***
На улице смеркалось. Два высоких и широкоплечих телохранителя сопровождали Мэрила Ван Изан от самых дверей дворца до машины, в которой ему предстоит ехать пару часов до больницы святой Иованны. Быстро выехать не получилось, ибо, несмотря на все процедуры экзекуции, он заснул прямо за письменным столом. Мэрил проспал в таком положении, полулёжа на столе, пару часов и проснулся полностью разбитым, но всё-таки смог позавтракать и посмотреть, что же за конверт ему передал отец. Было страшно, ведь на светло-бежевой обертке не было ни имени, ни адреса. Просто пустое поле. Открыв конверт, Мэрил одной рукой вытянул из него тонкую жёлтую бумажку и увидел надпись: «Для Филипа Силински». Ему стало любопытно, но в то же время дико страшно, ибо он не знал, какие дела связывают Андрэ Ван Изан и его несостоявшегося любовника Филипа Силински. Однако принц не сдержался и всё-таки засунул свои проворные пальцы внутрь манившего его конверта. Всего одна бумажка, сложенная втрое, и ещё три документа на имена: Лорен Дж. Силински и Кэтрин Като. Увидев знакомые имена на документах, Мэрил только успел заметить, что Кэтрин Като была дочерью графа, и тут же всунул документы назад в конверт. И быстро откинув тот в сторону дальнего угла письменного стола, пошел одеваться. Теперь ему было понятна причина мести Кэтрин.***
— Долго нам ещё ехать? — спросил я у водителя-охранника и откинулся на спинку сиденья, прикрывая ладонью уставшие глаза. По ощущениям, ехали мы уже часов восемь, не меньше, и чем дальше мы отдалялись от дворца, тем скорее мне хотелось увидеть Саливэл и Силински. Да. Конечно, своим откровением Фрэй Ван Изан меня ничуть не удивил, напротив, мне стало легче. Я и так считал Сал своей родной сестрой. Ни Аманда, ни вторая её сестрица, даже собственная мать мне не была так близка, как Сал. Но в мою жизнь в буквальном смысле ворвался Филип, и я до конца не знаю, что мне делать. Для него я пустое место, и порой мне кажется, что его хорошее отношение ко мне — всего лишь моя бредовая фантазия. — Как минимум два часа, но возможно мы прибудем чуть быстрее. Сейчас ночь, машин мало.. Дальше я уже не слушал. Машина неслась по неосвещенным дорогам, и мне хотелось просто закрыть измученные недостатком сна глаза и заснуть, перестать думать, но нет. Силински! Господи, он спас единственного мне поистине дорогого человека. Что мне ему говорить? Спасибо? Я уже представляю, каково будет его лицо при виде меня. Да и мне уже заранее стыдно. Ведь дать овладеть собой, когда партнёр пьян, покориться, хотеть! Нет, это выше моих сил! Силински не должен видеть, что мне плохо без него и что я правда влюбился, как девчонка. Впервые и по-настоящему. А знал ли я, что такое любовь, до него? Нет, не знал. Я долгое время рос в изоляции от окружающего меня мира, у меня не было даже простых друзей, с кем бы я мог поговорить, да пускай даже поссориться из-за малейшего пустяка, чтобы потом помириться и знать, что они останутся со мной в любой ситуации. Я привык к потакательствам со стороны своей семьи и к тому, что повсеместно меня окружают уже знакомые мне лица, и мне не приходится ничего решать самостоятельно. Но Силински — это совершенно другое, он и спорил, и защищал. Ругался, учил быть взрослым, показывая, как правильно действовать, и я как-то неосознанно привык считать его кем-то большим, чем просто другом. Если так подумать, то Силински — просто ещё одно новое лицо, к которому нужно было присмотреться, понять, почувствовать вкус его губ. И понять, что никакой он мне к черту не друг. Нет, совсем не друг. Ведь то, что я к нему испытываю, намного сильнее: это и боль, и счастье, когда он обращает на меня внимание. Даже в ссоре со мной он по-холодному сдержан и не пытается меня задеть, он защищал меня всё это время, а я вел себя так постыдно, забывая, что я —Мэрил ван Изан, и в любой ситуации должен держать лицо. Особенно больно от воспоминаний, когда Силински «лечил» меня после побега Саливэл. Эти две болезненные для нас обоих недели, что Силински был со мной рядом. Мы были вдвоем в нашем общем горе, которое сплотило нас ещё сильнее, мне было приятно осознавать, что и Филип волновался наравне со мной. И я видел эти отголоски боли, беспомощности и нужды в близких людях в его глазах, но был полнейшим эгоистом, принимая его помощь и пользуясь ею в нашу первую и последнюю совместно проведенную ночь.***
