, если пошевелится. К горлу подступила тошнота. Диван прогнулся от рывка и заскрипел. Лицо Макса исказилось паникой, и он задышал чаще. — Ан-х… Тон! Из раскрытого рта послышалось влажное бульканье и чем глубже Макс пытался вдохнуть, тем сильнее становился испуг. За этой тихой агонией у Макса закатились глаза. Если бы у нервного срыва было лицо, то оно было бы похоже на это. Голова кипела, рисуя образы обнаженной плоти: влажной и горячей, точно содранная звериная шкура. Оторванная волчья голова покрывала хрупкие плечи юной обнаженной девушки. Та прыгала через костер и визжала от смеха. Улюлюкала, бесилась в костре, точно ребенок, как вдруг по ее спине прошлась дрожь, щетиной поднимаясь вверх по хребту. Волчья морда дернулась в сторону, угрожая сломать девушке шею. От этого движения ее волосы колыхнулись в сторону, затрещав бисером, вплетенный в несколько тощих косичек среди нечесаной охапки соломенно-светлых и длинных волос, прядями спадающие на грудь. Только сейчас Макс обратил внимание, насколько сильно было избито ссадинами ее тело, с налипшей к влажной коже листвой. Макс хрипел не своим голосом. То ли от ужаса, то ли от боли. Из влажной волчьей пасти валил пар, угрожая вот-вот, совсем уж по-волчьи, завыть. — Ма-ма!.. — прихлебнул Макс. Стену монолитной многоэтажки лизнуло теплом уходящего солнца и его блики отпечатались на потолке. «— Весна моей юности» В квартире тихо, только на кухне слышался какой-то шорох. Кто-то прошел мимо зала, но остановился на пороге и, кажется, передумал заходить — отвлекся на голос с кухни. — Погнали, у нас мало времени, бро.***
18:20
Единственное место, где Антон мог бы схорониться, было его домом. Даже если его там нет, Арсений ничего не терял от этого. Наверное, так было бы даже лучше — так было гуманнее по отношению к нему. Ведь, если Арсений обнаружит верховную ведьму в одиночестве, то он начнет задавать не самые приятные вопросы и в соответствующей форме общения. Формальной. Как инквизитор. Все дороги вели к турбазе. Взглянув на нее сейчас, Арсений почувствовал, словно заново знакомиться с этим местом второй раз. Даже воздух стал пахнуть по-другому. В глаза бросались детали, на которые он прежде не обращал внимания. У дома криво запарковалась машина. Багажник ее был распахнут, и даже в тени Арсений мог разглядеть черные разводы. Нос забил запах гари. Арсений шел по следу из тяжелых, продольных борозд в земле, словно по земле что-то тащили: от машины и до открытой парадной двери. Он не стал прикасаться к дверным ручкам, побрезговав трогать нечто влажное, стекающее с них по углу двери на кафель. Толкнув от себя дверь локтем, Арсений медленно прошел в помещении и осмотрелся. Дело требовало внимательности и не терпело спешки. Взгляд зацепился за темное пятно на кафеле подле арки, ведущей на кухню. След, расположившийся на уровне пояса, отдаленно напоминал фигуру человека, одной рукой цепляющегося за косяк двери. Вдруг послышался стон. Далекий и слабый. Арсений медленно поднял голову в сторону лестницы, на второй этаж. Поступь его была мягкой, но уверенной. Арсений увидел картину, оставляющую в душе двоякое ощущение. Он мог рассмотреть в полутьме комнаты две прижавшиеся друг к другу тени. Скрывать свое присутствие было бесполезно, поэтому он сразу же шагнул в комнату, но на этом его уверенность и закончилась. Хватило одного взгляда на расслабленного, сонного Антона, чтобы внутри закопошилось беспокойство. «Живой!» — это почему-то не успокаивало. Арсений не видел на Антоне никаких внешних повреждений, но все равно беспокоился. Да, до Антона сложно докричаться, если он спит, то спит крепко. Подходить Арсений опасался – держал дистанцию. Но даже с расстояния в несколько метров, он был уверен, что Антон дышит. Закутан, очевидно, в свежую одежду: безразмерную футболку и широкие домашние штаны на резинке, на голое тело. Ткань местами липла к влажному телу, обрисовывая фигуру гибкими тенями, так что сомневаться в этом не приходилось. Видимо, его оттащили в душ сразу по возвращению. Это объясняло