Дети Индиго

Не стоило наперед расстраиваться о том, что его оставят в этом городе одного, ведь Арсений все еще здесь: сытый, одетый и без варианта выйти с турбазы, не то что за черту города. — Очень круто метет. — А-ага-а, — Антон даже не столько ответил, сколько протянул звук в одном долгом выдохе. — Ты не переживаешь за свою маму? —... Что? А, нет, — продолжил он, не отвлекаясь от экрана телевизора. — Она часто уезжает куда-то за город, говорит, что ей нужно отдохнуть. Ну, типа, по-женски отдохнуть. Антон играл в консоль сидя прямо на полу, и был этим увлечен настолько, что аж высунул кончик языка, близко склонившись к экрану телевизора. — С подругами там. Для них это действительно важно. Я когда еще совсем малым был, слышал, как она плачет по ночам. Мне говорила, что просто скучает по девчонкам, но я так не думаю. — Вон оно как. Антону от чего-то казалось, что если он будет пригибаться вместе с персонажем, то получит меньший урон. — Я знаю какой она может быть слабой, но при этом любого мужика за пояс заправит. Моя мамка просто пушка. В окна бил сильный ветер, оставляя на стеклах плевки мокрого снега. К вечеру этот звук стал настолько привычным, что беспокойство поутихло, разливаясь в груди уютом. Арсений держал в руках фоторамку. На фотографии были запечатлены два подростка: оба тощие, в лопухах, явно занятые закапыванием «секретика». Один из пацанов сидел к объективу камеры спиной, он был лопоухий и выгоревший настолько, что казался почти рыжим, а второй — кудрявый, со взглядом, присущий взрослому человеку. Последний смотрел в объектив камеры и улыбался так, словно его лицо уже тогда, в детстве, не поддерживало эту функцию. Это был Миха. На фотографии им было лет по тринадцать. — Здесь совсем нет сети? — вдруг поинтересовался Арсений, возвращая фоторамку на место. — Прости. — Серега будет волноваться. —... Ну, не убью же я тебя, разыграв сцену из Сияния, — Антон отклонился назад, запрокидывая голову. Арсению пришлось чуть шире развести ноги в стороны и отползти глубже от края кровати, но его вновь вернули на место, потянув за голую щиколотку. «Вот так мне нравится» — означало это движение. Так и не выпустив ногу Арсения из хватки, Антон подкопался плечом под его колено и вновь вернулся к игре. Казалось, так Антону было прикольней всего — когда чужой вес давил сверху, на плечи, когда можно чуть отвести голову в сторону и уткнуться виском во внутреннюю сторону бедра, точно Арсений был самой удобной подушкой. Арсений в который раз сравнил это поведение с послушниками интерната, в котором ему довелось работать. Они тоже были ревнивыми и охочими до внимания. Антон ластился к нему, потираясь виском и щекой о оголенную кожу внутренней поверхности бедра, — он для этого даже закатал чужую штанину, — угрожая вообще забросить плойку и вернуться к обычному валянию на кровати. Это ему почему-то нравилось больше всего. Ведь Арсения можно раскрутить на массаж. Разве что целоваться не лез, но это только потому что Арсений вовремя склонился вперед, одной ладонью накрывая Антону рот, а второй ероша волосы над ухом. Играть это Антону не мешало от слова совсем. Подросток, что с него взять? Разве что на голову выше. Хотелось прислушаться к внешнему шуму. Арсений уловил что-то на грани слышимости, этот звук выбивался из привычной системы координат. Крохотные кусочки льда отбивали по стеклу мелкую дробь, словно девушка, отстукивающая ноготками по деревянному столу. От шеи и вниз по спине хлынули мурашки, подбивая беспокойством. Плечи его расправились, спина напряглась. Такое бывает у животных, когда они слышат шорох в темноте и поднимают голову. — Амс, — промычал он в ладонь, — Амс! Антон неохотно покрутил головой, будто мокрая собака, пока ладонь Арсения не опустилась ему на шею. — Помнешь мне плечи, как ночью? Антон не обратил внимание на шум за окном, зато ощутил напряжение Арсения плечом и осторожно оглянулся. Взгляд у Арсения был диким, полностью стирая внешне уютный образ. Антон чувствовал напряжение