Четыре часа утра, и я стою в большом холле больницы и ищу, в какую сторону мне идти. В какой палате лежит Сал? За регистрационный стойкой сидит девушка, её душа уже спит, но она упрямо держит спину и прилагает все усилия, чтобы не уснуть. По правую руку от неё стоит кружка с кофе и маленькое блюдечко с печеньем. Оставив в зале охрану, я подошёл к ней и тихонько прокашлялся в кулак. Девушка подняла на меня свои голубые глаза, скривила свои накрашенные губы и, покачав головой, сказала: — Время приема с восьми утра! Мне пришлось отойти в сторону и подождать, пока девушка займётся своими делами. Мой охранник, видя, что меня не пускают, махом головы указал на неосвещенную доску, что висела на стене. Сначала я не понял, при чем тут эта деталь интерьера, но вскоре все стало ясно. Это список палат и имена пациентов. Засунув руки в карманы, нащупывая мобильный телефон и конверт, я мелкими шажками подошёл к стене. Было очень плохо видно, но я, посветив телефоном на список палат и найдя два важных для меня имени, порадовался. Теперь оставалось без лишнего шума пробраться в палату к Сал, и дело с концом. Конечно, я мог бы сказать, кем являюсь, но так было бы слишком просто, да и я, вроде бы, отдохнул за время поездки и медлить ни секундой больше не собираюсь! Мои охранники действительно понимающие ребята: оба подошли ко мне, встали впереди меня, и мы один за другим проскользнули мимо засыпающей, еле держащей глаза открытыми, девушки. Сонная девушка даже не заметила, как два амбала прошли мимо нее прямо перед её носом, а вслед за ними прошмыгнул и я. Была не была, эх. По высоким ступенькам вверх, два этажа на лифте. Глубокая ночь на дворе, все спят. Удивительно, но ни одного врача или санитара по пути в палату мы не обнаружили. Видимо, ни у кого ничего не болело, и больные под капельницами и дозами таблеток мирно посапывали в своих кроватях, видя седьмой сон. Пятый этаж, Вип-палаты, и в одной из них находится моя сестра. Мне пришлось остановиться и отдышаться. Я сильно переживал, потому как не знал, в каком Саливэл находится состоянии. Стало до трясучки страшно. А что, если ей совсем плохо или ещё что похуже, а может её бледное тело окутано сотнями прозрачных трубочек и обе её руки синие из-за иголок капельниц. Вдох, выдох. Сердце перестало так шумно стучать, отбивая свой ненасытный ритм, немного успокоившись, я выпрямился и, расправив плечи, пошёл вперёд. Охрана держалась в шаге от меня, но я их и так не видел и не слышал. Зато нас уже ждали. И когда только мои бравые охранники успели связаться с ними? Таких же три амбала стояли возле дверей одной из палат, на табличке которой было написано имя: Саливэл Силински. И моё глупое сердце совсем дало сбой. Оттолкнув одного из охранников, я спешно открыл дверь и замер. На кушетке, освящённой лишь прикроватной лампой, лежало и вправду хрупкое бледное тело моей девочки. На щеках Сал не проступал румянец, как это было раньше, её светлые кудри были раскиданы по подушке, а руки лежали строго по швам. Казалось, это маленькое хрупкое существо совсем не дышит. И снова сердце пропустило удар. Я подошёл к постели сестры и взял её холодную руку в свою. Её рука казалась совсем кукольный, маленькой, и я не сдержался. Наклонился к её лицу, пару секунд всматриваясь в плотно закрытые веки, и опустил тяжёлую от переживаний голову на её мирно вздымающуюся грудь. Её сердце билось, но так медленно, так спокойно. Саливэл не знала, что я здесь, рядом с ней, и теперь она в безопасности. Её старший брат здесь. Забывшись своим горем и успокоением своей собственной души, я опустился на колени возле кушетки, всё ещё держа руку Саливэл в своей. Погрузившись в свои раздумья, не сразу понял, что на моё плечо легла чья-то рука. Силински. Ибо никто не смел ко мне так просто прикоснуться, только он никогда не боялся, не смотрел на мой статус — ему было всегда и на всё плевать. Я замер, не зная, как реагировать, все слова будто бы застряли в горле, а тепло его ладони грело, но этого было слишком мало. Силински опустился на колени за моей спиной, и его рука с моего плеча соскользнула на мою талию, и я был крепко прижат к груди Филипа. Ни спасибо, ни малейшего вздоха не было сказано или сделано. Только душащая и пробивающая на слезы тишина и раздражающий писк больничной аппаратуры. Этот интимный момент стал для нас некоторым заверением того, что завтра будет лучше. И что мы всё это переживём. Вместе. И я искренне надеялся, что негласное обещание Силински вскоре будет исполнено, и с первыми лучами солнца между нами снова не встанет непробиваемая стена, сотканная из горечи.