отпечаток тела на первом этаже — он лежал там, пока мать не вернулась за ним. «Ты возвращалась к машине, — догадался он, — что у тебя было в багажнике?» Волосы у Антона еще не успели просохнуть, поэтому всклоченно торчали все стороны. Он лежал на животе, глубоко продавливаю под собой матрас и раскидав ноги так, словно пытался захватить всю площадь огромной постели, комкая покрывало между ног. Кровать была ему по размеру. Лица Антона Арсений не видел, потому что тот плотно уткнулся… зарылся лицом матери под бок, подставляя голову под ласку и обнимал мать обеими руками. Варнава зацепилась за Арсения взглядом, но затем вновь опустила его на сына, проводя ладонью по его широкой спине, вплетая пальцы в короткие влажные волосы. Футболка собралась у Антона под руками и шеей. Варнава выглядела тоже расслабленной, ведь в ее объятиях находился все тот же здоровенный костлявый лосенок: красивый, расслабленный, обвивающий ее руками. Ему было за двадцать пять, и он наверняка не позволил бы так себя обнять, если бы не спал. За последние несколько лет Антон сделался мрачным, необщительным и невыносимым. Временами матери казалось, что в ее доме поселился незнакомец, к тому же, настроенный к ней слегка враждебно. Но не сейчас. Не в такие моменты. — Когда ему было двенадцать, — глубокий бархатный голос словно резонировал в помещении, — он едва не ушел от меня. Заблудился. А я не уследила. Знаешь ли ты, на что способна мать, потерявшая дитя? Почему-то Арсений почувствовал угрозу. Он так же заметил, что у Варнавы очень своеобразная красота, он бы даже сказал — дикая. Черты лица острые, скулы высокие, она похожа на хищную птицу и отнюдь не на стервятника. Не удивительно, что эта женщина первая проблема этого проклятого города. — Он совсем не ест телятину, знаешь почему? — все происходящее здесь казалось сюром, и Арсений подыграл этой обстановке, — Когда он был маленьким, то сравнивал себя с теленком, говорил, что они оба пьют материнская молоко и... не хочет кушать «ребенка коровки» — своего друга. В этом была своя логика. Словно погруженный в глубокий наркоз, Антон не слышал ничего. Провалился под лед исчез. Тонкими пальцами Варнава смахнула волосы со лба Антона и приложила руку к его лбу. Ладонь у матери была холодной и гладкой, и от ее прикосновения Антон содрогнулся, одновременно ощущая и тошноту, и удовольствие. — Десять лет спустя он сожжет заживо своего лучшего друга из-за тебя. С которым они засыпали вместе, когда были детьми, с которым у Тоши были свои секретики. Арсения не грызла совесть за поступки других людей, но от слов ведьмы все-равно холодело в душе: «Он сжег полицейский участок» — эта мысль обезоружила Арсения. Он так сильно переживал за Антона, пока тот убивал человека. Антона нужно остановить. Только бы рука не дрогнула, ведь он так сильно прикипел к мальчишке, который не раздумывая выпьет за него намешанный в пиве яд, который обезоружит себя, услышав комплимент, который... Это ведь Антон. Они придумают что-нибудь, но для этого Антон должен проснуться. Только сейчас Арсений оторвал взгляд от него и заметил рассыпанные по постели незаконченные обереги: нитки, бусины, хитросплетения пентаграмм, выведенные черной краской на лице и плечах Антона. Из спальни дохнуло сладкими эфирными маслами, корицей, чем-то влажным и гнилостным. В какой-то момент Антон повел плечами, словно в попытке открыть глаза или поднять голову, а затем потянулся, обхватил талию матери покрепче в кольцо рук и уткнулся ей в живот. Глубоко вдохнул запах, вобрав его полной грудью и снова обмяк. Арсений больше не мог вынести этой картины. Он бессознательно отступил на шаг назад, затем, второй. Екатерина, будто гадюка, готова была клубком свернулся вокруг своего сына, но Арсений только заметил, как ее рука соскользнула с затылка Антона и аккуратно легла на шею. Вернуться сюда с инквизицией и жечь сучку — вот о чем думал Арсений, резко развернувшись в сторону выхода. — Ты не покинешь черты города, милый. Он что, сказал это вслух? — По пальцам пересчитать, сколько