в его пальцах, как его чуть-чуть придушили. Ощущение... странно приятное, но Антон не верил, что ему может так сильно повезти. — Арс? Тот вздрогнул, а потом прикипел к Антону взглядом. Всего на секунду. Антон уже набрал в легкие немного воздуха, как вдруг, не сговариваясь, они оба обернулись на дверь. Из самой глубины коридора раздался стук, отдаленно похожий на тот, что Арсений улавливал на грани слышимости все это время. Но теперь стучали не в окно, а во входную дверь, там, внизу, на первом этаже. И звук этот был отчетливо громким. Выпутавшись из транса, Арсений медленно поднялся на ноги, но дальше пары шагов его не пустили. Антон сгреб его штанину в кулак и потянул к себе. Арсений кивнул на дверь: — Нужно сходить и проверить, мне показалось… — Я тоже это слышал. А еще я смотрел кучу разного дерьма, чтобы знать, что идти туда — это плохая идея. — Это может быть Серега? Что-то ударило тяжелым дверным молотком. Арсений заметил, как Антон вздрогнул, будто услышав выстрел на улице. В дверь забарабанили с удвоенной силой, на этот раз кулаками. —... Хочешь, пойдем вместе? — Давай вместе, — Антон вдруг подскочил на ноги: резво, прытко, — только!.. Арсений проследил взглядом за тем, как Антон сунул руку за бортик кровати и вытащил оттуда биту, которая теперь удобно лежала у того в ладони. Внимание на Антоне вдруг рассеялось, и если бы он проводил взгляд Арсения, то понял, что тот смотрел чуть в сторону, поверх его плеча — в окно за его спиной. — Вдруг чо, — Антон показательно качнул битой. Такому ответу на любую ситуацию он научился у Эда. Бита в руках придавала вес любым аргументам. Словно вспомнив о чем-то, Антон поднял палец вверх: «Секунду!» — означал этот жест. После чего он склонился к обувной коробке, где лежало большинство цацок и наощупь нашарил там что-то, сунув себе в карман. — Если чо, я ему колени выбью. Арсений улыбнулся своей нечитаемой улыбкой, словно ему одновременно весело, и он испытывал стыд. Он чувствовал волнение Антона. Наверное, только поэтому больше не секунды не медлил и шагнул из комнаты. У Антона не было времени на раздумья, он фактически выбежал следом, даже не оглянувшись назад. Влажный снег смыл со стекла отпечатки нескольких пар маленьких ладоней. Спускаясь по лестнице, Арсений то и дело осторожно оглядывался назад. Антон кивал ему каждый раз, словно говоря: «Я тут!» Мальчишка, — а в глазах Арсения Антон был таковым, со всей своей подростковой худобой и угловатостью, — думал, что Арсений присматривал за ним, беспокоясь, не отстал ли тот в темноте. Но правда была в том, что темнота за спиной Антона казалось Арсению живой, и он не мог успокоить беспокойство своей груди, если не чувствовал, как мальчишка следовал за ним шаг в шаг. Он боялся один раз обернуться и потерять Антона из вида. Таким образом, частыми переглядками, они неторопливо спустились на первый этаж. Стоило Арсению занести ногу над последней степенью, как стук в дверь прекратился. Никто из них не торопился сделать хотя бы еще один шаг вперед. — Не открывай, — предостерег Антон. Голос его звучал так, словно он не успел подумать над этой фразой, а сказал в чувствах. На тех же чувствах он и раскрутил в руке покоцанную биту, взведя ее в «рабочее» положение — от плеча бить удобнее и сильнее. — Да, — звук собственного голоса тоже звучал фальшиво. Промерзший кафельный пол обжигал голые ступни, но Арсений не видел источник сквозняка. От двери вдруг дыхнуло холодом. Положив ладонь на тяжелую металлическую дверную ручку, Арсений почувствовал, как на него тепло навалились сзади. На спину опустилась ладонь. Вместе с этим прикосновением, словно подталкивающим вперед, к действию, Арсений опустил ручку до щелчка и потянул дверь на себя. Ладонь Антона тут же исчезла со спины. Мягким, но уверенным движением, Арсения отпихнули назад, за спину. Он не увидел, но почувствовал, как совсем близко от его головы скользнула бита. Короткий тычок, предназначенный незнакомцу в грудь, пришелся ребенку в лицо. Биту тут же