НИКname

«я люблю тебя жизнь что само по себе и не ново я люблю тебя жизнь я люблю тебя снова и снова»

Я выхожу из дома. И это само по себе – достижение. Первые же свои долгожданные глубокие выходные я превратил в какую-то безумную отсидку, когда ты жрешь что-то непонятное, смотришь что-то непонятное, читаешь что-то непонятное, и на выходе – ничего не понимаешь. Пиздец, мир сложно устроен. Какие-то деревья из земли торчат, сверху роняя что-то такое до жути золоченое, и кому все это нужно, в чем величайший замысел, где искать ответы? Пить надо начинать, че ты, блядь, как нелюдь? #инвинаверитас И делов-то, на тридцать серебряников. Иду пешком, потому как, если ты только что чудом каким-то сполз с дивана, садиться сразу же в кресло – это как-то не про силу воли, не про оптимизм, не про кровь по венам бешено несется, кислород в мозг, какие там еще плюшки? На улице сделалось заметно теплее. С тех пор, как я был там в последний раз. Месяц назад? Сутки. Меня обтекает какая-то мелочь, которая уже все понимает про пафос – грубые ноты за ней тянутся густым битом и шлейфом. Позже, лет через пять, они пересядут в девятки, навалят еще музла, так что качать начнет и тополя в придорожной аллее. Мир такой разнообразный. Пипл идет, тучи плывут, всюду грязь, как всегда, и мне, как всегда, все это нравится, я вообще такой, блядь, довольный всем. Какой молодец человек идет. Захожу в магаз, который мне Света нашла, покупаю пять метров черного шелка. Что он будет с ним делать? – думаю я. – Что я буду с ним делать? – спрашивает меня Жоржи, разворачивая пакет. Я пожимаю плечами. – Оборачиваться, играть в привидение. – Он же черный. – Ты всегда хотел выделяться, не? – Пошью кимоно, пожалуй, спасибо. И он целует меня щекой в щеку, чтобы не размазать помаду. Высокий, а на каблуках так вообще глыба, Жоржи склоняется ко мне, и я надеюсь, это про то, как гора пришла к Магомету. Хоть я, конечно, не Магомет. Слава Богу. Жоржи отводит меня к барной стойке. – Что будешь пить? – Воду. – Воду будешь пить на одре. Костенька, сладкий мой, организуй мальчику коньячку. Граммов триста. Будь любезен. Потом моя гора поворачивается и предлагает какой-то вящий ужас: – Будь как дома. Спасибо, конечно, но увольте. Я забираю свой бидон свежеорганизованного коньячка, иду за свободный столик с мыслями, что стоило остаться на улице. Здесь все намного сложнее, чем там. Как все-таки трудно жить, если тянет выделиться. Но еще сложнее, если тянет в сон, посреди чужого веселья. Последний раз я смеялся, когда смотрел КВН. Интересно, насколько это грустно по шкале грусти? В телике, висящем над головами – женщина с фиолетовыми губами толщиной с палец, совершает некие действия, которые можно принять за танец. На сцене – примерно то же самое. Ко мне за стол подсаживается парень, на пустое место, как в столовке. Смотрит на сцену, потом в телефон, потом все-таки на меня и вдруг спрашивает: – Почему вы не пьете? Он смотрит на мой бокал, я смотрю на мой бокал. – А почему я должен пить? Бокал стоит неизменный, исполненный чувства собственного достоинства, не тронутый ни кокетством, ни краской перед лицом чужого пристального внимания. «Нужно многому учиться у проливного дождя». – Не должны, но можете. – Могу. Да. Тут уж не поспоришь. – Так почему вы не пьете? – По причине желания. Почему люди вдруг решают, что тишина – это какой-то рудимент, а язык – венец эволюции? – Хотите, но не можете? На что этот сопляк намекает? – Могу, но не хочу. Хоть это смешно, согласен. – У вас и с еблей так же дела обстоят? – Время от времени. Наконец мой случайный попутчик, с которым мы присели на одну жердь то ли в курятнике, то ли в спасательной шлюпке, проявляет ко мне интерес. Спасибо, конечно, но увольте. – Вы время от времени можете, но не хотите, или хотите, но не можете? «Мальчик хочет в Тамбов». В котором куют волков. – Хочешь проверить? Хоть это мне в пору проверять у него паспорт. – Не думаю, что могу. Все мы не можем. Десять заповедей никто не отменял. И как рассказать духовнику о том, что чутка отбился от стада? Не опять, а снова. Сколько дней поста? Сколько «Отче наш»? Прежде чем ты окажешься спасен. И вообще, будешь ли ты спасен? Впрочем, чем меньше лет, тем меньше загоны. – И что тебе мешает? Мама гондон в карман положить забыла? – Мне двадцать. Выпаливает он с такой скоростью, что сразу становится понятно: у кого-то проблемы с собственной миловидностью. Сижки, поди, через раз ему продают. Я бы и сам на месте кассира десять раз подумал. – Дней? – Зим. Чингачгук. Маленький змей. – Тогда, конечно, ничто не мешает. – Кроме скорости. Вот ведь встретились два одиночества. Оба как будто русские. Один не любит водочки, другой – спешки. Полагаю, с таким – можно и под венец. – Веришь в правило трех свиданий? Лады. Я люблю черный, Модильяни и быть трезвым. Че, правда? – Не люблю сырых яиц, маленькие реки и. Что еще? Перед глазами уныло всплывает ежедневник. – Листы в линейку. – Но вы ничего не знаете обо мне. – Почему? Ты борзый, но по делу – соскакиваешь. И слава Богу. Ведь как сказано – не доводи до греха. – Хотите взять меня на слабо. Сказано же – не доводи до греха. – В принципе. – Вы меня разводите. Думаете, я идиот? Конечно, я так не думаю. – Думаю, все идиоты. Но развожу я только дешевый кофе. Это чистая правда. Правда, кофе я не помню даже, когда в последний раз – водил. – Любите дешевый кофе? Если не будет выбора. Я и вообще – приспособленец отменный. – Когда нет выбора. – А сейчас у вас есть выбор? Все-таки дешевые истины я люблю много больше, чем кофе. – Сейчас есть только сейчас. Он протягивает руку и, не спрашивая разрешения, берет мой бокал, делая два нехилых глотка. Я встаю из-за стола, он остается сидеть на месте.