смогло выбраться из города, пока я не дала на это отмашку. Остальные замерзли в горах. Пальцы сжались в кулак. Если это была прямая угроза, то… — Ты ведь понимаешь, что сказала мне это в лицо? — это не было тем, что хотел спросить Арсений. — Ты должен понимать, я — мать. Напуганная до одури. Я ведь разрывала животы женщинам и вытаскивала оттуда младенцев, думаешь, у меня не хватит храбрости выцарапать живот и тебе?.. Если у меня не будет ребенка, значит, никто не сможет иметь детей. Свет на ситуацию это почти не проливало, только добавляло вопросов, но Арсений ее понял: — Они сжигали детей, потому что Тебе было больно? — Он, — ее пальцы дрогнули, оставляя красные полосы на спине Антона, но голос оставался спокойным. Оставался таким же ровным, с толикой тоски, — замерз насмерть. Она подобрала ногами одеяло, стаскивая его под себя, словно в попытке угнездиться. — Я была в отчаянии, в ярости, думала, что умру. Искала его в ущельях — они до сих пор гудят моим шепотом. Я бродила меж улочек и звала его домой. Тоша. Последнее слово вырвалось с ее губ на придыхании. Ее густые и темные волосы волнами соскользнули с острых плеч, когда Екатерина склонилась над сыном и позвала, с той лаской, на которую способна только любящая женщина: — То-оша, иди к маме. От резкости, с которой ведьма вскинула голову — ломким движением, словно у куклы — пробрало до дрожи. — Но он был мертв. — Как же он вернулся к тебе? — Не тропой из монеток, как ты понимаешь, — она прыснула, так что не было понятно, пошутила ведьма или сказала это на полном серьезе, — сама сглупила — разговорилась с язычниками о своем беспокойстве, что они приняли за крик о помощи. Славные, славные парни. Но... Пока я перебирала возвращающихся из бури мертвых детей, думала, что сойду с ума. Голос Арсения стал бесцветным. Оно и понятно: — Поцелуй Иуды. — Возвращение к создателю, — поправила его ведьма. — Ты сжигала их… — Очищала, — вновь поправила она, обрывая Арса на полуслове. — А потом они начали сами убивать ублюдков. Стрелять в голову каждому, кто вернется из пурги. Они начали стрелять в моих детей. — Они?.. — Ковен. Мой очаровательный ковен. Послышался утробный рык. Не такой звук ожидаешь услышать от женщины, даже зная, что имеешь дело с ведьмой. — Ты готова была выкосить целый город… Ведьмы, как опухоль. Где бы вы не появились — после вас остается выжженное поле. — … Они начали заталкивать их в бочки и сжигать. Если уж мы заговорили об огне. Но, боже, как они верещали — как котята. Безумный год. Правда? Они обменялись противоречивыми взглядами, а потом ведьма, словно вспомнив что-то, вновь пропустила пальцы сквозь волосы сына. — А потом он вернулся. Представляешь? За несколько минут до воздушной тревоги. Я чувствовала это всеми фибрами своей души — что-то грядет, а еще… Что он ждет меня. Под грохот надвигающейся бури, его испуганный визг: «МА-МА!» — казалось, женщина задохнется, пока на одном дыхании договорила, — Моя ласковая девочка вернулась ко мне в лице ласковой бездарности. Но у Антона ее глаза, глаза моего ребенка. А еще охапка магического очарования и ублюдок внутри. — Я наивно полагал, что все дело в богинках, преследующие рожениц и подменяющие младенцев. Сходилось почти все… кроме возраста детей. — Милый, то, что за душой носят эти детишки, — ее когти с нажимом прошлись по голой спине Антона, оставляя красные полосы, — это не перевертыши. Это Боги. Она осмотрела Арсения с особым пристрастием. Липко. Затем, одним толчком, она стащила с себя Антона под руки и грудь, позволяя растянуться в теплом коконе из одеял. Поднявшись с постели, почти нагая, она представилась Арсению в своем истинно первозданном виде дикого шаманского тотема: статная, уверенная и броская. От этого вида у Арсения защипало во рту, и он сглотнул слюну, стараясь не подавать вида. Хотелось отступить в сторону — уйти с дороги, но он удержал себя от этого порыва, ведь не в первый раз сталкивался в ведьмой. Она вдруг шагнула вперед. Что-то в груди Арсения сделало кульбит, и он поправил себя — с