отдернули назад с каким-то неясным треском и взвели ее уже в положение для удара, с силой опуская по касательной, в сторону. Отбивая голову ребенка, точно мяч или мешок вареной картошки. — ШАСТ! — спохватился Арсений. Все произошло за секунды. От резкого и сильного толчка, голова ребенка моментально качнулась назад. С той силой, которую Антон вложил в удар, можно было его убить, но тот лишь покачнулся, будто в трансе, оставляя руки висеть плетьми. — БЛЯДЬ! Антон размашистым шлепком хлопнул дверью, закрывая и оттащил Арсения назад. Точнее сказать, оттеснил локтем. — Что это, блядь, такое!? — Брось биту! — Ты… Ты слышишь? — Отдай мне биту, Антон! Арсений порывался то ли отобрать ее, то ли прорваться к двери, но его подхватили под руки, если не останавливая, то задерживая. Арсений не видел того взгляда, который Антон бросил на тупую часть биты. — Я тоже не слышу, чтобы кто-то плакал. Он, блядь, даже не упал. — Это бред... Давай включим свет и успокоимся, ладно? Антон?! Антон всем своим весом навалился вперед, чтобы удержать Арсения от порыва броситься к двери, а потом крепко сгреб его и прижался губами к его уху. — Нет, не ладно! Вопреки словам, Антон покрутился из стороны в сторону выискивая выключатель и ткнул в него тупой частью биты. А затем подумал с секунду и потянулся к двери, второй рукой все-также удерживая Арсения за плечи. Антон вытянулся вперед, как струна, чтобы одним ловким движением... накинуть цепочку. — Да что с тобой?! — Вот, блядь, что! Крутанув биту в руках, он почти что не ткнул раздробленной ее частью Арсению в лицо. От маха битой, тот неосознанно отпрянул назад, но только сильнее вжался спиной в Антона и замер. Секунда, две. Наконец-то удалось присмотреться. Арсений занес над битой пальцы, но потрогать не решился. Когда он видел биту в комнате, она уже была покоцанной, но без явных вмятин, как сейчас, словно тупую ее часть сунули в дробилку. — Я сначала не понял... думал, показалось, но это... и правда вгрызлось в нее. Не стало ждать, когда ударят — оно сразу шагнуло вперед. Поэтому я и ударил... Нет! Не ударил. Оно натолкнулось на биту. Поэтому, блядь!.. Арсения одним сильным движением крутанули на месте, разворачивая к себе лицом. Антон набрал воздуха в легкие, со всей серьезностью заглядывая тому в глаза. — Я и не хочу тебя отпускать! Ты откроешь дверь, а оно вцепится тебе в лицо. Лучше уж считай меня ебанутым, но!.. Дверь приоткрылась на несколько сантиметров и уперлась в цепочку — с тем же стуком. Они обернулись к двери. В щель заглядывал ребенок, просовывая руку в попытке нашарить засов. Он то ли не дотягивался, то ли не разобрался где цепочка. В любом случае — это было вопросом времени. Посеревшее от холода лицо ребенка, с запавшими от усталости глазами, казалось усталым и злым — это были эмоции, которые на детском лице смотрелись не к месту. — Там снегом метет. Пожалуйста. Антон оставался холоден: — Никакой взрослый человек не смог бы своими ногами дойти до турбазы, а уж тем более ребенок. Так что, дружок, давай-ка по съебам. — Пальцев не чувствую, — подтвердил сиплый, но однозначно детский, голос, — ничего не чувствую. Видимо, поняв, что до Антона не дозваться, ребенок обратился к Арсению. — Отче, впустите меня? Детские ладони на запотевшем окне спальни вспомнились некстати, и комната качнулась, как палуба корабля. — Отъебись-ка от него! — бита грохнула по двери, прищемив хрупкую, тощую руку. Арсений оступился, отошел к лестнице на ватных ногах и ухватился за поручень лестницы. Антон оказался рядом — он не выпускал от себя Арсения в сторону и на метр. А затем присел перед ним на корточки, прислонил биту к плечу и пытался заглянуть в лицо. — Я войду, — предупредил голос по ту сторону двери, — мне хочется войти. Пожалуйста. — Иди нахуй! — крикнул Антон в дверь, основанием ладони проводя вверх по лбу Арсения, убирая челку назад. Жаль, что ребенок не появился днем, тогда бы и сердце не было таким тяжелым от выбора. Арсений мог представить, как снимал бы цепочку при свете дня, но ни когда снежный вихрь задувал в спину ребенка и от двери по полу тянулся холодный сквозняк. Арсений растер ладони, напоминая себе о том, что страх — это настолько же естественно, как и дышать. Он являлся той частью Арсения, которая отвечала за инстинкт самосохранения и здравомыслие. А оно Арсению пригодится, ведь рядом сидел Антон, и у этого парня хватит дури, чтобы махнуться с тварью, о природе которой он даже не имеет представления. Антон подобрал его ладонь, крепко вложив в свою и потянул наверх. — Куда ты?.. — спросил Арсений. Что-то сильно стянуло его запястье, будто удавкой, но он не стал разбираться в чем дело, — Что ты делаешь? — Ты прав. Арсений не понял. Антон силой утащил его вверх по лестнице, напоминая сердитую тень Питера Пэна в спальне Венди. Такой же упрямый и полный идей. — Ты не должен принимать решение, пока являешься гостем в Моем доме. Антон вдруг замер, выталкивая Арсения вперед и закрутил, вдруг сильно ткнув руками в грудь. Арсений влетел в двери спиной, едва не путаясь в ногах. Упал, но принялся подниматься, озадаченно смотря уже в закрывающиеся перед ним двери. С таким взглядом, который Арсений поймал на лице Антона за секунду, как закрылись двери, обычно идут рвать ебла. Антон все для себя решил. Он выбрал Арсения своим и от понимания этого, Арсения бросило в жар. Это очень нехорошая эмоция, которую он не думал увидеть в глазах м а л ь ч и ш к и. — Оставайся там. — Антон! — Я вспомнил где видел этого ребенка, — прошептал тот. Звук этот был тихим, но отчетливым, словно Антон прижался лбом к двери с той стороны. Дверь дернули снаружи, закрывая плотнее и послышался тупой стук дерева о металл — это рукоять биты затолкали в п-образную дверную ручку. Так Антон поставил импровизированную задвижку. Арсений обратил внимание на свои руки. На его запястье болтался второй оберег. —... В сводках новостей, лет двадцать назад. Так что доставай свои церковные штуки и начинай молиться. Я скоро вернусь. Хотелось прикрикнуть на Антона, но Арсений вдруг собрался. Это все не шутки, пришлось успокаиваться. Будем действовать по ситуации. За последние два дня он понял, что временами до Антона не дозваться. Арсений осторожничал, обернулся, но как-то загнанно. Вдоль заднего фасада дома тянулся балкон, проходящий вдоль всех комнат, насколько он помнил. В темноте вырисовывались тени, и Арсений дорисовал в голове планировку помещения. Он оказался в огромной, наверное, больше их с Сережей студии, комнате: стены заставлены мебелью, а к панорамным окнам придвинута огромная постель. Не сложно догадаться где Арсений находился: «Это женская спальня» Арсений воровато обошел ее, почему-то постеснявшись включить свет. Вскоре глаза привыкли к темноте, а руки к свободе — он перестал волноваться и начал обследовать помещение. Не с мыслями извращенца в поисках женских трусиков, но с тем же энтузиазмом. Его беспокоило то, что он увидел по одну сторону от широкой кровати. Это ни с чем не спутать — перед ним возведен целый алтарь. Когда-то Арсений спросил у Михи по поводу тонкой плетенки вокруг его запястья — тугая черная нить была насквозь прошита несколькими монетками. — Сектантка. Миха именно так отзывался об этой чуднóй женщине, а также добавлял: — Она… пугающая и роскошная одновременно. Миха не мог подобрать нужных слов к своим чувствам, но в его речи эта женщина мелькала с завидной регулярностью. Городская сумасшедшая. Она была убеждена в том, что Макаров умер от ханахаки и это даже задокументировали в показаниях. От ханахаки, так от ханахаки — несуществующей болезни, в реальности которой городская сумасшедшая верила так же крепко, как в СПИД или тот факт, что бабочки живут только один сезон. Она гадала на кофе, плела обереги, но только заговоренные и только для сына, так удивительно похожие на тот, что Арс видел у Михи. За этими мыслями он обошел алтарь, не решаясь прикоснуться хоть к чему-то на нем. В темноте тлела, но не сгорала ароматическая палочка, но в спальне никого не было больше