ведьмой сталкивался не в первый раз, но испытал смешанные чувства перед их верховной. — Но тебе не понять. Ты не заметишь разницы. Последнее она сказала со смешком, аккуратно потрепав Арсения по плечу. Он даже не заметил, упустил из вида, когда она оказалась за его плечом. Ее когтистые пальцы сильно сдавили ему плечи, заставив смотреть на Антона, такого расслабленного, но серьезно нахмурившегося. Он мог бы перебить Арсению шею, если бы захотел. С этой стороны Арсений смотрел на Антона впервые и от чего-то бросило в жар, хотя грудь должен был сковать страх. Зажатый между двух огней, все внутри него кричало. — Должна предупредить тебя, теленочек. Он уже не ребенок и ест все, до чего только дотянется. Антон неподвижно лежал на боку, на краю широкой кровати. Дыхание его было прерывистым и, между судорожными вдохами, он жалобно пробормотал во сне: – Не… не… — Так зачем ты пришел? Арсений аккуратно склонил голову к плечу, стискивая челюсти, когда чужие пальцы прошлись до локтей. Ему не нравилось это прикосновение и не нравилось, что Варнава стояла за спиной. Поэтому Арсений держал ее взглядом через плечо. — Ладно, — она хмыкнула. Взгляд ее был устремлен не на Арсения — дальше, через плечо. Арсений не успел обернуться, как в нос ударил тяжелый запах. Когда Антон успел встать и оказаться так близко? Он оказался настолько близко, что приходилось чуть поднимать голову. Его ладони уже не казались такими узкими. За отсутствием блеска в глазах, взгляд оказался неподъемным, тяжелым. Арсений либо не замечал этого, либо не всматривался, но вблизи Антон оказался не таким уж и мальчишкой. Когда Антон стоял от него так же близко в разговоре и склонял голову, чтобы выслушать, разница в росте не ощущалась от слова совсем, но теперь давила. Сильные руки легли на талию, утаскивая куда-то за собой с такой плавностью и уверенностью… что ноги перебирали сами собой. — Попробуй спасти его, — рассмеялась женщина, — если выдержишь. Одного желания благодетеля недостаточно, ты ведь уже… чувствуешь это? На последнем слове, Арсения рывком развернули и вдавили в высокое деревянное подножие, нагибая об угол. Арсений только успел выбросить ладони вперед, чтобы не нырнуть головой в твердый матрас. Он рефлекторно отдернул голову, но его ударом в затылок вернули в исходное положение и удержали. — Ты ему симпатичен, правда. Моему милому мальчику... С целой галереей твоих фотографий на телефоне, с которыми он уходит даже в ванную. Я всегда знала и была готова к тому, что когда моя малолетняя дочь вырастет, то приведет в дом мужчину. Но ей не удалось пережить собственное тринадцатилетие, и в дом она затащила инквизитора. Значит ли это, что я плохая мать? Сзади крепко прижались, притерлись, расталкивая бедрами колени Арсения в стороны. Тот чуть не задохнулся от растерянности и смущения, на пробу толкнувшись в чужие бедра, в попытке сбросить с себя Антона. Оттолкнуть его, закрывая голову руками. — Научишь его взрослым отношениям, Арсений? Тоже из жалости. Как и в дружбе, в которую ты с ним решил поиграть, используя в своих целях. Любое шевеление чувствовалось неприлично близким, но вместо того, чтобы сильно оттолкнуть от себя Антона, руки предательски вцепились в деревянную балку под животом. — В любом случае... Это уже не важно. Потому что ты — мой подарок ему. Мужчины становятся уверенными в себе через обладание, когда они имеют возможность прикоснуться, когда их обнимают. Арсений же отчаянно вжимался в постель, но этого Антону было достаточно, и он по-животному рычал ему в затылок, расставляя авторитеты. Арсений вдруг остро осознал, что был совершенно не готов к драке. С чего он вообще взял, что может вломиться в логово ведьмы, сетуя на то, что та тут же бросится ему в ноги с мольбами о пощаде? Это было слишком самоуверенно. Ведьма, кажется, получала от этого некое удовольствие. Ее веселил вид растерянности и сдержанной злости на лице инквизитора, что купился на милое личико, не распознав в Антоне угрозу —хтоническое чудовище под тонкой магической пеленой оберегов.