суток, кто бы мог подать огня. В какой-то момент Арсений заметил странную закономерность, чем ближе он подходил к крошечному огоньку, тем сильнее тот воспалялся, истлевая палочку. «Они в точно таком же замешательстве, как и ты,» — послышалось в воздухе. Звучало это так, словно Арсений подслушал чей-то диалог. Детей что-то сюда привело, и теперь они слонялись вокруг священника, облепив все панорамные окна спальни. Подходили с осторожностью и только со спины. Словно проверяли границы дозволенного. Если они раскусят беспомощность священника, то разорвут его — Арсений знал это. Его взгляд вновь вернулся к двери, но отбросив эту идею прочь, Арсений вернулся к алтарю. То, что это именно алтарь он понял сразу по некоторым очень отличительным деталям: выведенная на полу пентаграмма имела определенное количество углов, вне магического круга вынесена глиняная чарка с неясной жидкостью. Арсений был уверен, что если он как следует покопается в комнате, то найдет вещь-талисман. Ведьмы пользовались такими уловками как: фотографии, пряди волос или личные вещи постоянного пользования, чтобы привязать себя к объекту преследования. — Куда же ты отправилась? — задался Арсений вопросом. Он осторожно, тремя пальцами, поднял с пола керамическую чарку и присмотрелся к ней. Пахло, как вино на кислых ягодах. На грани чарки он обнаружил смазанный след помады. Значит, пить можно. Это не являлось призывом к действию, но Арсений осторожно прижался губами к тому же самому месту и чуть наклонил чарку к себе. В нем было достаточно уверенности, чтобы не отказать себе в этом. Арсений поморщился, а затем поставил чарку на пол, где взял. Наклонившись, он обратил внимание на то, что огонек тлеющей ароматической палочки теперь сохранял спокойствие в его присутствии. Как он и подозревал – пламя питалось от него жизненной энергией. Оно было атрибутом, сродни барьеру. Не зная всех деталей, сложно сказать, от кого именно защищалась Варнава. От посторонних людей? Или это было ее гарантом спокойствия, что возвращение пройдет успешно, и она не подхватит на обратном пути нежелательного попутчика. По ощущениям, в нем ничего не поменялось, но стоило вновь выпрямиться, как голову словно стянуло железным обручем. Остро захотелось приложить голову к подушке, хотя бы просто сесть. Только сейчас он обратил внимание на постель. Глаза привыкли к темноте, и Арсений увидел на подушке отчетливую вмятину — там кто-то лежал. Проведя по следу пальцами, оказалось, что лежали здесь не так давно. Подушка сохранила тепло. Арсений вдруг вспомнил слова Антона и улыбнулся: — К подруге, значит, уехала. Одним движением Арсений смахнул подушку в сторону и под ней оказалась именно то, что он искал – фотография. Он осторожно подобрал снимок за уголок и поднял на уровень лица. Снимок оказался старым, затертым, снятый, по меньшей мере, на Полароид. Первое, что бросилось Арсению во внимание, так это до боли знакомый взгляд девушки с фотографии. Он показался ему живым, с какой-то детской простотой и шкодливостью. Матрас под ним прогнулся, но Арсений не заметил, когда он сел. Всем его вниманием завладела фотография. Он крутил ее в руках, выискивая, когда она была сделана. Во рту собралась кислая слюна. Проглотив ее, глотку защипало, словно Арсений опрокинул в себя шот. После чего плечи тяжело потащило назад, и он рухнул поперек кровати, занеся высоко над собой фотографию незнакомки. Голову и грудь стянуло жаром, но он не собирался открывать окна — видел на них отпечатки детских ладоней и не был уверен в том, что у него хватит сил играть с детьми в одному Богу известную игру. Серега всегда приписывал своему другу некоторые черты, как например: безрассудный, но далеко не глупый человек. Чем бы ни были эти существа за окном — они не могли проникнуть в дом по какой-то причине, и Арсений не собирался им в этом помогать. В его тяжелой и пьяной голове рождались разные эмоции, как например чувство собственного превосходства. Чтобы вокруг не происходило, Арсений всегда в первых рядах в бой. Он всегда бросался на амбразуру. Ослепленный этими мыслями, он рассмеялся и прижал фотографию к груди. На деле, он был пьян, самоуверен и слеп. С первого этажа можно было услышать грохот и тяжелый топот ног. Антон там разносил детей в одну калитку. Стоял в центре зала окруженный маленькими косыми ублюдками и старался не выпускать из виду распахнутую настежь дверь. Разыгравшись не на шутку, он не обратил внимание на то, как у него изо рта уже валит пар. То есть, было достаточно холодно, но то, с каким жаром из него выходил горячий воздух сквозь сжатые зубы — это ненормально. Антон время от времени осторожно оборачивался на лестницу, почему-то боявшийся быть застигнутым в таком расположении духа... Арсением. Дети не могли подойти даже к первым ступеням. Антон двигался, как дьявол, быстрыми и рваными движениями сталкиваясь с маленькими ублюдками в адском хороводе. Точно пса, его тянуло припасть грудью к полу и дыхнуть огнем. Ощущения эти были субъективными, какими-то ненормальными, но он воспринимал их как данность. Словно это было частью его существа. Утерев лицо ладонью, он зачесал челку вбок, чтобы не мешалась. Не было времени, не было желания обращать внимание на такие мелочи, как... Как тепло и влажно становилось от прикосновений к своей коже. Антон то и дело смахивал кровь со своих рук в сторону, на пол, не разрывая визуального контакта к детьми. Сморгнув чужую черную кровь, Антон раскрыл рот и облизал верхнюю губу. Без Арсения он чувствовал себя чутка посвободнее, и со всем пониманием этого факта, у Антона на душе стало неспокойно. Каждый раз находясь в компании своего «краша» мы изменяем своим привычкам и принципам, не бываем до конца откровенными. Хотим быть лучше, чем мы есть на самом деле. Как тогда, в клубе Эда — ему хотелось разнести танц-партер под анонс нового трека своего друга: пить и быть громким, как обычно. Но Антон смущался показаться Арсению «уродом с Дыбенко» — сам Антон никогда не был на Дыбене, но Тони рассказывал об этом в таких красках, что было понятно, что это не самое приятное место. Типичный пацанский район с поножовщиной по ночам и забивами в центре. «Кстати о забиве,» — вдруг вспомнил Антон и сунул руку в карман. Пошарил там мгновение, а потом достал руку из кармана. Металл удобно ложился в ладонь, обхватывая костяшки пальцев в стальные тиски, с зазубринами во внешнюю сторону. Тони всегда делал ему классные подгоны. «Это тоже своего рода оберег,» — сказал Тони когда-то и вложил кастет ему в руку. Такой игрушкой можно и череп пробить.

***

Забродившие кислые ягоды собирали слюну в уголках рта, она стекала вниз по подбородку. Арсений ощутил себя под внимательным взглядом Антона, лютого и дикого, словно лицо Армагеддона, и одновременно он казался Арсению безмерно далеким отсюда. Это расстояние не измерить в милях. В какой-то момент взгляд Антона стал угрожающим, он отзывался в Арсении стылым страхом, который испытывают преследуемые жертвы. Арсений неосознанно дернул ладони вниз, словно женщина в попытке защитить свой плод. Тело налилось слабостью, а поясница ноющей болью от груза под ребрами. В нем развилась человеческая жизнь, и он испытывал страх за своего ребенка. В окна заглядывали длинные, тощие тени с вздутыми животами и непропорционально длинными худыми руками. Они хотели его плод. Его вдруг отвлекло прикосновение плеча. На шею лег венок с вплетенными яркими, но мелкими цветками душного зверобоя. — Оно преследует меня, — осторожно признался шепот, — хочет подменить мое дитя. Этот голос не принадлежал ему. — Я не позволю никому забрать у тебя ребенка, — в успокаивающем поглаживании по голове читалась истинно женская ласка. Чем ближе подходил срок, тем яростнее становилось преследование. Арсений поймал себя на том, что неосознанно считает тени на полу, словно этому его кто-то научил. Чья-то женская ладонь легла на его сорочку, скользнула за ворот и смяла его тяжелую и пышную грудь. Он отнесся к этому жесту спокойно, словно так и надо, вновь заговорив против своей воли, голосом, который ему не принадлежал: — Пожалуйста, присмотри за мной. — Оно сосало твою грудь, — голос этот, женский, строгий, прозвучал прямо над ухом, — из твоих сосков течет. Смотри. Это кровь. Чужая ладонь оказалась напротив лица. Кровь с молоком стекали вниз по чужому запястью. Жирная капля собралась на кончике мизинца, наполняясь, зрела, а потом сорвалась вниз. В груди словно закопошились змеи, настолько диким стало от этого зрелища. Ночная сорочка влажно липла к телу, а он даже не мог пошевелиться в теле напуганной беременной женщины. Страх, что был рожден в этот самый момент, в будущем переродится в паранойю. Это было преподнесено, как данность. Неотвратимая и жестокая. Арсений чувствовал тепло крохотного, извивающегося на его руках младенца. Арсений слышал, как он не своим голосом нежно звал его по имени. Пока ребенок не был рожден, но у него нет имени, но Арсений слышал, как нежно окликал малыша, точно в психоделическом сне : — Макс… — тот балакал на своем, еще не родившийся, но уже приговоренный. Арсений ощущал себя сидящим на полу, считающим тени, пока чужие ладони вновь забрались под тонкую ткань и аккуратно сминали его грудь, почти грубо тиская за соски. Груди то поднимали вверх, чтобы резко отпустить, то сминали и разводили в стороны. Из-за этих прикосновений спокойно ему не сиделось  — между ног жгло и покалывало неуместное возбуждение. Он ерзал. Сначала неосознанно, но когда одна ладонь соскользнула с истерзанной груди вниз… тогда он ощутил, как в нетерпении приподнял бедра, чуть разводя колени в стороны и почувствовал горячую пульсацию. Истому. Чувствовал, как влажно стало между бедер. Груди коснулись ртом. Жарким, сразу вбирающим и больно сосущим. — К-кать!.. — неосознанно простонал он не своим голосом, — ... Макс, дитя моей юности. Помоги мне его сохранить! Между ног скользнула ладонь, поглаживая. Пальцы было скользнули внутрь на фалангу, быстрыми короткими движениями затолкавшись внутрь и сразу исчезли, задевая нечто такое, от чего у него задрожали колени, а бедра приподнялись навстречу. Арсений упустил тот момент, когда его лопатки коснулись холодного пола, зато вздрогнул от прикосновения губами к местечку под пупком. По-блядски разведенные ноги растолкали плечами. Со своего положения Арсений видел только гладкую спину любовницы, которая всей своей экзотической лаской заставила его кричать. Под этой женщиной хотелось стелиться и быть любимой. Хотелось вскарабкаться на жертвенный алтарь из мрамора и развести себе руками колени в стороны. Это была любовь. Это была страсть, которую гонщики испытывают по отношению к скорости и адреналину. Рядом с ней он ощущал себя всесильным. Только когда шел за Варнавой, плечом к плечу с сестрами. В ушах набатом грохотала собственная необузданная сила, поднимающая его тело над землей. Руки, словно крылья, до боли разводились в стороны, а грудь поднималась вперед и вверх, концентрируя в своих руках... По меньшей мере, силу, которая могла стирать с лица земли целые города. Но как бы глаза не застилала собственная мощь, впереди он всегда видел чужую узкую и статную спину, закрывающие его от любых напастей. Будь то демоны, будь то языческие боги – пока Екатерина стояла во главе Ковена, сестры раскрывали свой потенциал. Арсений чувствовал себя слабым подселенцем в хрупкой и одновременно мощной броне ясновидящей ведьмы. Они на равных общались с другими Ковенами, но в глазах смотрящего Екатерина оставалась сильнейшей. Женщины сильнее мужчин по определению. Они лучше терпят боль. Они вольны создавать жизни. Но вместе с этим, совершенно безоружны перед утратой собственного ребенка. Это их ломало. Ковен распадался. Начались смуты. Арсений наблюдал за этим в кадрах, но не мог понять полной картины, он только видел, как общество ведьм гнило начиная с головы. Арсению хотелось, — и это было его личным желанием, в не оболочки, — прекратить все это. Положить руку Екатерине на плечо и сказать, чтобы она остановилась. Он бы сделал так, окажись там даже в сане священника. Губы Екатерины растянулись в немом крике обращенном к нему, а затем раздался вопль: — Нужно больше огня! В руках ощущалась тяжесть… канистры? Запах из нее сильный и острый, он царапал рецепторы. Руки сами собой плеснули содержимым на плетеную корзину с неясным содержимым. Та яростно билась на месте, ее трясло и изнутри валил дым. Звенел детский визг. Варнава визжала под стать. Арсений чувствовал, что не доверял этой женщине. Он спрятал от нее своего новорожденного ребенка, но выступил самой ярой последовательницей учений «священника», призывающий истязать вернувшихся из пурги детей. В этом движении чувствовался весь дикий нрав верховной ведьмы их Ковена. Безжалостность и страсть. От одного взгляда на нее у Арсения подгибались колени и пересыхало во рту. Он чувствовав чужие эмоции в себе — это была слепая гордость и страх. В голове застрял многоголосый женский вопль и треск бушующего костра. Дивчи горели, горели дети, толпа выла. Иссиня черные от злобы и тоски по личной утрате, глаза любовницы впились в него. Екатерина, словно в яростном исступлении, впилась в свои голые бедра к о г т я м и и рвала плоть. В голову закралась предательская мысль: «Наверное, именно так должна выглядеть обезумевшая от потери ребенка мать?» Арсений ощущал, как его/не его тело било, словно в лихорадке, и он с ужасом смотрел на то, как босые ноги сами несли его в буран. Какая-то часть хотела броситься в озеро и утопиться, другая же остерегала от этой идеи, ведь знала, чем обернется такое самоубийство. Век ей потом жить на этом свете и мучаться неприкаянным духом, да топить мужиков. Арсений ощущал и жар от сломанных под мясо ногтей, когда он из последних сил взбирался вверх по скалистому выступу, и сбитые в кровь колени. Только вот... не слышал мыслей девушки, в чьем теле он был заточен. Слабые руки то и дело опасно соскальзывали с обитых в лед камней. Ногтей уже не было. Все слезли. В голове у дивчи ни одной мысли — один всплеск эмоций. А затем он вздрогнул всем телом, выгнулся и с болью от падения вернулся в свое тело. Подорвался было с места, но его удержали. Антон лежал рядом с ним на постели матери и смотрел с неприкрытым переживанием. Выглядел он, однако, потрепанным, словно только-только ото сна. В окна проникали теплые лучи поднимающегося из-за горизонта солнца. Арсений даже не осознал, как сильно вцепился руками в чужие плечи. Антон не показывал этого, даже не поморщился. Он только слушал. — Это послеродовой ПСИХОЗ. Матери не должны убивать своих детей! АНТОН! БЕЖИМ! Арсений сорвался с места, почти опрокидывая Антона с постели и, в каком-то удушающем приступе панической атаки, стал метаться по комнате, выбегая в коридор. Лестничный пролет ощутился потоком воздуха, так как Арсений едва не летел с нее бегом. Вода сильной и тугой струей воды брызнула в кастрюлю. На данный момент Арсений себя не контролировал, но позже, когда успокоится, уже стоя на улице в одних спальных штанах и кастрюлей холодной воды в руках… он поймет, что не прогадал с другом. Антон выбежал за ним следом на улицу без раздумий, а теперь стоял рука об руку с Арсением и в непонимании оглядывался по сторонам. Крепко прижав к груди графин с холодной водой, он с немым вопросом в горящих глазах смотрел только на него: «ЧТО ТУШИМ?!» — раздался плеск воды. Арсений молча обтекал. Его окатило холодной водой, а вместе с этим и вернуло в сознание. Никаких тебе визгов заживо горящих детей, только два молчаливых долбоеба, вооруженные кастрюлей, да пустым графином. Антон растерялся. Взгляд был озадаченным, а руки по локти в чем-то черном и липком, даже на волосы чутка попало. Арсений одним движением утащил его в объятия, даже не спросив где он потерял биту. Антон замер в его руках с высоко поднятыми над головой руками, в которых держал пустой графин... и острым желанием поцеловать этого человека. Но смелости хватило только на легкое, мажущее прикосновение к виску, от которого потом горели губы.